Jaromír Nohavica - Darmodej - Co se to stalo, bratříčku
"Язык, на котором мы говорим и думаем, - это травма. Сходство красного мясистого тела без костей во рту с незаживающей раной - живая метафора одного из главных свойств языка в лингвистическом смысле - давать человеку средства для осмысления и преодоления личных и общественных травм. Если допустить, что к социальному телу применимы категории страдания и обладания, сострадания и очищения, то попробуем в самом сжатом виде сформулировать, как современные носители языка справляются с такого рода травмами - а если нет, то почему" - gasan .
+ + +
Часто думаю о том, как проходит прощание с тоталитарным прошлым в странах Восточной Европы (открытие секретных архивов, люстрации, реституция собственности, память о жертвах репрессий, исследования по истории диссидентских движений и групп).
России, Белоруссии и др. этот путь еще предстоит. Без знания фактов и внятной морально-юридической, гражданской оценки вытесненной истории никакой реальной "модернизации", "демократизации", "либерализации" не получится. Только наивному человеку темы "Мемориала" кажутся ригористическими и отвлеченными, напоминающими то ли магические пассы по снятию исторической порчи, то ли - ритуал отпущения грехов. Не ради мертвых и небесной справедливости придется восстанавливать память и лечить амнезию. Переход общества в правовое, гражданское состояние нужен живым.
На словах все просто. И даже на уровне государственной "политики памяти", в контексте "памятников, музеев, университетского преподавания" - спорно, но представимо. Опыт европейских соседей показывает, что общество, всерьез решившееся разобраться с постыдным прошлым, труднее всего справляется не с упразднением зловещих репрессивных институтов (спецслужбы и др.) и практик (школьная муштра, тюремная дисциплина - в армии, психиатрических клиниках и т.д.), а "крушение моральных авторитетов" и прозревание насчет белых пятен в семейной истории.
+ + +
Представим, что жили Вы в тоталитарной стране - с цензурой, облавами на диссидентов и культурным подпольем, в которое угодили все мало-мальски стоящие авторы (как вариант - эмиграция: за границу или на тот свет). И слышали на одном из квартирников "Darmodĕj" Ярека Ногавица (по мотивам поэмы Карла Шиктанца "Молитва к богине памяти"). Про "поющего поэта" знаете только то, что он в опале, что ему не дают ни выступать, ни публиковаться, что он переводит Высоцкого и Окуджаву, что сочиняет уморительно потешные песенки для магнитиздата.
Jarek Nohavica - Darmodej
Click to view"Darmodej" оседает в памяти. Тогда, в середине 80-ых, призыв "вынимать из души страх" был не лишним. Еще свежа была память о советских танках на улицах Праги в 68-ом и эта память нуждалась в целебных строчках. Если Карел Крыл слыл голосом лобовой фронды и непокорности, то Ногавица - реинкарнацией бравого Швейка с мягкой самоиронией и славой любителя крепко выпить: его диссент - умеренной величины фига в кармане и поэтическая конституция, уклоняющаяся от указаний Руки.
Шёл вчера человек,
Уличный продавец...
Он уже не идёт,
Кровь залила тротуар.
Я его флейту взял -
Звучит, как колокол!
И была в том вся печаль -
Тот чудный долгий тон,
И я вдруг понял:
Да, я - это он,
Я - это он...
В 2006-ом разразился скандал. Историки, разгребая архивы StB (аналог КГБ), обнаружили документы, показывающие что Ногавица тайно сотрудничал со спецслужбами. В том числе и протоколы, где он отвечает на вопросы о своем друге и, в каком-то смысле, учителе Кареле Крыле. По форме - доносы, по содержанию - формальность. Никто из-за слов музыканта под приговор не угодил. Однако для публики новость стала шоком. Никто не ждал стойкости от простых смертных, но Ногавица - символ сопротивления и эстетического нонконформизма... Некогда переписывание и прослушивание его концертов считалось своего рода актом гражданского неповиновения (срок за это не давали, но неприятности по месту учебы-работы могли быть)...
В прессе началась большая полемика: кто-то вставал в позу прокурора, кто-то - сомневался в моральном праве выносить упреки, кто-то - комментировал в духе "не сотвори себе кумира". В ноябре 2007 г. бард-правдоруб, бывший диссидент Ярослав Гутка опубликовал песню "Стукач из Тешина", адресованную Ногавице. Тот пожал плечами, дав метафорический комментарий: "Я встречался со шлюхой, но в номера не поднимался". И отключил телефон.
Публика разделилась: одни демонстративно перестали слушать (отнеся реакцию, как Игорь Яковенко на днях, к "вопросам гигиены"); другие - сказали, что песни у Ярека замечательные, а совесть - личное дело каждого; третьи - морщились от моральной травли и доказывали что каждый из высказывавшихся, по сути, сводил счеты с самим собой.
+ + +
В 2007-2009-ом гг. сотрудники Института исследования тоталитарных режимов опубликовали еще несколько резонансных документов. Свыше 4 млн. материалов выложили в онлайн (как и в Германии). Косвенное обвинение "в пособничестве" получил даже Милана Кундера, который всю жизнь стряхивал с себя какие-либо ожидания аудитории, кроме литературных, и почти не давал интервью. Однако на этот раз Кундера высказался крайне резко. Была даже международная кампания с требованием прекратить клевету.
Сейчас в прессе все чаще стали появляться реплики недовольства относительно публикаций Института исследования тоталитарных режимов. Они не ставят под сомнение необходимости расставления точек над "i" и исходят из того, что историческая правда, сколь бы болезненной она не казалась, это ценность и гарантия того, что чешское общество не пойдет мотать "штрафной круг" по былым ошибкам и трагедиям. Критика в основном затрагивает порядок "рассчетов с травматическим прошлым" и специфический статус расследований: тот же Институт по изучению тоталитарных режимов включен не в структуру Академии наук, а де факто является органом государственной власти (членов совета института выбирает Сенат). Это, по мнению отдельных экспертов, делает профессиональных историков и архивистов заложниками актуальных политических игр.
+ + +
В России сохранением памяти о жертвах политического террора занимаются в основном независимые гражданские организации и, в первую очередь, "Мемориал" (см. онлайновую базу данных). Общенационального Музея репрессий в стране до сих пор нет и в краткосрочной перспективе не предвидится. Ко многим архивам доступ для исследователей по-прежнему закрыт (более того, даже публикация открытых сведений может грозить ученым уголовным преследованием). Остаются тысячи резонов говорить об "архивной контрреволюции".
Люди и группы, заинтересованные в забвении или выгодной для себя рихтовке прошлого, пока у власти. Нельзя сказать, что перспектива будущих расследований их не тревожит. Напротив, чтобы забетонировать это направление ведется бурная деятельность. С переменным успехом (опросы показывают сдвиги общественного мнения, но не растущую силу сопротивления, желания знать и донести правду вопреки).
Вряд ли в обозримом будущем в России и Белоруссии появятся учреждения, подобные чешскому Ústav pro studium totalitních režimů, польскому Instytut Pamięci Narodowej, немецкой спецкомиссии по изучению архивов службы государственной безопасности бывшей ГДР (BStU), румынской Institutul National pentru Studiul Totalitarismului и др. Если даже обычная поминальная практика по увековечиванию памяти о жертвах репрессий и несправедливости воспринимается властями и "сторонниками курса" как враждебная провокация, то чего уж говорить о требовании создать структуру, которая бы несла полную ответственность перед обществом за поиск и публикацию ранее засекреченных, скрываемых документов, свидетельств и т.д.
+ + +
Не могу удержаться от вопроса (и буду очень признателен, если попросите высказаться друзей по Живому журналу).
Poll Тайное делать явным?
+ + +
Или: Jaromír Nohavica - Co se to stalo, bratříčku? Так Ногавица перевел на чешский "Нет, ребята, все не так..." Высоцкого).
P.S. Журнал "60 параллель" приглашает авторов присылать статьи о "Местах памяти".