Мемуары г-жи де Лавальер. Глава XIX. Продолжение.
К предыдущей странице
Я не видела своего брата почти два года. Вместе с полком Дофина, в котором он служил, он был на границе Лотарингии, когда двор переехал туда вследствие упомянутых мною событий. Когда король вернулся, он привел с собой разные отряды, в числе которых был полк моего брата.
Король был осведомлен о том, что у меня есть столь близкий родственник, но он никогда его не видел. Во время парада же, когда мой брат заметил меня на одном из балконов, он поприветствовал меня. То ли от удовольствия вновь увидеть его, то ли от удивления, поскольку я этого не ожидала, - но я начала краснеть, что заметил и не выпускавший меня из виду король. Он так на меня посмотрел, что я покраснела еще больше. По окончании парада я вернулась; и король, последовавший за мной, не заставил себя ждать, появившись в моей комнате, чтобы искать ссоры со мной на предмет молодого офицера, дерзнувшего отсалютовать мне шляпой. Я недолго наслаждалась этой ревностью; но, видя, что он раздражается все сильнее, я вывела его из заблуждения и рассказала, кто это был. Понимая, что он ошибся, он попросил у меня прощения. Прощения за что? За то, что я мучила его! Вот какова справедливость у влюбленных. Это у того, кто заставил другого страдать, мы просим прощения. Это напомнило мне один похожий случай, однако, куда более серьезный.
Король ухаживал за г-жой де Фронтенак, которая кокетничала с ним; так как я не представляла ничего плохого, и к тому же имела достаточно причин быть уверенной в верности короля, я ответила на визит, который эта дама мне нанесла. Я не жалела проявлений дружеских чувств; они были искренними, как всегда у меня. Король узнал об этом и рассердился. У нас было долгое объяснение. Я принимала у себя эту даму и я приходила к ней; хотя я была осведомлена о ее предприятиях относительно моего возлюбленного, но я не ревновала! Таковы были упреки короля:
- То, что в вас так мало ревности, - говорил он мне, - означает, что и любви в вас мало. Как можно любить, не ревнуя?
- Позвольте мне сказать вам, сир, что я самый нежный и любящий в мире человек. Но я полагала, что оскорблю вас и отступлюсь от лучшего мнения, которое я имею о вашей рассудительности, если бы я поверила, что вы способны полюбить красивую статую, потому что именно такой я считаю особу, о которой сейчас речь. Но вы слишком разумны, чтобы поддаться на красоту, которая в такой же степени нравится глазам, в какой раздражает уши.
- Вот доводы женщины, которая чувствует себя виноватой. Ваши объяснения слишком надуманные, чтобы я на них поддался. Вы говорите, что любите меня - может быть; но ваша любовь ничуть не мешает вам оставаться спокойной.
- На каком основании вы судите об этом? Неужели на том, о чем я свидетельствую сейчас? Вам надо было для того знать, который из нас проявляет больше любви, или который из нас сомневается в другом, или который из нас в другом не сомневается. Существует, сир, два рода ревности: та, что рождается из почитания, и эта всегда в удовольствие; другая, которая рождается из недоверия, не может быть приятной.
- Все эти премудрости не собьют меня с толку, и я стою на том, что я сказал - если бы вы любили меня так сильно, как утверждаете, вы куда больше боялись бы меня потерять; вы сами не следуете словам того катрена, что послали мне на днях*.
И он повторил мне четверостишие, которого я сейчас не помню.
Беседа продолжалась в таком тоне; и на одну из его фраз, значившую, что когда мы сильно влюблены друг в друга, мы так же сильно должны и ссориться, я ответила ему: «По правде, сир, вы плохо толкуете хорошее изречение, если думаете, что любовь - это ярость, и что нужно, чтобы два человека вечно пытали друг друга. Я воображала себе любовь в более мягких тонах; я не нахожу ее несовместимой и с небольшим отдыхом. Что до остального, не думайте, что любящая женщина смотрит на все эти беспокойства как на проявления нежности.»
Последние слова задели его за живое, потому что он ответил мне: «Ваша любовь слишком искусна в устранении препятствий, и, судя по вашему виду, вы вовсе не настроены признавать свои ошибки; стоит оставить победу за вами и выйти из игры.» Тут он ушел, оставив меня в замешательстве раздумывать о том, что я только что имела неосторожность сделать, и я даже не подумала его удержать. Наша ссора, а это была именно ссора, длилась почти неделю. Дл меня были только горе и рыдания. Сам король ничуть не волновался, судя по тому, что мне говорил г-н де Сент-Аньян; я расскажу вам об этом когда-нибудь.
Как и должно было случиться, слух о нашей размолвке распространился, и те, кто был в этом заинтересован, воспользовались ею. Не жалели новых увещеваний и упреков, и, по своему обыкновению, в дело вмешалась королева-мать. Было решено, что король оставил меня навсегда; однако по его томящемуся виду можно было судить, что это отчуждение не будет продолжительным. Я была в странном состоянии духа, в порыве, несомненно, довольно смешной гордости, потому что я не предпринимала никаких действий для примирения. Оно имело место после горестного события, заставившего меня пролить немало слез. Я потеряла сына на втором месяце его жизни. Король сам сообщил мне об этом; когда он пришел, его расстроенный вид говорил сам за себя. «Ох! Не будем больше расставаться, все эти ссоры приносят несчастья,» - сказала я ему. Если бы я не боялась утомить вас постоянными повторениями, я упомянула бы о радости, которую принесла эта смерть моим недругам. Самые ярые мои враги хотели видеть в этом знак небесного гнева, который наказал в этом ребенке его мать за преступления.
Все эти слухи, которые до меня заботливо доводили, расстраивали меня до глубины души; я плакала в тишине, скрывая от короля свое огорчение. Но однажды он удивил меня своими догадками: подозревая меня в утаивании чего-то от него, он расспросил д’Артиньи об истинных причинах моей печали. Она рассказала ему, в чем дело. Тут он рассердился до того, что я забыла о своем горе, чтобы его успокоить. Он не хотел ничего слушать и обещал принять такие меры, от упоминания которых меня бросало в дрожь.
- Нет, - воскликнул он, - я не оставлю вас больше на растерзание этим людям; вам нужно покинуть службу Мадам.
- Что вы собираетесь делать, сир?
- Дать вам дом, положение, слуг.
- Но все же узнают!
- Остался ли еще хоть кто-нибудь, кто не знает, как сильно вы дороги мне, что связывает меня с вами? И кто им расскажет о том, что я вам предлагаю?
- Но сир, ваша мать, королева?..
- Пусть говорит, что хочет.
- А ваша супруга, королева?..
- Я успокою ее.
И, увлекая меня за собой с нежной жестокостью, он сказал: «Идемте, Луиза: покиньте места, где вы так страдали; я каждую секунду боюсь, что с вами случится новое несчастье.»
Мне нечего было возразить королю, да и был он в таком волнении, что сопротивляться его воле значило бы рискнуть возобновить размолвки, которые только что прекратились. Впрочем, я была достаточно несчастна при дворе, чтобы мне дозволялось радоваться уединению, где спокойствие мне было гарантировано, пусть даже ценой остатка репутации, правда. Пустые надежды! Я представляла, что, сменив жилище, поменяю все остальное, будто бы я в этом не имеющем ничего общего с простыми комнатами фрейлин Мадам роскошном особняке, который мне предоставили, перестала быть все той же грешницей Лавальер. Чтобы я наконец достигла того мира, к которому я бесплодно стремилась, нужно было бы переделать само мое сердце, переделать меня саму. Нужно было бы порвать узлы, которые с каждым днем стягивались все туже, и которые поэтому я была менее чем когда-либо в состоянии разорвать. Боже мой! Какая слабость! Почему я тогда не смогла сорвать покрывало, которое закрыло мои глаза! Скольких ошибок я бы избежала! Быть может, мне не пришлось бы тогда говорить то, что сегодня я повторяю с такой горечью: Сколько слез в будущем нам готовит первая ошибка!
*Г-жа де Лавальер, без сомнения, говорит о нижеследующем катрене. Судя по стилю и рифмам, он принадлежит Бенсераду.
Коль случится в любовь нам поверить,
Тут же в душу вселяется страх.
Чем дороже то благо, что в наших руках,
Тем мы больше боимся потери.
К следующей странице
Я не видела своего брата почти два года. Вместе с полком Дофина, в котором он служил, он был на границе Лотарингии, когда двор переехал туда вследствие упомянутых мною событий. Когда король вернулся, он привел с собой разные отряды, в числе которых был полк моего брата.
Король был осведомлен о том, что у меня есть столь близкий родственник, но он никогда его не видел. Во время парада же, когда мой брат заметил меня на одном из балконов, он поприветствовал меня. То ли от удовольствия вновь увидеть его, то ли от удивления, поскольку я этого не ожидала, - но я начала краснеть, что заметил и не выпускавший меня из виду король. Он так на меня посмотрел, что я покраснела еще больше. По окончании парада я вернулась; и король, последовавший за мной, не заставил себя ждать, появившись в моей комнате, чтобы искать ссоры со мной на предмет молодого офицера, дерзнувшего отсалютовать мне шляпой. Я недолго наслаждалась этой ревностью; но, видя, что он раздражается все сильнее, я вывела его из заблуждения и рассказала, кто это был. Понимая, что он ошибся, он попросил у меня прощения. Прощения за что? За то, что я мучила его! Вот какова справедливость у влюбленных. Это у того, кто заставил другого страдать, мы просим прощения. Это напомнило мне один похожий случай, однако, куда более серьезный.
Король ухаживал за г-жой де Фронтенак, которая кокетничала с ним; так как я не представляла ничего плохого, и к тому же имела достаточно причин быть уверенной в верности короля, я ответила на визит, который эта дама мне нанесла. Я не жалела проявлений дружеских чувств; они были искренними, как всегда у меня. Король узнал об этом и рассердился. У нас было долгое объяснение. Я принимала у себя эту даму и я приходила к ней; хотя я была осведомлена о ее предприятиях относительно моего возлюбленного, но я не ревновала! Таковы были упреки короля:
- То, что в вас так мало ревности, - говорил он мне, - означает, что и любви в вас мало. Как можно любить, не ревнуя?
- Позвольте мне сказать вам, сир, что я самый нежный и любящий в мире человек. Но я полагала, что оскорблю вас и отступлюсь от лучшего мнения, которое я имею о вашей рассудительности, если бы я поверила, что вы способны полюбить красивую статую, потому что именно такой я считаю особу, о которой сейчас речь. Но вы слишком разумны, чтобы поддаться на красоту, которая в такой же степени нравится глазам, в какой раздражает уши.
- Вот доводы женщины, которая чувствует себя виноватой. Ваши объяснения слишком надуманные, чтобы я на них поддался. Вы говорите, что любите меня - может быть; но ваша любовь ничуть не мешает вам оставаться спокойной.
- На каком основании вы судите об этом? Неужели на том, о чем я свидетельствую сейчас? Вам надо было для того знать, который из нас проявляет больше любви, или который из нас сомневается в другом, или который из нас в другом не сомневается. Существует, сир, два рода ревности: та, что рождается из почитания, и эта всегда в удовольствие; другая, которая рождается из недоверия, не может быть приятной.
- Все эти премудрости не собьют меня с толку, и я стою на том, что я сказал - если бы вы любили меня так сильно, как утверждаете, вы куда больше боялись бы меня потерять; вы сами не следуете словам того катрена, что послали мне на днях*.
И он повторил мне четверостишие, которого я сейчас не помню.
Беседа продолжалась в таком тоне; и на одну из его фраз, значившую, что когда мы сильно влюблены друг в друга, мы так же сильно должны и ссориться, я ответила ему: «По правде, сир, вы плохо толкуете хорошее изречение, если думаете, что любовь - это ярость, и что нужно, чтобы два человека вечно пытали друг друга. Я воображала себе любовь в более мягких тонах; я не нахожу ее несовместимой и с небольшим отдыхом. Что до остального, не думайте, что любящая женщина смотрит на все эти беспокойства как на проявления нежности.»
Последние слова задели его за живое, потому что он ответил мне: «Ваша любовь слишком искусна в устранении препятствий, и, судя по вашему виду, вы вовсе не настроены признавать свои ошибки; стоит оставить победу за вами и выйти из игры.» Тут он ушел, оставив меня в замешательстве раздумывать о том, что я только что имела неосторожность сделать, и я даже не подумала его удержать. Наша ссора, а это была именно ссора, длилась почти неделю. Дл меня были только горе и рыдания. Сам король ничуть не волновался, судя по тому, что мне говорил г-н де Сент-Аньян; я расскажу вам об этом когда-нибудь.
Как и должно было случиться, слух о нашей размолвке распространился, и те, кто был в этом заинтересован, воспользовались ею. Не жалели новых увещеваний и упреков, и, по своему обыкновению, в дело вмешалась королева-мать. Было решено, что король оставил меня навсегда; однако по его томящемуся виду можно было судить, что это отчуждение не будет продолжительным. Я была в странном состоянии духа, в порыве, несомненно, довольно смешной гордости, потому что я не предпринимала никаких действий для примирения. Оно имело место после горестного события, заставившего меня пролить немало слез. Я потеряла сына на втором месяце его жизни. Король сам сообщил мне об этом; когда он пришел, его расстроенный вид говорил сам за себя. «Ох! Не будем больше расставаться, все эти ссоры приносят несчастья,» - сказала я ему. Если бы я не боялась утомить вас постоянными повторениями, я упомянула бы о радости, которую принесла эта смерть моим недругам. Самые ярые мои враги хотели видеть в этом знак небесного гнева, который наказал в этом ребенке его мать за преступления.
Все эти слухи, которые до меня заботливо доводили, расстраивали меня до глубины души; я плакала в тишине, скрывая от короля свое огорчение. Но однажды он удивил меня своими догадками: подозревая меня в утаивании чего-то от него, он расспросил д’Артиньи об истинных причинах моей печали. Она рассказала ему, в чем дело. Тут он рассердился до того, что я забыла о своем горе, чтобы его успокоить. Он не хотел ничего слушать и обещал принять такие меры, от упоминания которых меня бросало в дрожь.
- Нет, - воскликнул он, - я не оставлю вас больше на растерзание этим людям; вам нужно покинуть службу Мадам.
- Что вы собираетесь делать, сир?
- Дать вам дом, положение, слуг.
- Но все же узнают!
- Остался ли еще хоть кто-нибудь, кто не знает, как сильно вы дороги мне, что связывает меня с вами? И кто им расскажет о том, что я вам предлагаю?
- Но сир, ваша мать, королева?..
- Пусть говорит, что хочет.
- А ваша супруга, королева?..
- Я успокою ее.
И, увлекая меня за собой с нежной жестокостью, он сказал: «Идемте, Луиза: покиньте места, где вы так страдали; я каждую секунду боюсь, что с вами случится новое несчастье.»
Мне нечего было возразить королю, да и был он в таком волнении, что сопротивляться его воле значило бы рискнуть возобновить размолвки, которые только что прекратились. Впрочем, я была достаточно несчастна при дворе, чтобы мне дозволялось радоваться уединению, где спокойствие мне было гарантировано, пусть даже ценой остатка репутации, правда. Пустые надежды! Я представляла, что, сменив жилище, поменяю все остальное, будто бы я в этом не имеющем ничего общего с простыми комнатами фрейлин Мадам роскошном особняке, который мне предоставили, перестала быть все той же грешницей Лавальер. Чтобы я наконец достигла того мира, к которому я бесплодно стремилась, нужно было бы переделать само мое сердце, переделать меня саму. Нужно было бы порвать узлы, которые с каждым днем стягивались все туже, и которые поэтому я была менее чем когда-либо в состоянии разорвать. Боже мой! Какая слабость! Почему я тогда не смогла сорвать покрывало, которое закрыло мои глаза! Скольких ошибок я бы избежала! Быть может, мне не пришлось бы тогда говорить то, что сегодня я повторяю с такой горечью: Сколько слез в будущем нам готовит первая ошибка!
*Г-жа де Лавальер, без сомнения, говорит о нижеследующем катрене. Судя по стилю и рифмам, он принадлежит Бенсераду.
Коль случится в любовь нам поверить,
Тут же в душу вселяется страх.
Чем дороже то благо, что в наших руках,
Тем мы больше боимся потери.
К следующей странице