Мемуары г-жи де Лавальер. Глава XVII. Продолжение.
К предыдущей странице
Будет правильным сказать, что благородное поведение его матери королевы немало послужило тому, чтобы эти несчастья умалить; она и кардинал Мазарини удерживали, пока он был несовершеннолетним, достоинство французской короны. Анна Австрийская много пережила во времена покойного короля. Враждебность кардинала Ришельё, достаточно смелого, чтобы желать беспрекословного себе повиновения, для нее оказалась роковой; кто сегодня не помнит и о ее заключении в Валь-де-Грас, и об обидах, которые ей были нанесены без ведома короля, первой жертвы этих печальных распрей? Но несмотря на все это, после смерти своего супруга она доказала, что достойна той власти, в которой ей было отказано; она держала скипетр своего юного сына твердой рукой, пресекая заговоры и бунты, и ее поступки заставили одуматься многих подданных из числа тех, кто был втянут в интриги и мятежи того злосчастного времени. Король прекрасно знал, чем обязан своей матери, и выказывал бесконечное к ней уважение при каждом подходящем случае. Да и любовь его была не меньшей, о чем явно свидетельствуют чувства, которые он не сдерживал; и я, как я уже сказала, часто видела его тайно плачущим по своей матери и ее страданиям, хотя и на людях он горько сожалел. Ей в ту пору стало легче; но увы! Как за это облегчение пришлось дорого заплатить!
То ли видя свою свекровь в таком плачевном состоянии и переживая, то ли по какой-то другой причине, но молодая королева серьезно заболела корью. Ее жизнь была в опасности. Король сидел у ее постели и заботился о ней так, как его доброе сердце от него того требовало. Но то, что должно делать супругу, не должно делать монарху. Этого никто не решался сказать королю; но, забывшись в своих страданиях, он все время проводил у изголовья королевы и в конце концов сам почувствовал себя плохо. Корь началась и у него, и через два дня он был при смерти. Вообразите, как я испугалась! Я как сейчас вижу: граф приносит мне роковую новость; я снова слышу, что в сотый раз спрашиваю его - как такое могло случиться, чтобы король заболел, и как такое могло случиться, что никто не предупредил такое страшное несчастье. Меня послушать, все были виноваты в болезни государя, и я первая втайне обвиняла себя. Я почувствовала, если я правильно помню, невероятное огорчение, узнав истинные причины его болезни. Ох, как я тогда завидовала участи королевы, которая, поправившись, могла ухаживать за своим супругом и все время оставаться рядом с ним. «Кто знает,» - говорила я себе, - «не похитит ли ее забота у меня его сердце, не знающее о моих страхах за него, ведь соблюдение приличий не дает нам увидеться!»
Так прошел первый день. На второй ему стало хуже: сообщение об этом мне услужливо передали через г-жу де Суассон; и хотя источник этих слухов давал мне повод усомниться в их истинности (потому что короля вполне могли представить больным серьезнее, чем он был в действительности, чтобы усилить мою тревогу), я от этого не стала меньше бояться. Неспособная оставаться на одно месте, я носилась из моей комнаты по всем остальным, и д’Артиньи с трудом удавалось скрывать мою странную растерянность и избавлять меня от позора в глазах тех, которые знали о моей преступной связи. Однако я не могла этого так оставить; меня мучило беспокойство, меня убивала еще более жестокая неизвестность; я каждую минуту отправляла послания тем из моих друзей, кто ухаживал за королем, их ответы не удовлетворяли мое нетерпение, и ужасные подозрения непрерывно проносились в моей душе. В моменты, когда капризы фантазии управляют вами, не бывает такого события, которое вы не могли бы вообразить, и тем самым объявить его произошедшим в действительности. «Если король мертв,» - восклицала я, - «мертв! О! конечно, он мертв; и по предосторожности, которую они считают спасительной, мои друзья скрывают от меня это.» При этой мысли ужас охватил меня, ужас уверенности моих предположений. Я бредила, я в жизни не чувствовала ничего более ужасного, мне казалось, что весь мир теперь всего лишь пустыня, где я останусь совсем одна; я тогда поняла, до какой степени король дорог мне; да что я? неужели я так давно убедилась в этом на собственном опыте, и неужели для меня было возможно избавиться от этой преступной любви? Но если правду говорят, что благо кажется нам куда ценнее, когда мы теряем его, то никогда еще любовь и нежность короля не казались мне такими драгоценными... Однако признаюсь ли я в этом? Нужно ли открывать вам низость моего сердца? Размышления успокоили мою боль, и я почувствовала жуткое утешение в мыслях о том, что если король будет потерян для меня, он будет потерян и для других тоже. Я тогда рассуждала о благе короля, на самом деле думая о нем лишь как об объекте моей любви. Потом я часто размышляла над тем, что в других мы любим только самих себя, что каждый день вселяло в меня больше страха и неверия в собственное спасение; потому что я, жалкое создание, осмелилась бы вносить этот почти эгоизм в свое обращение к Богу, если бы занималась только спасением своей души; если, одним словом, чтобы обрести небесный покой, я обрекаю себя на вечное покаяние, то мое дело будет куда ничтожнее для Всемогущего, чем сожаления тех, которые, объятые одной только своей любовью, видят только ее, стремятся только к ней, и которых больше занимают неисчислимые достоинства возлюбленного, чем кара, грозящая им за их грехи.
Увы! Эти размышления, которыми я прервала свой рассказ, - не проявление ли они эгоизма? Я все время чувствую, что данное вам обязательство выше моих сил, и я продолжаю только в надежде на то, что полное признание моих ошибок может послужить миру примером и уроком. Боже всемогущий после этого увидит в выполнении данного вам обещания повод смилостивиться надо мной, потому что я надеваю на себя настоящие вериги.
К следующей странице
Будет правильным сказать, что благородное поведение его матери королевы немало послужило тому, чтобы эти несчастья умалить; она и кардинал Мазарини удерживали, пока он был несовершеннолетним, достоинство французской короны. Анна Австрийская много пережила во времена покойного короля. Враждебность кардинала Ришельё, достаточно смелого, чтобы желать беспрекословного себе повиновения, для нее оказалась роковой; кто сегодня не помнит и о ее заключении в Валь-де-Грас, и об обидах, которые ей были нанесены без ведома короля, первой жертвы этих печальных распрей? Но несмотря на все это, после смерти своего супруга она доказала, что достойна той власти, в которой ей было отказано; она держала скипетр своего юного сына твердой рукой, пресекая заговоры и бунты, и ее поступки заставили одуматься многих подданных из числа тех, кто был втянут в интриги и мятежи того злосчастного времени. Король прекрасно знал, чем обязан своей матери, и выказывал бесконечное к ней уважение при каждом подходящем случае. Да и любовь его была не меньшей, о чем явно свидетельствуют чувства, которые он не сдерживал; и я, как я уже сказала, часто видела его тайно плачущим по своей матери и ее страданиям, хотя и на людях он горько сожалел. Ей в ту пору стало легче; но увы! Как за это облегчение пришлось дорого заплатить!
То ли видя свою свекровь в таком плачевном состоянии и переживая, то ли по какой-то другой причине, но молодая королева серьезно заболела корью. Ее жизнь была в опасности. Король сидел у ее постели и заботился о ней так, как его доброе сердце от него того требовало. Но то, что должно делать супругу, не должно делать монарху. Этого никто не решался сказать королю; но, забывшись в своих страданиях, он все время проводил у изголовья королевы и в конце концов сам почувствовал себя плохо. Корь началась и у него, и через два дня он был при смерти. Вообразите, как я испугалась! Я как сейчас вижу: граф приносит мне роковую новость; я снова слышу, что в сотый раз спрашиваю его - как такое могло случиться, чтобы король заболел, и как такое могло случиться, что никто не предупредил такое страшное несчастье. Меня послушать, все были виноваты в болезни государя, и я первая втайне обвиняла себя. Я почувствовала, если я правильно помню, невероятное огорчение, узнав истинные причины его болезни. Ох, как я тогда завидовала участи королевы, которая, поправившись, могла ухаживать за своим супругом и все время оставаться рядом с ним. «Кто знает,» - говорила я себе, - «не похитит ли ее забота у меня его сердце, не знающее о моих страхах за него, ведь соблюдение приличий не дает нам увидеться!»
Так прошел первый день. На второй ему стало хуже: сообщение об этом мне услужливо передали через г-жу де Суассон; и хотя источник этих слухов давал мне повод усомниться в их истинности (потому что короля вполне могли представить больным серьезнее, чем он был в действительности, чтобы усилить мою тревогу), я от этого не стала меньше бояться. Неспособная оставаться на одно месте, я носилась из моей комнаты по всем остальным, и д’Артиньи с трудом удавалось скрывать мою странную растерянность и избавлять меня от позора в глазах тех, которые знали о моей преступной связи. Однако я не могла этого так оставить; меня мучило беспокойство, меня убивала еще более жестокая неизвестность; я каждую минуту отправляла послания тем из моих друзей, кто ухаживал за королем, их ответы не удовлетворяли мое нетерпение, и ужасные подозрения непрерывно проносились в моей душе. В моменты, когда капризы фантазии управляют вами, не бывает такого события, которое вы не могли бы вообразить, и тем самым объявить его произошедшим в действительности. «Если король мертв,» - восклицала я, - «мертв! О! конечно, он мертв; и по предосторожности, которую они считают спасительной, мои друзья скрывают от меня это.» При этой мысли ужас охватил меня, ужас уверенности моих предположений. Я бредила, я в жизни не чувствовала ничего более ужасного, мне казалось, что весь мир теперь всего лишь пустыня, где я останусь совсем одна; я тогда поняла, до какой степени король дорог мне; да что я? неужели я так давно убедилась в этом на собственном опыте, и неужели для меня было возможно избавиться от этой преступной любви? Но если правду говорят, что благо кажется нам куда ценнее, когда мы теряем его, то никогда еще любовь и нежность короля не казались мне такими драгоценными... Однако признаюсь ли я в этом? Нужно ли открывать вам низость моего сердца? Размышления успокоили мою боль, и я почувствовала жуткое утешение в мыслях о том, что если король будет потерян для меня, он будет потерян и для других тоже. Я тогда рассуждала о благе короля, на самом деле думая о нем лишь как об объекте моей любви. Потом я часто размышляла над тем, что в других мы любим только самих себя, что каждый день вселяло в меня больше страха и неверия в собственное спасение; потому что я, жалкое создание, осмелилась бы вносить этот почти эгоизм в свое обращение к Богу, если бы занималась только спасением своей души; если, одним словом, чтобы обрести небесный покой, я обрекаю себя на вечное покаяние, то мое дело будет куда ничтожнее для Всемогущего, чем сожаления тех, которые, объятые одной только своей любовью, видят только ее, стремятся только к ней, и которых больше занимают неисчислимые достоинства возлюбленного, чем кара, грозящая им за их грехи.
Увы! Эти размышления, которыми я прервала свой рассказ, - не проявление ли они эгоизма? Я все время чувствую, что данное вам обязательство выше моих сил, и я продолжаю только в надежде на то, что полное признание моих ошибок может послужить миру примером и уроком. Боже всемогущий после этого увидит в выполнении данного вам обещания повод смилостивиться надо мной, потому что я надеваю на себя настоящие вериги.
К следующей странице