Мемуары г-жи де Лавальер. Глава XVII.
К предыдущей странице
Пришла весть о смерти г-на герцога де Лонгвиль. Он управлял Нормандией от имени короля, и, хотя участвовал во Фронде, был скорее орудием ее зачинщиков, нежели одним из них. Король, который не скрывал своей неприязни ко всем фрондерам, не чувствовал ненависти к г-ну де Лонгвиль, и поэтому сожалел о его утрате. Г-н де Шуази, который часто бывал у покойного, говорил мне о нем много хорошего, и я знаю от него множество историй, делавших честь г-ну де Лонгвилю как человеку. Он был человеком доброго нрава, любезным со всеми и приятным в общении. Однажды, когда его уговаривали наказать людей, без разрешения охотившихся на его землях, он ответил: «Уж лучше я останусь при друзьях, чем при зайцах.» Одна эта фраза помогает узнать его лучше, чем любая надгробная речь. Г-жа де Лонгвиль оплакивала его. «Господь сразил моего мужа,» - говорила она, - «но Он должен был сразить меня, ибо только я грешила.» Смерть г-на де Лонгвиль - не самая незначительная из причин, побудивших ее постричься в монахини несколькими годами позднее. Королева-мать, которой говорили о раскаянии г-жи де Лонгвиль, верила в это; правда, после всех прошлых заговоров ей и не хотелось в это верить. И, между прочим, я думаю, что если бы эта добродетельная государыня была жива сейчас, она бы с трудом поверила и в мое раскаяние; до того сложно избавить людей от уже сложившегося и чем-то обоснованного мнения. Вот как сурово они карают тех, чьи поступки их возмущают. Но вернемся к королеве-матери, раз уж я начала о ней говорить; она была больна раком груди. Все врачи, которым она доверилась, уже не знали, что говорить и что делать, когда из провинции приехал человек с каким-то «чудодейственным» бальзамом, которым не побоялись пользовать королеву. Но вопреки всем ожиданиям этот бальзам только усилил ее боль вместо того, чтоб приглушить ее. Король рвал и метал при одном упоминании этого знахаря, и королеву вернули на попечение г-на Валло, который ничего не мог сделать. 15 апреля королеве было так плохо, что поездку короля в Версаль пришлось отменить. И этот монарх показал тогда, что он настолько же хороший сын, насколько великий король. На слова медиков, уверявших - королева не в такой опасности, чтобы король не мог отдохнуть так, как прекрасная погода к тому располагает, он объявил, что не сможет предаваться никаким увеселениям, пока его мать борется с болью. Я видела его почти каждый день, и Бог знает, какой силы чувства он испытывал; это было видно и по его постоянному беспокойству, и по тревоге, которая точила его непрерывно… Сколько раз он просил меня помолиться вместе с ним, чтобы небо продлило жизнь той, которая дала жизнь ему; д’Артиньи, свидетель наших пылких молитв, последовала нашему примеру, и когда король уходил, я просила ее продолжить обряды со мной, чтобы помочь Его Величеству добиться того, чего он так искренне желал; после этого мы начинали долгие беседы о короле и королеве, угроза потерять которую висела над нами. У д’Артиньи хорошая память, она знает множество историй о королевском доме Франции, ее отец долгое время был приближенным покойного короля. Вот что она рассказала мне о детстве Людовика XIV.
Даже когда он был ребенком, всем было ясно, чем он однажды станет и каким мы будем видеть его сегодня. В шесть лет он был очень огорчен тем, что его отобрали от нянек, и, значит, больше не будут рассказывать ему сказок про «ослиную шкуру» на ночь; но он очень быстро забыл их за «Историей Франции», которая их заменила. Как и все дети, он любил наряжаться в разных персонажей; но это было не подходящее для короля пристрастие, и его камердинера обязали преподать ему урок, который отучил бы его от развлечений такого сорта. Так что в один прекрасный день, когда молодой король предложил одному из них сыграть короля, а другому - слугу, то его камердинер показался ему с гордо поднятой головой, царственными жестами, гордым видом, одним словом, как монарх; и так как король ничего не понял, его преданный слуга сказал ему: «Раз уж вы взяли себе роль лакея, то роль господина пришлось взять мне.» Нет нужды говорить, что с тех пор он не участвовал в подобных забавах. Еще он сильно сердился, когда его называли Луи-бездельник: это был лучший способ заставить его заниматься; тогда он сильно продвигался в своем обучении; и когда принц Конде осведомился о складе ума молодого правителя, ему сказали, чего от него ждут. «Тем лучше!» - воскликнул принц, - «подчиняться приказам человека, который знает свое дело, - одно удовольствие.» Г-н принц знал, как достойно держался король во время Фронды. При осаде Этампа он вместе со всеми участвовал в бою, и пушечные ядра уже падали далеко за ним, и пришлось долго упрашивать его уйти в укрытие. Это напомнило мне об одной фразе кардинала Мазарини, такого рассудительного министра и такого хорошего знатока людей. Когда королева мать в то время жаловалась на внешнее безразличие своего сына ко всему, г-н кардинал сказал ей: «Не беспокойтесь об этом, на самом деле он хитрец; когда он приходит в совет, он задает мне сотни вопросов о том, что обсуждается.» Что делает королю еще больше чести - кардинал говорил так не из личной своей привязанности, потому что король не любил г-на Мазарини, и, поговаривают, последний тайно платил ему тем же. Юная гордость Людовика страдала, когда он видел, какими почестями его министр сам себя окружил; почестями, которые, по не свойственному его возрасту чувству, монарх считал правом одних лишь королей. Но он мог лишь вознаграждать себя насмешками за эту несправедливость. «Вот идет турецкий султан,» - говаривал он, завидев кардинала, всегда окруженного толпой гвардейцев и придворных.
Знали ли вы об этом? Король, который пришел ко мне в тот же день, когда мне все это было рассказано, и которому я обо всем этом напомнила, развеселился; однако он все же не любил вспоминать свое прошлое - и не без причины: в прошлом он помнил одни только несчастья.
К следующей странице
Пришла весть о смерти г-на герцога де Лонгвиль. Он управлял Нормандией от имени короля, и, хотя участвовал во Фронде, был скорее орудием ее зачинщиков, нежели одним из них. Король, который не скрывал своей неприязни ко всем фрондерам, не чувствовал ненависти к г-ну де Лонгвиль, и поэтому сожалел о его утрате. Г-н де Шуази, который часто бывал у покойного, говорил мне о нем много хорошего, и я знаю от него множество историй, делавших честь г-ну де Лонгвилю как человеку. Он был человеком доброго нрава, любезным со всеми и приятным в общении. Однажды, когда его уговаривали наказать людей, без разрешения охотившихся на его землях, он ответил: «Уж лучше я останусь при друзьях, чем при зайцах.» Одна эта фраза помогает узнать его лучше, чем любая надгробная речь. Г-жа де Лонгвиль оплакивала его. «Господь сразил моего мужа,» - говорила она, - «но Он должен был сразить меня, ибо только я грешила.» Смерть г-на де Лонгвиль - не самая незначительная из причин, побудивших ее постричься в монахини несколькими годами позднее. Королева-мать, которой говорили о раскаянии г-жи де Лонгвиль, верила в это; правда, после всех прошлых заговоров ей и не хотелось в это верить. И, между прочим, я думаю, что если бы эта добродетельная государыня была жива сейчас, она бы с трудом поверила и в мое раскаяние; до того сложно избавить людей от уже сложившегося и чем-то обоснованного мнения. Вот как сурово они карают тех, чьи поступки их возмущают. Но вернемся к королеве-матери, раз уж я начала о ней говорить; она была больна раком груди. Все врачи, которым она доверилась, уже не знали, что говорить и что делать, когда из провинции приехал человек с каким-то «чудодейственным» бальзамом, которым не побоялись пользовать королеву. Но вопреки всем ожиданиям этот бальзам только усилил ее боль вместо того, чтоб приглушить ее. Король рвал и метал при одном упоминании этого знахаря, и королеву вернули на попечение г-на Валло, который ничего не мог сделать. 15 апреля королеве было так плохо, что поездку короля в Версаль пришлось отменить. И этот монарх показал тогда, что он настолько же хороший сын, насколько великий король. На слова медиков, уверявших - королева не в такой опасности, чтобы король не мог отдохнуть так, как прекрасная погода к тому располагает, он объявил, что не сможет предаваться никаким увеселениям, пока его мать борется с болью. Я видела его почти каждый день, и Бог знает, какой силы чувства он испытывал; это было видно и по его постоянному беспокойству, и по тревоге, которая точила его непрерывно… Сколько раз он просил меня помолиться вместе с ним, чтобы небо продлило жизнь той, которая дала жизнь ему; д’Артиньи, свидетель наших пылких молитв, последовала нашему примеру, и когда король уходил, я просила ее продолжить обряды со мной, чтобы помочь Его Величеству добиться того, чего он так искренне желал; после этого мы начинали долгие беседы о короле и королеве, угроза потерять которую висела над нами. У д’Артиньи хорошая память, она знает множество историй о королевском доме Франции, ее отец долгое время был приближенным покойного короля. Вот что она рассказала мне о детстве Людовика XIV.
Даже когда он был ребенком, всем было ясно, чем он однажды станет и каким мы будем видеть его сегодня. В шесть лет он был очень огорчен тем, что его отобрали от нянек, и, значит, больше не будут рассказывать ему сказок про «ослиную шкуру» на ночь; но он очень быстро забыл их за «Историей Франции», которая их заменила. Как и все дети, он любил наряжаться в разных персонажей; но это было не подходящее для короля пристрастие, и его камердинера обязали преподать ему урок, который отучил бы его от развлечений такого сорта. Так что в один прекрасный день, когда молодой король предложил одному из них сыграть короля, а другому - слугу, то его камердинер показался ему с гордо поднятой головой, царственными жестами, гордым видом, одним словом, как монарх; и так как король ничего не понял, его преданный слуга сказал ему: «Раз уж вы взяли себе роль лакея, то роль господина пришлось взять мне.» Нет нужды говорить, что с тех пор он не участвовал в подобных забавах. Еще он сильно сердился, когда его называли Луи-бездельник: это был лучший способ заставить его заниматься; тогда он сильно продвигался в своем обучении; и когда принц Конде осведомился о складе ума молодого правителя, ему сказали, чего от него ждут. «Тем лучше!» - воскликнул принц, - «подчиняться приказам человека, который знает свое дело, - одно удовольствие.» Г-н принц знал, как достойно держался король во время Фронды. При осаде Этампа он вместе со всеми участвовал в бою, и пушечные ядра уже падали далеко за ним, и пришлось долго упрашивать его уйти в укрытие. Это напомнило мне об одной фразе кардинала Мазарини, такого рассудительного министра и такого хорошего знатока людей. Когда королева мать в то время жаловалась на внешнее безразличие своего сына ко всему, г-н кардинал сказал ей: «Не беспокойтесь об этом, на самом деле он хитрец; когда он приходит в совет, он задает мне сотни вопросов о том, что обсуждается.» Что делает королю еще больше чести - кардинал говорил так не из личной своей привязанности, потому что король не любил г-на Мазарини, и, поговаривают, последний тайно платил ему тем же. Юная гордость Людовика страдала, когда он видел, какими почестями его министр сам себя окружил; почестями, которые, по не свойственному его возрасту чувству, монарх считал правом одних лишь королей. Но он мог лишь вознаграждать себя насмешками за эту несправедливость. «Вот идет турецкий султан,» - говаривал он, завидев кардинала, всегда окруженного толпой гвардейцев и придворных.
Знали ли вы об этом? Король, который пришел ко мне в тот же день, когда мне все это было рассказано, и которому я обо всем этом напомнила, развеселился; однако он все же не любил вспоминать свое прошлое - и не без причины: в прошлом он помнил одни только несчастья.
К следующей странице