Мне приснился постколониализм
Утром пришла Машенька, уложила между нами медвежонка, цыпленка и котика. Накрыла пеленочкой. Ушла. "Мне снилось что-то постколониальное", сказал corneliu. Было лениво. Вечером допоздна читали книжку Эвы Томпсон "Трубадуры империи. Русская литература и колониализм", а потом "Путешествие в Арзрум". Корнелий посмотрел на игрушки и сказал: "Тебе не кажется, что они чем-то похожи на нас?" - "Может быть", говорю, "но их трое. Кто же третий? Может, постколониализм?" - "Ну, смотри, котенок черненький". - "Как ты можешь?"- спросила я от имени всех правозащитных организаций."Ой, простите. Я хотел сказать, афро-американец".
Это присказка. А сказка? Сказка будет впереди.
Книга Э. Томпсон "Трубадуры империи. Русская литература и колониализм"(Трубадури імперії. Російська література і колоніалізм; Imperial Knowledge: Russian Literature and Colonialism (2000)), вышла на украинском языке в издательстве "Основы" в 2008 г. Впрочем, это уже второе издание. На русский язык эта книга вряд ли когда-нибудь будет переведена. По причине своей ярко выраженной антироссийской направленности.
Странно, но у нас, кажется, эта книга была воспринята чуть ли не с восторгом. В воздухе носилось "Наконец-то!" и "Где же МЫ были раньше?" Оксана Забужко, например, сказала, что это книга, которая объясняет все. Между нами, сомнительная рекомендация. Меня лично всегда пугали книги, претендующие на то, что они объясняют все. Уж если на то пошло, то у всех нас, мнэ.., уже есть одна Книга, которая объясняет все. И Автор книги известен. У Него много Имен, но никогда Его не звали Эва Томпсон.
Скажу сразу, что критичность по отношению к России для меня не порок. Меня никак нельзя записать в апологеты этой страны. Я считаю, что исследования колониализма в России могут и должны иметь место. Российское имперское сознание, российский шовинизм, место Другого в российской ментальности - это темы для многих и многих книг, которые еще должны быть написаны.
Вполне возможно, что и русская литература может быть объектом подобных исследований. Но исследования эти должны проводиться на основе беспристрастного и взвешенного анализа фактов, а не путем тенденциозного выдергивания цитат из контекста и откровенного вранья. Иначе это уже не научное исследование, а что-то другое.
Эва Томпсон - профессор - исследователь славистики университета Райс (США), сообщает мне "cover". Автор пяти книг и многих научных статей. Главный редактор "Sarmatian Review". Солидный послужной список. Все-таки американская славистика - лучшая в мире. Хотя университет Райс - далеко не намбер ван среди высших учебных заведений Америки, все же от такой книги ожидаешь многого. Тем обиднее сознавать, что ожидания не оправдались.
Итак,
В книге есть много всякого, она вообще очень сумбурна. Может, если будут силы, позднее я напишу еще и о других ее перлах, пока же хочу сконцентрироваться на главе, посвященной изображению Кавказа в русской литературе. Тут досталось всем - и Пушкину, и Лермонтову, и даже Толстому. За Пушкина мне как-то особенно обидно, вот с него и начнем. Извините, господа, тут будет много цитат и вообще много текста.
Объект безжалостной критики со стороны г-жи Томпсон - пушкинское "Путешествие в Арзрум". По ее мнению, это произведение - яркий образец колониальной литературы, с такими признаками как: 1) присутствие только одной точки зрения - точки зрения завоевателя, колонизатора; 2) отсутствие интереса к покоренным народам, к их культуре и быту, восприятие завоеванных земель как некой декорации, на фоне которой происходит настоящая жизнь - жизнь колонизаторов; 3) описание завоеванных народов с настойчивым употреблением уничижительных эпитетов, презрительное отношение к ним, как к недочеловекам; 4) подчеркивание цивилизаторской роли завоевателя, описание тех благ, которые стали доступны завоеванным народам с приходом колонизаторов.
(Если вы думаете, что это у нее так все четко описано и пронумеровано, то ой как вы ошибаетесь. Это я просто пытаюсь привести в порядок весьма взъерошенные мысли г-жи Томпсон.) Свое мнение она щедро иллюстрирует цитатами из пушкинского текста, но если вы дадите себе труд еще раз прочитать этот самый текст, то вы изумитесь умению г-жи Томпсон старательно выдергивать их из контекста и придавать им смысл совершенно противоположный изначальному. Также весьма показательны и те места в тексте, о которых она умалчивает.
С чего бы начать? Ну, давайте начнем со вступления. Итак, текст называется "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года".
(Цит. по: А.С. Пушкин. Соч. в 3-х томах. Т. 3 - М.: Худ. лит-ра, 1986.) Эти записки вышли в 1834 году, пять лет спустя. И побудило Пушкина к этому вышедшее в 1834 г. произведение одного французского писателя, где упоминался поход Паскевича и говорилось как-будто о Пушкине, что он после своего участия в походе написал сатиру на Паскевича. В другом месте француз написал, что Пушкин мол поехал на войну, чтобы "воспеть подвиги своих соотечественников". Пушкин был этим очень удивлен, ибо точно знал, что никакой сатиры он не писал, равно как и похвальных од. Собственно, он издал свои записки про Арзрум (которые ранее не предназначались для публикации) именно затем, чтобы внести ясность в это дело. Вот как он об этом пишет:
"Приехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, было бы для меня с одной стороны слишком самолюбиво, а с другой слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может быть, смелый переход через Саган-Лу, движение, коим граф Паскевич отрезал сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый поход к Арзруму, все это, увенчанное полным успехом, может быть и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье, автор путешествия на Восток) ; но я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать. Обвинение в неблагодарности не должно быть оставлено без возражения, как ничтожная критика или литературная брань." (с. 371)
Для тех, у кого, может быть, плохо с русским языком, поясню еще раз: восхвалять военные подвиги считаю непристойным, пишет Пушкин, а с другой стороны, зачем бы я писал сатиры на человека, который не сделал мне ничего дурного, а наоборот, отнесся ко мне со всем уважением?
Понятно? Понятно.
А что же наша Автор может сказать по этому поводу? Извольте: "К написанию "Путешествия в Арзрум" Пушкина побудил французский отчет про другое колониальное путешествие. Русского писателя подтолкнуло утверждение во французской книге, что он, Пушкин, сатирически изобразил в своих произведениях Арзрумский поход. Ничто не могло быть так далеко от истины, утверждал поэт,и в самом деле, его произведение полно стремлением придать позитивное значение российскому военному насилию". (с. 116)
Как говорится, почувствуйте разницу.
Нет, господа, я не утверждаю, что Пушкин был пацифистом. Возможно, в чем-то он был шовинистом или слишком далеко заходил в своем патриотизме. Его теория о том, что Россия спасла Европу от Наполеона, сомнительна. Но если вы приводите цитату, так уж будьте любезны, не коверкайте ее.
Каким же образом этот Пушкин, этот сукин сын, пытается придать позитивное значение военному насилию?
Вернемся к 4-м признакам колониализма, которые якобы присутствуют в "Путешествии". Что мы можем сказать по первому пункту?
"Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги." (с. 376) На мой взгляд здесь присутствует четкое понимание того, что у черкесов есть свое мнение по поводу русских и его нельзя назвать необоснованным.
"Турецкие пленники разработывали дорогу. Они жаловались на пищу, им выдаваемую. Они никак не могли привыкнуть к русскому черному хлебу. Это напомнило мне слова моего приятеля Шереметева по возвращении его из Парижа: «Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного хлеба не допросишься!»" (с. 378) Вот яркий пример того, что У Пушкина с Другим все в порядке. Он осознает, что культурные различия имеют место быть. Он не осуждает другую, чуждую культуру, способен посмотреть на себя глазами Другого. У этой истории с хлебом есть продолжение. "На половине дороги, в армянской деревне, выстроенной в горах на берегу речки, вместо обеда съел я проклятый чюрек, армянский хлеб, испеченный в виде лепешки пополам с золою, о котором так тужили турецкие пленники в Дариальском ущелии. Дорого бы я дал за кусок русского черного хлеба, который был им так противен." (с.391) Здесь слово "проклятый" употребляется с иронией, и даже с самоиронией. Не понять этого может только человек очень нечуткий. Более того, здесь Пушкин явно ставит себя на место тех турецких пленников (представителей униженного покоренного народа!), сравнивает себя с ними (а армянская деревня легко становится на место Парижа, в котором так худо было Шереметеву). Он и турецкий пленник - величины равно заменяемые, оба люди, оба человеки, у каждого из которых есть свои предпочтения,обусловленные культурой. Где здесь колониальный дискурс?
Еще один пример того, что Пушкину нельзя отказать во внимании к точке зрения Другого. Хотя пример несколько курьезный. В пятой главе, описывая Арзрум, он говорит,что между Стамбулом и Арзрумом существует такое же соперничество, как между Москвой и Казанью. В качестве иллюстрации этого утверждения он приводит отрывок из поэмы некоего Амина-Оглу. (с.405) Это ли не внимание к другой точке зрения! - скажете вы, но подождите. Дело в том, что Амин-Оглу - вымышленный персонаж, и авторство стихов конечно же, принадлежит Пушкину. Эва Томпсон ничтоже сумняшеся упоминает об этой поэме (с.110). И вот если б она была немного образованнее, она могла бы разоблачить Пушкинский подлог и закричать: вот видите, он только притворяется, что прислушивается к Другим! На самом деле этот Другой - и есть он сам! Но нет, г-жа Томпсон, профессор славистики, не подозревает, что Амина-Оглу не существует. И не осознает, что в таком случае ее собственные рассуждения выглядят нелогично.
Продолжение в следующих постах: " Клеветникам России-II", " Клеветникам России-III", " Клеветникам России-IV" и " Клеветникам России - V".
Это присказка. А сказка? Сказка будет впереди.
Книга Э. Томпсон "Трубадуры империи. Русская литература и колониализм"(Трубадури імперії. Російська література і колоніалізм; Imperial Knowledge: Russian Literature and Colonialism (2000)), вышла на украинском языке в издательстве "Основы" в 2008 г. Впрочем, это уже второе издание. На русский язык эта книга вряд ли когда-нибудь будет переведена. По причине своей ярко выраженной антироссийской направленности.
Странно, но у нас, кажется, эта книга была воспринята чуть ли не с восторгом. В воздухе носилось "Наконец-то!" и "Где же МЫ были раньше?" Оксана Забужко, например, сказала, что это книга, которая объясняет все. Между нами, сомнительная рекомендация. Меня лично всегда пугали книги, претендующие на то, что они объясняют все. Уж если на то пошло, то у всех нас, мнэ.., уже есть одна Книга, которая объясняет все. И Автор книги известен. У Него много Имен, но никогда Его не звали Эва Томпсон.
Скажу сразу, что критичность по отношению к России для меня не порок. Меня никак нельзя записать в апологеты этой страны. Я считаю, что исследования колониализма в России могут и должны иметь место. Российское имперское сознание, российский шовинизм, место Другого в российской ментальности - это темы для многих и многих книг, которые еще должны быть написаны.
Вполне возможно, что и русская литература может быть объектом подобных исследований. Но исследования эти должны проводиться на основе беспристрастного и взвешенного анализа фактов, а не путем тенденциозного выдергивания цитат из контекста и откровенного вранья. Иначе это уже не научное исследование, а что-то другое.
Эва Томпсон - профессор - исследователь славистики университета Райс (США), сообщает мне "cover". Автор пяти книг и многих научных статей. Главный редактор "Sarmatian Review". Солидный послужной список. Все-таки американская славистика - лучшая в мире. Хотя университет Райс - далеко не намбер ван среди высших учебных заведений Америки, все же от такой книги ожидаешь многого. Тем обиднее сознавать, что ожидания не оправдались.
Итак,
В книге есть много всякого, она вообще очень сумбурна. Может, если будут силы, позднее я напишу еще и о других ее перлах, пока же хочу сконцентрироваться на главе, посвященной изображению Кавказа в русской литературе. Тут досталось всем - и Пушкину, и Лермонтову, и даже Толстому. За Пушкина мне как-то особенно обидно, вот с него и начнем. Извините, господа, тут будет много цитат и вообще много текста.
Объект безжалостной критики со стороны г-жи Томпсон - пушкинское "Путешествие в Арзрум". По ее мнению, это произведение - яркий образец колониальной литературы, с такими признаками как: 1) присутствие только одной точки зрения - точки зрения завоевателя, колонизатора; 2) отсутствие интереса к покоренным народам, к их культуре и быту, восприятие завоеванных земель как некой декорации, на фоне которой происходит настоящая жизнь - жизнь колонизаторов; 3) описание завоеванных народов с настойчивым употреблением уничижительных эпитетов, презрительное отношение к ним, как к недочеловекам; 4) подчеркивание цивилизаторской роли завоевателя, описание тех благ, которые стали доступны завоеванным народам с приходом колонизаторов.
(Если вы думаете, что это у нее так все четко описано и пронумеровано, то ой как вы ошибаетесь. Это я просто пытаюсь привести в порядок весьма взъерошенные мысли г-жи Томпсон.) Свое мнение она щедро иллюстрирует цитатами из пушкинского текста, но если вы дадите себе труд еще раз прочитать этот самый текст, то вы изумитесь умению г-жи Томпсон старательно выдергивать их из контекста и придавать им смысл совершенно противоположный изначальному. Также весьма показательны и те места в тексте, о которых она умалчивает.
С чего бы начать? Ну, давайте начнем со вступления. Итак, текст называется "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года".
(Цит. по: А.С. Пушкин. Соч. в 3-х томах. Т. 3 - М.: Худ. лит-ра, 1986.) Эти записки вышли в 1834 году, пять лет спустя. И побудило Пушкина к этому вышедшее в 1834 г. произведение одного французского писателя, где упоминался поход Паскевича и говорилось как-будто о Пушкине, что он после своего участия в походе написал сатиру на Паскевича. В другом месте француз написал, что Пушкин мол поехал на войну, чтобы "воспеть подвиги своих соотечественников". Пушкин был этим очень удивлен, ибо точно знал, что никакой сатиры он не писал, равно как и похвальных од. Собственно, он издал свои записки про Арзрум (которые ранее не предназначались для публикации) именно затем, чтобы внести ясность в это дело. Вот как он об этом пишет:
"Приехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, было бы для меня с одной стороны слишком самолюбиво, а с другой слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может быть, смелый переход через Саган-Лу, движение, коим граф Паскевич отрезал сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый поход к Арзруму, все это, увенчанное полным успехом, может быть и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье, автор путешествия на Восток) ; но я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать. Обвинение в неблагодарности не должно быть оставлено без возражения, как ничтожная критика или литературная брань." (с. 371)
Для тех, у кого, может быть, плохо с русским языком, поясню еще раз: восхвалять военные подвиги считаю непристойным, пишет Пушкин, а с другой стороны, зачем бы я писал сатиры на человека, который не сделал мне ничего дурного, а наоборот, отнесся ко мне со всем уважением?
Понятно? Понятно.
А что же наша Автор может сказать по этому поводу? Извольте: "К написанию "Путешествия в Арзрум" Пушкина побудил французский отчет про другое колониальное путешествие. Русского писателя подтолкнуло утверждение во французской книге, что он, Пушкин, сатирически изобразил в своих произведениях Арзрумский поход. Ничто не могло быть так далеко от истины, утверждал поэт,и в самом деле, его произведение полно стремлением придать позитивное значение российскому военному насилию". (с. 116)
Как говорится, почувствуйте разницу.
Нет, господа, я не утверждаю, что Пушкин был пацифистом. Возможно, в чем-то он был шовинистом или слишком далеко заходил в своем патриотизме. Его теория о том, что Россия спасла Европу от Наполеона, сомнительна. Но если вы приводите цитату, так уж будьте любезны, не коверкайте ее.
Каким же образом этот Пушкин, этот сукин сын, пытается придать позитивное значение военному насилию?
Вернемся к 4-м признакам колониализма, которые якобы присутствуют в "Путешествии". Что мы можем сказать по первому пункту?
"Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги." (с. 376) На мой взгляд здесь присутствует четкое понимание того, что у черкесов есть свое мнение по поводу русских и его нельзя назвать необоснованным.
"Турецкие пленники разработывали дорогу. Они жаловались на пищу, им выдаваемую. Они никак не могли привыкнуть к русскому черному хлебу. Это напомнило мне слова моего приятеля Шереметева по возвращении его из Парижа: «Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного хлеба не допросишься!»" (с. 378) Вот яркий пример того, что У Пушкина с Другим все в порядке. Он осознает, что культурные различия имеют место быть. Он не осуждает другую, чуждую культуру, способен посмотреть на себя глазами Другого. У этой истории с хлебом есть продолжение. "На половине дороги, в армянской деревне, выстроенной в горах на берегу речки, вместо обеда съел я проклятый чюрек, армянский хлеб, испеченный в виде лепешки пополам с золою, о котором так тужили турецкие пленники в Дариальском ущелии. Дорого бы я дал за кусок русского черного хлеба, который был им так противен." (с.391) Здесь слово "проклятый" употребляется с иронией, и даже с самоиронией. Не понять этого может только человек очень нечуткий. Более того, здесь Пушкин явно ставит себя на место тех турецких пленников (представителей униженного покоренного народа!), сравнивает себя с ними (а армянская деревня легко становится на место Парижа, в котором так худо было Шереметеву). Он и турецкий пленник - величины равно заменяемые, оба люди, оба человеки, у каждого из которых есть свои предпочтения,обусловленные культурой. Где здесь колониальный дискурс?
Еще один пример того, что Пушкину нельзя отказать во внимании к точке зрения Другого. Хотя пример несколько курьезный. В пятой главе, описывая Арзрум, он говорит,что между Стамбулом и Арзрумом существует такое же соперничество, как между Москвой и Казанью. В качестве иллюстрации этого утверждения он приводит отрывок из поэмы некоего Амина-Оглу. (с.405) Это ли не внимание к другой точке зрения! - скажете вы, но подождите. Дело в том, что Амин-Оглу - вымышленный персонаж, и авторство стихов конечно же, принадлежит Пушкину. Эва Томпсон ничтоже сумняшеся упоминает об этой поэме (с.110). И вот если б она была немного образованнее, она могла бы разоблачить Пушкинский подлог и закричать: вот видите, он только притворяется, что прислушивается к Другим! На самом деле этот Другой - и есть он сам! Но нет, г-жа Томпсон, профессор славистики, не подозревает, что Амина-Оглу не существует. И не осознает, что в таком случае ее собственные рассуждения выглядят нелогично.
Продолжение в следующих постах: " Клеветникам России-II", " Клеветникам России-III", " Клеветникам России-IV" и " Клеветникам России - V".