Сергей МЕДВЕДЕВ: "Парк Крымского периода" как панорама современной России (начало)
Выступление Сергея Медведева в клубе «Открытая Россия»
В лондонском клубе «Открытая Россия» выступил историк и политолог Сергей Медведев. Он представил свою книгу эссе «Парк Крымского периода» и рассказал о том, как российское государство наступает на общество через войну за пространство, символы, тело и память.
Как воскрешаются традиционные модели русской власти
О чем эта книга? Она является плодом шизофрении, которая свойственна любому мыслящему, чувствующему русскому, российскому, постсоветскому человеку. В моем случае это раздвоенность человека-гражданина и человека-историка. Я состоялся, собственно, как личность, как гражданин 19 августа 1991 года на баррикадах у Белого дома, и все, что происходило потом, - это было отчасти и моим собственным проектом.
Я очень активно участвовал во всем, что происходит, - пожалуй, не в политической части, а скорее в аналитической части, но я принял все происходящее с открытым сердцем, с открытой душой. Я понял необходимость этих перемен, благотворность этих перемен. И, что самое интересное, я думаю, что, как и все мы, я считал, что это навсегда, что это надолго, [то есть] что не надолго, а навсегда. Что это некое состояние, в которое Россия естественным образом пришла после своих многосотлетних скитаний где-то на окраине, на периферии западного мира, что наконец некий курс определен, и Россия на этот курс легла, хотя, конечно, и со своими особенностями. И еще долго нам плыть, если мы туда когда-нибудь окончательно приплывем.
Но я точно так же, как и все мы, как и все вы наблюдал на протяжении последних 14-15 лет этот проект, который, как казалось, с нами навсегда, распадается, этот проект потихоньку теряет все свои основные черты, которые сложились в конце 80-х - начале 90-х годов: политическое общество, гражданское общество, гражданские свободы, свободы слова - постепенное размывание, разрушение институтов, и это было очень больно.
Так что одна часть этой книги - это чувство тревоги, чувство боли, чувство непонимания. Даже отчасти от того, как это все происходит, как это все быстро ломается и рушится, и Россия возвращается на свои традиционные пути.
И здесь как раз второе чувство этой шизофрении - это чувство любопытства. Потому что я историк по образованию, и последние годы я все больше и больше занимаюсь историей России, причем, так скажем, длинной историей России - не каким-то определенным периодом, а такими метаструктурами, ее основными институциями, как они сложились, может быть, еще и 500 лет назад, при Иване Грозном, а может быть, и раньше, во времена Киевской и даже до Киевской Руси.
И вот как историку мне было очень интересно наблюдать, как воскрешаются все традиционные модели русской власти, русского общества, русской экономики - буквально как филогенез и онтогенез, как из зародыша в ускоренном режиме, в ускоренном просмотре раскрываются все традиционные модели.
Модель распределительной, раздаточной экономики, модель сословного общества, модель средневековой власти, модель цезарепапизма, царебожия, как у нас сейчас называются все эти византийские модели власти, как возникает какая-то священная Корсуния, этот священный Херсонес, как воскрешается эта огромная военная мифология.
Как вся страна целиком со всеми потрохами переезжает жить в непрекращающееся 9 мая, как некая такая постоянная литургия.
И это, конечно, было очень интересно.
Тексты я писал на протяжении почти пяти лет. Я помню, кстати, что первая большая колонка была мною написана на юбилей Путина в октябре 2012 года - у него где-то в начале октября [день рождения. - ОР] - и практически с тех пор я ежедневно - простите хотелось бы, чтобы это было ежедневно, очень хотел бы, чтобы была такая жизнь, хотя можно было бы, наверное, если ничем другим не заниматься, - еженедельно, иногда один раз в две недели, писал колонки для разных изданий, в основном для сетевых изданий - для русского варианта «Форбса», для издания «Слон», который ныне Republic, которое вам всем очень рекомендую не потому что я там пишу, а потому что я считаю это самым качественным изданием на сегодняшний день в России на русском языке, для «Новой газеты» отчасти, для «Отечественных записок», для «Искусства кино» - покойный Даниил Борисович Дондурей все время подвигал что-то писать, и ему, конечно, совершенно нельзя было отказать, человек был совершенно фантастической энергетики, обаяния, ума. И затем где-то примерно полтора года назад мне предложили, - даже у самого идеи не было: «А почему тебе не собрать это в книгу?» И я стал пересматривать, перерабатывать эти тексты, и как-то неожиданно сама собой сложилась вот эта книжка, которую вы сейчас видите. И я узнал одну интересную вещь о том, что текст книжный живет совершенно другой, совершенно особенной жизнью, отличной от уже где-то опубликованного в газете, в сетевом издании текста.
Они [тексты. - ОР], собранные вместе стали обладать совершенно другой силой, совершенно другим значением. Значением, может быть, и прежним, но совершенно какой-то другой энергией, которая идет еще от Гутенберга, от первых печатных книг.
И эта печатная энергия невероятно велика. В том числе так получилось, что эта книжка сейчас меня возит с собой по миру, по России. Неожиданно у меня получилась такая гастрольная осень, в разные места приглашают. Я ее [книгу. - ОР] представлял в России в Петербурге в трех местах, в Москве в пяти местах, в Иркутске неожиданно, в Екатеринбурге еще будет, затем в Берлине, вот здесь в Лондоне, в Вильнюс сейчас еду, в Тбилиси был до этого, в Вене. И неожиданно всюду вызывает трения, высекает какие-то искры - вот эта книжка. В любом случае это книга о возвращении государства, вот это двойное чувство - чувство, с одной стороны, такого легкого недоумения, где-то ужаса, а с другой стороны, - где-то любопытства исторического. Это все про возвращение государства.
Для меня первичной метафорой, образом этой книги является динозавр. Причем, вы знаете, когда мы обсуждали графический дизайн, возникла идея динозавра, и я настоял на том, чтобы динозавр был не страшный, не отвратительный, - чтобы он был игрушечный. Вроде как динозавр, вроде как его надо боятся, но, с другой стороны, вроде как и не всерьез.
У Лотмана где-то есть рассуждение о сути игры, семиотике игры: когда ребенок играет в тигра, он накидывает на стул полосатый халат и представляет себе, что это тигр. Какие чувства испытывает ребенок? Он, с одной стороны, не боится однозначно, он понимает, что это стул и халат, но с другой стороны, он и не не боится - он побаивается. И вот примерно те же отношения с нашим государством, хотя для некоторых оно оказалось гораздо более страшным.
И такие же отношения у этого текста с Левиафаном. Важная метафора здесь - отчасти это динозавр, отчасти это Левиафан. Потому что, когда эта книжка задумывалась, вышел на экраны фильм Андрея Звягинцева, которого невероятного ценю.
И Левиафан - это очень хорошая метафора для российского государства, идущая еще из политической теории, из трудов Томаса Гоббса.
Левиафан, идея библейского гигантского морского чудища, которое своей силой усмиряет присущую обществу анархию, войну всех против всех, и вот это вот огромное государство. А наш Левиафан, Звягинцева «Левиафан», - эта гигантская туша, в которой найден очень хороший образ: там, где-то на берегу, на Кольском полуострове вот эта вот гигантская туша лежит догнивающая. Он, понимаете, приходит и уходит.
У Кордонского, нашего прекрасного социолога, которого я неоднократно цитирую в этой книжке, есть такая мысль том, что история России - это история циклов расширения и отступления российского государства. То есть действительно можно проследить всю нашу историю, по крайней мере лет 500, наверное, от Ивана Грозного, как государство постепенно расширяется, а потом есть периоды сужения государства - не территориального сужения, а функционального: государство отступает, давая какую-то волю народу, давая волю пространству. Один из тех курсов, которые я читаю в Высшей школе экономики, - «Российское пространство и российское государство». Это как две постоянные силы, которые находятся в противоборстве: государство постепенно, постоянно наезжает на пространство, но в какие-то моменты государство застывает, и снова пространство начинает играть важную роль. У нас, например, были такие 90-е, когда пространство одолело государство. А вот путинские нулевые - это снова наступление государства на пространство.
Я представляю циклы дыхания этого Левиафана - вот он вдыхает и наползает на берег, уничтожает все те сферы автономии - общественной, политической и экономической, гражданской автономии, - которые у нас были. А затем он отступает, да, он отползает обратно в море, и снова в этой тине начинает заводиться какая-то грязь, а от грязи - какая-то жизнь, какие-то там начинают крабики, рачки шевелиться.
И вот сейчас как раз тот самый цикл наступления Левиафана, наступление и отъем им сфер гражданской, политической, экономической автономии, которые были нами приобретены и которые теперь считаются данными нам теперь уже навсегда - Конституцией, правом, обычаем, глобализацией России.
Я сам во все это верил, еще раз повторю, я то же самое дитя 90-х годов, жил между Россией и Западом. Очень долго жил на Западе, почти 15 лет, ездил туда-сюда, считал, что эта дверь всегда будет открываться, пока она до сих пор тоже для большинства людей открывается в обе стороны. Но я увидел, что это все, как выясняется, далеко не так.
Четыре сферы наступления государства
Книжка неожиданно собралась в четыре больших блока. Это четыре сферы, в которых государство ведет свое наступление, - война за пространство, война за символы, война за тело и война за память. В этой книге порядка семидесяти - семидесяти пяти текстов, что-то в таком духе. Они сделаны как эти четыре войны. Ну и давайте я просто расскажу по одному эпизоду из каждой из этих четырех войн, иллюстрирующих мои мысли.
Война за пространство - здесь совершенно очевидно у всех Крым перед глазами. И 2008 год - это Осетия, я вот сам только что из Тбилиси прилетел. Это крымская авантюра, это вся восточно-украинская авантюра, это неоколониальный, неоимперский проект в Сирии. То есть Россия себя снова хочет осознавать великой территориальной державой. Это огромная часть, это огромное составляющее российского мифа, российского самосознания, одна шестая часть суши.
И это даже не советское - это еще досоветское, российское, гоголевское ощущение пространства. Но проблема в том, что в XXI веке это, может быть, не вполне адекватно. Да, не вполне адекватное мироощущение и восприятие пространства как некоего главного ресурса России и борьбы за пространство - жертвовать качеством жизни, жертвовать экономикой, жертвовать связями с Западом ради какого-то традиционного пространства, как это произошло с Крымом. Но тем не менее это случилось, и это говорит о том, насколько устойчива эта мифология.
Для меня один из ключевых символов, один из ключевых текстов - это текст, который я назвал «Факельное шествие» про эстафету олимпийского огня. Удивительно такая, по-моему, комичная это была вещь, особенно учитывая то, что все эти медали Олимпиады у нас потихоньку отнимают. Сегодня вот как раз лыжников дисквалифицировали. Я сейчас вспоминаю, я как ребенок, радовался этой победе. Я сам лыжник, тоже лыжным спортом занимаюсь.
Олимпиада в Сочи, перед ней была эта эстафета.
Эстафета - вещь сама по себе довольно странная, смешная. Это все придумал Гитлер в 1936 году под Берлинскую олимпиаду.
Решили воскресить древние античные [традиции. - ОР]. Кто смотрел «Олимпию» Рифеншталь, - там же все начинается, эти все тела юношей и девушек античных. Ну вот, и тогда так получилось, что и Греция была, в общем, фашистской, и Германия, и между ними все страны были дружественные - Румыния и Венгрия, и пронесли олимпийский огонь.
Ну и с тех пор худо-бедно существовала эта традиция до 2013 года, когда она приобрела поистине космические масштабы в прямом и переносном смысле, когда этот самый огонь - мало того, что [им. - ОР] обнесли порядка 30 000 километров, всю российскую территорию по периметру, от Калининграда до Курил, нет, так возили на Северный полюс на атомном ледоколе. Водили хоровод с этим олимпийским огнем вокруг Северного полюса. Северный полюс наш, хотя территориально, конечно, нет. Если на карту посмотреть, то пока не наш. Россия заявила территориальную претензию, но вряд ли кто когда согласует.
В космос запустили олимпийский огонь. В лампаде - это называется лампада, - в специальной лампаде вывозили олимпийский огонь на международную космическую станцию. На дно Байкала опускали олимпийский огонь. Мужик-морж Енисей переплывал с этим самым олимпийским факелом в руках. На вершину Эльбруса затащили Олимпийский огонь. Ну и наконец-то уже с Эльбруса он приземлился в Сочи.
Это невероятно знаковая акция была, которая говорит, что Россия размечает, маркирует свое пространство. Это как собака - ее выпускаешь на участок, - вот у меня собачка, с утра он выбегает и помечает свое пространство, радостно оглашая лаем: вот тут пенек, вот тут кустик, значит это, травка посажена. Ну вот и Россия точно так же маркировала это пространство: тут мое, тут мое. Как, помните Ноздрев с Чичиковым: «Вот видишь этот лес, а этот лес мой, а вот что за лесом еще лес, тот тоже мой, и поле за тем лесом тоже мое». Вот примерно так и было, примерно такое отношение было к пространству, и оно было очень четко обозначено этим обносом в этой войне за пространство.
Но с другой стороны, эта война за пространство, это освоение пространства - оно невероятно символическое, оно невероятно пустое, потому что в сущности своей это пространство остается мертвым, оно остается ничьим. Это еще один важный текст, который я написал. Он неожиданно получил очень большой резонанс, который вырос из одного моего путешествия.
Надо сказать, что я часто езжу по дороге М9. Есть трасса такая М9, Москва - Рига. Одна, кстати, из главных трасс, ведущих на Запад. Есть Минское шоссе, а есть Рижское шоссе, ведущее на Псков, оно прямо на Ригу ведет, много туристов по ней ездит, фуры идут из балтийских портов. И, в общем, я езжу по нему из года в год, я провожу летние и зимние школы в Тарту, мы со студентами ездим, и я привык к тому, что жизнь не особо теплится за пределами Московской области. Но пару лет назад случилось такое бедствие, как ремонт этой трассы.
Ремонт дорог - это, конечно, эпическое событие в России. И так произошло, что начали ремонт летом, наступила осень, а потом неожиданно пришла зима, а асфальт они сняли. И вот они сняли всю технику. Вообще, зимой в наше время тоже можно класть асфальт, но неважно, они ушли, и просто 300 километров дороги, федеральной трассы было без асфальта.
Это все произошло в начале зимы, где-то в ноябре, и я ехал уже в феврале. К февралю дорога приобрела практически сталинградский вид. Там были гигантские рытвины, в которых мог пропасть КамАЗ. Действительно, по обочинам валялись фуры перевернутые, потому что они пытались это объезжать по обочинам, а обочина это не выдерживала, и они опрокидывались в кювет. Мы ехали со студентами втроем и насчитали порядка девяти перевернутых фур. То есть ехать можно было примерно со скоростью 10 километров в час на первой скорости, на второй даже уже было нельзя. Мы заехали на заправку, и нам, смеясь, рассказывал заправщик, что вот, ко мне прибежал французский водитель с квадратными глазами, где здесь дорога на Москву, что он потерял дорогу на Москву. А они говорят: «Это и есть дорога на Москву, вы на главной дороге находитесь».
Мы фотографировали, мы снимали, навстречу ехали машины с иностранными туристами, они тоже снимали все это на мобильные телефоны - это, видимо, то, о чем они будут рассказывать внукам. В общем, я доехал до Тарту, об этом обо всем написал под названием «Суверенное бездорожье». Да, и при этом еще надо сказать, где проходит эта дорога.
Кто-нибудь ездил по этой дороге, есть такие? Дело в том, что за пределами Московской области жизнь кончается. Она буквально кончается, я не утрирую и не преувеличиваю. Волоколамск, Шаховская - и все. Есть отдельные города - Зубцов, Нелидово, но дальше между ними десятки и сотни километров пустоты. Это вымершие деревни, если едешь ночью, там нет ни огонька. Там запущенные поля, они полностью заросли борщевиком, лес смыкается, лес подходит к дороге. Из леса выходят какие-то странные люди, которые живут примерно так же, как в XVI веке, - они живут из леса, они торгуют грибами, ягодами, они торгуют шкурами убитых животных, грубо сшитыми одеждами из этих шкур. Они торгуют лещом, струей бобра, желчью медведя.
Вот едешь, и где-то каждые 20-30 километров картонные щиты, и стоят люди такие мохнатые, какие-то такие вросшие в землю, торгуют вот этими вещами. Никакой другой жизни нет, какая-нибудь только бабушка с саночками идет и тащит по асфальту их. Откуда она идет - непонятно, потому что там до деревни 20 километров и там до деревни 20 километров. Автобусы там, естественно, уже, наверное, давно отменены, поликлиник, больниц у них нет, какая-нибудь одна единственная медицинская «буханка» в ближайшие 200 километров ездит, дай бог, если труп успеет забрать.
Собственно, известная вещь, достаточно открыть любой номер «Новой газеты», чтобы об этом обо всем прочитать. И я это написал. И почему меня это задело, почему я это написал? Потому что одновременно там же стоят щиты, что вот тут под Зубцовым, подо Ржевом погибла такая-то дивизия, тут пала такая-то дивизия. Это те же самые места, где в 41-м году были потеряны сотни тысяч человек, просто полегли при быстром наступлении немецких войск.
И на этом контрасте меня совершенно потрясло: вот люди здесь пали 70 лет назад - ради чего? Они сражались за суверенитет, они сражались за независимость. А какой это суверенитет?
Суверенитет - это не когда ты написал шесть букв на карте - «Россия».
Суверенитет - это когда ты эту карту сумел наполнить жизнью, когда ты туда построил дороги, провел электричество, обеспечил людям какие-то достойные зарплаты, старость, поликлинику поставил. А ничего этого фактически нет.
Ну и такая немного на нерве написанная статья. Неожиданно она очень широко прозвучала. Разлетелась по сетям, те же Собчак и Навальный ее перепостили. Не помню, под полмиллиона просмотров, наверное, получилось. И да, писал мне «Росавтодор», замначальника «Росавтодора»: «Зачем вы так? О них, о работниках, мы стараемся, мы построили столько километров дорог, дорога будет». А какой смысл, что дорога будет? Вот я видел, как оно есть сейчас. «Я знаю, город будет...»
Так что она там будет в 2014 году, а дело было в 2013-м. И, наконец, поступил звонок. Мы уже ехали обратно из Тарту, и мне очень торжественно доложили, прямо как «с вами будет говорить товарищ Сталин», - «с вами будет говорить Игорь Иванович Шувалов». Говорю: «Хорошо, пускай говорит». Дальше в трубке что-то щелкнуло, и связь прервалась. Потому что там и мобильной связи тоже нет. Это мы ехали в Псковской области, есть там такой город Остров, и можно ехать в объезд Пскова через этот Остров. Там тоже, конечно, глухие места, в основном борщевик. И следующие 30 километров мобильной связи не было никакой, и больше уже Игорь Иванович не позвонил. А как знать, может, и жизнь бы иначе повернулась. Так что вот такая непростая судьба у одного из текстов этой книги. Значит, это первая битва - битва за пространство.
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8050129.html
В лондонском клубе «Открытая Россия» выступил историк и политолог Сергей Медведев. Он представил свою книгу эссе «Парк Крымского периода» и рассказал о том, как российское государство наступает на общество через войну за пространство, символы, тело и память.
Как воскрешаются традиционные модели русской власти
О чем эта книга? Она является плодом шизофрении, которая свойственна любому мыслящему, чувствующему русскому, российскому, постсоветскому человеку. В моем случае это раздвоенность человека-гражданина и человека-историка. Я состоялся, собственно, как личность, как гражданин 19 августа 1991 года на баррикадах у Белого дома, и все, что происходило потом, - это было отчасти и моим собственным проектом.
Я очень активно участвовал во всем, что происходит, - пожалуй, не в политической части, а скорее в аналитической части, но я принял все происходящее с открытым сердцем, с открытой душой. Я понял необходимость этих перемен, благотворность этих перемен. И, что самое интересное, я думаю, что, как и все мы, я считал, что это навсегда, что это надолго, [то есть] что не надолго, а навсегда. Что это некое состояние, в которое Россия естественным образом пришла после своих многосотлетних скитаний где-то на окраине, на периферии западного мира, что наконец некий курс определен, и Россия на этот курс легла, хотя, конечно, и со своими особенностями. И еще долго нам плыть, если мы туда когда-нибудь окончательно приплывем.
Но я точно так же, как и все мы, как и все вы наблюдал на протяжении последних 14-15 лет этот проект, который, как казалось, с нами навсегда, распадается, этот проект потихоньку теряет все свои основные черты, которые сложились в конце 80-х - начале 90-х годов: политическое общество, гражданское общество, гражданские свободы, свободы слова - постепенное размывание, разрушение институтов, и это было очень больно.
Так что одна часть этой книги - это чувство тревоги, чувство боли, чувство непонимания. Даже отчасти от того, как это все происходит, как это все быстро ломается и рушится, и Россия возвращается на свои традиционные пути.
И здесь как раз второе чувство этой шизофрении - это чувство любопытства. Потому что я историк по образованию, и последние годы я все больше и больше занимаюсь историей России, причем, так скажем, длинной историей России - не каким-то определенным периодом, а такими метаструктурами, ее основными институциями, как они сложились, может быть, еще и 500 лет назад, при Иване Грозном, а может быть, и раньше, во времена Киевской и даже до Киевской Руси.
И вот как историку мне было очень интересно наблюдать, как воскрешаются все традиционные модели русской власти, русского общества, русской экономики - буквально как филогенез и онтогенез, как из зародыша в ускоренном режиме, в ускоренном просмотре раскрываются все традиционные модели.
Модель распределительной, раздаточной экономики, модель сословного общества, модель средневековой власти, модель цезарепапизма, царебожия, как у нас сейчас называются все эти византийские модели власти, как возникает какая-то священная Корсуния, этот священный Херсонес, как воскрешается эта огромная военная мифология.
Как вся страна целиком со всеми потрохами переезжает жить в непрекращающееся 9 мая, как некая такая постоянная литургия.
И это, конечно, было очень интересно.
Тексты я писал на протяжении почти пяти лет. Я помню, кстати, что первая большая колонка была мною написана на юбилей Путина в октябре 2012 года - у него где-то в начале октября [день рождения. - ОР] - и практически с тех пор я ежедневно - простите хотелось бы, чтобы это было ежедневно, очень хотел бы, чтобы была такая жизнь, хотя можно было бы, наверное, если ничем другим не заниматься, - еженедельно, иногда один раз в две недели, писал колонки для разных изданий, в основном для сетевых изданий - для русского варианта «Форбса», для издания «Слон», который ныне Republic, которое вам всем очень рекомендую не потому что я там пишу, а потому что я считаю это самым качественным изданием на сегодняшний день в России на русском языке, для «Новой газеты» отчасти, для «Отечественных записок», для «Искусства кино» - покойный Даниил Борисович Дондурей все время подвигал что-то писать, и ему, конечно, совершенно нельзя было отказать, человек был совершенно фантастической энергетики, обаяния, ума. И затем где-то примерно полтора года назад мне предложили, - даже у самого идеи не было: «А почему тебе не собрать это в книгу?» И я стал пересматривать, перерабатывать эти тексты, и как-то неожиданно сама собой сложилась вот эта книжка, которую вы сейчас видите. И я узнал одну интересную вещь о том, что текст книжный живет совершенно другой, совершенно особенной жизнью, отличной от уже где-то опубликованного в газете, в сетевом издании текста.
Они [тексты. - ОР], собранные вместе стали обладать совершенно другой силой, совершенно другим значением. Значением, может быть, и прежним, но совершенно какой-то другой энергией, которая идет еще от Гутенберга, от первых печатных книг.
И эта печатная энергия невероятно велика. В том числе так получилось, что эта книжка сейчас меня возит с собой по миру, по России. Неожиданно у меня получилась такая гастрольная осень, в разные места приглашают. Я ее [книгу. - ОР] представлял в России в Петербурге в трех местах, в Москве в пяти местах, в Иркутске неожиданно, в Екатеринбурге еще будет, затем в Берлине, вот здесь в Лондоне, в Вильнюс сейчас еду, в Тбилиси был до этого, в Вене. И неожиданно всюду вызывает трения, высекает какие-то искры - вот эта книжка. В любом случае это книга о возвращении государства, вот это двойное чувство - чувство, с одной стороны, такого легкого недоумения, где-то ужаса, а с другой стороны, - где-то любопытства исторического. Это все про возвращение государства.
Для меня первичной метафорой, образом этой книги является динозавр. Причем, вы знаете, когда мы обсуждали графический дизайн, возникла идея динозавра, и я настоял на том, чтобы динозавр был не страшный, не отвратительный, - чтобы он был игрушечный. Вроде как динозавр, вроде как его надо боятся, но, с другой стороны, вроде как и не всерьез.
У Лотмана где-то есть рассуждение о сути игры, семиотике игры: когда ребенок играет в тигра, он накидывает на стул полосатый халат и представляет себе, что это тигр. Какие чувства испытывает ребенок? Он, с одной стороны, не боится однозначно, он понимает, что это стул и халат, но с другой стороны, он и не не боится - он побаивается. И вот примерно те же отношения с нашим государством, хотя для некоторых оно оказалось гораздо более страшным.
И такие же отношения у этого текста с Левиафаном. Важная метафора здесь - отчасти это динозавр, отчасти это Левиафан. Потому что, когда эта книжка задумывалась, вышел на экраны фильм Андрея Звягинцева, которого невероятного ценю.
И Левиафан - это очень хорошая метафора для российского государства, идущая еще из политической теории, из трудов Томаса Гоббса.
Левиафан, идея библейского гигантского морского чудища, которое своей силой усмиряет присущую обществу анархию, войну всех против всех, и вот это вот огромное государство. А наш Левиафан, Звягинцева «Левиафан», - эта гигантская туша, в которой найден очень хороший образ: там, где-то на берегу, на Кольском полуострове вот эта вот гигантская туша лежит догнивающая. Он, понимаете, приходит и уходит.
У Кордонского, нашего прекрасного социолога, которого я неоднократно цитирую в этой книжке, есть такая мысль том, что история России - это история циклов расширения и отступления российского государства. То есть действительно можно проследить всю нашу историю, по крайней мере лет 500, наверное, от Ивана Грозного, как государство постепенно расширяется, а потом есть периоды сужения государства - не территориального сужения, а функционального: государство отступает, давая какую-то волю народу, давая волю пространству. Один из тех курсов, которые я читаю в Высшей школе экономики, - «Российское пространство и российское государство». Это как две постоянные силы, которые находятся в противоборстве: государство постепенно, постоянно наезжает на пространство, но в какие-то моменты государство застывает, и снова пространство начинает играть важную роль. У нас, например, были такие 90-е, когда пространство одолело государство. А вот путинские нулевые - это снова наступление государства на пространство.
Я представляю циклы дыхания этого Левиафана - вот он вдыхает и наползает на берег, уничтожает все те сферы автономии - общественной, политической и экономической, гражданской автономии, - которые у нас были. А затем он отступает, да, он отползает обратно в море, и снова в этой тине начинает заводиться какая-то грязь, а от грязи - какая-то жизнь, какие-то там начинают крабики, рачки шевелиться.
И вот сейчас как раз тот самый цикл наступления Левиафана, наступление и отъем им сфер гражданской, политической, экономической автономии, которые были нами приобретены и которые теперь считаются данными нам теперь уже навсегда - Конституцией, правом, обычаем, глобализацией России.
Я сам во все это верил, еще раз повторю, я то же самое дитя 90-х годов, жил между Россией и Западом. Очень долго жил на Западе, почти 15 лет, ездил туда-сюда, считал, что эта дверь всегда будет открываться, пока она до сих пор тоже для большинства людей открывается в обе стороны. Но я увидел, что это все, как выясняется, далеко не так.
Четыре сферы наступления государства
Книжка неожиданно собралась в четыре больших блока. Это четыре сферы, в которых государство ведет свое наступление, - война за пространство, война за символы, война за тело и война за память. В этой книге порядка семидесяти - семидесяти пяти текстов, что-то в таком духе. Они сделаны как эти четыре войны. Ну и давайте я просто расскажу по одному эпизоду из каждой из этих четырех войн, иллюстрирующих мои мысли.
Война за пространство - здесь совершенно очевидно у всех Крым перед глазами. И 2008 год - это Осетия, я вот сам только что из Тбилиси прилетел. Это крымская авантюра, это вся восточно-украинская авантюра, это неоколониальный, неоимперский проект в Сирии. То есть Россия себя снова хочет осознавать великой территориальной державой. Это огромная часть, это огромное составляющее российского мифа, российского самосознания, одна шестая часть суши.
И это даже не советское - это еще досоветское, российское, гоголевское ощущение пространства. Но проблема в том, что в XXI веке это, может быть, не вполне адекватно. Да, не вполне адекватное мироощущение и восприятие пространства как некоего главного ресурса России и борьбы за пространство - жертвовать качеством жизни, жертвовать экономикой, жертвовать связями с Западом ради какого-то традиционного пространства, как это произошло с Крымом. Но тем не менее это случилось, и это говорит о том, насколько устойчива эта мифология.
Для меня один из ключевых символов, один из ключевых текстов - это текст, который я назвал «Факельное шествие» про эстафету олимпийского огня. Удивительно такая, по-моему, комичная это была вещь, особенно учитывая то, что все эти медали Олимпиады у нас потихоньку отнимают. Сегодня вот как раз лыжников дисквалифицировали. Я сейчас вспоминаю, я как ребенок, радовался этой победе. Я сам лыжник, тоже лыжным спортом занимаюсь.
Олимпиада в Сочи, перед ней была эта эстафета.
Эстафета - вещь сама по себе довольно странная, смешная. Это все придумал Гитлер в 1936 году под Берлинскую олимпиаду.
Решили воскресить древние античные [традиции. - ОР]. Кто смотрел «Олимпию» Рифеншталь, - там же все начинается, эти все тела юношей и девушек античных. Ну вот, и тогда так получилось, что и Греция была, в общем, фашистской, и Германия, и между ними все страны были дружественные - Румыния и Венгрия, и пронесли олимпийский огонь.
Ну и с тех пор худо-бедно существовала эта традиция до 2013 года, когда она приобрела поистине космические масштабы в прямом и переносном смысле, когда этот самый огонь - мало того, что [им. - ОР] обнесли порядка 30 000 километров, всю российскую территорию по периметру, от Калининграда до Курил, нет, так возили на Северный полюс на атомном ледоколе. Водили хоровод с этим олимпийским огнем вокруг Северного полюса. Северный полюс наш, хотя территориально, конечно, нет. Если на карту посмотреть, то пока не наш. Россия заявила территориальную претензию, но вряд ли кто когда согласует.
В космос запустили олимпийский огонь. В лампаде - это называется лампада, - в специальной лампаде вывозили олимпийский огонь на международную космическую станцию. На дно Байкала опускали олимпийский огонь. Мужик-морж Енисей переплывал с этим самым олимпийским факелом в руках. На вершину Эльбруса затащили Олимпийский огонь. Ну и наконец-то уже с Эльбруса он приземлился в Сочи.
Это невероятно знаковая акция была, которая говорит, что Россия размечает, маркирует свое пространство. Это как собака - ее выпускаешь на участок, - вот у меня собачка, с утра он выбегает и помечает свое пространство, радостно оглашая лаем: вот тут пенек, вот тут кустик, значит это, травка посажена. Ну вот и Россия точно так же маркировала это пространство: тут мое, тут мое. Как, помните Ноздрев с Чичиковым: «Вот видишь этот лес, а этот лес мой, а вот что за лесом еще лес, тот тоже мой, и поле за тем лесом тоже мое». Вот примерно так и было, примерно такое отношение было к пространству, и оно было очень четко обозначено этим обносом в этой войне за пространство.
Но с другой стороны, эта война за пространство, это освоение пространства - оно невероятно символическое, оно невероятно пустое, потому что в сущности своей это пространство остается мертвым, оно остается ничьим. Это еще один важный текст, который я написал. Он неожиданно получил очень большой резонанс, который вырос из одного моего путешествия.
Надо сказать, что я часто езжу по дороге М9. Есть трасса такая М9, Москва - Рига. Одна, кстати, из главных трасс, ведущих на Запад. Есть Минское шоссе, а есть Рижское шоссе, ведущее на Псков, оно прямо на Ригу ведет, много туристов по ней ездит, фуры идут из балтийских портов. И, в общем, я езжу по нему из года в год, я провожу летние и зимние школы в Тарту, мы со студентами ездим, и я привык к тому, что жизнь не особо теплится за пределами Московской области. Но пару лет назад случилось такое бедствие, как ремонт этой трассы.
Ремонт дорог - это, конечно, эпическое событие в России. И так произошло, что начали ремонт летом, наступила осень, а потом неожиданно пришла зима, а асфальт они сняли. И вот они сняли всю технику. Вообще, зимой в наше время тоже можно класть асфальт, но неважно, они ушли, и просто 300 километров дороги, федеральной трассы было без асфальта.
Это все произошло в начале зимы, где-то в ноябре, и я ехал уже в феврале. К февралю дорога приобрела практически сталинградский вид. Там были гигантские рытвины, в которых мог пропасть КамАЗ. Действительно, по обочинам валялись фуры перевернутые, потому что они пытались это объезжать по обочинам, а обочина это не выдерживала, и они опрокидывались в кювет. Мы ехали со студентами втроем и насчитали порядка девяти перевернутых фур. То есть ехать можно было примерно со скоростью 10 километров в час на первой скорости, на второй даже уже было нельзя. Мы заехали на заправку, и нам, смеясь, рассказывал заправщик, что вот, ко мне прибежал французский водитель с квадратными глазами, где здесь дорога на Москву, что он потерял дорогу на Москву. А они говорят: «Это и есть дорога на Москву, вы на главной дороге находитесь».
Мы фотографировали, мы снимали, навстречу ехали машины с иностранными туристами, они тоже снимали все это на мобильные телефоны - это, видимо, то, о чем они будут рассказывать внукам. В общем, я доехал до Тарту, об этом обо всем написал под названием «Суверенное бездорожье». Да, и при этом еще надо сказать, где проходит эта дорога.
Кто-нибудь ездил по этой дороге, есть такие? Дело в том, что за пределами Московской области жизнь кончается. Она буквально кончается, я не утрирую и не преувеличиваю. Волоколамск, Шаховская - и все. Есть отдельные города - Зубцов, Нелидово, но дальше между ними десятки и сотни километров пустоты. Это вымершие деревни, если едешь ночью, там нет ни огонька. Там запущенные поля, они полностью заросли борщевиком, лес смыкается, лес подходит к дороге. Из леса выходят какие-то странные люди, которые живут примерно так же, как в XVI веке, - они живут из леса, они торгуют грибами, ягодами, они торгуют шкурами убитых животных, грубо сшитыми одеждами из этих шкур. Они торгуют лещом, струей бобра, желчью медведя.
Вот едешь, и где-то каждые 20-30 километров картонные щиты, и стоят люди такие мохнатые, какие-то такие вросшие в землю, торгуют вот этими вещами. Никакой другой жизни нет, какая-нибудь только бабушка с саночками идет и тащит по асфальту их. Откуда она идет - непонятно, потому что там до деревни 20 километров и там до деревни 20 километров. Автобусы там, естественно, уже, наверное, давно отменены, поликлиник, больниц у них нет, какая-нибудь одна единственная медицинская «буханка» в ближайшие 200 километров ездит, дай бог, если труп успеет забрать.
Собственно, известная вещь, достаточно открыть любой номер «Новой газеты», чтобы об этом обо всем прочитать. И я это написал. И почему меня это задело, почему я это написал? Потому что одновременно там же стоят щиты, что вот тут под Зубцовым, подо Ржевом погибла такая-то дивизия, тут пала такая-то дивизия. Это те же самые места, где в 41-м году были потеряны сотни тысяч человек, просто полегли при быстром наступлении немецких войск.
И на этом контрасте меня совершенно потрясло: вот люди здесь пали 70 лет назад - ради чего? Они сражались за суверенитет, они сражались за независимость. А какой это суверенитет?
Суверенитет - это не когда ты написал шесть букв на карте - «Россия».
Суверенитет - это когда ты эту карту сумел наполнить жизнью, когда ты туда построил дороги, провел электричество, обеспечил людям какие-то достойные зарплаты, старость, поликлинику поставил. А ничего этого фактически нет.
Ну и такая немного на нерве написанная статья. Неожиданно она очень широко прозвучала. Разлетелась по сетям, те же Собчак и Навальный ее перепостили. Не помню, под полмиллиона просмотров, наверное, получилось. И да, писал мне «Росавтодор», замначальника «Росавтодора»: «Зачем вы так? О них, о работниках, мы стараемся, мы построили столько километров дорог, дорога будет». А какой смысл, что дорога будет? Вот я видел, как оно есть сейчас. «Я знаю, город будет...»
Так что она там будет в 2014 году, а дело было в 2013-м. И, наконец, поступил звонок. Мы уже ехали обратно из Тарту, и мне очень торжественно доложили, прямо как «с вами будет говорить товарищ Сталин», - «с вами будет говорить Игорь Иванович Шувалов». Говорю: «Хорошо, пускай говорит». Дальше в трубке что-то щелкнуло, и связь прервалась. Потому что там и мобильной связи тоже нет. Это мы ехали в Псковской области, есть там такой город Остров, и можно ехать в объезд Пскова через этот Остров. Там тоже, конечно, глухие места, в основном борщевик. И следующие 30 километров мобильной связи не было никакой, и больше уже Игорь Иванович не позвонил. А как знать, может, и жизнь бы иначе повернулась. Так что вот такая непростая судьба у одного из текстов этой книги. Значит, это первая битва - битва за пространство.
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8050129.html