Гражданская нация для России: книга о сохранении демократии в современном мире
Эмиль Паин и Сергей Федюнин написали книгу о том, как «старая» нация поможет управлять новым культурным разнообразием
Эмиль Паин, российский этнополитолог, профессор НИУ ВШЭ, в соавторстве со своим учеником Сергеем Федюниным выпустил новую книгу - «Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием». По факту это третья книга из тетралогии, которую Паин посвятил переформулированию идеи нации в российском политическом и интеллектуальном ландшафте. Первые две книги тетралогии «Этнополитический маятник» и «Между империей и нацией» вышли еще в 2004 году. В них Паин рассказывал об этнополитической ситуации в России в 1990-е - начале 2000-х годов. Уже во второй книге нарастал полемический тон Паина, а в книге 2007 года «Распутица» полемика была вынесена в подзаголовок «Полемические размышления о предопределенности пути России».
С кем же полемизирует Паин? Для кого он переформулирует идею нации? Хотя в его книгах безусловно много критики великодержаников и шовинистов, но спорит он, прежде всего, с либералами, оставаясь при этом либералом. По мнению Паина, российские либералы, отказавшись от идеи нации, оказались просто не в состоянии сформулировать образ будущего, который разделила бы большая часть россиян.
Происходящее в мире заставило исследователя отойти от чисто российской тематики. В центре «Нации и демократии» - сегодняшние кризисы: провал мультикультурализма, миграционный кризис, рост правого популизма. Происходящее ставит под угрозу демократические ценности, и чтобы их сохранить и преумножить, необходимо заново перепридумать концепцию нации. И сделать это нужно не только на Западе, но и в России.
Открытая Россия с разрешения авторов публикует отрывок из книги Эмиля Паина и Сергея Федюнина «Нация и демократия: перспективы управления культурным разнообразием».
Целенаправленная реконструкция имперского сознания: этапы и механизмы
Постсоветская Россия может служить наглядным примером того, как обществу буквально навязывалось имперское сознание. В 1992-1994 годах на политической сцене России уже появились политические силы, которые А. Кара‑Мурза назвал «жесткими государственниками‑реставраторами». В это время они активно выдвигали триединое требование: возродить СССР, объединить разделенный русский народ и защитить русских соотечественников, брошенных на произвол судьбы в новых независимых государствах. Лидер российских коммунистов Геннадий Зюганов тогда патетически взывал к чувствам русских людей: «Без воссоединения ныне разделенного русского народа наше государство не поднимется с колен». Но эти пламенные речи не имели отклика в массовом сознании. Социологические опросы 1993 года не выявили у россиян ни малейших признаков сожалений о распаде страны и тяги к ее объединению. Так, только 16% российских граждан в то время заявляли, что их жизнь в значительной мере связана с другими республиками бывшего СССР, при этом у русских актуальные связи с другими республиками были менее значимыми, чем у респондентов иных национальностей, многие из которых, возможно, были выходцами из других республик бывшего Союза. Лишь 9,3% русских и 12,9% представителей других национальностей заявляли, что они ощущают «свою общность с людьми и историей этих республик» (речь шла о союзных республиках). И даже простой интерес к территориям за пределами России был тогда невысок. К Украине интерес был выше, чем к другим республикам, но и к ней проявляло внимание меньшинство - только 21% русских респондентов.
К 1993 году появился Конгресс русских общин (КРО), который стремился превратить многомиллионную русскую диаспору в новых государствах - бывших республиках СССР - в мощную политическую силу, в орудие русского ирредентизма, то есть объединения вокруг России людей, считавших себя русскими. И каков был результат? Ничего похожего на имевшие место в прошлом и настоящем венгерский ирредентизм (например, присоединение Северной Трансильвании и проект Великой Венгрии) или его румынский аналог (Великая Румыния). Ничего, что могло бы даже отдаленно напоминать по своей мощи указанные ирредентистские движения, на территории СНГ тогда не было. Ирредентизм считается в теории одним из ярких признаков имперского национализма и имперского массового сознания. Так, в 1990‑е годы эти свойства проявлялись у иных народов, например, венгров, сербов и румын, больше, чем у русских.
Можно утверждать, что жесткие государственники и имперские националисты до середины 1990‑х годов ссылались на «волю народа» без малейшего на то основания. В начале 1990‑х 60% опрошенных социологами под руководством Ю.Левады респондентов рассматривали Запад как модель для подражания, имея в виду его политическую систему, рыночную экономику и образ жизни. Прошло время, и к 1995 году стали все более ощущаться трудности переходного периода: нарастала усталость от реформ и ошибок в их проведении. Именно в это время массовые настроения начали постепенно меняться. В середине 1990‑х годов процесс эрозии позитивного образа Запада только начался, а к 2000 году оценки начала 1990‑х поменялись на противоположные. В 2001 году 67% опрошенных в России указали, что западный вариант общественного устройства в той или иной мере не подходит для российских условий и противоречит укладу жизни российского народа.
Радикальность социально‑экономических перемен в России в 1990‑е годы была ниже, чем, например, в Польше или странах Балтии; по крайней мере, отраслевая структура экономики России и состав ее менеджмента изменились меньше. Однако у названных соседей России психологическая болезненность от шока перемен смягчалась желанием стать частью проекта европейской интеграции. Считалось, что ради этой самостоятельной и важной цели можно было потерпеть дискомфорт и преодолеть болезни роста. В России такого защитного механизма в народном сознании не было: движение в Европу не являлось самостоятельной целью; напротив, эта идея сама зависела от некоторых других. Важнейшую роль в восприятии вестернизированных реформ играло отношение к социализму и к СССР. В 1989-1992 годах более половины россиян поддерживали лозунг «Социализм завел нас в тупик». Примерно такая же доля респондентов выступала в поддержку аналогичной идеи в Польше 1980‑х годов, но там подобные настроения специально оберегали, на их сохранение работали музеи социалистического быта, подавлявшие желание вернуться в социализм, фильмы Анджея Вайды и едва ли не вся польская литература. В России ничего похожего не было, и к 1995 году стал популярным другой тезис: «Социализм был не так уж плох, плохи были его лидеры», а к началу 2000‑х были реабилитированы и советские руководители.
В этом отношении показательны перемены в отношении к образу Сталина. Во второй половине 1980‑х, в период начала общенациональных социологических опросов в СССР, Сталин не попадал в списки выдающихся деятелей и был фигурой, постоянно подвергаемой в перестроечных СМИ жесточайшей критике. В 1991 году, в новой постсоветской России, отношение к нему в массовом восприятии лишь ухудшилось. Тогда менее одного процента опрошенных первым в России социологическим центром ВЦИОМ посчитали, что о нем будут помнить через 10 лет. Подавляющее же большинство респондентов было уверено, что его скоро просто забудут. Однако этот прогноз не сбылся: менее чем через 10 лет, в 2000 году, тот же социологический центр зафиксировал, что Сталин, по данным опросов общественного мнения, лидирует в списке самых выдающихся глав российского государства в ХХ веке. Показательно, что третью строчку в этом рейтинге занимал Ю.Андропов, коммунистический лидер Советского Союза в 1982-1984 годы, а до этого многолетний глава КГБ, который, как и Сталин, воспринимался в массовом сознании россиян как сильный авторитарный администратор - «железная рука». После 10 трудных лет привыкания к новой социальной и экономической среде у многих россиян возродились привычные советские стереотипы, увязывающие в сознании стабильность и порядок исключительно с авторитарным правителем. Но еще важнее то, что эти патерналистские стереотипы навязывались массам российской политической элитой, которая не только морально реабилитировала Сталина, но и активно его рекламировала. В 2000 году, по случаю Дня Победы, имя Сталина впервые прозвучало в позитивном ключе из уст президента Путина; тогда же кинорежиссером Никитой Михалковым была озвучена идея переименования Волгограда в Сталинград. С тех пор тема возвращения городу имени Сталина возникает каждый год накануне 9 Мая.
В 2002 году ВЦИОМ, которым тогда руководил Ю.Левада, выпустил юбилейный сборник, посвященный 15‑летию своей деятельности и отразивший социальные перемены в России с 1987 года. Оказалось, что именно в 2002 году, впервые за 15 лет социологического мониторинга, распад СССР был оценен респондентами в качестве главного и самого драматического события всего этого периода.
Вслед за изменением взглядов на социализм и Советский Союз быстро стали меняться представления о врагах России. В СССР Запад рассматривался не только как геополитический противник, но и как классовый враг, компромисс с которым невозможен, поскольку классовые противоречия, согласно марксистской доктрине, носят антагонистический характер. Единственным временем, когда политическая элита СССР, а затем и России провозглашала лозунг возвращения в «семью цивилизованных народов», «в Европу», был период с конца 1980‑х до начала 1990‑х годов. Массовое сознание тогда весьма активно поддержало эту политику, в это время в России доминировала идея «зачем искать врагов, если корень наших бед в нас самих». Однако по мере возвращения советского в российской культуре стали оживать и советские стереотипы массового сознания. Первыми вернулись страхи, фобии, образы врага. В 1991 году только 12% опрошенных считали Запад (прежде всего США) врагом, в 1994‑м - уже 41%, а в 1999 году, во время бомбардировок Белграда, почти две трети респондентов - 65%. В 2014 году, после украинского Майдана, отношение основной массы россиян к Западу стало почти тотально враждебным. Опрос «Левада‑Центра», проведенный в июле 2014 года, показал, что к США плохо относятся 74% респондентов (максимальное значение за все время наблюдений). 60% опрошенных высказали негативное отношение к странам Евросоюза. При этом 52% россиян тог да заявили, что "Украина стала марионеткой в руках Запада и США, проводящих антироссийскую политику".
Рост фобий к Западу не связывается в массовом сознании с возрождением советских черт в жизни России. Свои перемены россияне объясняют с позиций несовместимости цивилизаций России и Запада; в общем виде данную позицию можно сформулировать так: «Вот мы изменились, стали демократией, а Запад нас по‑прежнему не любит - это их природная русофобия».
Вслед за возвращением советского сознания в России в конце 1990‑х годов была постепенно реабилитирована идея империи в ее досоветской редакции. Дело в том, что в Советском Союзе термин «империя» имел сугубо негативную коннотацию. Авторитетный историк советской национальной политики Т.Мартин приводит документальные доказательства своего вывода о том, что «Ленин и Сталин очень хорошо понимали, как это опасно - именоваться империей в эпоху национализма». Поэтому советские лидеры никогда не называли СССР империей; «это слово [они] отвергли со всей определенностью». И нынешнюю Россию ее власти до сих пор упорно именуют федерацией, хотя она все больше приобретает (вернее, восстанавливает) черты имперского устройства. Советским людям со школы внушали, что империя - это плохо, это «тюрьма народов», это режим, против которого боролся великий Ленин, а империализм есть последняя стадия разложения капитализма. Тем удивительнее реабилитация термина «империя» в России начала XXI столетия.
К концу 2000‑х годов в политическом дискурсе так называемых национал‑патриотических сил России (и олицетворяющих их публицистов типа А.Дугина, А.Проханова, М.Юрьева) стало модным использовать слово «империя» для обозначения как былого советского величия и порядка, так и желаемых перемен в будущем. Но больше других в популяризации «империи» постаралась и преуспела бизнес‑реклама. Ее усилиями «имперские мотивы» постепенно стали входить в массовую культуру, а затем и в массовое сознание. Самые популярные сорта русской водки во многих регионах России получают названия «Империя», «Имперская». Бизнес‑класс в некоторых российских авиакомпаниях переименовали в класс «империал». А дальше термин «империя» стал символом чего‑то очень хорошего, постоянно мелькая в словосочетаниях типа «империя вкуса», «империя духа». Империя стала воспеваться на эстраде, в кино, в литературе. В художественных произведениях «империя» стала выглядеть привлекательно, «красиво», иногда даже «шикарно», как парад войск царя Александра III на кремлевской площади в кинофильме Н. Михалкова «Сибирский цирюльник». Неоимперский стиль стал доминирующим в архитектуре и градостроительстве.
Председатель организации Конгресс русских общин, депутат Сергей Глазьев (слева) перед началом конференции своей коалиции народно-патриотических сил в 2003 году
Имперское сознание, реконструированное и активизированное в России начиная с середины первой декады XXI века, как только утвердилось, стало оказывать заметное влияние на политическую жизнь, создавая спрос на типаж популярных политических деятелей и их дискурс. Реконструированный традиционализм в сочетании с относительно устойчивыми особенностями географии, хозяйства, культурных традиций страны оказывает влияние на воспроизводство имперского синдрома, который сегодня в значительной мере формирует русло политического творчества в России, обусловливая высокую вероятность воспроизводства имперских черт в политике нашей страны.
Тоска по гражданской нации
В связи с этим возникает закономерный вопрос: как противостоять процессам державнической реставрации, воспроизводящей ситуацию, описанную выдающимся историком Василием Ключевским еще в XIX веке, когда «государство пухнет, а народ хиреет»? Полагаем, что читатель уже знает наш ответ на этот вопрос. Ключом к решению вопроса о будущем России, на наш взгляд, является переосмысление понятия нации в гражданском смысле и отказ от его традиционалистской мифологизации. Россия беременна политической нацией, и прежде всего в том отношении, что ее полиэтническое общество нуждается в консолидации не против вымышленных врагов, а на основе позитивных ценностей, механизмов поиска компромиссов и реальных горизонтальных практик. Национальное государство и национальное общество являются перспективными формами политической организации для стран и регионов, сохраняющих значительные пережитки имперской организации. Только нация - политическое «мы» - может решать вопросы общественного развития. Но прежде нужно определить, что такое нация: кто «мы» по отношению к власти - подданные или суверены? что «нас» объединяет? можем ли «мы» договариваться друг с другом?
Развитие концепции гражданского национализма, предполагающей открытие пути для преобразований общества на основе либеральных ценностей, конституционализма и демократии, особенно важно и потому, что ее сегодня почти не принимают всерьез: она мертва не только в обществе, но и в интеллектуальной среде сторонников либеральной модернизации. Между тем свято место пусто не бывает.
Сегодня Россия страдает от воспроизводства модели имперского национализма, дающей стране негодные инструменты из прошлого для жизни в современном мире. Не приходится рассчитывать и на позитивную эволюцию русского национализма. То, что сейчас называют этим словом, с большим основанием можно охарактеризовать как постимперское сознание, включающее ностальгию по временам классических империй, ресентимент и различного рода политические фобии. Такое сознание характерно не только для русских державников, но и для представителей разных этнических общностей, адептов разных политических взглядов, людей, проживающих в разных государствах и обобщенно называемых «Русский мир». Об этом свидетельствуют данные нашего исследования интернет-дискурсов. Это сообщество пассивно и сугубо виртуально: люди, включенные в этот идеологический мир, в массе своей поддерживают лозунг «Крым наш», любуются «вежливыми человечками» или донецкими боевиками не отходя от телевизоров. Если сопоставить число людей, учувствовавших в 2015 году в «Русском марше», с активностью участников либеральных маршей, например, в память о Борисе Немцове, то окажется, что либеральная оппозиция в большей мере готова к самоорганизации, чем русские националисты.
Этатизм, по сути, парализует общественную активность, а гражданская индифферентность компенсируется культом вождя и мифологией сопричастности человека‑песчинки некой абстрактной массе «наших». Сам факт того, что имперское сознание не имеет жесткой этнической привязки, не транслируется по каналам культурной традиции, а формируется под воздействием социально‑политических обстоятельств и прямого конструирования, указывает на возможность радикального перепрограммирования такой массовой психологии. При этом стимулы для подобной трансформации могут появиться не только после глубокой исторической травмы, как это было в Германии после падения гитлеризма, но и вследствие эволюционных изменений, как произошло во Франции. Теоретически такое возможно и в России, но в настоящий момент в нашей стране не видно той политической силы, которая способна начать деконструкцию имперского сознания. Пока что здесь продолжается дискредитация базовых идей гражданской нации, подрывающая веру людей в возможность общества овладеть государством.
*
Паин Э. А. Федюнин С. И. Нация и демократия : перспективы управления культурным разнообразием - Москва : Мысль, 2017
Сергей ПРОСТАКОВ
Открытая Россия, 26.11.2017
https://openrussia.org/notes/716553/
Примечание: все выделения в тексте - мои.
Эмиль Паин, российский этнополитолог, профессор НИУ ВШЭ, в соавторстве со своим учеником Сергеем Федюниным выпустил новую книгу - «Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием». По факту это третья книга из тетралогии, которую Паин посвятил переформулированию идеи нации в российском политическом и интеллектуальном ландшафте. Первые две книги тетралогии «Этнополитический маятник» и «Между империей и нацией» вышли еще в 2004 году. В них Паин рассказывал об этнополитической ситуации в России в 1990-е - начале 2000-х годов. Уже во второй книге нарастал полемический тон Паина, а в книге 2007 года «Распутица» полемика была вынесена в подзаголовок «Полемические размышления о предопределенности пути России».
С кем же полемизирует Паин? Для кого он переформулирует идею нации? Хотя в его книгах безусловно много критики великодержаников и шовинистов, но спорит он, прежде всего, с либералами, оставаясь при этом либералом. По мнению Паина, российские либералы, отказавшись от идеи нации, оказались просто не в состоянии сформулировать образ будущего, который разделила бы большая часть россиян.
Происходящее в мире заставило исследователя отойти от чисто российской тематики. В центре «Нации и демократии» - сегодняшние кризисы: провал мультикультурализма, миграционный кризис, рост правого популизма. Происходящее ставит под угрозу демократические ценности, и чтобы их сохранить и преумножить, необходимо заново перепридумать концепцию нации. И сделать это нужно не только на Западе, но и в России.
Открытая Россия с разрешения авторов публикует отрывок из книги Эмиля Паина и Сергея Федюнина «Нация и демократия: перспективы управления культурным разнообразием».
Целенаправленная реконструкция имперского сознания: этапы и механизмы
Постсоветская Россия может служить наглядным примером того, как обществу буквально навязывалось имперское сознание. В 1992-1994 годах на политической сцене России уже появились политические силы, которые А. Кара‑Мурза назвал «жесткими государственниками‑реставраторами». В это время они активно выдвигали триединое требование: возродить СССР, объединить разделенный русский народ и защитить русских соотечественников, брошенных на произвол судьбы в новых независимых государствах. Лидер российских коммунистов Геннадий Зюганов тогда патетически взывал к чувствам русских людей: «Без воссоединения ныне разделенного русского народа наше государство не поднимется с колен». Но эти пламенные речи не имели отклика в массовом сознании. Социологические опросы 1993 года не выявили у россиян ни малейших признаков сожалений о распаде страны и тяги к ее объединению. Так, только 16% российских граждан в то время заявляли, что их жизнь в значительной мере связана с другими республиками бывшего СССР, при этом у русских актуальные связи с другими республиками были менее значимыми, чем у респондентов иных национальностей, многие из которых, возможно, были выходцами из других республик бывшего Союза. Лишь 9,3% русских и 12,9% представителей других национальностей заявляли, что они ощущают «свою общность с людьми и историей этих республик» (речь шла о союзных республиках). И даже простой интерес к территориям за пределами России был тогда невысок. К Украине интерес был выше, чем к другим республикам, но и к ней проявляло внимание меньшинство - только 21% русских респондентов.
К 1993 году появился Конгресс русских общин (КРО), который стремился превратить многомиллионную русскую диаспору в новых государствах - бывших республиках СССР - в мощную политическую силу, в орудие русского ирредентизма, то есть объединения вокруг России людей, считавших себя русскими. И каков был результат? Ничего похожего на имевшие место в прошлом и настоящем венгерский ирредентизм (например, присоединение Северной Трансильвании и проект Великой Венгрии) или его румынский аналог (Великая Румыния). Ничего, что могло бы даже отдаленно напоминать по своей мощи указанные ирредентистские движения, на территории СНГ тогда не было. Ирредентизм считается в теории одним из ярких признаков имперского национализма и имперского массового сознания. Так, в 1990‑е годы эти свойства проявлялись у иных народов, например, венгров, сербов и румын, больше, чем у русских.
Можно утверждать, что жесткие государственники и имперские националисты до середины 1990‑х годов ссылались на «волю народа» без малейшего на то основания. В начале 1990‑х 60% опрошенных социологами под руководством Ю.Левады респондентов рассматривали Запад как модель для подражания, имея в виду его политическую систему, рыночную экономику и образ жизни. Прошло время, и к 1995 году стали все более ощущаться трудности переходного периода: нарастала усталость от реформ и ошибок в их проведении. Именно в это время массовые настроения начали постепенно меняться. В середине 1990‑х годов процесс эрозии позитивного образа Запада только начался, а к 2000 году оценки начала 1990‑х поменялись на противоположные. В 2001 году 67% опрошенных в России указали, что западный вариант общественного устройства в той или иной мере не подходит для российских условий и противоречит укладу жизни российского народа.
Радикальность социально‑экономических перемен в России в 1990‑е годы была ниже, чем, например, в Польше или странах Балтии; по крайней мере, отраслевая структура экономики России и состав ее менеджмента изменились меньше. Однако у названных соседей России психологическая болезненность от шока перемен смягчалась желанием стать частью проекта европейской интеграции. Считалось, что ради этой самостоятельной и важной цели можно было потерпеть дискомфорт и преодолеть болезни роста. В России такого защитного механизма в народном сознании не было: движение в Европу не являлось самостоятельной целью; напротив, эта идея сама зависела от некоторых других. Важнейшую роль в восприятии вестернизированных реформ играло отношение к социализму и к СССР. В 1989-1992 годах более половины россиян поддерживали лозунг «Социализм завел нас в тупик». Примерно такая же доля респондентов выступала в поддержку аналогичной идеи в Польше 1980‑х годов, но там подобные настроения специально оберегали, на их сохранение работали музеи социалистического быта, подавлявшие желание вернуться в социализм, фильмы Анджея Вайды и едва ли не вся польская литература. В России ничего похожего не было, и к 1995 году стал популярным другой тезис: «Социализм был не так уж плох, плохи были его лидеры», а к началу 2000‑х были реабилитированы и советские руководители.
В этом отношении показательны перемены в отношении к образу Сталина. Во второй половине 1980‑х, в период начала общенациональных социологических опросов в СССР, Сталин не попадал в списки выдающихся деятелей и был фигурой, постоянно подвергаемой в перестроечных СМИ жесточайшей критике. В 1991 году, в новой постсоветской России, отношение к нему в массовом восприятии лишь ухудшилось. Тогда менее одного процента опрошенных первым в России социологическим центром ВЦИОМ посчитали, что о нем будут помнить через 10 лет. Подавляющее же большинство респондентов было уверено, что его скоро просто забудут. Однако этот прогноз не сбылся: менее чем через 10 лет, в 2000 году, тот же социологический центр зафиксировал, что Сталин, по данным опросов общественного мнения, лидирует в списке самых выдающихся глав российского государства в ХХ веке. Показательно, что третью строчку в этом рейтинге занимал Ю.Андропов, коммунистический лидер Советского Союза в 1982-1984 годы, а до этого многолетний глава КГБ, который, как и Сталин, воспринимался в массовом сознании россиян как сильный авторитарный администратор - «железная рука». После 10 трудных лет привыкания к новой социальной и экономической среде у многих россиян возродились привычные советские стереотипы, увязывающие в сознании стабильность и порядок исключительно с авторитарным правителем. Но еще важнее то, что эти патерналистские стереотипы навязывались массам российской политической элитой, которая не только морально реабилитировала Сталина, но и активно его рекламировала. В 2000 году, по случаю Дня Победы, имя Сталина впервые прозвучало в позитивном ключе из уст президента Путина; тогда же кинорежиссером Никитой Михалковым была озвучена идея переименования Волгограда в Сталинград. С тех пор тема возвращения городу имени Сталина возникает каждый год накануне 9 Мая.
В 2002 году ВЦИОМ, которым тогда руководил Ю.Левада, выпустил юбилейный сборник, посвященный 15‑летию своей деятельности и отразивший социальные перемены в России с 1987 года. Оказалось, что именно в 2002 году, впервые за 15 лет социологического мониторинга, распад СССР был оценен респондентами в качестве главного и самого драматического события всего этого периода.
Вслед за изменением взглядов на социализм и Советский Союз быстро стали меняться представления о врагах России. В СССР Запад рассматривался не только как геополитический противник, но и как классовый враг, компромисс с которым невозможен, поскольку классовые противоречия, согласно марксистской доктрине, носят антагонистический характер. Единственным временем, когда политическая элита СССР, а затем и России провозглашала лозунг возвращения в «семью цивилизованных народов», «в Европу», был период с конца 1980‑х до начала 1990‑х годов. Массовое сознание тогда весьма активно поддержало эту политику, в это время в России доминировала идея «зачем искать врагов, если корень наших бед в нас самих». Однако по мере возвращения советского в российской культуре стали оживать и советские стереотипы массового сознания. Первыми вернулись страхи, фобии, образы врага. В 1991 году только 12% опрошенных считали Запад (прежде всего США) врагом, в 1994‑м - уже 41%, а в 1999 году, во время бомбардировок Белграда, почти две трети респондентов - 65%. В 2014 году, после украинского Майдана, отношение основной массы россиян к Западу стало почти тотально враждебным. Опрос «Левада‑Центра», проведенный в июле 2014 года, показал, что к США плохо относятся 74% респондентов (максимальное значение за все время наблюдений). 60% опрошенных высказали негативное отношение к странам Евросоюза. При этом 52% россиян тог да заявили, что "Украина стала марионеткой в руках Запада и США, проводящих антироссийскую политику".
Рост фобий к Западу не связывается в массовом сознании с возрождением советских черт в жизни России. Свои перемены россияне объясняют с позиций несовместимости цивилизаций России и Запада; в общем виде данную позицию можно сформулировать так: «Вот мы изменились, стали демократией, а Запад нас по‑прежнему не любит - это их природная русофобия».
Вслед за возвращением советского сознания в России в конце 1990‑х годов была постепенно реабилитирована идея империи в ее досоветской редакции. Дело в том, что в Советском Союзе термин «империя» имел сугубо негативную коннотацию. Авторитетный историк советской национальной политики Т.Мартин приводит документальные доказательства своего вывода о том, что «Ленин и Сталин очень хорошо понимали, как это опасно - именоваться империей в эпоху национализма». Поэтому советские лидеры никогда не называли СССР империей; «это слово [они] отвергли со всей определенностью». И нынешнюю Россию ее власти до сих пор упорно именуют федерацией, хотя она все больше приобретает (вернее, восстанавливает) черты имперского устройства. Советским людям со школы внушали, что империя - это плохо, это «тюрьма народов», это режим, против которого боролся великий Ленин, а империализм есть последняя стадия разложения капитализма. Тем удивительнее реабилитация термина «империя» в России начала XXI столетия.
К концу 2000‑х годов в политическом дискурсе так называемых национал‑патриотических сил России (и олицетворяющих их публицистов типа А.Дугина, А.Проханова, М.Юрьева) стало модным использовать слово «империя» для обозначения как былого советского величия и порядка, так и желаемых перемен в будущем. Но больше других в популяризации «империи» постаралась и преуспела бизнес‑реклама. Ее усилиями «имперские мотивы» постепенно стали входить в массовую культуру, а затем и в массовое сознание. Самые популярные сорта русской водки во многих регионах России получают названия «Империя», «Имперская». Бизнес‑класс в некоторых российских авиакомпаниях переименовали в класс «империал». А дальше термин «империя» стал символом чего‑то очень хорошего, постоянно мелькая в словосочетаниях типа «империя вкуса», «империя духа». Империя стала воспеваться на эстраде, в кино, в литературе. В художественных произведениях «империя» стала выглядеть привлекательно, «красиво», иногда даже «шикарно», как парад войск царя Александра III на кремлевской площади в кинофильме Н. Михалкова «Сибирский цирюльник». Неоимперский стиль стал доминирующим в архитектуре и градостроительстве.
Председатель организации Конгресс русских общин, депутат Сергей Глазьев (слева) перед началом конференции своей коалиции народно-патриотических сил в 2003 году
Имперское сознание, реконструированное и активизированное в России начиная с середины первой декады XXI века, как только утвердилось, стало оказывать заметное влияние на политическую жизнь, создавая спрос на типаж популярных политических деятелей и их дискурс. Реконструированный традиционализм в сочетании с относительно устойчивыми особенностями географии, хозяйства, культурных традиций страны оказывает влияние на воспроизводство имперского синдрома, который сегодня в значительной мере формирует русло политического творчества в России, обусловливая высокую вероятность воспроизводства имперских черт в политике нашей страны.
Тоска по гражданской нации
В связи с этим возникает закономерный вопрос: как противостоять процессам державнической реставрации, воспроизводящей ситуацию, описанную выдающимся историком Василием Ключевским еще в XIX веке, когда «государство пухнет, а народ хиреет»? Полагаем, что читатель уже знает наш ответ на этот вопрос. Ключом к решению вопроса о будущем России, на наш взгляд, является переосмысление понятия нации в гражданском смысле и отказ от его традиционалистской мифологизации. Россия беременна политической нацией, и прежде всего в том отношении, что ее полиэтническое общество нуждается в консолидации не против вымышленных врагов, а на основе позитивных ценностей, механизмов поиска компромиссов и реальных горизонтальных практик. Национальное государство и национальное общество являются перспективными формами политической организации для стран и регионов, сохраняющих значительные пережитки имперской организации. Только нация - политическое «мы» - может решать вопросы общественного развития. Но прежде нужно определить, что такое нация: кто «мы» по отношению к власти - подданные или суверены? что «нас» объединяет? можем ли «мы» договариваться друг с другом?
Развитие концепции гражданского национализма, предполагающей открытие пути для преобразований общества на основе либеральных ценностей, конституционализма и демократии, особенно важно и потому, что ее сегодня почти не принимают всерьез: она мертва не только в обществе, но и в интеллектуальной среде сторонников либеральной модернизации. Между тем свято место пусто не бывает.
Сегодня Россия страдает от воспроизводства модели имперского национализма, дающей стране негодные инструменты из прошлого для жизни в современном мире. Не приходится рассчитывать и на позитивную эволюцию русского национализма. То, что сейчас называют этим словом, с большим основанием можно охарактеризовать как постимперское сознание, включающее ностальгию по временам классических империй, ресентимент и различного рода политические фобии. Такое сознание характерно не только для русских державников, но и для представителей разных этнических общностей, адептов разных политических взглядов, людей, проживающих в разных государствах и обобщенно называемых «Русский мир». Об этом свидетельствуют данные нашего исследования интернет-дискурсов. Это сообщество пассивно и сугубо виртуально: люди, включенные в этот идеологический мир, в массе своей поддерживают лозунг «Крым наш», любуются «вежливыми человечками» или донецкими боевиками не отходя от телевизоров. Если сопоставить число людей, учувствовавших в 2015 году в «Русском марше», с активностью участников либеральных маршей, например, в память о Борисе Немцове, то окажется, что либеральная оппозиция в большей мере готова к самоорганизации, чем русские националисты.
Этатизм, по сути, парализует общественную активность, а гражданская индифферентность компенсируется культом вождя и мифологией сопричастности человека‑песчинки некой абстрактной массе «наших». Сам факт того, что имперское сознание не имеет жесткой этнической привязки, не транслируется по каналам культурной традиции, а формируется под воздействием социально‑политических обстоятельств и прямого конструирования, указывает на возможность радикального перепрограммирования такой массовой психологии. При этом стимулы для подобной трансформации могут появиться не только после глубокой исторической травмы, как это было в Германии после падения гитлеризма, но и вследствие эволюционных изменений, как произошло во Франции. Теоретически такое возможно и в России, но в настоящий момент в нашей стране не видно той политической силы, которая способна начать деконструкцию имперского сознания. Пока что здесь продолжается дискредитация базовых идей гражданской нации, подрывающая веру людей в возможность общества овладеть государством.
*
Паин Э. А. Федюнин С. И. Нация и демократия : перспективы управления культурным разнообразием - Москва : Мысль, 2017
Сергей ПРОСТАКОВ
Открытая Россия, 26.11.2017
https://openrussia.org/notes/716553/
Примечание: все выделения в тексте - мои.