Почему государство - это бандит. Лекция Александра АУЗАНА (апр 2015) (продолжение)
Начало:
http://loxovo.livejournal.com/6980471.html
Но давайте попробуем понять: а когда государство вот этим занимается, очень важным для нас, например, борьбой с преступностью, потому что преступность - это и есть нелегитимное насилие, то насилие, которое нас не устраивает, может ли государство в этих условиях осуществить свою роль как благотворитель, как субъект, который думает исключительно о наших интересах. По этому поводу в экономике существует теория преступления и наказания - не по Достоевскому, по Гэри Беккеру. Но, я бы сказал, опять русские истоки здесь есть: по князю Вяземскому, потому что мы все помним высказывание про то, что суровость российских законов искупается необязательностью их применения. Вот главная формула теории преступления и наказания Беккера звучит так: предотвращение преступления является результатом перемножения уровня санкции на вероятность ее наступления, меры наказания на достоверность применения этого наказания к тому, кто совершил это самое преступление.
А теперь давайте немножко посмотрим на эту формулу. Посмотрим на неё глазами людей, которые знают, что не ангелы работают как в коммерческих, так и в некоммерческих организациях, как в государственных, так и в негосударственных, что они, вообще говоря, стремятся к тому, чтобы делать свою работу по пути наименьшего сопротивления и достигать своих целей и результатов, а не чужих. Что легче сделать, раз это сомножители: увеличить уровень санкции или добиться достоверности применения? Конечно, увеличить уровень санкции, это легче. Для этого всего-навсего надо изменить закон. А вот для того, чтобы поднять вероятность применения этой меры наказания, нужно заниматься массой тяжелой работы с неопределенным результатом. Следствие, розыск, полемика с мерзавцами-адвокатами и так далее, которые будут утверждать, что этот человек вообще не совершал преступление, а в это время кормил лебедей в детском приюте, - вот это все долго, противно, муторно. Гораздо легче изменить законодательство. Причем можно ужесточать законодательство и говорить, что будем отрубать руку за воровство. Кстати, неэффективно, потому что известно, что в средневековых городах больше всего карманных краж совершалось во время казни воров, потому что в это время люди отвлекаются очень сильно. А преступники - это люди, склонные к риску, у них повышенная склонность к риску и повышенная премия за риск. Современный Китай показал то же самое: там пирамидально по мере преследования за наркоторговлю растет количество и того, и другого: и преследования, и торговли. Там не совсем линейная зависимость, но она видна.
Другой вариант: можно либерализовывать вообще-то законодательство. Это, между прочим, тоже способ извлечения дохода государства, потому что давайте будем конфисковывать - вот не будем сажать, а будем брать штрафы. Это тоже ведь достижение дохода. А вот вопрос-то главный в другом: мы-то заинтересованы с вами в чем - мы-то заинтересованы не в том, чтобы мера наказания была высокой или низкой, чтобы бюджет больше получил или меньше получил, мы заинтересованы в том, чтобы был наказан тот, кто совершил преступление. А вот это уже проблема, потому что второй сомножитель, вероятность наступления санкции, достоверность - волнует нас гораздо больше, чем государство, которое применяет эти меры. Кстати, государство, конечно, думает о том, чтобы действовать экономичнее. Именно поэтому нередко применяются не те средства в борьбе с преступностью, терроризмом, которые мы ожидаем. Скажем, самая дешевая вещь в борьбе с терроризмом - это что? Это армейская операция. Она самая неэффективная, но она самая дешевая, она политически эффектна - можно показать по телевизору, как ездят танки, квартиру за квартирой обстреливают, вот они там бегают, явное усилие правительства. Причем это независимо от страны - так действуют Израиль, Соединенные Штаты, Россия, так действуют все, потому что на самом деле часто нужна полицейская операция на месте армейской, операция специальных служб вместо полицейской, дипломатическая - самая дорогая - там, где намечают операцию армейскую. Поэтому это соображения выгоды и издержек, это понятные действия понятных людей.
Что же в этом смысле для нас с вами важно, на чем держится эта вероятность наступления санкций? На очень странных вещах - например, на правах человека. Вот тяжелая нынешняя ситуация со следствием по убийству Бориса Немцова. Почему мои уважаемые коллеги из Совета по правам человека озабочены тем, что там происходит с подследственными? Потому что есть два варианта. Можно наказать невиновного и сказать: смотрите, как мы быстро это сделали и как все у нас получилось. Но общество явно заинтересовано в другом. Оно заинтересовано в том, чтобы это не повторилось. А если наказан невиновный, то вероятность повторения возросла, потому что - а какая разница, это, знаете, как град, как стихийное бедствие - на этого упало, на этого не упало, виновный, невиновный - град не разбирает. Это характерно, скажем, для устрашающего террора в тоталитарном государстве.
В связи с этим, кстати, хочу сразу обратить ваше внимание, что мы говорим о вещах вполне практичных. Дискуссия трансатлантическая между Европой и Америкой по поводу того, допустима ли смертная казнь, очень тесно связана с пониманием того, как работает теория преступления и наказания, какие факторы здесь должны учитываться. Есть модель, созданная американским экономистом Саха, модель, доказывающая эффективность применения смертной казни. В соответствии с этой моделью каждая смертная казнь спасает от 5 до 15 человеческих жизней. Европейцы с этим не согласны. Сейчас скажу, почему и я с этим не согласен: потому что в этой модели не учтено одно - не учтено, что, кроме ошибки, конечно, суд может ошибаться, это страшно, потому что если по ошибке посадили, то выпустить можно, а если по ошибке казнили, то воскресить нельзя. Но есть ведь и еще одна вероятность, которую США не проходили, а Европа в разных вариациях проходила: когда суд, следствие, власть действуют из других интересов, когда им важно не преступника наказать, а, например, концы обрубить. Нет человека - нет проблемы. Европа в своей истории это знает. Это называется фактор оппортунистического поведения власти, носителей власти. И в этом смысле таким вещам может противостоять только либо запрет на смертную казнь, либо (а на самом деле и то, и то) соблюдение определенного стандарта прав человека, потому что тогда формула начинает работать.
Государство - стационарный бандит
Тут скорее надо ставить другой вопрос: понятно, что государство не является монополистом в производстве общественных благ, понятно, что оно не является таким благотворителем, который действует в чьих-то там интересах; это нормально, люди, действующие в разных интересах, в том числе - в экономии сил, средств и т. д. Почему вообще государство производит общественные блага, вот что интересно. Можно привести кучу всяких соображений, почему оно не производит общественные блага или почему оно это делает плохо, но главный для нас с вами вопрос - почему оно все-таки это делает и когда оно это делает. И это последний из тех вопросов, который мне хотелось бы с вами пообсуждать. Это, в общем, любопытная проблема, и давайте мы ее попробуем решать, как математики говорят, от противного.
Государство по своему происхождению описывается очень хорошо моделью, имеющей такое неприятное название: стационарный бандит, оседлый бандит. Государство возникает как бандит. Это теоретическая модель, созданная Олсоном вместе с математиком Макгиром. Мансур Олсон был историк, а Макгир - математик. И историк Олсон показывал, как это происходит в истории Китая. К вопросу, кстати, об исторических иллюзиях: сколько сейчас разговоров насчет того, как Китай все всегда делает мудро, золотая середина, умеренность и аккуратность. Дорогие мои, Китай - это страна, которая всю первую половину ХХ века прожила в гражданских войнах - непрерывных: с восстания боксеров в 1898-м до победы Народно-освободительной армии Китая в 1949-м над армией Гоминьдана Чан Кайши. 50 лет практически непрерывных гражданских войн!
Но это огромное поле для исторического исследования, и Олсон как историк смотрел, что происходит, как бандит превращается в государство. Вот если бродячая воинская часть ходит из одного города в другой, то она грабит дотла этот город и уходит. А если ее обстоятельства запирают в одном городе, что она начинает делать? Вот это очень интересно, потому что выясняется, что в этих условиях бандит заинтересован в том, чтобы людей грабить не до конца, потому что нужно, чтобы они что-то производили, растили, кормили, производили ренту. В итоге, говоря экономическим языком, бандит, который до этого инвестировал в средства насилия и истребления, начинает инвестировать в создание правил, какой-то ситуации, когда люди могут выйти из домов и заняться делом, и у него цели уже другие - они становятся не краткосрочными: ограбил, поджег, ушел, - а достаточно долгосрочными: а вдруг еще зиму придется здесь пережить или три зимы? Поэтому, может быть, даже детские сады разрешить - может быть, задержаться придется.
Вот математический и исторический анализ, которые вместе привели к определенным таким экономическим концепциям, позволили доказать, что любое государство, возникающее в качестве бандита, становится в итоге контрактным государством, которое меняет предложение правил, безопасности, ну, если не правопорядка, то хотя бы просто порядка - на ренту, на налоги. Вообще надо заметить, что это всегда простейшая, исходная формула любого общественного договора, социального контракта, то есть обмена ожиданиями между населением и властью: с одной стороны, порядок и правила, с другой - налоги, налоги в обмен на порядок. При этом, однако, выглядеть это может совершенно по-разному, и как раз сейчас я хочу вернуться к российским реалиям, потому что это довольно важно. В этом суть того, где начинается государство как производитель общественного блага, как производитель порядка. Начинается с того, на что идут налоги. Если - мы, кстати, экономисты, в отличие от политологов, мы можем, не заглядывая в Конституцию, сказать: это авторитарный режим или демократический, не глядя на процедуры выборов. Потому что это определяется по тому, как формируются налоги, на каком уровне они устанавливаются, связано это с объемом производства общественных благ или не связано, это налоги, чтобы покрыть издержки производства правил, здравоохранения, образования и так далее, или это рента правителей, а заодно некоторая доля затрат на то, чтобы население продолжало кормить правителей. Это определяется все через расчеты, через формулы, через оптимальные уровни. Но вопрос-то в другом, не в том, чтобы диагностировать, а в том, чтобы понять, как можно лечить.
Государство и налоги
Давайте посмотрим на нашу недавнюю российскую историю, то есть на последние 25 лет нашей жизни. Потому что я осмелюсь доказывать предположение, что лечить государство надо не начиная с выборов в парламент, а начиная с вопроса о том, кто платит налоги, как платит налоги, понимает ли он, что платит налоги и на что идут эти налоги. Мы вышли из СССР. В СССР налоги были несущественны, потому что понятно, откуда государство получало налоги - государственные организации, часть на заработную плату, доходами распоряжается государство. Но мы ушли из этой ситуации совершенно в другую страну, где непонятно, за счет чего должно было существовать государство. Наши с вами соотечественники полагают, как опросы показывают, что государство существует за счет нефти и газа, подворовывает, но что-то дает населению. Исследования, которые мы проводили, когда занимались «Стратегиями-2020», показали, что россиянин, гражданин - потому что вам скажут, что гражданин у нас ничего не платит, у нас в основном компании платят, - гражданин платит 48% своего реального дохода, как европеец и больше, чем американец, как европеец. Только он это делает незаметно, потому что это косвенные налоги в основном: акцизы, налог на добавленную стоимость, импортные пошлины и т. д. Вот как это получилось и какое это имеет значение для нашей жизни, я расскажу.
Вот входим мы в новую государственность. И в этой государственности не существует вопроса, за счет чего появляются общественные блага, кто их оплачивает, потому что ни антикоммунистический президент, ни коммунистическая оппозиция не решились рассказать избирателю, что вообще-то теперь придется платить, и дружно вводили косвенные налоги. Для человека - налоги, не связанные с ним и не связанные с тем, что делает государство. Первый на этом поле, где у товаров и услуг нет цены, нет налога за общественное благо, появляется популист, я не буду называть его фамилию. Он говорит: я дам вам все! И люди его не спрашивают, кто за это будет платить, потому что нет такого вопроса. После этого появляются обеспокоенные денежные мешки. Они говорят: он нам тут сейчас все переломает, поэтому лучше синица в руке, чем журавль, мы будем платить понемножечку, покупать голоса избирателей. Третьим действующим лицом становится власть, которая говорит: так-так-так, сейчас самая богатая группа купит парламент, сформирует правительство, поставит своего президента и установит свою монополию в стране. Мы начинаем корректировать выборы, чтобы денежные мешки и преступные элементы не захватили власть. Логично? Да.
Мы прошли всю эту цепочку и в итоге свернули разделение властей, испортили институциональную среду, вошли в ситуацию, которую, вообще говоря, вроде бы никто не собирался делать. Почему? Причин, конечно, как всегда, много, они разные, не будем упрощать. Но то, что мы не можем сделать, например, качественные институты, то есть хорошо работающие правила с четким механизмом их соблюдения... Кстати, они тоже могут быть очень разные, потому что я-то считаю, что у нас очень хорошо работают институты, только они нацелены на другое - это так называемые экстрактивные институты, которые нацелены на извлечение ренты, на выдавливание. Рента же бывает не только нефтяная - можно административно выдавливать, можно извлекать ренту из того, что вы даете какие-то разрешения или не даете эти разрешения, можно извлекать ренту из того, что вы устраняете конкурентов и остаетесь одни на этом рынке. Вот для этого наши институты очень неплохо заточены. Это не так называемые инклюзивные институты, потому что исследования показывают, что европейские колонисты поделили страны, в которых они побывали, на две группы: в одних они добывали себе доходы, как в Конго, например, и там были институты экстрактивные, неприятные, а в других эти европейские колонисты устроились жить, и там - в Канаде, например, или в Новой Зеландии, - институты получились очень неплохо. И те, и другие институты сделаны неплохо, просто они разное обслуживают.
Поэтому, на мой взгляд, говоря о том, как нам решать проблемы отношений с государством, я бы считал, что начинать нужно с налогов, с факта, сколько мы платим, и со способа, как мы платим. Именно поэтому я пытаюсь убедить председателя правительства, членов правительства, насколько это в моих возможностях: давайте попробуем для начала элективные налоги. Вот налог на недвижимость почти наверняка будет довольно высоким - неприятность. Хорошо, давайте дадим человеку права и возможность, как в накопительной пенсионной системе, которую обязательно надо сохранить, потому что это деньги длинные, да еще и проходящие через голову человека, они очень важны - дело не в их количестве, дело в их качестве. Так вот, давайте попробуем как в накопительной пенсионной системе: чтобы человек мог направить, может быть, на строительство дорог, а может быть - на детские сады, а может быть - на улучшение качества жилья, своим налогом проголосовать. Такое есть. Когда чиновники Минфина говорят, что это прошлый век, я им говорю: извините, смотрим на Европу - в Испании и Италии человек решает, отдать свой социальный налог церкви или правительству; в Германии есть так называемый церковный налог, который администрируется государством, а идет в пользу конфессий - человек своим евро голосует за то, какую конфессию поддержать. В Исландии человек выбирает, отдать налог церкви или университетам, на фундаментальную науку, потому что и наука, и религия - это вещи трансцендентальные, они тяжело верифицируются. Поэтому человек решает сам, обращаясь к себе по вопросу о том, что ему важнее. Вследствие этого другое понимание возникает, другое отношение.
Когда в Вятке, в Кировской области, Никита Белых использовал пять лет тому назад возможности российского законодательства по так называемому самообложению - это сельские исходы могут принимать дополнительные налоги, - через два месяца, он рассказывал мне об этом, два мэра подали в отставку - при том, что собрали всего по 200 рублей с человека. Почему подали в отставку? Они сказали: за нами непрерывно ходят люди и говорят: куда ты дел мои 200 рублей, покажи, почему не заделана эта яма в дороге, вообще что у нас происходит здесь, в нашем населенном пункте? На мой взгляд, это и есть начало того, что и как должно меняться.
Завершая, я хочу сказать, что я уже цитировал Ленина, автора «Государства и революции», а теперь хочу процитировать Егора Гайдара, с которым мы не были близкими друзьями, но мы вместе учились на факультете, а здесь, в двух домах отсюда, Егор сидел в здании за Пушкинским музеем - была редакция журнала «Коммунист», где Егор руководил экономическим направлением, а Алексей Улюкаев, нынешний министр экономики, был редактором моей статьи в том же журнале, и статью предложил написать Егор Гайдар. История ходит очень причудливыми дорогами. Так вот, книга Егора Гайдара называется, как вы помните, «Государство и эволюция». Я хочу сказать, в чем я, несомненно, при том, что Ленин прав в определении сущности государства, согласен не с Лениным, а с Гайдаром. Понимаете, какая штука: когда нам перестает нравиться государство, когда мы понимаем, что происходит много безобразного и нехорошего, мы начинаем склоняться к тому, что это государство нужно устранить. Но есть загадка в устранении государства: чем больше вы применяете насилия к устранению государства, тем сильнее то государство, которое возникает из этого насилия. Потому что государство - это организация со сравнительными преимуществами применения насилия. Ленин ведь говорил, что за революцией наступит отмирание государства. Нет - после революции наступила эра авторитарного, потом тоталитарного государства. Чем сильнее революция, тем сильнее государство. Поэтому идея эволюции гораздо более правильная, с моей точки зрения, и в эволюции всегда нужно видеть, как строится вот эта генетическая цепочка, как тут конкурируют аллели, как тут можно менять коды. Это, может быть, не быстрое дело, но зато оно дает более надежные результаты. Потому что, как сказал Станислав Ежи Лец, он сказал, на мой взгляд, о революции наиболее точную фразу: ну, пробьешь ты лбом стену - скажи, что ты будешь делать в соседней камере? Спасибо, я закончил.
ВОПРОСЫ
Пожалуйста, вопросы. Тема широкая, поэтому я готов как угодно отходить от тех тезисов, которые предложил вашему вниманию, в зависимости от вашего интереса. Но, конечно, хотелось бы, чтобы мы все-таки говорили о государстве и общественных благах.
Вопрос: Меня зовут Владимир. Александр Александрович, хотел бы такой задать вопрос: согласны ли вы с тезисом о том, что усиление роли государства в целом соответствует чаяниям граждан России, их социокультурным особенностям и привычкам? И если согласны, то вопрос: что бы могло, на ваш взгляд, переломить эти чаяния и привычки?
Аузан: Давайте посмотрим на то, от чего зависит разнообразие за пределами двух простых схем - авторитаризма и демократии, вертикального социального контракта и горизонтального социального контракта. Возьмем Европу. Европа, вообще говоря, в целом находится в зоне демократии и в зоне горизонтального контракта. Но если мы сравним, скажем, скандинавские страны и Германию, с одной стороны, и Англию и Нидерланды - с другой стороны, мы обнаружим колоссальные отличия в доле распределяемого продукта, в трансфертах, в представлении о том, какие должны быть бесплатные общественные блага и, соответственно, какие должны быть налоги, потому что все-таки в большинстве стран эти представления взаимосвязаны. У нас идет рассогласование, которое идет к такой общественно-политической шизофрении, потому что нельзя говорить о том, что мы хотим бесплатного образования и здравоохранения, и не говорить, кто за это заплатит.
От чего это зависит? Вообще говоря, это действительно зависит, на мой взгляд, от истории, от культуры, от сложившегося кода, стереотипов, которые, в свою очередь, изменяемы. Да, скандинавы готовы платить много налогов и получать много бесплатных и качественных общественных благ. Теперь вернемся в Россию. Конечно, Россия в этом смысле гораздо ближе к Скандинавии и Германии, чем к Англии и США. Мы, я хочу сказать, в 90-е годы этого не понимали, мы тогда не умели различать неформальные институты в стране. Мы понимали, как формальные устроены, и говорили: ну, разве сложная задачка? Не бином Ньютона - перетянуть правильное законодательство, убедить людей, что оно должно работать. А вот оно почему-то не работает, оно отторгается. Потому что нужно учитывать, какова структура неформальных институтов, как устроены ценности и поведенческие установки в стране, почему они так устроены. Поэтому, скажем, возьмем ту же благотворительность. Обратите внимание, что у нас люди неохотно индивидуально жертвуют деньги, как американцы или англичане. Они говорят: ну как, это же нужное дело, пусть это поддерживает государство. Это действительно хорошее дело, вот государство чего-то там имеет - пусть оно поддержит. Кстати, немец сказал бы так же во многом или швед. Поэтому тут мы не имеем какого-то принципиального отличия. Мне кажется, что беда не в том, сколько государства мы хотим. Главное отличие состоит не в том, сколько мы хотим государства, а в том, кто это определяет. Потому что либо вы относитесь к государству как к тому, кто для вас производит то, что вам нужно, и тогда вы решаете: мне сегодня нужно много, а завтра мне нужно будет мало, тогда вы хозяин ситуации. А вот если вы считаете, что государство само за вас решит, что надо и сколько, то это совершенно иная история.
Если говорить о российских реалиях, во время тех же исследований по «Стратегии-2020», пользуясь тем, что я одной из рабочих групп руководил, я заказал довольно дорогостоящее социологическое исследование, которое показало, как люди отнеслись бы, распорядились бы налогами и как они понимают налог, роль государства и прочее. Исследование это проводил замечательный социолог Алексей Левинсон и «Левада-центра», и Алексей Георгиевич в итоге сделал две картинки такие, как по-разному люди воспринимают государство, налоги. Две модели в России живут одновременно. Первая модель состоит в том, что человек считает, что он живет в стране, а страна - это место, где цветы растут и так далее, и у него есть родители, с которыми можно договариваться о том, как в общем доме все устраивать. Да, власть - это старшие, она не равна, но с ними можно договариваться. Во второй модели человек считает, что мать его не любит, она замужем за отчимом, и вот с ними приходится иметь дело. Он прячет все, свои интересы и свои потребности, от этой пары, он не готов участвовать в обсуждении с ними, не хочет делить с ними какие-то деньги и т. д. Видите, такая несколько психоаналитическая картинка, которая выросла из социологического исследования. И то, и другое живет в одной стране. Мы вообще страна, в этом смысле находящаяся в состоянии трансформации, потому что мы в очень длительной трансформации, мы при Петре I, если не при Алексее Михайловиче, вошли в модернизационный процесс, из пункта А вышли, в пункт Б пока не приехали.
Поэтому говорить о том, что... Да, у нас есть специфика, которая отличает нас от американцев или от немцев, да, она есть. С другой стороны, сказать, что она устоявшаяся, кристаллизовавшаяся, нельзя, потому что мы находимся в этом процессе перемен. Я не обсуждаю вопрос, хорошо это или плохо, я говорю: это так. Я не обсуждаю вопрос, нужно ли было уходить от допетровских норм. Кто-то может считать, что не нужно было, кто-то считает, что нужно было и быстрее. Но это факт, мы находимся в этом процессе. Поэтому, если это так, то что нужно с этим делать? Вот то, что я сказал про элективные налоги или про накопительную пенсионную систему, это, вообще говоря, способ сдвигать от одной картинки к другой. Потому что, если вы начинаете понимать, что власть вообще-то живет не на нефтегазовые доходы, это само собой, это есть, но вы еще половину своего дохода отдаете, то вы начинаете по-другому рассуждать о том, что нужно, что не нужно, что важнее. Потому что вы не будете говорить: я все хочу бесплатное, потому что тогда вам скажут: 90% дохода отдай - и получи все бесплатно.
Поэтому это все длительные процессы. Ведь все устойчивые демократии на самом деле прошли через т. н. цензовую демократию, когда только человек с образованием или с доходом, платящий налоги, обладал правом голоса. Мы не прошли этой фазы, хотя надо сказать, что образовательный ценз был. В Российской империи человек получал достаточно высокие позиции, если он получал образование. Это сохранялось вплоть до революции ХХ века. Но мы эту историю не прошли, и мы ее не можем пройти, потому что есть такой феномен в истории, как отброшенные лестницы. Скажем, ну нельзя сказать, что мы сейчас, условно в XVII веке, давайте действовать, как в XVII веке. Все, мировая среда изменилась, она это запрещает. Мы ищем обходные пути - например, элективные налоги. Мы проходим этот путь.
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/6980867.html
http://loxovo.livejournal.com/6980471.html
Но давайте попробуем понять: а когда государство вот этим занимается, очень важным для нас, например, борьбой с преступностью, потому что преступность - это и есть нелегитимное насилие, то насилие, которое нас не устраивает, может ли государство в этих условиях осуществить свою роль как благотворитель, как субъект, который думает исключительно о наших интересах. По этому поводу в экономике существует теория преступления и наказания - не по Достоевскому, по Гэри Беккеру. Но, я бы сказал, опять русские истоки здесь есть: по князю Вяземскому, потому что мы все помним высказывание про то, что суровость российских законов искупается необязательностью их применения. Вот главная формула теории преступления и наказания Беккера звучит так: предотвращение преступления является результатом перемножения уровня санкции на вероятность ее наступления, меры наказания на достоверность применения этого наказания к тому, кто совершил это самое преступление.
А теперь давайте немножко посмотрим на эту формулу. Посмотрим на неё глазами людей, которые знают, что не ангелы работают как в коммерческих, так и в некоммерческих организациях, как в государственных, так и в негосударственных, что они, вообще говоря, стремятся к тому, чтобы делать свою работу по пути наименьшего сопротивления и достигать своих целей и результатов, а не чужих. Что легче сделать, раз это сомножители: увеличить уровень санкции или добиться достоверности применения? Конечно, увеличить уровень санкции, это легче. Для этого всего-навсего надо изменить закон. А вот для того, чтобы поднять вероятность применения этой меры наказания, нужно заниматься массой тяжелой работы с неопределенным результатом. Следствие, розыск, полемика с мерзавцами-адвокатами и так далее, которые будут утверждать, что этот человек вообще не совершал преступление, а в это время кормил лебедей в детском приюте, - вот это все долго, противно, муторно. Гораздо легче изменить законодательство. Причем можно ужесточать законодательство и говорить, что будем отрубать руку за воровство. Кстати, неэффективно, потому что известно, что в средневековых городах больше всего карманных краж совершалось во время казни воров, потому что в это время люди отвлекаются очень сильно. А преступники - это люди, склонные к риску, у них повышенная склонность к риску и повышенная премия за риск. Современный Китай показал то же самое: там пирамидально по мере преследования за наркоторговлю растет количество и того, и другого: и преследования, и торговли. Там не совсем линейная зависимость, но она видна.
Другой вариант: можно либерализовывать вообще-то законодательство. Это, между прочим, тоже способ извлечения дохода государства, потому что давайте будем конфисковывать - вот не будем сажать, а будем брать штрафы. Это тоже ведь достижение дохода. А вот вопрос-то главный в другом: мы-то заинтересованы с вами в чем - мы-то заинтересованы не в том, чтобы мера наказания была высокой или низкой, чтобы бюджет больше получил или меньше получил, мы заинтересованы в том, чтобы был наказан тот, кто совершил преступление. А вот это уже проблема, потому что второй сомножитель, вероятность наступления санкции, достоверность - волнует нас гораздо больше, чем государство, которое применяет эти меры. Кстати, государство, конечно, думает о том, чтобы действовать экономичнее. Именно поэтому нередко применяются не те средства в борьбе с преступностью, терроризмом, которые мы ожидаем. Скажем, самая дешевая вещь в борьбе с терроризмом - это что? Это армейская операция. Она самая неэффективная, но она самая дешевая, она политически эффектна - можно показать по телевизору, как ездят танки, квартиру за квартирой обстреливают, вот они там бегают, явное усилие правительства. Причем это независимо от страны - так действуют Израиль, Соединенные Штаты, Россия, так действуют все, потому что на самом деле часто нужна полицейская операция на месте армейской, операция специальных служб вместо полицейской, дипломатическая - самая дорогая - там, где намечают операцию армейскую. Поэтому это соображения выгоды и издержек, это понятные действия понятных людей.
Что же в этом смысле для нас с вами важно, на чем держится эта вероятность наступления санкций? На очень странных вещах - например, на правах человека. Вот тяжелая нынешняя ситуация со следствием по убийству Бориса Немцова. Почему мои уважаемые коллеги из Совета по правам человека озабочены тем, что там происходит с подследственными? Потому что есть два варианта. Можно наказать невиновного и сказать: смотрите, как мы быстро это сделали и как все у нас получилось. Но общество явно заинтересовано в другом. Оно заинтересовано в том, чтобы это не повторилось. А если наказан невиновный, то вероятность повторения возросла, потому что - а какая разница, это, знаете, как град, как стихийное бедствие - на этого упало, на этого не упало, виновный, невиновный - град не разбирает. Это характерно, скажем, для устрашающего террора в тоталитарном государстве.
В связи с этим, кстати, хочу сразу обратить ваше внимание, что мы говорим о вещах вполне практичных. Дискуссия трансатлантическая между Европой и Америкой по поводу того, допустима ли смертная казнь, очень тесно связана с пониманием того, как работает теория преступления и наказания, какие факторы здесь должны учитываться. Есть модель, созданная американским экономистом Саха, модель, доказывающая эффективность применения смертной казни. В соответствии с этой моделью каждая смертная казнь спасает от 5 до 15 человеческих жизней. Европейцы с этим не согласны. Сейчас скажу, почему и я с этим не согласен: потому что в этой модели не учтено одно - не учтено, что, кроме ошибки, конечно, суд может ошибаться, это страшно, потому что если по ошибке посадили, то выпустить можно, а если по ошибке казнили, то воскресить нельзя. Но есть ведь и еще одна вероятность, которую США не проходили, а Европа в разных вариациях проходила: когда суд, следствие, власть действуют из других интересов, когда им важно не преступника наказать, а, например, концы обрубить. Нет человека - нет проблемы. Европа в своей истории это знает. Это называется фактор оппортунистического поведения власти, носителей власти. И в этом смысле таким вещам может противостоять только либо запрет на смертную казнь, либо (а на самом деле и то, и то) соблюдение определенного стандарта прав человека, потому что тогда формула начинает работать.
Государство - стационарный бандит
Тут скорее надо ставить другой вопрос: понятно, что государство не является монополистом в производстве общественных благ, понятно, что оно не является таким благотворителем, который действует в чьих-то там интересах; это нормально, люди, действующие в разных интересах, в том числе - в экономии сил, средств и т. д. Почему вообще государство производит общественные блага, вот что интересно. Можно привести кучу всяких соображений, почему оно не производит общественные блага или почему оно это делает плохо, но главный для нас с вами вопрос - почему оно все-таки это делает и когда оно это делает. И это последний из тех вопросов, который мне хотелось бы с вами пообсуждать. Это, в общем, любопытная проблема, и давайте мы ее попробуем решать, как математики говорят, от противного.
Государство по своему происхождению описывается очень хорошо моделью, имеющей такое неприятное название: стационарный бандит, оседлый бандит. Государство возникает как бандит. Это теоретическая модель, созданная Олсоном вместе с математиком Макгиром. Мансур Олсон был историк, а Макгир - математик. И историк Олсон показывал, как это происходит в истории Китая. К вопросу, кстати, об исторических иллюзиях: сколько сейчас разговоров насчет того, как Китай все всегда делает мудро, золотая середина, умеренность и аккуратность. Дорогие мои, Китай - это страна, которая всю первую половину ХХ века прожила в гражданских войнах - непрерывных: с восстания боксеров в 1898-м до победы Народно-освободительной армии Китая в 1949-м над армией Гоминьдана Чан Кайши. 50 лет практически непрерывных гражданских войн!
Но это огромное поле для исторического исследования, и Олсон как историк смотрел, что происходит, как бандит превращается в государство. Вот если бродячая воинская часть ходит из одного города в другой, то она грабит дотла этот город и уходит. А если ее обстоятельства запирают в одном городе, что она начинает делать? Вот это очень интересно, потому что выясняется, что в этих условиях бандит заинтересован в том, чтобы людей грабить не до конца, потому что нужно, чтобы они что-то производили, растили, кормили, производили ренту. В итоге, говоря экономическим языком, бандит, который до этого инвестировал в средства насилия и истребления, начинает инвестировать в создание правил, какой-то ситуации, когда люди могут выйти из домов и заняться делом, и у него цели уже другие - они становятся не краткосрочными: ограбил, поджег, ушел, - а достаточно долгосрочными: а вдруг еще зиму придется здесь пережить или три зимы? Поэтому, может быть, даже детские сады разрешить - может быть, задержаться придется.
Вот математический и исторический анализ, которые вместе привели к определенным таким экономическим концепциям, позволили доказать, что любое государство, возникающее в качестве бандита, становится в итоге контрактным государством, которое меняет предложение правил, безопасности, ну, если не правопорядка, то хотя бы просто порядка - на ренту, на налоги. Вообще надо заметить, что это всегда простейшая, исходная формула любого общественного договора, социального контракта, то есть обмена ожиданиями между населением и властью: с одной стороны, порядок и правила, с другой - налоги, налоги в обмен на порядок. При этом, однако, выглядеть это может совершенно по-разному, и как раз сейчас я хочу вернуться к российским реалиям, потому что это довольно важно. В этом суть того, где начинается государство как производитель общественного блага, как производитель порядка. Начинается с того, на что идут налоги. Если - мы, кстати, экономисты, в отличие от политологов, мы можем, не заглядывая в Конституцию, сказать: это авторитарный режим или демократический, не глядя на процедуры выборов. Потому что это определяется по тому, как формируются налоги, на каком уровне они устанавливаются, связано это с объемом производства общественных благ или не связано, это налоги, чтобы покрыть издержки производства правил, здравоохранения, образования и так далее, или это рента правителей, а заодно некоторая доля затрат на то, чтобы население продолжало кормить правителей. Это определяется все через расчеты, через формулы, через оптимальные уровни. Но вопрос-то в другом, не в том, чтобы диагностировать, а в том, чтобы понять, как можно лечить.
Государство и налоги
Давайте посмотрим на нашу недавнюю российскую историю, то есть на последние 25 лет нашей жизни. Потому что я осмелюсь доказывать предположение, что лечить государство надо не начиная с выборов в парламент, а начиная с вопроса о том, кто платит налоги, как платит налоги, понимает ли он, что платит налоги и на что идут эти налоги. Мы вышли из СССР. В СССР налоги были несущественны, потому что понятно, откуда государство получало налоги - государственные организации, часть на заработную плату, доходами распоряжается государство. Но мы ушли из этой ситуации совершенно в другую страну, где непонятно, за счет чего должно было существовать государство. Наши с вами соотечественники полагают, как опросы показывают, что государство существует за счет нефти и газа, подворовывает, но что-то дает населению. Исследования, которые мы проводили, когда занимались «Стратегиями-2020», показали, что россиянин, гражданин - потому что вам скажут, что гражданин у нас ничего не платит, у нас в основном компании платят, - гражданин платит 48% своего реального дохода, как европеец и больше, чем американец, как европеец. Только он это делает незаметно, потому что это косвенные налоги в основном: акцизы, налог на добавленную стоимость, импортные пошлины и т. д. Вот как это получилось и какое это имеет значение для нашей жизни, я расскажу.
Вот входим мы в новую государственность. И в этой государственности не существует вопроса, за счет чего появляются общественные блага, кто их оплачивает, потому что ни антикоммунистический президент, ни коммунистическая оппозиция не решились рассказать избирателю, что вообще-то теперь придется платить, и дружно вводили косвенные налоги. Для человека - налоги, не связанные с ним и не связанные с тем, что делает государство. Первый на этом поле, где у товаров и услуг нет цены, нет налога за общественное благо, появляется популист, я не буду называть его фамилию. Он говорит: я дам вам все! И люди его не спрашивают, кто за это будет платить, потому что нет такого вопроса. После этого появляются обеспокоенные денежные мешки. Они говорят: он нам тут сейчас все переломает, поэтому лучше синица в руке, чем журавль, мы будем платить понемножечку, покупать голоса избирателей. Третьим действующим лицом становится власть, которая говорит: так-так-так, сейчас самая богатая группа купит парламент, сформирует правительство, поставит своего президента и установит свою монополию в стране. Мы начинаем корректировать выборы, чтобы денежные мешки и преступные элементы не захватили власть. Логично? Да.
Мы прошли всю эту цепочку и в итоге свернули разделение властей, испортили институциональную среду, вошли в ситуацию, которую, вообще говоря, вроде бы никто не собирался делать. Почему? Причин, конечно, как всегда, много, они разные, не будем упрощать. Но то, что мы не можем сделать, например, качественные институты, то есть хорошо работающие правила с четким механизмом их соблюдения... Кстати, они тоже могут быть очень разные, потому что я-то считаю, что у нас очень хорошо работают институты, только они нацелены на другое - это так называемые экстрактивные институты, которые нацелены на извлечение ренты, на выдавливание. Рента же бывает не только нефтяная - можно административно выдавливать, можно извлекать ренту из того, что вы даете какие-то разрешения или не даете эти разрешения, можно извлекать ренту из того, что вы устраняете конкурентов и остаетесь одни на этом рынке. Вот для этого наши институты очень неплохо заточены. Это не так называемые инклюзивные институты, потому что исследования показывают, что европейские колонисты поделили страны, в которых они побывали, на две группы: в одних они добывали себе доходы, как в Конго, например, и там были институты экстрактивные, неприятные, а в других эти европейские колонисты устроились жить, и там - в Канаде, например, или в Новой Зеландии, - институты получились очень неплохо. И те, и другие институты сделаны неплохо, просто они разное обслуживают.
Поэтому, на мой взгляд, говоря о том, как нам решать проблемы отношений с государством, я бы считал, что начинать нужно с налогов, с факта, сколько мы платим, и со способа, как мы платим. Именно поэтому я пытаюсь убедить председателя правительства, членов правительства, насколько это в моих возможностях: давайте попробуем для начала элективные налоги. Вот налог на недвижимость почти наверняка будет довольно высоким - неприятность. Хорошо, давайте дадим человеку права и возможность, как в накопительной пенсионной системе, которую обязательно надо сохранить, потому что это деньги длинные, да еще и проходящие через голову человека, они очень важны - дело не в их количестве, дело в их качестве. Так вот, давайте попробуем как в накопительной пенсионной системе: чтобы человек мог направить, может быть, на строительство дорог, а может быть - на детские сады, а может быть - на улучшение качества жилья, своим налогом проголосовать. Такое есть. Когда чиновники Минфина говорят, что это прошлый век, я им говорю: извините, смотрим на Европу - в Испании и Италии человек решает, отдать свой социальный налог церкви или правительству; в Германии есть так называемый церковный налог, который администрируется государством, а идет в пользу конфессий - человек своим евро голосует за то, какую конфессию поддержать. В Исландии человек выбирает, отдать налог церкви или университетам, на фундаментальную науку, потому что и наука, и религия - это вещи трансцендентальные, они тяжело верифицируются. Поэтому человек решает сам, обращаясь к себе по вопросу о том, что ему важнее. Вследствие этого другое понимание возникает, другое отношение.
Когда в Вятке, в Кировской области, Никита Белых использовал пять лет тому назад возможности российского законодательства по так называемому самообложению - это сельские исходы могут принимать дополнительные налоги, - через два месяца, он рассказывал мне об этом, два мэра подали в отставку - при том, что собрали всего по 200 рублей с человека. Почему подали в отставку? Они сказали: за нами непрерывно ходят люди и говорят: куда ты дел мои 200 рублей, покажи, почему не заделана эта яма в дороге, вообще что у нас происходит здесь, в нашем населенном пункте? На мой взгляд, это и есть начало того, что и как должно меняться.
Завершая, я хочу сказать, что я уже цитировал Ленина, автора «Государства и революции», а теперь хочу процитировать Егора Гайдара, с которым мы не были близкими друзьями, но мы вместе учились на факультете, а здесь, в двух домах отсюда, Егор сидел в здании за Пушкинским музеем - была редакция журнала «Коммунист», где Егор руководил экономическим направлением, а Алексей Улюкаев, нынешний министр экономики, был редактором моей статьи в том же журнале, и статью предложил написать Егор Гайдар. История ходит очень причудливыми дорогами. Так вот, книга Егора Гайдара называется, как вы помните, «Государство и эволюция». Я хочу сказать, в чем я, несомненно, при том, что Ленин прав в определении сущности государства, согласен не с Лениным, а с Гайдаром. Понимаете, какая штука: когда нам перестает нравиться государство, когда мы понимаем, что происходит много безобразного и нехорошего, мы начинаем склоняться к тому, что это государство нужно устранить. Но есть загадка в устранении государства: чем больше вы применяете насилия к устранению государства, тем сильнее то государство, которое возникает из этого насилия. Потому что государство - это организация со сравнительными преимуществами применения насилия. Ленин ведь говорил, что за революцией наступит отмирание государства. Нет - после революции наступила эра авторитарного, потом тоталитарного государства. Чем сильнее революция, тем сильнее государство. Поэтому идея эволюции гораздо более правильная, с моей точки зрения, и в эволюции всегда нужно видеть, как строится вот эта генетическая цепочка, как тут конкурируют аллели, как тут можно менять коды. Это, может быть, не быстрое дело, но зато оно дает более надежные результаты. Потому что, как сказал Станислав Ежи Лец, он сказал, на мой взгляд, о революции наиболее точную фразу: ну, пробьешь ты лбом стену - скажи, что ты будешь делать в соседней камере? Спасибо, я закончил.
ВОПРОСЫ
Пожалуйста, вопросы. Тема широкая, поэтому я готов как угодно отходить от тех тезисов, которые предложил вашему вниманию, в зависимости от вашего интереса. Но, конечно, хотелось бы, чтобы мы все-таки говорили о государстве и общественных благах.
Вопрос: Меня зовут Владимир. Александр Александрович, хотел бы такой задать вопрос: согласны ли вы с тезисом о том, что усиление роли государства в целом соответствует чаяниям граждан России, их социокультурным особенностям и привычкам? И если согласны, то вопрос: что бы могло, на ваш взгляд, переломить эти чаяния и привычки?
Аузан: Давайте посмотрим на то, от чего зависит разнообразие за пределами двух простых схем - авторитаризма и демократии, вертикального социального контракта и горизонтального социального контракта. Возьмем Европу. Европа, вообще говоря, в целом находится в зоне демократии и в зоне горизонтального контракта. Но если мы сравним, скажем, скандинавские страны и Германию, с одной стороны, и Англию и Нидерланды - с другой стороны, мы обнаружим колоссальные отличия в доле распределяемого продукта, в трансфертах, в представлении о том, какие должны быть бесплатные общественные блага и, соответственно, какие должны быть налоги, потому что все-таки в большинстве стран эти представления взаимосвязаны. У нас идет рассогласование, которое идет к такой общественно-политической шизофрении, потому что нельзя говорить о том, что мы хотим бесплатного образования и здравоохранения, и не говорить, кто за это заплатит.
От чего это зависит? Вообще говоря, это действительно зависит, на мой взгляд, от истории, от культуры, от сложившегося кода, стереотипов, которые, в свою очередь, изменяемы. Да, скандинавы готовы платить много налогов и получать много бесплатных и качественных общественных благ. Теперь вернемся в Россию. Конечно, Россия в этом смысле гораздо ближе к Скандинавии и Германии, чем к Англии и США. Мы, я хочу сказать, в 90-е годы этого не понимали, мы тогда не умели различать неформальные институты в стране. Мы понимали, как формальные устроены, и говорили: ну, разве сложная задачка? Не бином Ньютона - перетянуть правильное законодательство, убедить людей, что оно должно работать. А вот оно почему-то не работает, оно отторгается. Потому что нужно учитывать, какова структура неформальных институтов, как устроены ценности и поведенческие установки в стране, почему они так устроены. Поэтому, скажем, возьмем ту же благотворительность. Обратите внимание, что у нас люди неохотно индивидуально жертвуют деньги, как американцы или англичане. Они говорят: ну как, это же нужное дело, пусть это поддерживает государство. Это действительно хорошее дело, вот государство чего-то там имеет - пусть оно поддержит. Кстати, немец сказал бы так же во многом или швед. Поэтому тут мы не имеем какого-то принципиального отличия. Мне кажется, что беда не в том, сколько государства мы хотим. Главное отличие состоит не в том, сколько мы хотим государства, а в том, кто это определяет. Потому что либо вы относитесь к государству как к тому, кто для вас производит то, что вам нужно, и тогда вы решаете: мне сегодня нужно много, а завтра мне нужно будет мало, тогда вы хозяин ситуации. А вот если вы считаете, что государство само за вас решит, что надо и сколько, то это совершенно иная история.
Если говорить о российских реалиях, во время тех же исследований по «Стратегии-2020», пользуясь тем, что я одной из рабочих групп руководил, я заказал довольно дорогостоящее социологическое исследование, которое показало, как люди отнеслись бы, распорядились бы налогами и как они понимают налог, роль государства и прочее. Исследование это проводил замечательный социолог Алексей Левинсон и «Левада-центра», и Алексей Георгиевич в итоге сделал две картинки такие, как по-разному люди воспринимают государство, налоги. Две модели в России живут одновременно. Первая модель состоит в том, что человек считает, что он живет в стране, а страна - это место, где цветы растут и так далее, и у него есть родители, с которыми можно договариваться о том, как в общем доме все устраивать. Да, власть - это старшие, она не равна, но с ними можно договариваться. Во второй модели человек считает, что мать его не любит, она замужем за отчимом, и вот с ними приходится иметь дело. Он прячет все, свои интересы и свои потребности, от этой пары, он не готов участвовать в обсуждении с ними, не хочет делить с ними какие-то деньги и т. д. Видите, такая несколько психоаналитическая картинка, которая выросла из социологического исследования. И то, и другое живет в одной стране. Мы вообще страна, в этом смысле находящаяся в состоянии трансформации, потому что мы в очень длительной трансформации, мы при Петре I, если не при Алексее Михайловиче, вошли в модернизационный процесс, из пункта А вышли, в пункт Б пока не приехали.
Поэтому говорить о том, что... Да, у нас есть специфика, которая отличает нас от американцев или от немцев, да, она есть. С другой стороны, сказать, что она устоявшаяся, кристаллизовавшаяся, нельзя, потому что мы находимся в этом процессе перемен. Я не обсуждаю вопрос, хорошо это или плохо, я говорю: это так. Я не обсуждаю вопрос, нужно ли было уходить от допетровских норм. Кто-то может считать, что не нужно было, кто-то считает, что нужно было и быстрее. Но это факт, мы находимся в этом процессе. Поэтому, если это так, то что нужно с этим делать? Вот то, что я сказал про элективные налоги или про накопительную пенсионную систему, это, вообще говоря, способ сдвигать от одной картинки к другой. Потому что, если вы начинаете понимать, что власть вообще-то живет не на нефтегазовые доходы, это само собой, это есть, но вы еще половину своего дохода отдаете, то вы начинаете по-другому рассуждать о том, что нужно, что не нужно, что важнее. Потому что вы не будете говорить: я все хочу бесплатное, потому что тогда вам скажут: 90% дохода отдай - и получи все бесплатно.
Поэтому это все длительные процессы. Ведь все устойчивые демократии на самом деле прошли через т. н. цензовую демократию, когда только человек с образованием или с доходом, платящий налоги, обладал правом голоса. Мы не прошли этой фазы, хотя надо сказать, что образовательный ценз был. В Российской империи человек получал достаточно высокие позиции, если он получал образование. Это сохранялось вплоть до революции ХХ века. Но мы эту историю не прошли, и мы ее не можем пройти, потому что есть такой феномен в истории, как отброшенные лестницы. Скажем, ну нельзя сказать, что мы сейчас, условно в XVII веке, давайте действовать, как в XVII веке. Все, мировая среда изменилась, она это запрещает. Мы ищем обходные пути - например, элективные налоги. Мы проходим этот путь.
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/6980867.html