Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Ты рядом с котлеткой по значимости и не мечтай встать" (ИНТЕРВЬЮ)
Белорусская писательница Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - автор популярных книг-вербатимов про чеченскую войну, Чернобыль, 90-е и Вторую мировую войну глазами женщин - не очень хорошо известна в России, зато переведена на 20 языков и все время издается в Европе. После долгой жизни в Европе она вернулась в Белоруссию, чтобы написать новую книжку. Специально для «Медузы» журналистка Катерина Гордеева поговорила с Алексиевич - про что будет новая книжка, как европейцы встречают беженцев и почему автор не должен комментировать монологи.
- Как вы сами себя идентифицируете: советская, белорусская, российская или европейская писательница?
- Действительно, у меня такая нетривиальная судьба для человека, пишущего по-русски, но родившегося на Украине в белорусско-украинской семье и почти сразу переехавшего в Белоруссию. Европейского в моей биографии и в биографии моих книг значительно больше. Так сложились обстоятельства. Больше 12 лет меня не было на родине. Я жила в Европе: Италия, Германия, Франция, Швеция. Два года назад вернулась в Минск.
- «Чернобыльская молитва» (общий тираж на Западе составил более 4 млн экземпляров - прим. «Медузы») - по-прежнему ваша самая популярная книга?
- Самый большой интерес сейчас вызывает «Время секонд хэнд» (про 90-е - прим. «Медузы»).
- Мне казалось, 90-е представляют только внутрисоветский интерес.
- Нет-нет, это такая мировая тенденция: вспомнить, понять 90-е и как будто заново их в себе пережить. Должна вам сказать, что Европа была в это десятилетие совершенно другой - я уже жила там тогда. Я помню, как мы с подругой застряли в немецкой глубинке и не могли сориентироваться. И остановили какую-то немецкую пару спросить дорогу… Боже, что началось, когда они узнали, что мы русские! Они стали нас обнимать, целовать, хлопать по плечу. Они радовались нам. Знаете, я потом много жила в Германии. И чтобы немцы вот так бросились целовать незнакомого прохожего на улице - немыслимо… Какое-то безумие охватило всех тогда!
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/626/small/A2oZkkbRF8PMCiAjCTZ3jw.jpg
«Время секонд хэнд»
- Теперь не так?
- Нет. Теперь совершенно не так. И Европа изменилась. И, скажем так, изменился вектор интереса.
- Что сейчас волнует Европу?
- Сейчас Европа сдает экзамен на человечность. И, как мне кажется, сдает его безупречно. Я только что была в старинном итальянском городке Мантуя. И местные интеллектуалы пригласили меня на «Марш босых». Такой марш впервые был организован в Венеции и теперь идет по всем городам: люди снимают обувь и идут босыми по городу в знак солидарности с беженцами. Вы бы видели лица этих людей. Это в Италии, где национализм, скажем так, очень силен. В общем, Европа с честью выходит из выпавшего на ее долю испытания.
- И не боится последствий?
- Слушайте, Европа в 1917 году три миллиона русских приняла, обработала, переварила. И не погибла! И с тех пор постоянно не меньше миллиона беженцев то в один, то в другой тяжелый исторический момент возникает. Последний раз, если я не ошибаюсь, большой приток беженцев - это были люди, которые бежали от [лидера исламской революции 1979 года в Иране Рухоллы] Хомейни. И их принимали.
Во Франции я жила в парижском пригороде Сюрэн. И ходила на рыночек. И женщина, беженка, которая продавала овощи, была моим главным источником новостей. Она со мной все обсуждала, мы обо всем говорили подолгу, это было интереснейшее общение.
- А зимой этого года Париж стал центром довольно страшных новостей.
- Да. Но Европа выдержала и это. И стала дальше жить. О страхе и о близком конце вечных европейских ценностей, связанном с теми, кто ищет здесь спасения, говорит за всю Европу, кажется, только [лидер французской партии «Национальный фронт»] Марин Ле Пен.
В эту свою поездку в Италию я ночевала в гостях у своей подруги. Утром просыпаюсь от того, что под окном кто-то невероятно красиво и, что скрывать, громко поет. Как это часто здесь бывает, певец под окнами - дворник. Я вышла. Мы разговорились. Среди прочего, он рассказал, что хотел бы принять семью беженцев. Говорит: «У меня есть домик. Почему бы не дать его пожить на время тем, кто нуждается?» Это общеевропейский настрой. И крайне важно, что эти взгляды и эти намерения транслируются из культурного слоя. И общество их принимает.
- То есть образованное, культурное меньшинство, та самая элита, в спорах о которой у нас тут уже столько копий переломано, в Европе диктует повестку? Вы действительно так считаете? Вы видели это своими глазами?
- Да. Уже давно все в мире поняли, что рационалистический путь развития - это тупик. Просвещенная Европа верит в то, что мир спасет гуманистический человек. И если мы не будем думать об этом человеке, то мы пропадем. И ответственность за это будущее, мысли об этом будущем общество переложило на деятелей культуры. И это бесконечно сейчас проговаривается. Везде. На встречах, на диспутах, даже по телевизору.
Например, во Франции ты включаешь телевизор и с высокой долей вероятности попадаешь на разговорную передачу. Причем не в том духе как у нас: десять минут поговорили и потом два часа музыки и смеха. Нет. Один поговорил полчаса, второй… Все проговаривается, разжевывается до бесконечности, чтобы всем все было понятно. И я не только это видела своими глазами, я в этом участвовала! Не так давно, скажем, выступала перед публикой вместе с министром культуры Германии. Мы с ним говорили о ненависти, которая накапливается в мире и о том, что с этим делать. И как он говорил! Он встал и очень пронзительно рассказал о своем детстве, о том, чего ему не хватало, как он был поражен в правах и как справлялся со своими эмоциями. И как работает над собой по сей день. И я была поражена: это не безликая бюрократическая машина взяла слово. Это говорил человек.
- Разговоры о ненависти и о том, как смягчить нравы - это тоже международное явление. Хотя в России, конечно, всем кажется, что эта проблема существует только у нас, а в Белоруссии - что только у них. Так?
- Ну, это разговоры на разном уровне все же. То, что в наших странах сейчас творится - эскалация ненависти к инакому, к другому - это же просто дикарство какие-то. Это противоречит всему, что сейчас происходит в мире. Какое-то безумие захлестывает нацию. Понятно, что такое бывало не только с Россией, так «накрывало» и немцев, и американцев, и японцев.
Это всякий раз невероятно сложный путь. В Германии, если помните первые 20 послевоенных лет, немцы просто обо всем молчали. Пока президент Вайцзеккер, поддержанный интеллектуалами, не заговорил о необходимости национального покаяния. И понадобилось еще 20 лет на то, чтобы с этим начали работать. И работают до сих пор ведь! Я недавно разговаривала с одной немкой и спросила: «Ну сколько можно об этом говорить с утра до вечера? Ну, уже необратимо же все!» А она говорит: «Нет, наше правительство знает наш народ», то есть вообще знает человеческую природу. И они без конца повторяют этот выученный урок. И, в общем-то, мир помог и Германии, и Америке, и Японии справиться с этим недугом ненависти, с отравлением злом. Японцам, думаю, сложнее всех было. Там же все было связано еще с поклонением императору, с давней традицией. И какое двойное потрясение нация испытала после бомбы. Но появились идеи, которые опять же произвели на свет интеллектуалы, они помогли оправиться Японии. А что было бы, если бы, сбросив бомбу, американцы просто ушли, не написав конституцию? Уже невозможно себе представить.
Теперь, оглядываясь назад, что мы видим, что понимаем про Японию? Одни и те же люди вырезали половину Азии и сотворили цивилизацию XXI века. Вы понимаете? Это удивительно. Так что, мне кажется, пришло время говорить об ответственности идей. И, если интересно мое мнение, то я скажу, что это - хорошее время для интеллектуальной элиты. Ее идеи востребованы. Есть на них запрос. Ну и, разумеется, идеи, который производят интеллектуалы, не так опасны.
- Я не открою вам тайны, если скажу, что в России, наоборот, решения принимаются с оглядкой на большинство. А прислушиваться к меньшинству или просто замечать его присутствие считается даже неприличным.
- Ощущения от России сейчас крайне тяжелые. Еще и потому, что сложно понять, о каком меньшинстве вы, например, говорите. У меня нет ощущения, что по главным вопросам интеллигенция, интеллектуалы в России думают как-то более-менее одинаково. Что есть какая-то общая, единая позиция. Нет никаких интеллектуалов. Все разделены и разобщены.
- С какими конкретно интеллектуалами вы, Светлана Алексиевич, разобщены?
- Ну как. Вот, например, есть я. А есть - [Захар] Прилепин. Он претендует на роль элиты, он писатель. И у него огромное количество поклонников в том же фейсбуке. Они следят за каждым его движением, каждой мыслью, значит, он влияет.
- Делает ли человека интеллектуалом большое количество поклонников в фейсбуке?
- Возьмите другой пример: есть я, а есть - [евразиец Александр] Дугин. И с ним мы тоже разобщены. Но даже если не переходить совсем уж на другую сторону, либеральной интеллигенции, которая была бы едина, - сейчас почти не осталось. Многие мои либеральные друзья… Знаете, что с ними стало? Они все как один вдруг сделались державниками!
- Почему?
- Это, конечно, Веймарский комплекс. Он существует. Россию нельзя долго держать униженной - это очень опасно. Годы унижений, пережитые Россией, не могли пройти бесследно. Пружина должна была разжаться. И разжалась вот так. В этом еще очень много русского характера, совершенно никем не понятого. Во «Времени секонд хэнд» у меня есть рассказ о любви: женщина бросает детей, все, что у нее есть, и идет к какому-то заключенному, не зная его, но жертвуя всем ради него. Меня это настолько поразило… Мы-то представляли себе какое деление страны? Коммунист, капиталист, социалист. А в глубине народного бытия - там вообще все про другое: как писали, так и пишут письма этим тюремщикам, да? Они приходят, черт знает что с этими женщинами делают. А женщины ждут, ждут, ждут чего-то. И вот это - про жизнь. Не про какую-то там свободу и демократию. Идешь по деревне: двое сидят, один пьет, здесь умерли, там поубивали кого-то. Туда даже эхо больших перемен не долетело. Все то же самое. И нескоро переменится. Потому что тот культурный слой, который мог бы всерьез и с любовью заниматься просвещением страны, был уничтожен в 1917 году. Потом - репрессии. Потом - война. И все. Никого не осталось. Совсем. И веры в то, что все снова будет, - тоже.
- Вы давно это поняли?
- Я впервые об этом задумалась, когда писала «У войны не женское лицо». Я смотрела на женщин, с которыми разговаривала, и понимала: таких уже больше не будет. Во многих отношениях, но прежде всего в том смысле, как они верили в свою страну, в ее будущее, вот в это «мы победили».
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/628/small/YtK5GbhNzGZl9cO1PSBBJg.jpg
Автор книги «У войны не женское лицо» писательница Светлана Алексиевич беседует с одной из своих героинь. 1985 год
- Мне казалось, что истории в этой книге как раз про то, насколько маленький человек, его жизнь и смерть, важнее того, что «мы победили».
- Нет, конечно. Эта книга создана из того, про что они мне говорили: «Света, это не надо печатать». И у меня были конфликты вначале, когда я им давала читать то, что выбрала. Потом перестала, представив, что было бы с «Архипелагом ГУЛАГом», если б его дали переписать героям. Многие мои героини, читая, были в шоке, отказывались от своих слов. Потому что, конечно, «мы победили» стояло за всеми теми историями, которые они рассказывали. Какой ценой победили - неважно. И то, что ничего из этого, никакие эти страдания не конвертировались в свободу - это тоже неважно. Понимаете? Цены жизни - никакой. Весь XX век старательно сводил в нашей стране цену человеческой жизни к нулю.
- Но запрос на перемены все же был. Куда все делось? Почему, если мысленно приклеить 1984-й к 2014-му, то как будто бы никаких драматических перемен и не произошло? Все так же удобно перемещаться строем, голосовать единогласно, коллективно презирать, изгонять или чествовать.
- Я тоже об этом думаю. Никакого урока, никакой награды за такие тяжелые переживания, выпавшие на долю людей в 90-е. Ни-че-го. Это очень сложный вопрос. С одной стороны, понятно, что причиной этому отчасти какие-то ментальные вещи: исторически рабская психология, например. А с другой - инерция жизни. Инерция уютного мира, зарывшись с головой в который, не хочется никаких переживаний, не хочется ничего замечать и ни во что вмешиваться. Вот, например, мы живем сейчас среди жестокого абсолюта несправедливости и воинствующего бескультурья. То, что произошло на наших глазах в Манеже, то, что каждый день происходит на улицах и в тюрьмах. От этого разрывается сердце, и об этом надо кричать. Но у нас есть работа, у нас есть близкие люди, у нас есть любимые вещи. И вот человек заполняет свое пространство этим. И молчит.
Я раньше своему папе говорила: «Как ты мог? Как ты мог молчать?» Он же учился на минском журфаке. И время было такое, что, когда они приезжали с каникул, то из прежних преподавателей оставалось 2-3 человека, остальные исчезали в лагерях, лучших студентов тоже забирали. Я говорила папе: «Ну, как же вы молчали?» И однажды я даже видела слезы в его глазах. Теперь бы я этого идиотского вопроса не задала. Потому что мы же молчим. А как мы молчим? Да вот так. Все то же самое: внутреннее какое-то соглашательство, готовность встроиться в цепочку. Каждому молчащему есть за что спрятаться. А тем временем ребят с Болотной сажают на реальные сроки. Немцова убили тоже довольно реально. Сколько там человек вышло?
- Десятки тысяч.
- Это слишком мало. Это - ничего в сравнении с масштабом того, что происходит. Но кто-то вышел, кто-то поставил лайк фотографии того, кто вышел. И все в достаточной мере себя уважают, чтобы быть спокойными.
У меня во «Время секонд хэнд» есть история, как один парень рассказывает о том, как был влюблен в свою тетю Олю. А потом узнал, что она родного брата заложила и он погиб где-то в сталинском лагере. И его это мучило. И когда он узнал, что Оля эта умирает, он пришел и говорит: «Тетя Оля, помнишь 37 год?» Она говорит: «Ну, в 37-м я была счастлива, меня любили, я любила». И он решается спросить: «А дядя Саша?» Она отвечает ему: «Пойди, найди в 37 году честного человека». Человеческое зло, человеческая подлость - это не Берия и Сталин, это красивая тетя Оля.
- Обыденность зла.
- Разумеется. Сколько мы сейчас вокруг себя видим маленьких подлостей и соглашательств, о которых молчим? Нормальные люди уже спасают детей и бегут, думая, что, оказавшись в какой-то другой среде, они смогут хотя бы защитить их. Но это единицы, обладающие сверхнепереносимостью зла.
А народ, тот самый народ, на который мы так любим кивать и к которому часто апеллируем, он молчит. Ему, наверное, комфортно. И ничего мы про это не понимаем.
Я отношусь к тому поколению, которое воспринимало перестройку как личную историю, я из тех, кто все это горячо поддерживал, делал, верил. И именно для нас самый больной вопрос: почему все оказалось напрасным, почему народ молчит? Вот, он вышел, сбросил этого Дзержинского и ушел. И все.
- И он - народ - в этом не виноват.
- Нет, конечно, нет. Я сейчас все больше готова говорить о нашей вине, о вине интеллигенции за провал 90-х. Но это будет очень и очень болезненный разговор. И долгий. И с непредсказуемыми последствиями.
Знаете, когда-то выдающаяся армянская поэтесса Сильва Капутикян, которая была в Нагорном Карабахе просто божеством, вышла на высокую трибуну и сказала: «Мы, интеллигенция, виноваты в том хаосе, в той трагедии, которая происходит». Всё. Когда она возвращалась на свое кресло, в нее плевали. В женщину. В поэта. Вот так. Словом, нам предстоит невероятно трудная работа по осознанию 90-х, по принятию бремени вины за произошедшее. И это не только с этой эпохой связано. У нас последние 100 лет истории не проработаны и не поняты. Просто 90-е исторически ближе. И о них пока что есть с кем говорить - есть свидетели.
- Свидетели того, как джинсы и колбаса оказались совершенно не тем же самым, что свобода?
- В «Секонд хэнде» я сама была потрясена, как много Сталина и колбасы с джинсами! Меня шокировало, что, на самом деле, все происходящее крутилось вокруг вот этих вот вещей. При этом я уверена, что в середине 80-х антикоммунизм, антисоветизм были очень сильны в обществе. Но что произошло потом, когда колбаса в магазинах появилась, но и заводы встали, купить ее было не за что, демократы оказались, как мы знаем, малочисленными и не произвели на свет никаких продуктивных и жизнеспособных идей. Да и сами оказались привержены…
- Колбасе.
- Оказалось, что им тоже есть, что делить. И народ это все видел. И эти 90-е стали травмой для всех. И никто с этим не работает. Внешняя картинка сменилась, но на подсознательном уровне представления об иерархии в обществе, о самом обществе, о месте человека в этом обществе - все прежнее.
Вот я сейчас только что из Вологды. Мы там были вместе со съемочной группой из Швеции, которая снимает обо мне фильм. Мы ездили по чудесной местности, встречались с замечательными людьми: милые, интеллигентные, общительные, ремесла поднимают. С каждым когда говоришь по одиночке - интереснейший разговор. Но когда вдруг начинаешь говорить о политике, какой-то щелчок в мозгах происходит: разговор становится сразу коллективным, вместо я - мы. И они не хотят ни о чем думать. Есть немножко страха, но дело даже не в нем - они не хотят думать! Если в 90-е они просто молчали, то Путин все-таки нажал на какие-то кнопки, достал из глубин их подсознания все эти мифы, и они сработали, потому что - ну, это канва жизни, которая понятна. Не вдаваясь в подробности, люди занялись обживанием нового материального пространства. И этот вульгарный период жизни очень поощряется на государственном уровне. Может быть, его надо пережить? Я не знаю.
И еще одна поразительная история случилась в Вологде. В начале моего выступления зал ополчился на шведскую съемочную группу: им не дали снимать. А потом появилась какая-то другая телекамера. И оказалось, что это снимает КГБ.
Но сама же публика этим засланным казачкам дала отпор. И мне показалось, что я увидела честную картину общества: сначала они выгнали иностранцев, потом молчали, а потом выжили из зала кагэбэшников. Это, конечно, вариант гражданской войны такой. Но совершенно не тот, о каком грезят на всяких прилепинских сайтах: вот, завтра они возьмут винтовки и пойдут. Это в столицах такого рода агрессия. В провинции иначе.
- «Прилепинские» сайты вы читаете из профессиональных или каких-то других соображений?
- Я же делала цикл «Красный человек». И он вроде бы закончен. Мне кажется, уже ничего не добавишь. Мне более-менее понятно, что с человеческой природой делают мифы, что делают с ней тоталитарные идеи.
Не новость, что идея социализма - красивая и хищная. И она забирала и забирает лучших людей. Мой отец попросил, чтобы ему в гроб положили его партийный билет. А он был потрясающий человек, его любили ученики, директор школы, я его любила бесконечно. Но, уйдя со второго курса журфака на фронт, он вступил под Сталинградом в партию. И партия оказалась для него мощнейшей верой! Ему все время казалось, что кто-то что-то испортил. Очень много честных, хороших людей было. Но это поколение засиделось во власти, надо было каким-то образом их сменить, произвести ротацию, чтобы пришли новые люди. Иначе от этой психологии не избавиться никогда. Не избавились. Не получилось. Эти советские чиновники так и остались у руля.
Сейчас мы в плену, и судя по всему, это минимум лет на 10. Главным диктаторам постсоветского пространства около 60. Они в самом расцвете лет. И просто так власть никому не отдадут.
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/627/small/9olw5kmz47FL0Icpoa1qXw.jpg
Светлана Алексиевич общается с читателями после «Открытых диалогов» в библиотеке им. Маяковского в Санкт-Петербуге. 26 сентября 2015
- Мне кажется, что это не только политическая история. У нас и с руководящих постов в театре уходят только в последний путь. И профессиональные сообщества академики возглавляют до последнего вздоха. Крупные клиники, музеи - все так устроено, что по своей воле никто ни с чем не расстается. Как будто жизни после власти не существует.
- Я думаю, все еще глубже: постсоветский человек не может существовать один, это не в его силах. Он вырос и воспитан каким-то генетическим коллективным ощущением. У нас нет никакого опыта одиночества. В Европе же, например, одиночество - это тоже жизненная модель. Вот какая-то писательница живет где-то в горах, и мало кто ей нужен, от этого она не становится менее популярной. Какой-то художник живет один в лесу, его картины также хороши. У нас этого опыта абсолютно нет. У нас огромное пространство, которое называлось раньше Советский Союз, называется сейчас Россией - оно важнее и главнее личности, которая вначале была положена на алтарь завоеваний, а теперь - на удержание завоеванного. И генетически, и культурно человек в этом пространстве всегда не один: на баррикадах не один, на митинге - не один, на войне - тоже не один. На бытовом уровне это выглядит как вечная оглядка: что скажут - подумают - люди, как отнесется коллектив. На моей памяти нет ни одной апокрифической истории про человека, который вышел из системы и устоял. Да еще и живет сам по себе как-то. Этого опыта абсолютно не существует.
И, разумеется, у «коллективного» человека не существует никакого опыта старости. И покоя. И счастья в этом. У меня есть подруга, актриса. Ей 75 лет, и она говорит о своем друге, с которым играет, что она буквально тягает его по сцене. Он когда-то был заслуженный, великий и т. Д., но сейчас - тяжко. Я говорю: «Ну, почему Слава не уйдет?» А она отвечает: «Не знаю». А потом поворачивается ко мне и говорит: «Света, а ведь и я не уйду. Я буду играть кого угодно, но не уйду. А чем мне потом жить?»
Но вот сейчас я стала интересоваться много этой темой времени, старения, вечности. И обнаружила в Петербурге одну потрясающую пару. Две пожилые женщины, подруги, съехались в одной квартире, а другую сдают. На эти вырученные деньги они путешествуют по миру.
- Вы об этом напишете?
- Я сейчас на распутье. Я хочу написать сразу две книги. Одну - о любви. А другую - о старости, о времени, об исчезновении человека из этого времени. Мне кажется эта тема невероятно интересной: как использует человек эти 20 лет, которые ему подарил прогресс? Ведь сейчас дожить до 80 - это нормально. Не так как раньше, когда человек умирал в 60. Но часто люди не знают, что с этим делать.
- Спроси людей на улице: кто такая Алексиевич? - пожмут плечами. Между тем, Европа, которая о России XIX века узнавала из книг Достоевского и Толстого, о нас в XX-XXI веках узнает от писательницы Светланы Алексиевич. Есть в этом что-то болезненное и странное.
- Я думаю, непопулярность моя в России связана еще и с жанром, в котором я работаю. Русская литература - она же очень традиционная, стоящая в мире особняком. Если театр более склонен к модерну, то кино уже меньше, а литература и вовсе какая-то недвижимая.
А вот для Европы тот жанр, в котором я работаю, абсолютно приемлем. Роман голосов, когда портрет и догадки, и истории очень многих людей - это единое полотно: каждый схватывает какую-то пронзительную вещь, выхватывает и запоминает, и это с ним остается. И это очень ложится на клиповое сознание современного западного человека, когда сюжетная линия - это не какая-то жирная история, придуманная автором от сих до сих, а вся состоит из каких-то точек, выхваченных читателем из многоголосья.
В моем жанре автор - свидетель, и автор - главное лицо. Это очень заманчивая и опасная роль. Вот, например, помните «Блокадную книгу»? Там, при обилии живых свидетельств и голосов, которыми наполнена книга, огромное количество комментариев. Назидательных. И очень советских. Особенно это видно в эпизоде из дневника Юры Рябинкина, когда он мучается, взять или не взять эту проклятую котлетку. И это пронзительная, жуткая история. Но нет. Там сверху авторами написано три страницы пояснений о русской интеллигенции. Что же ты делаешь, автор! Ты рядом с этой котлеткой по значимости и не мечтай встать, а ты пишешь, пишешь. Я всегда этого очень боюсь. Каждый раз ищу форму, в которой автор бы существовал прозрачно и не назидательно, но оправдывал бы этот самый авторский выбор, когда из ста страниц интервью я выбираю только полстраницы.
Катерина Гордеева
Санкт-Петербург
Медуза, 30.09.2015
https://meduza.io/feature/2015/09/30/ty-ryadom-s-kotletkoy-po-znachimosti-i-ne-mechtay-vstat
СМ. ТАКЖЕ:
Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"
http://loxovo.livejournal.com/6924535.html
!!!! Франкфурт-2013. Встречи на книжной ярмарке. Светлана АЛЕКСИЕВИЧ (ИНТЕРВЬЮ) (окт 2013)
http://loxovo.livejournal.com/6924252.html
!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о памяти поколений и военной прозе (ИНТЕРВЬЮ)
http://loxovo.livejournal.com/6655476.html
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! "Попробуй найди в войну хорошего человека..." (о книге Светланы АЛЕКСИЕВИЧ)
http://loxovo.livejournal.com/6628609.html
!!!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Сейчас мужество нужно, чтобы не стрелять"
http://loxovo.livejournal.com/6132765.html
!! Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - В России все меньше демократии ("Le Monde", Франция)
http://loxovo.livejournal.com/5556725.html
Красные человечки. Писательница Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о России, Украине, Путине (апр 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5556436.html
!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Кто не рад, тот враг народа (Frankfurter Allgemeine) (апр 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5556062.html
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Коллективный Путин (март 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5555853.html
ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Мы - общество жертв" (июн 2013)
http://loxovo.livejournal.com/5555507.html
!!! ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Я спускалась в ад, чтобы найти человека (ноя 2013)
http://loxovo.livejournal.com/5415251.html
*
! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Конец революции по-белорусски
http://loxovo.livejournal.com/2842748.html
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Общество расколото. Уже нет одной Беларуси, уже две Беларуси
http://loxovo.livejournal.com/1288550.html
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о ситуации в Белоруссии
http://loxovo.livejournal.com/1188432.html
*
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о причинах и уроках теракта в Норвегии (июль 2011)
http://loxovo.livejournal.com/2842380.html
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: уроки Чернобыля не усвоены ("Liberation", Франция)
http://loxovo.livejournal.com/1692583.html
ВИДЕО:
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Любить этот мир было не очень легко"
Лауреатом Нобелевской премии по литературе 2015 года стала писательница из Белоруссии Светлана Алексиевич. Как объявили в четверг в Нобелевском комитете в Стокгольме, премия присуждена "за многоголосое творчество - памятник страданию и мужеству в наше время". О себе и своих книгах Светлана Алексиевич рассказывала на встрече с читателями в Минске в феврале 2014 года. (Видео Белорусской службы Радио Свобода).
http://www.youtube.com/watch?list=PLzZKyeLSElPVReIE9egiiCtQdO_S91fj7&v=5o7Wy82jUj0
"Время секонд-хэнд" Светланы АЛЕКСИЕВИЧ
В московском издательстве "Время" и немецком издательстве "Ханзер", а также в Швеции вышла новая книга белорусской писательницы Светланы Алексиевич "Время секонд-хэнд". Эта книга завершает цикл из пяти работ Алексиевич под общим названием "Красный человек. Голоса утопии". На презентации книги Светланы Алексиевич в Берлине на международном литературном фестивале побывал корреспондент Радио Свобода Юрий Векслер.
Опубликовано: 16 сентября 2013 г.
http://www.youtube.com/watch?list=PLzZKyeLSElPVReIE9egiiCtQdO_S91fj7&v=C4CiumxKbGY
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Я не люблю мир Берии, Сталина, Путина и Шойгу"
Белорусская писательница Светлана Алексиевич, ставшая лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2015 год, 8 октября ответила на вопросы журналистов в Минске.
http://www.youtube.com/watch?v=otp2QjN6M9Y
Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"
Светлана Алексиевич - Александр Сокуров. «Время секонд-хэнд» / Open Library
https://youtu.be/FPP0Lby-wqk
- Как вы сами себя идентифицируете: советская, белорусская, российская или европейская писательница?
- Действительно, у меня такая нетривиальная судьба для человека, пишущего по-русски, но родившегося на Украине в белорусско-украинской семье и почти сразу переехавшего в Белоруссию. Европейского в моей биографии и в биографии моих книг значительно больше. Так сложились обстоятельства. Больше 12 лет меня не было на родине. Я жила в Европе: Италия, Германия, Франция, Швеция. Два года назад вернулась в Минск.
- «Чернобыльская молитва» (общий тираж на Западе составил более 4 млн экземпляров - прим. «Медузы») - по-прежнему ваша самая популярная книга?
- Самый большой интерес сейчас вызывает «Время секонд хэнд» (про 90-е - прим. «Медузы»).
- Мне казалось, 90-е представляют только внутрисоветский интерес.
- Нет-нет, это такая мировая тенденция: вспомнить, понять 90-е и как будто заново их в себе пережить. Должна вам сказать, что Европа была в это десятилетие совершенно другой - я уже жила там тогда. Я помню, как мы с подругой застряли в немецкой глубинке и не могли сориентироваться. И остановили какую-то немецкую пару спросить дорогу… Боже, что началось, когда они узнали, что мы русские! Они стали нас обнимать, целовать, хлопать по плечу. Они радовались нам. Знаете, я потом много жила в Германии. И чтобы немцы вот так бросились целовать незнакомого прохожего на улице - немыслимо… Какое-то безумие охватило всех тогда!
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/626/small/A2oZkkbRF8PMCiAjCTZ3jw.jpg
«Время секонд хэнд»
- Теперь не так?
- Нет. Теперь совершенно не так. И Европа изменилась. И, скажем так, изменился вектор интереса.
- Что сейчас волнует Европу?
- Сейчас Европа сдает экзамен на человечность. И, как мне кажется, сдает его безупречно. Я только что была в старинном итальянском городке Мантуя. И местные интеллектуалы пригласили меня на «Марш босых». Такой марш впервые был организован в Венеции и теперь идет по всем городам: люди снимают обувь и идут босыми по городу в знак солидарности с беженцами. Вы бы видели лица этих людей. Это в Италии, где национализм, скажем так, очень силен. В общем, Европа с честью выходит из выпавшего на ее долю испытания.
- И не боится последствий?
- Слушайте, Европа в 1917 году три миллиона русских приняла, обработала, переварила. И не погибла! И с тех пор постоянно не меньше миллиона беженцев то в один, то в другой тяжелый исторический момент возникает. Последний раз, если я не ошибаюсь, большой приток беженцев - это были люди, которые бежали от [лидера исламской революции 1979 года в Иране Рухоллы] Хомейни. И их принимали.
Во Франции я жила в парижском пригороде Сюрэн. И ходила на рыночек. И женщина, беженка, которая продавала овощи, была моим главным источником новостей. Она со мной все обсуждала, мы обо всем говорили подолгу, это было интереснейшее общение.
- А зимой этого года Париж стал центром довольно страшных новостей.
- Да. Но Европа выдержала и это. И стала дальше жить. О страхе и о близком конце вечных европейских ценностей, связанном с теми, кто ищет здесь спасения, говорит за всю Европу, кажется, только [лидер французской партии «Национальный фронт»] Марин Ле Пен.
В эту свою поездку в Италию я ночевала в гостях у своей подруги. Утром просыпаюсь от того, что под окном кто-то невероятно красиво и, что скрывать, громко поет. Как это часто здесь бывает, певец под окнами - дворник. Я вышла. Мы разговорились. Среди прочего, он рассказал, что хотел бы принять семью беженцев. Говорит: «У меня есть домик. Почему бы не дать его пожить на время тем, кто нуждается?» Это общеевропейский настрой. И крайне важно, что эти взгляды и эти намерения транслируются из культурного слоя. И общество их принимает.
- То есть образованное, культурное меньшинство, та самая элита, в спорах о которой у нас тут уже столько копий переломано, в Европе диктует повестку? Вы действительно так считаете? Вы видели это своими глазами?
- Да. Уже давно все в мире поняли, что рационалистический путь развития - это тупик. Просвещенная Европа верит в то, что мир спасет гуманистический человек. И если мы не будем думать об этом человеке, то мы пропадем. И ответственность за это будущее, мысли об этом будущем общество переложило на деятелей культуры. И это бесконечно сейчас проговаривается. Везде. На встречах, на диспутах, даже по телевизору.
Например, во Франции ты включаешь телевизор и с высокой долей вероятности попадаешь на разговорную передачу. Причем не в том духе как у нас: десять минут поговорили и потом два часа музыки и смеха. Нет. Один поговорил полчаса, второй… Все проговаривается, разжевывается до бесконечности, чтобы всем все было понятно. И я не только это видела своими глазами, я в этом участвовала! Не так давно, скажем, выступала перед публикой вместе с министром культуры Германии. Мы с ним говорили о ненависти, которая накапливается в мире и о том, что с этим делать. И как он говорил! Он встал и очень пронзительно рассказал о своем детстве, о том, чего ему не хватало, как он был поражен в правах и как справлялся со своими эмоциями. И как работает над собой по сей день. И я была поражена: это не безликая бюрократическая машина взяла слово. Это говорил человек.
- Разговоры о ненависти и о том, как смягчить нравы - это тоже международное явление. Хотя в России, конечно, всем кажется, что эта проблема существует только у нас, а в Белоруссии - что только у них. Так?
- Ну, это разговоры на разном уровне все же. То, что в наших странах сейчас творится - эскалация ненависти к инакому, к другому - это же просто дикарство какие-то. Это противоречит всему, что сейчас происходит в мире. Какое-то безумие захлестывает нацию. Понятно, что такое бывало не только с Россией, так «накрывало» и немцев, и американцев, и японцев.
Это всякий раз невероятно сложный путь. В Германии, если помните первые 20 послевоенных лет, немцы просто обо всем молчали. Пока президент Вайцзеккер, поддержанный интеллектуалами, не заговорил о необходимости национального покаяния. И понадобилось еще 20 лет на то, чтобы с этим начали работать. И работают до сих пор ведь! Я недавно разговаривала с одной немкой и спросила: «Ну сколько можно об этом говорить с утра до вечера? Ну, уже необратимо же все!» А она говорит: «Нет, наше правительство знает наш народ», то есть вообще знает человеческую природу. И они без конца повторяют этот выученный урок. И, в общем-то, мир помог и Германии, и Америке, и Японии справиться с этим недугом ненависти, с отравлением злом. Японцам, думаю, сложнее всех было. Там же все было связано еще с поклонением императору, с давней традицией. И какое двойное потрясение нация испытала после бомбы. Но появились идеи, которые опять же произвели на свет интеллектуалы, они помогли оправиться Японии. А что было бы, если бы, сбросив бомбу, американцы просто ушли, не написав конституцию? Уже невозможно себе представить.
Теперь, оглядываясь назад, что мы видим, что понимаем про Японию? Одни и те же люди вырезали половину Азии и сотворили цивилизацию XXI века. Вы понимаете? Это удивительно. Так что, мне кажется, пришло время говорить об ответственности идей. И, если интересно мое мнение, то я скажу, что это - хорошее время для интеллектуальной элиты. Ее идеи востребованы. Есть на них запрос. Ну и, разумеется, идеи, который производят интеллектуалы, не так опасны.
- Я не открою вам тайны, если скажу, что в России, наоборот, решения принимаются с оглядкой на большинство. А прислушиваться к меньшинству или просто замечать его присутствие считается даже неприличным.
- Ощущения от России сейчас крайне тяжелые. Еще и потому, что сложно понять, о каком меньшинстве вы, например, говорите. У меня нет ощущения, что по главным вопросам интеллигенция, интеллектуалы в России думают как-то более-менее одинаково. Что есть какая-то общая, единая позиция. Нет никаких интеллектуалов. Все разделены и разобщены.
- С какими конкретно интеллектуалами вы, Светлана Алексиевич, разобщены?
- Ну как. Вот, например, есть я. А есть - [Захар] Прилепин. Он претендует на роль элиты, он писатель. И у него огромное количество поклонников в том же фейсбуке. Они следят за каждым его движением, каждой мыслью, значит, он влияет.
- Делает ли человека интеллектуалом большое количество поклонников в фейсбуке?
- Возьмите другой пример: есть я, а есть - [евразиец Александр] Дугин. И с ним мы тоже разобщены. Но даже если не переходить совсем уж на другую сторону, либеральной интеллигенции, которая была бы едина, - сейчас почти не осталось. Многие мои либеральные друзья… Знаете, что с ними стало? Они все как один вдруг сделались державниками!
- Почему?
- Это, конечно, Веймарский комплекс. Он существует. Россию нельзя долго держать униженной - это очень опасно. Годы унижений, пережитые Россией, не могли пройти бесследно. Пружина должна была разжаться. И разжалась вот так. В этом еще очень много русского характера, совершенно никем не понятого. Во «Времени секонд хэнд» у меня есть рассказ о любви: женщина бросает детей, все, что у нее есть, и идет к какому-то заключенному, не зная его, но жертвуя всем ради него. Меня это настолько поразило… Мы-то представляли себе какое деление страны? Коммунист, капиталист, социалист. А в глубине народного бытия - там вообще все про другое: как писали, так и пишут письма этим тюремщикам, да? Они приходят, черт знает что с этими женщинами делают. А женщины ждут, ждут, ждут чего-то. И вот это - про жизнь. Не про какую-то там свободу и демократию. Идешь по деревне: двое сидят, один пьет, здесь умерли, там поубивали кого-то. Туда даже эхо больших перемен не долетело. Все то же самое. И нескоро переменится. Потому что тот культурный слой, который мог бы всерьез и с любовью заниматься просвещением страны, был уничтожен в 1917 году. Потом - репрессии. Потом - война. И все. Никого не осталось. Совсем. И веры в то, что все снова будет, - тоже.
- Вы давно это поняли?
- Я впервые об этом задумалась, когда писала «У войны не женское лицо». Я смотрела на женщин, с которыми разговаривала, и понимала: таких уже больше не будет. Во многих отношениях, но прежде всего в том смысле, как они верили в свою страну, в ее будущее, вот в это «мы победили».
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/628/small/YtK5GbhNzGZl9cO1PSBBJg.jpg
Автор книги «У войны не женское лицо» писательница Светлана Алексиевич беседует с одной из своих героинь. 1985 год
- Мне казалось, что истории в этой книге как раз про то, насколько маленький человек, его жизнь и смерть, важнее того, что «мы победили».
- Нет, конечно. Эта книга создана из того, про что они мне говорили: «Света, это не надо печатать». И у меня были конфликты вначале, когда я им давала читать то, что выбрала. Потом перестала, представив, что было бы с «Архипелагом ГУЛАГом», если б его дали переписать героям. Многие мои героини, читая, были в шоке, отказывались от своих слов. Потому что, конечно, «мы победили» стояло за всеми теми историями, которые они рассказывали. Какой ценой победили - неважно. И то, что ничего из этого, никакие эти страдания не конвертировались в свободу - это тоже неважно. Понимаете? Цены жизни - никакой. Весь XX век старательно сводил в нашей стране цену человеческой жизни к нулю.
- Но запрос на перемены все же был. Куда все делось? Почему, если мысленно приклеить 1984-й к 2014-му, то как будто бы никаких драматических перемен и не произошло? Все так же удобно перемещаться строем, голосовать единогласно, коллективно презирать, изгонять или чествовать.
- Я тоже об этом думаю. Никакого урока, никакой награды за такие тяжелые переживания, выпавшие на долю людей в 90-е. Ни-че-го. Это очень сложный вопрос. С одной стороны, понятно, что причиной этому отчасти какие-то ментальные вещи: исторически рабская психология, например. А с другой - инерция жизни. Инерция уютного мира, зарывшись с головой в который, не хочется никаких переживаний, не хочется ничего замечать и ни во что вмешиваться. Вот, например, мы живем сейчас среди жестокого абсолюта несправедливости и воинствующего бескультурья. То, что произошло на наших глазах в Манеже, то, что каждый день происходит на улицах и в тюрьмах. От этого разрывается сердце, и об этом надо кричать. Но у нас есть работа, у нас есть близкие люди, у нас есть любимые вещи. И вот человек заполняет свое пространство этим. И молчит.
Я раньше своему папе говорила: «Как ты мог? Как ты мог молчать?» Он же учился на минском журфаке. И время было такое, что, когда они приезжали с каникул, то из прежних преподавателей оставалось 2-3 человека, остальные исчезали в лагерях, лучших студентов тоже забирали. Я говорила папе: «Ну, как же вы молчали?» И однажды я даже видела слезы в его глазах. Теперь бы я этого идиотского вопроса не задала. Потому что мы же молчим. А как мы молчим? Да вот так. Все то же самое: внутреннее какое-то соглашательство, готовность встроиться в цепочку. Каждому молчащему есть за что спрятаться. А тем временем ребят с Болотной сажают на реальные сроки. Немцова убили тоже довольно реально. Сколько там человек вышло?
- Десятки тысяч.
- Это слишком мало. Это - ничего в сравнении с масштабом того, что происходит. Но кто-то вышел, кто-то поставил лайк фотографии того, кто вышел. И все в достаточной мере себя уважают, чтобы быть спокойными.
У меня во «Время секонд хэнд» есть история, как один парень рассказывает о том, как был влюблен в свою тетю Олю. А потом узнал, что она родного брата заложила и он погиб где-то в сталинском лагере. И его это мучило. И когда он узнал, что Оля эта умирает, он пришел и говорит: «Тетя Оля, помнишь 37 год?» Она говорит: «Ну, в 37-м я была счастлива, меня любили, я любила». И он решается спросить: «А дядя Саша?» Она отвечает ему: «Пойди, найди в 37 году честного человека». Человеческое зло, человеческая подлость - это не Берия и Сталин, это красивая тетя Оля.
- Обыденность зла.
- Разумеется. Сколько мы сейчас вокруг себя видим маленьких подлостей и соглашательств, о которых молчим? Нормальные люди уже спасают детей и бегут, думая, что, оказавшись в какой-то другой среде, они смогут хотя бы защитить их. Но это единицы, обладающие сверхнепереносимостью зла.
А народ, тот самый народ, на который мы так любим кивать и к которому часто апеллируем, он молчит. Ему, наверное, комфортно. И ничего мы про это не понимаем.
Я отношусь к тому поколению, которое воспринимало перестройку как личную историю, я из тех, кто все это горячо поддерживал, делал, верил. И именно для нас самый больной вопрос: почему все оказалось напрасным, почему народ молчит? Вот, он вышел, сбросил этого Дзержинского и ушел. И все.
- И он - народ - в этом не виноват.
- Нет, конечно, нет. Я сейчас все больше готова говорить о нашей вине, о вине интеллигенции за провал 90-х. Но это будет очень и очень болезненный разговор. И долгий. И с непредсказуемыми последствиями.
Знаете, когда-то выдающаяся армянская поэтесса Сильва Капутикян, которая была в Нагорном Карабахе просто божеством, вышла на высокую трибуну и сказала: «Мы, интеллигенция, виноваты в том хаосе, в той трагедии, которая происходит». Всё. Когда она возвращалась на свое кресло, в нее плевали. В женщину. В поэта. Вот так. Словом, нам предстоит невероятно трудная работа по осознанию 90-х, по принятию бремени вины за произошедшее. И это не только с этой эпохой связано. У нас последние 100 лет истории не проработаны и не поняты. Просто 90-е исторически ближе. И о них пока что есть с кем говорить - есть свидетели.
- Свидетели того, как джинсы и колбаса оказались совершенно не тем же самым, что свобода?
- В «Секонд хэнде» я сама была потрясена, как много Сталина и колбасы с джинсами! Меня шокировало, что, на самом деле, все происходящее крутилось вокруг вот этих вот вещей. При этом я уверена, что в середине 80-х антикоммунизм, антисоветизм были очень сильны в обществе. Но что произошло потом, когда колбаса в магазинах появилась, но и заводы встали, купить ее было не за что, демократы оказались, как мы знаем, малочисленными и не произвели на свет никаких продуктивных и жизнеспособных идей. Да и сами оказались привержены…
- Колбасе.
- Оказалось, что им тоже есть, что делить. И народ это все видел. И эти 90-е стали травмой для всех. И никто с этим не работает. Внешняя картинка сменилась, но на подсознательном уровне представления об иерархии в обществе, о самом обществе, о месте человека в этом обществе - все прежнее.
Вот я сейчас только что из Вологды. Мы там были вместе со съемочной группой из Швеции, которая снимает обо мне фильм. Мы ездили по чудесной местности, встречались с замечательными людьми: милые, интеллигентные, общительные, ремесла поднимают. С каждым когда говоришь по одиночке - интереснейший разговор. Но когда вдруг начинаешь говорить о политике, какой-то щелчок в мозгах происходит: разговор становится сразу коллективным, вместо я - мы. И они не хотят ни о чем думать. Есть немножко страха, но дело даже не в нем - они не хотят думать! Если в 90-е они просто молчали, то Путин все-таки нажал на какие-то кнопки, достал из глубин их подсознания все эти мифы, и они сработали, потому что - ну, это канва жизни, которая понятна. Не вдаваясь в подробности, люди занялись обживанием нового материального пространства. И этот вульгарный период жизни очень поощряется на государственном уровне. Может быть, его надо пережить? Я не знаю.
И еще одна поразительная история случилась в Вологде. В начале моего выступления зал ополчился на шведскую съемочную группу: им не дали снимать. А потом появилась какая-то другая телекамера. И оказалось, что это снимает КГБ.
Но сама же публика этим засланным казачкам дала отпор. И мне показалось, что я увидела честную картину общества: сначала они выгнали иностранцев, потом молчали, а потом выжили из зала кагэбэшников. Это, конечно, вариант гражданской войны такой. Но совершенно не тот, о каком грезят на всяких прилепинских сайтах: вот, завтра они возьмут винтовки и пойдут. Это в столицах такого рода агрессия. В провинции иначе.
- «Прилепинские» сайты вы читаете из профессиональных или каких-то других соображений?
- Я же делала цикл «Красный человек». И он вроде бы закончен. Мне кажется, уже ничего не добавишь. Мне более-менее понятно, что с человеческой природой делают мифы, что делают с ней тоталитарные идеи.
Не новость, что идея социализма - красивая и хищная. И она забирала и забирает лучших людей. Мой отец попросил, чтобы ему в гроб положили его партийный билет. А он был потрясающий человек, его любили ученики, директор школы, я его любила бесконечно. Но, уйдя со второго курса журфака на фронт, он вступил под Сталинградом в партию. И партия оказалась для него мощнейшей верой! Ему все время казалось, что кто-то что-то испортил. Очень много честных, хороших людей было. Но это поколение засиделось во власти, надо было каким-то образом их сменить, произвести ротацию, чтобы пришли новые люди. Иначе от этой психологии не избавиться никогда. Не избавились. Не получилось. Эти советские чиновники так и остались у руля.
Сейчас мы в плену, и судя по всему, это минимум лет на 10. Главным диктаторам постсоветского пространства около 60. Они в самом расцвете лет. И просто так власть никому не отдадут.
https://meduza.io/image/attachments/images/000/015/627/small/9olw5kmz47FL0Icpoa1qXw.jpg
Светлана Алексиевич общается с читателями после «Открытых диалогов» в библиотеке им. Маяковского в Санкт-Петербуге. 26 сентября 2015
- Мне кажется, что это не только политическая история. У нас и с руководящих постов в театре уходят только в последний путь. И профессиональные сообщества академики возглавляют до последнего вздоха. Крупные клиники, музеи - все так устроено, что по своей воле никто ни с чем не расстается. Как будто жизни после власти не существует.
- Я думаю, все еще глубже: постсоветский человек не может существовать один, это не в его силах. Он вырос и воспитан каким-то генетическим коллективным ощущением. У нас нет никакого опыта одиночества. В Европе же, например, одиночество - это тоже жизненная модель. Вот какая-то писательница живет где-то в горах, и мало кто ей нужен, от этого она не становится менее популярной. Какой-то художник живет один в лесу, его картины также хороши. У нас этого опыта абсолютно нет. У нас огромное пространство, которое называлось раньше Советский Союз, называется сейчас Россией - оно важнее и главнее личности, которая вначале была положена на алтарь завоеваний, а теперь - на удержание завоеванного. И генетически, и культурно человек в этом пространстве всегда не один: на баррикадах не один, на митинге - не один, на войне - тоже не один. На бытовом уровне это выглядит как вечная оглядка: что скажут - подумают - люди, как отнесется коллектив. На моей памяти нет ни одной апокрифической истории про человека, который вышел из системы и устоял. Да еще и живет сам по себе как-то. Этого опыта абсолютно не существует.
И, разумеется, у «коллективного» человека не существует никакого опыта старости. И покоя. И счастья в этом. У меня есть подруга, актриса. Ей 75 лет, и она говорит о своем друге, с которым играет, что она буквально тягает его по сцене. Он когда-то был заслуженный, великий и т. Д., но сейчас - тяжко. Я говорю: «Ну, почему Слава не уйдет?» А она отвечает: «Не знаю». А потом поворачивается ко мне и говорит: «Света, а ведь и я не уйду. Я буду играть кого угодно, но не уйду. А чем мне потом жить?»
Но вот сейчас я стала интересоваться много этой темой времени, старения, вечности. И обнаружила в Петербурге одну потрясающую пару. Две пожилые женщины, подруги, съехались в одной квартире, а другую сдают. На эти вырученные деньги они путешествуют по миру.
- Вы об этом напишете?
- Я сейчас на распутье. Я хочу написать сразу две книги. Одну - о любви. А другую - о старости, о времени, об исчезновении человека из этого времени. Мне кажется эта тема невероятно интересной: как использует человек эти 20 лет, которые ему подарил прогресс? Ведь сейчас дожить до 80 - это нормально. Не так как раньше, когда человек умирал в 60. Но часто люди не знают, что с этим делать.
- Спроси людей на улице: кто такая Алексиевич? - пожмут плечами. Между тем, Европа, которая о России XIX века узнавала из книг Достоевского и Толстого, о нас в XX-XXI веках узнает от писательницы Светланы Алексиевич. Есть в этом что-то болезненное и странное.
- Я думаю, непопулярность моя в России связана еще и с жанром, в котором я работаю. Русская литература - она же очень традиционная, стоящая в мире особняком. Если театр более склонен к модерну, то кино уже меньше, а литература и вовсе какая-то недвижимая.
А вот для Европы тот жанр, в котором я работаю, абсолютно приемлем. Роман голосов, когда портрет и догадки, и истории очень многих людей - это единое полотно: каждый схватывает какую-то пронзительную вещь, выхватывает и запоминает, и это с ним остается. И это очень ложится на клиповое сознание современного западного человека, когда сюжетная линия - это не какая-то жирная история, придуманная автором от сих до сих, а вся состоит из каких-то точек, выхваченных читателем из многоголосья.
В моем жанре автор - свидетель, и автор - главное лицо. Это очень заманчивая и опасная роль. Вот, например, помните «Блокадную книгу»? Там, при обилии живых свидетельств и голосов, которыми наполнена книга, огромное количество комментариев. Назидательных. И очень советских. Особенно это видно в эпизоде из дневника Юры Рябинкина, когда он мучается, взять или не взять эту проклятую котлетку. И это пронзительная, жуткая история. Но нет. Там сверху авторами написано три страницы пояснений о русской интеллигенции. Что же ты делаешь, автор! Ты рядом с этой котлеткой по значимости и не мечтай встать, а ты пишешь, пишешь. Я всегда этого очень боюсь. Каждый раз ищу форму, в которой автор бы существовал прозрачно и не назидательно, но оправдывал бы этот самый авторский выбор, когда из ста страниц интервью я выбираю только полстраницы.
Катерина Гордеева
Санкт-Петербург
Медуза, 30.09.2015
https://meduza.io/feature/2015/09/30/ty-ryadom-s-kotletkoy-po-znachimosti-i-ne-mechtay-vstat
СМ. ТАКЖЕ:
Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"
http://loxovo.livejournal.com/6924535.html
!!!! Франкфурт-2013. Встречи на книжной ярмарке. Светлана АЛЕКСИЕВИЧ (ИНТЕРВЬЮ) (окт 2013)
http://loxovo.livejournal.com/6924252.html
!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о памяти поколений и военной прозе (ИНТЕРВЬЮ)
http://loxovo.livejournal.com/6655476.html
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! "Попробуй найди в войну хорошего человека..." (о книге Светланы АЛЕКСИЕВИЧ)
http://loxovo.livejournal.com/6628609.html
!!!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Сейчас мужество нужно, чтобы не стрелять"
http://loxovo.livejournal.com/6132765.html
!! Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - В России все меньше демократии ("Le Monde", Франция)
http://loxovo.livejournal.com/5556725.html
Красные человечки. Писательница Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о России, Украине, Путине (апр 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5556436.html
!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Кто не рад, тот враг народа (Frankfurter Allgemeine) (апр 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5556062.html
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Коллективный Путин (март 2014)
http://loxovo.livejournal.com/5555853.html
ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Мы - общество жертв" (июн 2013)
http://loxovo.livejournal.com/5555507.html
!!! ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Я спускалась в ад, чтобы найти человека (ноя 2013)
http://loxovo.livejournal.com/5415251.html
*
! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Конец революции по-белорусски
http://loxovo.livejournal.com/2842748.html
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Общество расколото. Уже нет одной Беларуси, уже две Беларуси
http://loxovo.livejournal.com/1288550.html
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о ситуации в Белоруссии
http://loxovo.livejournal.com/1188432.html
*
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о причинах и уроках теракта в Норвегии (июль 2011)
http://loxovo.livejournal.com/2842380.html
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: уроки Чернобыля не усвоены ("Liberation", Франция)
http://loxovo.livejournal.com/1692583.html
ВИДЕО:
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Любить этот мир было не очень легко"
Лауреатом Нобелевской премии по литературе 2015 года стала писательница из Белоруссии Светлана Алексиевич. Как объявили в четверг в Нобелевском комитете в Стокгольме, премия присуждена "за многоголосое творчество - памятник страданию и мужеству в наше время". О себе и своих книгах Светлана Алексиевич рассказывала на встрече с читателями в Минске в феврале 2014 года. (Видео Белорусской службы Радио Свобода).
http://www.youtube.com/watch?list=PLzZKyeLSElPVReIE9egiiCtQdO_S91fj7&v=5o7Wy82jUj0
"Время секонд-хэнд" Светланы АЛЕКСИЕВИЧ
В московском издательстве "Время" и немецком издательстве "Ханзер", а также в Швеции вышла новая книга белорусской писательницы Светланы Алексиевич "Время секонд-хэнд". Эта книга завершает цикл из пяти работ Алексиевич под общим названием "Красный человек. Голоса утопии". На презентации книги Светланы Алексиевич в Берлине на международном литературном фестивале побывал корреспондент Радио Свобода Юрий Векслер.
Опубликовано: 16 сентября 2013 г.
http://www.youtube.com/watch?list=PLzZKyeLSElPVReIE9egiiCtQdO_S91fj7&v=C4CiumxKbGY
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Я не люблю мир Берии, Сталина, Путина и Шойгу"
Белорусская писательница Светлана Алексиевич, ставшая лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2015 год, 8 октября ответила на вопросы журналистов в Минске.
http://www.youtube.com/watch?v=otp2QjN6M9Y
Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"
Светлана Алексиевич - Александр Сокуров. «Время секонд-хэнд» / Open Library
https://youtu.be/FPP0Lby-wqk