Другая Земля. День второй.
Революция начинается с мечты.
(День первый здесь).
Небо над макушками елей стало светлеть, огонь перестал казаться таким ярким, тьма, окутывавшая еловые заросли, постепенно редела. Я наконец увидела и самих волков: их серебристо-серые тела белели среди почти черных еловых ветвей. Когда совсем рассвело, один из них, кстати, небольшой по сравнению с остальными, встал. Прочие за ним. Сердце у меня екнуло… Но они ушли. Просто ушли. Волки - ночные животные. Возможно, мне повезло, что они не были голодны в ту ночь.
Стало теплее. У меня больше ничего не болело, мне больше не было страшно, но дико хотелось есть и пить. Я затоптала остатки костра и наугад, периодически покрикивая «ау» и «люди», побрела по лесу, который был совсем непохож на леса, окружавшие мой родной город. Нигде не было ни следа человека, ни - что самое страшное - воды. Может, человек, выросший на природе, и нашел бы воду по каким-то известным таким людям признакам, но городскому жителю типа меня, даже коров видевшей вживую только из окна поезда, это не под силу. Зато какой только живности не попадалось на глаза: белки, бурундуки, зайцы, какие-то мыши, куча птиц, названий которых я не знаю… Даже один то ли глухарь, то ли тетерев… большая такая, упитанная птица. И что самое странное, ни одно из этих животных не выказывало и тени страха передо мной - все вели себя так, словно меня не было, я не продиралась сквозь чащобу, отмахиваясь и отплевываясь от мошки.
Голод прошел, но пить хотелось все сильнее и сильнее. Я отплевывалась от проклятой мошки и грезила о минералке, чудесной солоноватой минералке в моем холодильнике. Я уже не кричала, не звала людей - я плакала. Плакала и шла неведомо куда, боясь даже присесть, потерять драгоценное дневное время… В конце концов усталость взяла свое: я, как вчера, свернулась под большой елью и заснула.
Проснулась на закате. В горле пересохло, язык лип к гортани. Я не плакала, чтобы не расходовать влагу, и пыталась сглатывать слюну почаще: от этого делалось легче на полминуты. В туалет не ходила целую вечность. И не хотелось.
Заблаговременно нашла подходящую поляну, наломала веток и, как только стало смеркаться, развела костер, да еще и приготовила несколько подходящих для обороны сучьев: очистила их от веток и коры, оставив нетронутым только пушистый конец - чтобы пламя охватило мелкие веточки и стало побольше. Мои ночные гости явно были недалеко: когда солнце совсем зашло и показались звезды, по лесу прокатился невыносимо мерзкий рвущий нутро вой. Мелькнула шальная мысль, не водятся ли тут оборотни.
Они пришли и на этот раз были намного смелее, а может, голоднее. В кустах вокруг моей поляны то там, то тут раздавалось глухое рычание. И снова эти желтые глаза, горящие жадно в предчувствии еды - моей крови, моего теплого мяса! Я представила, как эти оскаленные челюсти рвут на части мою плоть, как мои лицо, руки, грудь превращаются к кровавое месиво… Некстати вспомнилось теткино жаркое, которого я поела вчера перед уходом совсем чуть-чуть, а оно было таким жирненьким, с картошечкой, таким вкусным… Слишком калорийно… Господи! Если бы я знала!
Давешний небольшой волк вышел из кустов и пошел прямо на меня. Рычание становилось громче. Я выхватила из огня одну из приготовленных головень и ткнула горящим концом в морду вожака, прямо в глаза. Волк завизжал, как собака, и отскочил в кусты. Я встала в позицию обороны - спиной к костру, максимально близко, с горящей головней неперевес.
Этот звук… Сначала я приняла его за рычание, но он становился все громче и четче - рокот вертолета!!! МЧС!!! Только не мимо! Только… Я выхватила из костра другую головню, подняла ее кверху, начала махать, разбрызгивая искры, и отчаянно, исступленно кричать, орать, вопить…
Меня заметили. Вертолет завис над поляной и стал снижаться. Волки разбежались. Из вертолета выбросили длиннющую веревочную лестницу с деревянными перекладинами. Никогда я не умела карабкаться ни по каким канатам, всегда боялась высоты, но тогда я и не вспомнила ни о каких страхах - птичкой взлетела по этой лестнице.
В салоне вертолета было тепло и полутемно и немного пахло табаком и потом. Меня усадили на мягкое дерматиновое на ощупь сиденье. Я заметила пилота и еще три мужские фигуры. «Спасибо вам большое, - сказала я в темноту. - Извините, у вас не будет воды?» Один из моих спасителей включил какой-то свет, слабый, но достаточный, для того чтобы разглядеть друг друга…
Сказать, что у меня был шок, - не сказать ничего. Во-первых, все мои спасители были темнокожие. Во-вторых, у них у всех были сиськи. В-третьих, эти сиськи были одеты в такую одежду, что не снилась ни одному порнографу: тонкие черные трикотажные свитера спереди имели чашечки наподобие чашечек бюстгальтера, а лучше будет сказать, наподобие носков, ибо груди были большие и прилично отвисшие, а эти чашечки совершенно их не держали - просто облегали, словно защищая от холода или еще неведомо от чего. Это были женщины, довольно полные - от 46-го до 52-го размера, самой старшей - пилоту - на вид около пятидесяти, младшая - моя ровесница, все коротко стриженные, из-за чего я и приняла их в полутьме за мужчин, и все, как я уже сказала, африканской расы. Одеты женщины были, кроме вышеописанных свитеров, в свободные цвета хаки брюки, из плотной ткани, на подтяжках, похожие на спортивную форму или камуфляж (рядом на крючках висели такие же куртки), обуты - в высокие охотничьи сапоги. Сидели широко расставив ноги, как мужчины, демонстрируя новую деталь туалета, повергшую меня в шок, - большой клапан из ткани, начинавшийся чуть выше лобка и уходящий через промежность назад.
Надо сказать, мои спасительницы рассматривали меня с не меньшим удивлением и ужасом, чем я их. Вид у них был такой, словно русалку поймали. Первой опомнилась женщина, втянувшая меня в вертолет - самая рослая, лет тридцати. Она спросила что-то на непонятном явно восточном языке.
- Я вас не понимаю. I don’t understand you, - ответила я, для убедительности разведя руками.
Жест они поняли, языки - нет. Больше иностранных, тем паче восточных языков я не знала. Ладно, подумалось мне, наверное, это геологоразведочная партия иностранной компании. Непонятно только, почему женщины, да еще и так странно одеты, но это сейчас неважно. Важно, что я жива. Мои спасительницы о чем-то оживленно переговаривались между собой и поглядывали на меня уже с явной симпатией. Я увидела у одной из них на боку металлическую фляжку и с умоляющим выражением лица показала на нее. Та ее с готовностью отстегнула и протянула мне. Черт побери! Это была не вода, а что-то спиртное, настолько крепкое, что кишки вскипели. Я закашлялась и отчаянно задышала. Женщины встревожились, немедленно - наконец-то! - нашлась вода. Я выдула литровую емкость буквально одним глотком. Какое блаженство!
Мы все снова замолчали, разглядывая друг друга. Наконец самая молодая, с еще не очень отвисшей грудью и большими миндалевидными глазами, окруженными веером пушистых ресниц, положила руку себе на грудь и сказала:
- Кхайя.
- Джара, - представилась угостившая меня огненным напитком.
- Лийда, - с ударением на последнем слоге произнесла третья, самая полная.
Затем Кхайя показала на пилотессу: «Чемера».
- Марина, - точно так же, положив руку на грудь, представилась я.
Женщины протянули руки вперед и сложили ладонь на ладонь наподобие стопки блинов. Я такое видела на каких-то демотиваторах, посвященных миру и дружбе. Я положила свою ладонь сверху. Пилотесса помахала нам, сказав что-то.
Лийда достала из рюкзака какой-то бумажный сверток, и по запаху я сразу поняла, что это. Еда! Как давно у меня во рту не было ни крошки! Лийда протянула сверток мне, я взяла и, не зная, как поблагодарить так, чтобы меня поняли, сложила обе руки на груди. Моя благодетельница улыбнулась.
В свертке были большая лепешка с какими-то приправами, хороший кусок вяленого мяса, пять соленых огурцов и с десяток пахнущих медом овсяных печенек. Я отломила кусочек лепешки, отрезала (нож мне тоже дали) пару ломтиков мяса, сверху положила разрезанный соленый огурец, взяла одну печеньку, а остальное завернула и попыталась вернуть владелице, но та сделала квадратные глаза и замахала руками, отказываясь принять сверток обратно. Я растерянно положила его себе на колени. Лийда засмеялась, показала на меня пальцем, а затем подвигала челюстью, произнеся что-то вроде нашего «ням-ням». В дальнейших приглашениях я не нуждалась и уплела в один присест в два раза больше, чем планировала. Люди смотрели на меня с какой-то странной жалостью, едва ли не со скорбью.
Мы летели уже довольно долго, но сколько я ни вытягивала голову, ни вглядывалась в темноту, расстилавшуюся под нами, нигде не было видно ни огонька. Что это? Куда я попала? Какая бы ни была это страна, хоть один-то поселок должен был бы уже мелькнуть! Но тепло вертолета, обретенная безопасность и сытный ужин не располагали к мрачным мыслям. Не помню, как я задремала.
Проснулась я от толчка. Вертолет сел. За окнами светало. Джара, на чьем плече я, как выяснилось, лежала, легонько потрепала меня по щеке, что-то сказав. Мы вышли из вертолета. Я ошиблась: была еще глухая ночь - просто мы наконец прибыли в человеческое поселение. Вертолет сел на опушке леса, справа была небольшая речушка, заросшая камышом, слева - стоявшие кругом домики.
Первое, что привлекло мое внимание - странный разноцветный свет, мерцающий, рассеянный, неяркий, как в вертолете, но довольно приятный и достаточный, для того чтобы разглядеть лица людей. Он исходил из причудливой формы светильников, висевших над входами в жилища - явно временные, но слишком большие для палаток. Эти домики напоминали киргизские юрты, которые я видела в каком-то документальном фильме: по площади как сарай или летняя кухня, высота такая, что женщина может поместиться стоя, а мужчине пришлось бы пригнуться, круглой формы, с куполообразной крышей. Сделаны они были из кожи или кожзаменителя, явно стеганые и натянутые на какой-то каркас. Окон не было, дверь заменяли две полоски того же материала, застегивавшиеся на большую металлическую «молнию». Как я уже сказала, располагались жилища кругом (я насчитала десять штук), а по центру селения находилось некое подобие большого открытого очага, в котором еще тлели угли и пеклась картошка, источая мягкий уютный запах дома.
Теперь я увидела своих спутниц со спины и могла убедиться в справедливости своих догадок относительно клапанов в промежности: они шли от верха лобка через всю промежность, застегивались на ягодицах, кажется, на липучки и, скорее всего, были предназначены для быстрого справления нужды. Мне стало интересно, как у них трусы устроены.
Наша пилотесса Чемера назвала меня по имени и поманила рукой, расстегнув двери одной из юрт. Я комично поклонилась остальным, вызвав улыбки, и вошла. Внутри находилась весьма милая комнатка, совершенно не вязавшаяся с моими представлениями о походно-полевых условиях: стены и пол светло-шоколадного цвета, светлая кленовая мебель: стол со стульями, три шкафа: два больших и один маленький, причем дверцы были украшены орнаментом, похожим на тот, что бывает на норвежских свитерах, - пара тумбочек с мелочами, большая кровать под красным покрывалом и красно-белый шерстяной ковер на полу. Куполообразный потолок был кремово-белым, в центре располагался круглый иллюминатор, через который, видимо, днем проникал солнечный цвет, по окружности у основания купола - мелкие фонарики, светившие теплым оранжеватым светом. Над кроватью висели фотографии каких-то людей, тоже темнокожих. В комнате тонко пахло какими-то чудесными пряно-сладкими духами. Единственное, что казалось немного не к месту - душевая кабинка с металлическими раздвижными дверьми, стоявшая прямо у входа (над нею располагался бак с водой).
Чемера пригласила меня к столу, но я знаком отказалась: непривычно калорийный ужин уже напомнил о себе изжогой и тяжестью в желудке. Тогда хозяйка сняла с плеч довольно небольшой (sic!) рюкзачок, порылась в нем, вытащила что-то и быстро бросила в свободное пространство между кроватью и одним из шкафов. Это что-то стукнулось о пол так, что все кругом подпрыгнуло, и ни с того ни с сего обернулось красным диваном. Я так и осталась стоять в центре комнаты в замешательстве, переводя взгляд с рюкзачка на диван и обратно, а Чемера как ни в чем не бывало выдвинула из-под кровати ящик для белья и вручила мне комплект: подушку, одеяло, простыню, пододеяльник и наволочку, причем последние три предмета - черного цвета. Куда я, черт побери, попала?! Что это за поселок? Что это за люди? Что эта за гребаная страна? Однако, опомнившись, я начала стелиться. Тут весьма категоричным тоном напомнила о себе естественная нужда. В ужасе от того, как я буду на пальцах объяснять, что мне нужно, я стала озираться по сторонам в поисках туалета. Надежду внушило пространство за одним из шкафов, которое я не сразу заметила.
- Чемера… - тихонько проскулила я, показывая одной рукой на тот шкаф, а другой - себе на лобок.
Чемера что-то забормотала на своем языке и тоже замахала в сторону шкафа.
Унитаз, на мое счастье, действительно был там, и какой! Биде, которое я видела, только когда недельку гостила у родственников в Германии. Только то было фаянсовое, а это - металлическое, как в поездах. Внизу, тоже как в поезде, располагалась педаль. Смыва не было - педаль открыла маленький люк, тоже как в поезде, и продукты производства моего тела снесло вниз, в зловонную яму под домом, мощной струей воздуха, пахнущего каким-то освежителем. Бумаги нигде не было видно. Звать Чемеру было неудобно. Я стала разворачиваться, чтобы сесть спиной к крану - и тут только увидела, что кранов два: спереди и сзади. И рядом с каждым краном располагалась кнопочка, на которой было нарисовано что-то похожее на клубы пара. Это что-то оказалось вентилятором-сушилкой, то есть на унитазе можно было не только подмыться, но и высушиться. Рукомойник находился тут же, рядом, как и жирное пахучее мыло в бутылочке.
После похода в туалет мне полегчало и даже немного захотелось поесть, но я пресекла это желание. Чемера тем временем как раз перекусила, словно ее совершенно не волновало, чем я там за шкафом занимаюсь. В дверь поскреблись ногтями, затем вошла Кхайя, одетая в просторное пестрое платье до колена, с рукавами по локоть и все теми же мешочками для сисек. На ее больших узловатых ногах красовались спортивные кожаные сандалии унисекс, делавшие ступни еще больше. Она принесла мне одежду - видимо, свою. Это было кстати: моя была вся в грязи после суток в глухом лесу. Уже привычными жестами поблагодарила я Кхайю и попросила у Чемеры разрешения помыться. Та тут же вручила мне большое махровое полотенце. Нехило смутило то, что женщины даже не подумали отвернуться, когда я начала раздеваться, - более того, с бестактным любопытством рассматривали и мое тело, и каждую деталь моего гардероба. Женщины, живут каким-то поселением в лесу, одни… Мне вспомнились слухи о феминистских чисто женских поселках в Америке. Может, и к нам они забрались? Или меня в канадские леса забросило? Я жила одно время в доме, в подвале которого был гей-клуб, и знаю, как выглядят феминистки. Мои новые знакомые были прилично так похожи на этих жирных мужиковатых бабищ без лифчиков, провожавших меня не то чтобы сальными, но отнюдь не женскими взглядами. Испуганная этой догадкой, в душ я юркнула в нижнем белье, захватив с собой полотенце и другое платье Кхайи, зеленое (из того, что она принесла, оно больше всего подходило для сна).
Душ был деревенско-дачного типа: сверху бак, из него торчит распылитель с краном. Без предупреждений было ясно, что воду тут надо экономить. Как я поняла, одна и та же жирноватая плохо пенящаяся жидкость служила им и гелем для душа, и мылом, и шампунем. Волосы, само собой, она не промыла, что раздражало, зато коже было очень приятно. И запах у нее был хороший, хотя и резковатый, - какие-то эфирные масла (пот, кстати, перебивали на раз-два!). Тут же находились висевшая на крючке вязаная мочалка, закрепленный футляр с зубной щеткой и еще одна емкость, поменьше, для пасты. Чужую мочалку и чужую щетку трогать я, само собой, не стала: вместо первого использовала собственные лифчик и трусы, вместо второго - палец. Паста оказалась довольно приятной на вкус и отдавала какими-то травами. Никакого следа чего-то похожего на дезодорант - впрочем, по запаху моих спасительниц я давно догадалась, что у них с этим туго. Двое суток не бритые подмышки, ноги и лобок отчаянно чесались, щетина уже торчала вовсю, но никакими инструментами для депиляции тут тоже не пахло.
Я заметила еще одну странность: в этом доме ничто не могло упасть, сдвинуться или разбиться. Мебель вся привинчена к полу и/или стенам, ковер то ли прибит, то ли приклеен, покрывало крепилось к кровати ремнями, прижимая собой всю постель, все средства для мытья находились в закрепленных герметичных емкостях, душевая кабинка была целиком железная и крепко прикреплена к стене, посуда, как я успела заметить, - деревянная, и стол имел ящик явно для ее хранения, никаких открытых полок... Мне пришла в голову шальная мысль: не носят ли они свои дома в рюкзаках так же, как тот диван?
Порнографическое платье Кхайи было мне велико размера на два, но сшито из такой нежной, дышащей, приятной для тела ткани и такими мелкими мягкими швами, что я сразу простила ему нелепый внешний вид.
Когда я вышла, мне, к моему на этот раз приятному удивлению, вручили мою одежду - чистую, сухую и пахнущую корицей. Выяснилось, что в одной тумбочке находилась посудомоечная, а в другой - стиральная машина (а в маленьком шкафчике - холодильник). Мокрые трусы и лифчик Чемера бросила в стиралку - и через две минуты они были абсолютно сухие. Я тут же спряталась за шкафом и с наслаждением натянула трусы, а выйдя, вызвала даже не удивление, а, простите, ахуй в глазах присутствующих. Нет, в этих глазах не было желания. Я знаю, что такое взгляд вожделения. У них этого нет, а если и есть, то самоконтроль хороший. По крайней мере, насиловать меня не будут, что уже радует.
Чемера мыться не стала, вызвав у меня некоторую неприязнь. Мне вспомнилась моя та самая деревенская тетя, которую, даже когда она гостила у меня в городе, палкой нельзя было загнать в душ чаще раза в два-три дня. Подмоется - и все (спасибо хоть на этом). Ну летом еще ноги помоет без мыла. Залезла, воду включила, намылилась, смыла, вытерлась, намазалась дезодорантом - ну неужели это ТАК тяжело? Неужели человек не понимает, что исходящий от него запах перечеркивает для окружающих ВСЕ его достоинства? Если даже я, племянница, любящая и любимая, та, которую она нянчила с пеленок, та, которая знает, что она постоянно подбирает и лечит какую-то живность вроде собак и голубей, что 30 лет проработала в детдоме, причем эти маленькие волчата из семей алкоголиков на нее чуть ли не молились, - даже если я не могу перебороть в себе это отвращение, то что говорить о посторонних людях? Да и Марк меня прилично подбешивал своими носками. Этот мылся каждый день, но ноги его требовали мытья более раза в сутки, из-за чего мы постоянно ссорились… я капитулировала в конце концов.
Марк! О боже! Милый, любимый мой мальчик, прости! Недаром говорят: лицом к лицу лица не увидать: как же заслоняют от нас эти ничтожнейшие мелочи, эта бытовуха, самых близких, дорогих людей! Увижу ли я тебя когда-нибудь? Господи, сделай так, чтобы я еще его увидела! Я знаю, что была не самой лучшей женой… да отвратительной женой я была, если честно. И с самого начала: он мне цветы каждый день, а я орать, что хлеба не купил… Марк… Прости… Мне так плохо без тебя, Марк, я не могу заснуть без тебя. Если я вернусь… Нет! КОГДА я вернусь (чего бы мне это ни стоило!) - обещаю, у нас каждый день будет на столе говяжий стейк с кровью. Его ведь так легко готовить: отбей мясо, прожарь по три минуты на медленном огне с двух сторон - и готово. Надо будет купить фритюрницу, а то этот картофель фри из макдональдса… И дорого, и непонятно, как его там готовят… Лично я это есть не могу.
Так, поплакав и немного успокоившись, я заснула.
День третий
(День первый здесь).
Небо над макушками елей стало светлеть, огонь перестал казаться таким ярким, тьма, окутывавшая еловые заросли, постепенно редела. Я наконец увидела и самих волков: их серебристо-серые тела белели среди почти черных еловых ветвей. Когда совсем рассвело, один из них, кстати, небольшой по сравнению с остальными, встал. Прочие за ним. Сердце у меня екнуло… Но они ушли. Просто ушли. Волки - ночные животные. Возможно, мне повезло, что они не были голодны в ту ночь.
Стало теплее. У меня больше ничего не болело, мне больше не было страшно, но дико хотелось есть и пить. Я затоптала остатки костра и наугад, периодически покрикивая «ау» и «люди», побрела по лесу, который был совсем непохож на леса, окружавшие мой родной город. Нигде не было ни следа человека, ни - что самое страшное - воды. Может, человек, выросший на природе, и нашел бы воду по каким-то известным таким людям признакам, но городскому жителю типа меня, даже коров видевшей вживую только из окна поезда, это не под силу. Зато какой только живности не попадалось на глаза: белки, бурундуки, зайцы, какие-то мыши, куча птиц, названий которых я не знаю… Даже один то ли глухарь, то ли тетерев… большая такая, упитанная птица. И что самое странное, ни одно из этих животных не выказывало и тени страха передо мной - все вели себя так, словно меня не было, я не продиралась сквозь чащобу, отмахиваясь и отплевываясь от мошки.
Голод прошел, но пить хотелось все сильнее и сильнее. Я отплевывалась от проклятой мошки и грезила о минералке, чудесной солоноватой минералке в моем холодильнике. Я уже не кричала, не звала людей - я плакала. Плакала и шла неведомо куда, боясь даже присесть, потерять драгоценное дневное время… В конце концов усталость взяла свое: я, как вчера, свернулась под большой елью и заснула.
Проснулась на закате. В горле пересохло, язык лип к гортани. Я не плакала, чтобы не расходовать влагу, и пыталась сглатывать слюну почаще: от этого делалось легче на полминуты. В туалет не ходила целую вечность. И не хотелось.
Заблаговременно нашла подходящую поляну, наломала веток и, как только стало смеркаться, развела костер, да еще и приготовила несколько подходящих для обороны сучьев: очистила их от веток и коры, оставив нетронутым только пушистый конец - чтобы пламя охватило мелкие веточки и стало побольше. Мои ночные гости явно были недалеко: когда солнце совсем зашло и показались звезды, по лесу прокатился невыносимо мерзкий рвущий нутро вой. Мелькнула шальная мысль, не водятся ли тут оборотни.
Они пришли и на этот раз были намного смелее, а может, голоднее. В кустах вокруг моей поляны то там, то тут раздавалось глухое рычание. И снова эти желтые глаза, горящие жадно в предчувствии еды - моей крови, моего теплого мяса! Я представила, как эти оскаленные челюсти рвут на части мою плоть, как мои лицо, руки, грудь превращаются к кровавое месиво… Некстати вспомнилось теткино жаркое, которого я поела вчера перед уходом совсем чуть-чуть, а оно было таким жирненьким, с картошечкой, таким вкусным… Слишком калорийно… Господи! Если бы я знала!
Давешний небольшой волк вышел из кустов и пошел прямо на меня. Рычание становилось громче. Я выхватила из огня одну из приготовленных головень и ткнула горящим концом в морду вожака, прямо в глаза. Волк завизжал, как собака, и отскочил в кусты. Я встала в позицию обороны - спиной к костру, максимально близко, с горящей головней неперевес.
Этот звук… Сначала я приняла его за рычание, но он становился все громче и четче - рокот вертолета!!! МЧС!!! Только не мимо! Только… Я выхватила из костра другую головню, подняла ее кверху, начала махать, разбрызгивая искры, и отчаянно, исступленно кричать, орать, вопить…
Меня заметили. Вертолет завис над поляной и стал снижаться. Волки разбежались. Из вертолета выбросили длиннющую веревочную лестницу с деревянными перекладинами. Никогда я не умела карабкаться ни по каким канатам, всегда боялась высоты, но тогда я и не вспомнила ни о каких страхах - птичкой взлетела по этой лестнице.
В салоне вертолета было тепло и полутемно и немного пахло табаком и потом. Меня усадили на мягкое дерматиновое на ощупь сиденье. Я заметила пилота и еще три мужские фигуры. «Спасибо вам большое, - сказала я в темноту. - Извините, у вас не будет воды?» Один из моих спасителей включил какой-то свет, слабый, но достаточный, для того чтобы разглядеть друг друга…
Сказать, что у меня был шок, - не сказать ничего. Во-первых, все мои спасители были темнокожие. Во-вторых, у них у всех были сиськи. В-третьих, эти сиськи были одеты в такую одежду, что не снилась ни одному порнографу: тонкие черные трикотажные свитера спереди имели чашечки наподобие чашечек бюстгальтера, а лучше будет сказать, наподобие носков, ибо груди были большие и прилично отвисшие, а эти чашечки совершенно их не держали - просто облегали, словно защищая от холода или еще неведомо от чего. Это были женщины, довольно полные - от 46-го до 52-го размера, самой старшей - пилоту - на вид около пятидесяти, младшая - моя ровесница, все коротко стриженные, из-за чего я и приняла их в полутьме за мужчин, и все, как я уже сказала, африканской расы. Одеты женщины были, кроме вышеописанных свитеров, в свободные цвета хаки брюки, из плотной ткани, на подтяжках, похожие на спортивную форму или камуфляж (рядом на крючках висели такие же куртки), обуты - в высокие охотничьи сапоги. Сидели широко расставив ноги, как мужчины, демонстрируя новую деталь туалета, повергшую меня в шок, - большой клапан из ткани, начинавшийся чуть выше лобка и уходящий через промежность назад.
Надо сказать, мои спасительницы рассматривали меня с не меньшим удивлением и ужасом, чем я их. Вид у них был такой, словно русалку поймали. Первой опомнилась женщина, втянувшая меня в вертолет - самая рослая, лет тридцати. Она спросила что-то на непонятном явно восточном языке.
- Я вас не понимаю. I don’t understand you, - ответила я, для убедительности разведя руками.
Жест они поняли, языки - нет. Больше иностранных, тем паче восточных языков я не знала. Ладно, подумалось мне, наверное, это геологоразведочная партия иностранной компании. Непонятно только, почему женщины, да еще и так странно одеты, но это сейчас неважно. Важно, что я жива. Мои спасительницы о чем-то оживленно переговаривались между собой и поглядывали на меня уже с явной симпатией. Я увидела у одной из них на боку металлическую фляжку и с умоляющим выражением лица показала на нее. Та ее с готовностью отстегнула и протянула мне. Черт побери! Это была не вода, а что-то спиртное, настолько крепкое, что кишки вскипели. Я закашлялась и отчаянно задышала. Женщины встревожились, немедленно - наконец-то! - нашлась вода. Я выдула литровую емкость буквально одним глотком. Какое блаженство!
Мы все снова замолчали, разглядывая друг друга. Наконец самая молодая, с еще не очень отвисшей грудью и большими миндалевидными глазами, окруженными веером пушистых ресниц, положила руку себе на грудь и сказала:
- Кхайя.
- Джара, - представилась угостившая меня огненным напитком.
- Лийда, - с ударением на последнем слоге произнесла третья, самая полная.
Затем Кхайя показала на пилотессу: «Чемера».
- Марина, - точно так же, положив руку на грудь, представилась я.
Женщины протянули руки вперед и сложили ладонь на ладонь наподобие стопки блинов. Я такое видела на каких-то демотиваторах, посвященных миру и дружбе. Я положила свою ладонь сверху. Пилотесса помахала нам, сказав что-то.
Лийда достала из рюкзака какой-то бумажный сверток, и по запаху я сразу поняла, что это. Еда! Как давно у меня во рту не было ни крошки! Лийда протянула сверток мне, я взяла и, не зная, как поблагодарить так, чтобы меня поняли, сложила обе руки на груди. Моя благодетельница улыбнулась.
В свертке были большая лепешка с какими-то приправами, хороший кусок вяленого мяса, пять соленых огурцов и с десяток пахнущих медом овсяных печенек. Я отломила кусочек лепешки, отрезала (нож мне тоже дали) пару ломтиков мяса, сверху положила разрезанный соленый огурец, взяла одну печеньку, а остальное завернула и попыталась вернуть владелице, но та сделала квадратные глаза и замахала руками, отказываясь принять сверток обратно. Я растерянно положила его себе на колени. Лийда засмеялась, показала на меня пальцем, а затем подвигала челюстью, произнеся что-то вроде нашего «ням-ням». В дальнейших приглашениях я не нуждалась и уплела в один присест в два раза больше, чем планировала. Люди смотрели на меня с какой-то странной жалостью, едва ли не со скорбью.
Мы летели уже довольно долго, но сколько я ни вытягивала голову, ни вглядывалась в темноту, расстилавшуюся под нами, нигде не было видно ни огонька. Что это? Куда я попала? Какая бы ни была это страна, хоть один-то поселок должен был бы уже мелькнуть! Но тепло вертолета, обретенная безопасность и сытный ужин не располагали к мрачным мыслям. Не помню, как я задремала.
Проснулась я от толчка. Вертолет сел. За окнами светало. Джара, на чьем плече я, как выяснилось, лежала, легонько потрепала меня по щеке, что-то сказав. Мы вышли из вертолета. Я ошиблась: была еще глухая ночь - просто мы наконец прибыли в человеческое поселение. Вертолет сел на опушке леса, справа была небольшая речушка, заросшая камышом, слева - стоявшие кругом домики.
Первое, что привлекло мое внимание - странный разноцветный свет, мерцающий, рассеянный, неяркий, как в вертолете, но довольно приятный и достаточный, для того чтобы разглядеть лица людей. Он исходил из причудливой формы светильников, висевших над входами в жилища - явно временные, но слишком большие для палаток. Эти домики напоминали киргизские юрты, которые я видела в каком-то документальном фильме: по площади как сарай или летняя кухня, высота такая, что женщина может поместиться стоя, а мужчине пришлось бы пригнуться, круглой формы, с куполообразной крышей. Сделаны они были из кожи или кожзаменителя, явно стеганые и натянутые на какой-то каркас. Окон не было, дверь заменяли две полоски того же материала, застегивавшиеся на большую металлическую «молнию». Как я уже сказала, располагались жилища кругом (я насчитала десять штук), а по центру селения находилось некое подобие большого открытого очага, в котором еще тлели угли и пеклась картошка, источая мягкий уютный запах дома.
Теперь я увидела своих спутниц со спины и могла убедиться в справедливости своих догадок относительно клапанов в промежности: они шли от верха лобка через всю промежность, застегивались на ягодицах, кажется, на липучки и, скорее всего, были предназначены для быстрого справления нужды. Мне стало интересно, как у них трусы устроены.
Наша пилотесса Чемера назвала меня по имени и поманила рукой, расстегнув двери одной из юрт. Я комично поклонилась остальным, вызвав улыбки, и вошла. Внутри находилась весьма милая комнатка, совершенно не вязавшаяся с моими представлениями о походно-полевых условиях: стены и пол светло-шоколадного цвета, светлая кленовая мебель: стол со стульями, три шкафа: два больших и один маленький, причем дверцы были украшены орнаментом, похожим на тот, что бывает на норвежских свитерах, - пара тумбочек с мелочами, большая кровать под красным покрывалом и красно-белый шерстяной ковер на полу. Куполообразный потолок был кремово-белым, в центре располагался круглый иллюминатор, через который, видимо, днем проникал солнечный цвет, по окружности у основания купола - мелкие фонарики, светившие теплым оранжеватым светом. Над кроватью висели фотографии каких-то людей, тоже темнокожих. В комнате тонко пахло какими-то чудесными пряно-сладкими духами. Единственное, что казалось немного не к месту - душевая кабинка с металлическими раздвижными дверьми, стоявшая прямо у входа (над нею располагался бак с водой).
Чемера пригласила меня к столу, но я знаком отказалась: непривычно калорийный ужин уже напомнил о себе изжогой и тяжестью в желудке. Тогда хозяйка сняла с плеч довольно небольшой (sic!) рюкзачок, порылась в нем, вытащила что-то и быстро бросила в свободное пространство между кроватью и одним из шкафов. Это что-то стукнулось о пол так, что все кругом подпрыгнуло, и ни с того ни с сего обернулось красным диваном. Я так и осталась стоять в центре комнаты в замешательстве, переводя взгляд с рюкзачка на диван и обратно, а Чемера как ни в чем не бывало выдвинула из-под кровати ящик для белья и вручила мне комплект: подушку, одеяло, простыню, пододеяльник и наволочку, причем последние три предмета - черного цвета. Куда я, черт побери, попала?! Что это за поселок? Что это за люди? Что эта за гребаная страна? Однако, опомнившись, я начала стелиться. Тут весьма категоричным тоном напомнила о себе естественная нужда. В ужасе от того, как я буду на пальцах объяснять, что мне нужно, я стала озираться по сторонам в поисках туалета. Надежду внушило пространство за одним из шкафов, которое я не сразу заметила.
- Чемера… - тихонько проскулила я, показывая одной рукой на тот шкаф, а другой - себе на лобок.
Чемера что-то забормотала на своем языке и тоже замахала в сторону шкафа.
Унитаз, на мое счастье, действительно был там, и какой! Биде, которое я видела, только когда недельку гостила у родственников в Германии. Только то было фаянсовое, а это - металлическое, как в поездах. Внизу, тоже как в поезде, располагалась педаль. Смыва не было - педаль открыла маленький люк, тоже как в поезде, и продукты производства моего тела снесло вниз, в зловонную яму под домом, мощной струей воздуха, пахнущего каким-то освежителем. Бумаги нигде не было видно. Звать Чемеру было неудобно. Я стала разворачиваться, чтобы сесть спиной к крану - и тут только увидела, что кранов два: спереди и сзади. И рядом с каждым краном располагалась кнопочка, на которой было нарисовано что-то похожее на клубы пара. Это что-то оказалось вентилятором-сушилкой, то есть на унитазе можно было не только подмыться, но и высушиться. Рукомойник находился тут же, рядом, как и жирное пахучее мыло в бутылочке.
После похода в туалет мне полегчало и даже немного захотелось поесть, но я пресекла это желание. Чемера тем временем как раз перекусила, словно ее совершенно не волновало, чем я там за шкафом занимаюсь. В дверь поскреблись ногтями, затем вошла Кхайя, одетая в просторное пестрое платье до колена, с рукавами по локоть и все теми же мешочками для сисек. На ее больших узловатых ногах красовались спортивные кожаные сандалии унисекс, делавшие ступни еще больше. Она принесла мне одежду - видимо, свою. Это было кстати: моя была вся в грязи после суток в глухом лесу. Уже привычными жестами поблагодарила я Кхайю и попросила у Чемеры разрешения помыться. Та тут же вручила мне большое махровое полотенце. Нехило смутило то, что женщины даже не подумали отвернуться, когда я начала раздеваться, - более того, с бестактным любопытством рассматривали и мое тело, и каждую деталь моего гардероба. Женщины, живут каким-то поселением в лесу, одни… Мне вспомнились слухи о феминистских чисто женских поселках в Америке. Может, и к нам они забрались? Или меня в канадские леса забросило? Я жила одно время в доме, в подвале которого был гей-клуб, и знаю, как выглядят феминистки. Мои новые знакомые были прилично так похожи на этих жирных мужиковатых бабищ без лифчиков, провожавших меня не то чтобы сальными, но отнюдь не женскими взглядами. Испуганная этой догадкой, в душ я юркнула в нижнем белье, захватив с собой полотенце и другое платье Кхайи, зеленое (из того, что она принесла, оно больше всего подходило для сна).
Душ был деревенско-дачного типа: сверху бак, из него торчит распылитель с краном. Без предупреждений было ясно, что воду тут надо экономить. Как я поняла, одна и та же жирноватая плохо пенящаяся жидкость служила им и гелем для душа, и мылом, и шампунем. Волосы, само собой, она не промыла, что раздражало, зато коже было очень приятно. И запах у нее был хороший, хотя и резковатый, - какие-то эфирные масла (пот, кстати, перебивали на раз-два!). Тут же находились висевшая на крючке вязаная мочалка, закрепленный футляр с зубной щеткой и еще одна емкость, поменьше, для пасты. Чужую мочалку и чужую щетку трогать я, само собой, не стала: вместо первого использовала собственные лифчик и трусы, вместо второго - палец. Паста оказалась довольно приятной на вкус и отдавала какими-то травами. Никакого следа чего-то похожего на дезодорант - впрочем, по запаху моих спасительниц я давно догадалась, что у них с этим туго. Двое суток не бритые подмышки, ноги и лобок отчаянно чесались, щетина уже торчала вовсю, но никакими инструментами для депиляции тут тоже не пахло.
Я заметила еще одну странность: в этом доме ничто не могло упасть, сдвинуться или разбиться. Мебель вся привинчена к полу и/или стенам, ковер то ли прибит, то ли приклеен, покрывало крепилось к кровати ремнями, прижимая собой всю постель, все средства для мытья находились в закрепленных герметичных емкостях, душевая кабинка была целиком железная и крепко прикреплена к стене, посуда, как я успела заметить, - деревянная, и стол имел ящик явно для ее хранения, никаких открытых полок... Мне пришла в голову шальная мысль: не носят ли они свои дома в рюкзаках так же, как тот диван?
Порнографическое платье Кхайи было мне велико размера на два, но сшито из такой нежной, дышащей, приятной для тела ткани и такими мелкими мягкими швами, что я сразу простила ему нелепый внешний вид.
Когда я вышла, мне, к моему на этот раз приятному удивлению, вручили мою одежду - чистую, сухую и пахнущую корицей. Выяснилось, что в одной тумбочке находилась посудомоечная, а в другой - стиральная машина (а в маленьком шкафчике - холодильник). Мокрые трусы и лифчик Чемера бросила в стиралку - и через две минуты они были абсолютно сухие. Я тут же спряталась за шкафом и с наслаждением натянула трусы, а выйдя, вызвала даже не удивление, а, простите, ахуй в глазах присутствующих. Нет, в этих глазах не было желания. Я знаю, что такое взгляд вожделения. У них этого нет, а если и есть, то самоконтроль хороший. По крайней мере, насиловать меня не будут, что уже радует.
Чемера мыться не стала, вызвав у меня некоторую неприязнь. Мне вспомнилась моя та самая деревенская тетя, которую, даже когда она гостила у меня в городе, палкой нельзя было загнать в душ чаще раза в два-три дня. Подмоется - и все (спасибо хоть на этом). Ну летом еще ноги помоет без мыла. Залезла, воду включила, намылилась, смыла, вытерлась, намазалась дезодорантом - ну неужели это ТАК тяжело? Неужели человек не понимает, что исходящий от него запах перечеркивает для окружающих ВСЕ его достоинства? Если даже я, племянница, любящая и любимая, та, которую она нянчила с пеленок, та, которая знает, что она постоянно подбирает и лечит какую-то живность вроде собак и голубей, что 30 лет проработала в детдоме, причем эти маленькие волчата из семей алкоголиков на нее чуть ли не молились, - даже если я не могу перебороть в себе это отвращение, то что говорить о посторонних людях? Да и Марк меня прилично подбешивал своими носками. Этот мылся каждый день, но ноги его требовали мытья более раза в сутки, из-за чего мы постоянно ссорились… я капитулировала в конце концов.
Марк! О боже! Милый, любимый мой мальчик, прости! Недаром говорят: лицом к лицу лица не увидать: как же заслоняют от нас эти ничтожнейшие мелочи, эта бытовуха, самых близких, дорогих людей! Увижу ли я тебя когда-нибудь? Господи, сделай так, чтобы я еще его увидела! Я знаю, что была не самой лучшей женой… да отвратительной женой я была, если честно. И с самого начала: он мне цветы каждый день, а я орать, что хлеба не купил… Марк… Прости… Мне так плохо без тебя, Марк, я не могу заснуть без тебя. Если я вернусь… Нет! КОГДА я вернусь (чего бы мне это ни стоило!) - обещаю, у нас каждый день будет на столе говяжий стейк с кровью. Его ведь так легко готовить: отбей мясо, прожарь по три минуты на медленном огне с двух сторон - и готово. Надо будет купить фритюрницу, а то этот картофель фри из макдональдса… И дорого, и непонятно, как его там готовят… Лично я это есть не могу.
Так, поплакав и немного успокоившись, я заснула.
День третий