Гипноз военной атмосферы и угрызения совести
«Да, да. Литвинов только случайно жив остался»
«Литвинова держали послом в США только потому,
что его знал весь мир. Человек оказался очень гнилой»
Молотов в «140 бесед с Молотовым» Чуева Ф.
Максим Литвинов умер самой неестественной смертью для старого большевика - естественной, в собственной постели - 31 декабря 1951 года. На другой стороне глобуса отреагировали на эту кончину публикацией серии из пяти статей в Washington Post в январе 1952 года. Автор - радиожурналист Ричард Хаттелет [Richard Hottelet] - наконец-то смог поведать общественности о своей необычной встрече с бывшим замнаркомом, что произошла жарким летом 1946 года в Москве, не боясь теперь навредить покойнику. Работника коммерческой радиосети CBS, освещавшего встречу союзников на Эльбе, в марте 1946 года перевели в СССР. Хаттелет въехал в страну через Ленинград со стороны Финляндии, остановившись в Москве. Его целью было провести как можно больше интервью с советскими гражданами разных профессий, но к своему удивлению он очень быстро обнаружил, что все каналы информации для него были закрыты кроме журналистского пресс-центра при Наркоминделе (Отдел печати НКИД), ТАСС, «Правды», «Известий» и Бюробина (Бюро по обслуживанию иностранцев). Люди отказывались встречаться с американским журналистом, не отвечая на письменные просьбы и не перезванивая. Даже советские чиновники скрывались за красной лентой бюрократических препонов, перенося прием иностранца, не сулящий им ничего кроме чувства тревожности и неизбежной неловкости. Хаттелет списывал это на всеобщую зажатость и замкнутость, что охватили СССР в тот период и которые он находил необычными, считая, что после такой войны и великой победы настроения должны быть другими - такими, которые он мог самолично наблюдать на Эльбе в 1945 году (разве что красноармейцам было запрещено переходить на левый берег вне организованных групп и без офицеров). Будучи проездом через Ленинград, он тогда еще отметил некую натянутость и напряжение, витавшие в воздухе, будь то в кипучей деятельности членов военизированного ОСОАВИАХИМа, продолжавших поддерживать готовность местной ПВО на высоком уровне или по-странному неприветливых ответах на свой непосредственный вопрос о фуражке с васильковым верхом, которую он впервые тогда увидел на солдате.
Посчитав, что он выше примитивного перепечатывания «Известий», и, потыркавшись туда-сюда, названивая по номерам, полученным через друзей и дипломатов, ему всё же повезло получить один единственный отклик - секретарь Литвинова назначила Хаттелету встречу, которая произошла 18 июня 1946 года в рабочем кабинете замнаркома недалеко от отеля Метрополь. В начале встречи для затравки журналист и дипломат начали обсуждать парижскую сессию СМИД, что возобновила свою работу в те дни [видео - 11:18]. Их последующий диалог в сжатом виде выглядел как-то так (Хаттелет не вел запись и в 1987 году рассказывает по памяти 40 лет спустя, хотя есть еще один документ, который он составил на следующий день после встречи, но о нем потом):
Х.: Сессия СМИД началась в апреле, была прервана, а теперь снова проводятся встречи. Как вы считаете, будет ли прорыв?
Л.: Да переговоры застряли, вообще никак не идут.
Х.: Как вы думаете, почему так получилось?
Л.: Я мог бы объяснить, почему это происходит. Если бы меня спросили, то я мог бы подсказать, что следует сделать, но я не могу ответить полноценно на этот вопрос. Ведь я уже не участвую в этом деле активно. Меня никто не спрашивает, а я со своим советом к ним не лезу. Если они меня попросят, то я вне сомнения помогу им. А сейчас я не играю никакой роли [Литвинов не сказал, что его отстранили].
[Хаттелет тут был сбит с толку, так как не ожидал, что Литвинов будет противопоставлять себя советскому правительству, а не считать себя ее частью]
Л.: Между сторонами отсутствует соглашение по всем основным вопросам, что обсуждаются в Париже. Интернационализация Дуная [советская сторона выступала против], судьба Триеста, договоры о мире с союзниками бывшей гитлеровской Германии.
Х.: Почему такие трудности? После такой совместной победы, когда ООН вот-вот начнет свою работу в Нью-Йорке, таких сложностей быть не должно. Возможно, что произошло какое-то серьезное недоразумение?
Л.: Да нет. Никакого недопонимания нет. Это вопрос проводимой политики.
Х.: Предположим, что Бирнс и Бевин скажут Молотову, что мы согласны со всеми вашими предложениями и принимаем их как есть ради поддержания духа сотрудничества и будущего мира, то что будет дальше?
Л.: [после продолжительной паузы] Тогда через какое-то время перед вами выдвинут список новых требований.
Х.: Ваш ответ звучит очень зловеще. По вашему мнению выходит, что надежды продвинуться вперед нет.
Л.: Такова реальность. Наша сторона желает проводить переговоры именно в такой манере. В любом случае я уже активно не занимаюсь этими вопросами. И мне больше нечего сказать про это.
[Хаттелет переключился на атомную бомбу и Бернарда Баруха]
Х.: Барух сейчас в Нью-Йорке занимается тем, что пытается разработать международный договор, который бы запретил атомное оружие.
Л.: СССР никогда не согласится на международную инспекцию.
[перешли обратно на внешнюю политику СССР]
Х.: Общественное мнение в стране не может повлиять на эту ситуацию и позицию советского руководства? Ведь люди устали от войны. Им хочется восстановления.
Л.: Нет, не может. В любой другой стране такое влияние могло бы быть. Но при диктатуре, например, Франко, люди не могут восстать, потому что у них нет оружия и способов распространения информации о своих просьбах и пожеланиях.
Под «Франко» Литвинов имел в виду Сталина, и Хаттелета такая откровенность сильно поразила, ведь Литвинов ни разу не просил его соблюдать осмотрительность при цитировании, не заявлял, что он говорил «не для протокола», то есть, неофициально. По окончании интервью Хаттелет вышел на улицу, собираясь мыслями. Его прошиб холодный пот, а что если кабинет Литвинова прослушивался. Как разберутся с ними обоими? Стоит ли американскому журналисту опасаться случайного наезда автомобиля? Скорее всего, телеграмма с описанием встречи цензуру не пройдет. А если пройдет и кабинет не прослушивался, то подобная публикация сильно навредит Литвинову. Эту дилемму Хаттелет разрешил, отправившись в посольство США с намерением передать свои записи (которые он составил сразу же после встречи по памяти) дипломатическим каналом. Журналист не хотел подавать отчет напрямую в Государственный департамент, так как не являлся работником дипломатической службы (в начале войны он был государственным служащим, когда работал на OWI - Управление военной информации), поэтому решил адресовать текст своему непосредственному начальнику - Эдварду Мэроу, что возглавлял новостной отдел в CBS, прекрасно понимая, что какие надо глаза всё равно увидят его записи.
Посол США в СССР Смит [Гарриман покинул свой пост в январе 1946 года] отправил Бирнсу 21 июня следующую телеграмму [861.00/6-2146] с грифом «совершенно секретно»:
«№ 1964, Лондон, незамедлительно передать в Париж секретарю.
Корреспондент CBS Хаттелет брал интервью у Литвинова 18 июня в кабинете последнего. Так как Литвинов высказывался очень откровенно, то Хаттелет не использовал полученный материал. Он передал свой материал в Департамент для пересылки Мэроу в CBS только лишь для использования в качестве справочной информации. Далее прикладываю сам отчет, с которым следует обращаться с крайней осмотрительностью.
Обсуждая международную обстановку, Литвинов высказал точку зрения, что, как ему казалось, разногласия между западом и востоком зашли слишком далеко и их уже не возможно примирить. Когда его спросили о причине, то он ответил, что видел корни в идеологической концепции, что преобладает здесь, о неизбежности конфликта между коммунистическим и капиталистическим мирами. Как ему казалось, когда-то в прошлом была возможность того, что оба мира смогут существовать бок о бок, но теперь этот шанс был очевидно упущен. В СССР произошел возврат к старомодной [outmoded] идее географической безопасности [geographical security].
Обсуждая принципы, на основе которых можно было бы построить сотрудничество, Литвинов сказал, что основы кооперации должно заложить соглашение между великими державами. Очевидно, что Гаити и Дания не могут угрожать глобальному миру, и со стороны СССР вполне разумно подозревать и опасаться любого международного форума, в котором его могут с легкостью и постоянством забаллотировать. Хаттелет спросил, как можно преодолеть текущий разрыв. Литвинов сказал, что не может дать взвешенный ответ до тех пор, пока правительство не призовет его, а оно точно не обратится к нему за помощью [ранее, в апреле 1946 года, посольство США уже телеграфировало, что согласно их сведениям Литвинов находился в длительной полуотставке, одной ногой на пенсии; эта телеграмма, кстати, в своей оценке была не вполне корректна, так как НКИД напоследок еще раз выслушал Литвинова в начале июня 1946 года ]. Хаттелет спросил его, был ли он полностью уверен в том, что его совета не попросят, и тот дал положительный ответ. Он добавил, что является всего лишь наблюдателем и рад тому, что наконец-то выпутался из всех этих дел. Во время беседы всё его поведение выражало пассивное смирение. Хаттелет спросил, какова была вероятность отложить наступление конфликта между западом и востоком до того времени, когда в стране сменится поколение и новые люди возьмут управление страной в свои руки. Его ответ заключался в том, что смена поколения не играла никакой роли, так как молодые люди получали интенсивное образование в старом духе. Хаттелет спросил, слышал ли он о предложении Баруха передать атомные секреты Международной контрольной комиссии... и спросил, как в этом случае поступит СССР - примет ли он международный контроль или отвергнет его. Литвинов подумал немного и ответил, что между принятием принципа международного контроля и фактическим подчинением перед строгой инспекцией лежит широкая пропасть. Хаттелет уточнил еще раз, будет ли СССР сотрудничать в этой области в полной мере. Литвинов ответил, что вряд ли СССР согласится с проведением проверок на своей территории. Хаттелет спросил, можно ли будет ослабить чувство подозрения, которое по большей части мотивирует и стоит за советской политикой, если запад неожиданно уступит во всем и согласится со всеми русскими требованиями, как то, Триест, итальянские колонии, и так далее - приведет ли это к смягчению ситуации. Он ответил, что нет, что через некоторое время запад столкнется со следующей серией требований.
Обсуждая вопрос взаимных подозрений, тему настоящих гарантий безопасности в противовес империалистической агрессии, Литвинов сказал, что Гитлер, возможно, искренне думал, что его требования были справедливыми и обоснованными, что он нуждался в Lebensraum. Гитлер, возможно, по-настоящему был убежден в том, что его действия носили упреждающий характер и что внешние обстоятельства вынуждали его бить наперед. Затем были обсуждены преимущества, какие тоталитарное правительство обретает, стоит ему только начать успешно игнорировать общественное мнение. Литвинов сам добровольно предположил, что ничего нельзя сделать внутри самого тотаритарного государства. Он сказал, что итальянцы и немцы не взбунтовались даже перед лицом самого страшного наказания. В 1792 французы могли захватить арсеналы, схватить мушкеты и устроить революцию, но сегодня людям требуется артиллерия, танки, радиостанции, печатаные прессы, которые полностью находятся в руках тоталитарного государства. Вот почему будет необычайно трудно, например, скинуть Франко. Даже для дворцовой революции требуется поддержка армии и полиции.
Возвращаясь к атомной бомбе, Хаттелет спросил, раз уж газ был запрещен и не использовался во время Второй мировой войны, то каковы шансы, что и атомная бомба не будет применяться в следующей войне. Литвинов ответил, что это зависит от отношения людей, в чьих руках находится атомная бомба. Если одна сторона сочтет, что атомная бомба принесет быструю победу, то соблазн будет слишком велик. Если стороны будут в равной степени владеть атомным оружием и одна сторона чувствует, что ее обширная территория, крупные вооруженные силы, ресурсы и безопасно распределенная промышленность защищают ее в значительной мере, то она не будет слишком уж чураться этой идеи и позволит себе заигрывание с мыслью о применении атомной бомбы. И это предположение наиболее точно и верно подходит при описании тех стран, где общественное мнение не имеет никакого веса, где руководство государства держит общественное мнение под своим полным контролем. Хаттелет спросил, почему нынешнее руководство, которое представлено столь умными и дееспособными людьми, по-прежнему цепляется за очевидно устаревшую идею, что река, горная гряда или 1000 километров территории могут обеспечить безопасность. Литвинов ответил, что оно консервативно в своем мышлении и следует старыми путями.
Обсудили немцев. Мнение Литвинова, что Германию разделят на две части. Хаттелет спросил, может быть смогут найти единое решение, раз уж все союзники провозглашали свое желание иметь единую Германию. Литвинов ответил, что каждая сторона желает заполучить объединенную Германию под свой контроль. По его мнению из всех проблем Германия была наитяжелейшей.
В конце встречи Литвинов подчеркнул, что он высказывал свои частные мысли как частный гражданин».
Какова была реакция Бирнса на эту телеграмму, оказала ли она влияние на ход парижской сессии СМИД - этого мне пока найти не удалось.
24 августа Литвинов в возрасте 70 лет и один день был отправлен на пенсию. Та встреча с Ричардом Хаттелетом боком ему не вышла. Видимо, прослушки в его кабинете не было. Чтобы ни писал в своих мемуарах забывчивый Микоян, никакой организации автомобильной катастрофы неудобного дипломата-западника не было: Литвинов умер в своей постели, получая квалифицированную медицинскую помощь. Что в принципе удивительно, ведь в 1939 году после обвинения Литвинова в «политическом головотяпстве» и его просьбы освободить его от обязанностей наркомимдела антагонизм между ним и Молотовым-Сталиным только нарастал. «Война спасла Литвинова», и дипломат-знаток запада снова стал нужен в 41-42 годах. В 1943 его «поставили на полку», отлучив от всей секретной и ведомственной информации. Он писал аналитические записки, опираясь на открытые источники, возглавлял комиссию НКИД по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства до конца 1945 года. Накануне парижской сессии СМИД (весна-лето 1946 года) его попросили прокомментировать «план Бирнса» [четырехсторонний договор о разоружении Германии на 25 лет]. 12 июня Литвинов и Майский представили совместную «черновую декларацию» как ответ на предложение Бирнса, которая удовлетворила Молотова, использовавшего ее 9 июля во время очередной встречи СМИД. Этот эпизод показывает, что 69-летний старикан за 2 месяца до пенсии всё еще оказывал влияние по некоторым ключевым вопросам и что он не стоял на «мечтательных позициях умиротворения запада», по-прежнему отстаивая советские интересы и жестко критикуя план Бирнса. Не смотря на кажущуюся идейную однородность между ним и большей частью советского правительства существовало углубляющееся расхождение во взглядах, которое вскрывалось во время внутренних обсуждений. Пусть и критикуя предложение Бирнса, Литвинов видел в нем базу развития переговоров. В советском же правительстве по большей части преобладала точка зрения недавно распущенного Коминтерна, которая во всех проблемах «Великого союза» обвиняла антисоветские и антикоммунистические силы на западе, сужая базу возможного сотрудничества. Эти проигранные внутрипартийные дебаты, видимо, наполняли Литвинова разочарованием от тщетности и растущим расстройством. Именно в этот момент наивысшей эмоциональной уязвимости Хаттелету посчастливилось «подловить» Литвинова и выслушать его откровения.
В своей прощальной речи перед сотрудниками посольства в январе 1946 года Гарриман точно отметил передвижки в НКИДе: «В советском правительстве сейчас преобладают те, что предпочитают выбирать односторонние действия вместо коллективных. Звезда Майского и Литвинова закатывается, и складывающая ситуация начинает выглядеть для нас не очень хорошо». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 ноября 1945 награждались советские дипломаты, и фамилии Майского и Литвинова оказались в самом конце списка, что было замечено на западе. Майский-Литвинов-Штейн теряли свои позиции в НКИДе. Деканозов-Вышинский-Лозовский свое влияние, напротив, усиливали.
Частично в этом падении с Олимпа были виноваты сами Майский и Литвинов, так как линия Майского-Литвинова-Громыко (развитие сфер интересов в Европе и мире; ставка на Великобританию, большая сделка с Западом) оказалась ошибочной и даже провальной. Столкнувшийся с раздражением союзников на Лондонской сессии СМИД при попытке выйти в Средиземное море, Сталин не забыл этого провала и тех, кто давал ему советы. Громыко спас возраст (35 лет), его незамутненная десятилетним сидением в Лондонах лояльность, покровительство Молотова и то, что он был послом в США и в своей записке соответственно советовал делать ставку на развитие отношений с США, а не Великобританией. А стареющим Майскому и Литвинову, этим самым западным из советских дипломатов, пришлось держать ответ. Но за этим падением, конечно, было куда больше, чем просто наказание за профошибку. Возможно, что сталинская дипломатия попыталась сыграть по-умному, не смогла вовремя воспользоваться "угрызениями совести" запада (выражение из записки Майского от 11 января 1944), обожглась, и, когда "гипноз военной атмосферы" рассеялся [снова Майский], вместо второй попытки сразу ощетинилась, выставила коминтерновские иглы в непонятный и поэтому опасный мир международной дипломатии, надеясь пересидеть за несгибаемым и глухим фасадом статус-кво.
Хаттелету пришлось покинуть Советский Союз в декабре 1946 года, так как в октябре 1946 года СССР ввел запрет на передачу радиосигнала иностранцами с территории СССР. Хаттелет был радиожурналистом, поэтому этот запрет делал его пребывание в Советском Союзе бессмысленным. Он попал в Советскую Россию в крайне интересный период, как раз после февральской речи Сталина в Большом театре, и застав при этом ждановщину в августе 1946 года, набросившуюся на «подонков литературы» Зощенко и Ахматову, призвавшую писателей перестать «разводить мерехлюндию» и «отравлять сознание молодежи». Сталинский развод с западом и культурная революция Жданова. Страна перестраивалась после вольницы военных лет, возвращаясь к еще привычной довоенной пост-очистительной строгости. Скорее всего в конце его визита до Ричарда наконец-то дошло, почему ему в апреле так странно отвечали на его наивный вопрос о фуражке с васильковым верхом. «Не время задавать подозрительные вопросы!» В Литвинове, подарившем нам определения «агрессии» и «неделимого мира» в Лондонской конвенции 1933 года, в этом порхающем сталинском «голубе мира», зацикленном на сотрудничестве с Западом, потребности на тот момент не было.
Использованные источники:
Видео-интервью Ричарда Хаттелета, 1987:
http://openvault.wgbh.org/catalog/V_66B54CE75E2E491AB2E2504C85055C0F
Записка И. Майского "О желательных основах будущего мира" от 11 января 1944, Вестник АП РФ "Источник", 1995, №4;
Geoffrey Roberts, Litvinov's Lost Peace, 1941-1946, Journal of Cold War Studies, Volume 4, Number 2, Spring 2002, pp. 23-54;
Pechatnov V.O., The Big Three After World War II: New Documents on Soviet Thinking about Post War Relations with the United States and Great Britain, Working Paper No. 13, Washington, D.C. May 1995;
Foreign Relations of the United States, 1946, Eastern Europe, The Soviet Union, Volume VI.
[выпуск развлекательной передачи «What is my line?», январь 1953, в котором с 17:21 можно посмотреть на дочь Гарри С Трумэна Маргарет Трумэн, певунью и писательницу]
Click to view