О "тождестве бытия и мышления" и о безумной философии сумасшедшего Гегеля - 6
Или возьмем этот давний, долгий и горячий спор о том, как соотнесены наши понятия с вещами - то есть как, например, наше понятие «лошадь» соотнесено с конкретной реальной лошадью и другими лошадями. Начался этот великий философский диспут, конечно, с «божественного Платона», который первым отождествил понятия с реальными вещами, то есть понятие (или идею, или эйдос) «лошади» с реальной лошадью. Ну, что касается лошади или моего любимого кабанчика, то, наверное, еще можно представить, что существует какая-то «идеальная лошадь» или «идеальный кабанчик», которые в качестве эйдосов пребывают где-то в божественном мире бытия, в мире идей, а всякая конкретная лошадь или всякий конкретный кабанчик - такие далекие от совершенства - причастны бытию и совершенству лошадей и кабанчиков только благодаря причастности этим мыслимым эйдосам и этому миру бытия Платона.
Но уже в вопросе о том, как причастны божественному миру Платона, например, «лужа» или «пятно», божественный Платон - по его заверениям, побывавший в этом своем божественном мире идей - начинал путаться в показаниях. А когда Платону задавали вопросы о том, как причастна к бытию и к его божественному миру идей, извиняюсь, куча говна, и в чем состоит ее совершенство - Платон лишь загадочно закатывал глаза и начинал рассказывать какие-то байки в духе пифагорейского гностицизма о какой-то таинственной пещере, из который он якобы видел свет и путь к выходу. И это понятно: поместить в свой прекрасный божественный мир эйдосов идею «кучи говна» божественный Платон уже никак не мог - хотя кучи говна в Древней Греции валялись повсюду. Но из всего этого создавалось впечатление, что божественный Платон, как и все мы с философией Платона, находимся в какой-то глубокой жопе, путь из которой виден только божественному Платону.
Ну, ок. Мы можем согласиться, что «куча говна» - это не тот предмет, который достоин внимания философов и философии, тем более философии греков, и тем более философии божественного Платона - какими бы реальными ни были эти кучи говна, лежавшие в сельской местности вблизи Афин (да и в самих Афинах тоже). И с подобными вопросами, наверное, все же лучше обращаться к евреям - они в такого рода вопросах знают толк, и разбираются и смыслят в таких вопросах гораздо лучше других. Но как быть, например, с такой реальностью, как «куча дров»? Это уже все-таки не «куча говна», и вещь очень полезная и достойная, и при этом очевидно, что здесь куча дров существует примерно так же, как и отдельные дрова-поленья - как мера дров, которые нам нужны для отопления. То есть полено и куча дров - это просто меры измерения количества древесины, предназначенной для отопления, и поэтому куча дров ничем не хуже отдельных поленьев, а потому вполне достойна того, чтобы иметь свой отдельный эйдос в божественном мире идей божественного Платона.
Да, позднее Аристотель - отличавшийся гораздо большим благоразумием и умом по сравнению с Платоном - все же здесь кое-что объяснил, признав, что идеальными формами в божественном Уме обладают только виды и роды, а не все вещи (то есть только конкретные лошади и лошади как род), а что касается таких вещей, как «куча говна» или «куча дров», то вопрос об их онтологическом статусе (то есть причастности бытию) решался уже в рамках более широкой философии Аристотеля. Но, как известно, этот спор позднее возник снова - уже среди европейских интеллектуалов из числа католических схоластов, которые взяли за основу учение Аристотеля (что было вполне благоразумно с их стороны, надо признать - так как Аристотель был самым здравым греческим философом и философом великим), и уже в форме спора между «номиналистами» и «реалистами». Ведь хотя католики и могли отождествить Ум Аристотеля с божественным Умом христианского Бога, но все же вопросы здесь возникали даже у католиков, и даже католики стали подозревать, что «здесь что-то не так» - уж слишком все это иногда выглядело странно, несмотря на огромный авторитет Аристотеля.
Хотя, на мой взгляд, весь этот «великий философский спор» не стоит и выеденного яйца. То есть я хочу сказать не то, что эта проблема имеет какое-то простое решение, а что такой проблемы для философии не существует вовсе, и что весь этот «великий философский спор» возник на пустом месте, и к философии - в том числе к проблеме соотношения нашего мышления к бытию - он имеет лишь весьма косвенное отношение.
В самом деле, откуда взялась эта проблема? Взялась она, естественно, от божественного Платона, который первым прямо отождествил бытие с умом, а наши понятия - с реальными вещами. А на каком основании? Таких оснований могло быть два. Первое состоит в том, что все или большинство вещей существуют в качестве отдельных предметов, которые мы можем легко различить именно в качестве отдельных вещей (включая отдельную лошадь или отдельную кучу говна, наделанную этой лошадью), и при этом и наши понятия и слова имеют четко ограниченные значения и определения. А второе основание состоит в том, что мы этими словами и понятиями обозначаем, определяем и называем реальные вещи, то есть соотносим наши понятия с реальными вещами.
Поэтому соблазн отождествить понятия с вещами, а мышление с бытием, надо признать, был очень велик. И Платон этому соблазну поддался. Хотя, если разобраться, то указанных двух оснований для этого вовсе недостаточно. То, что большинство вещей существуют в качестве отдельных предметов, на мой взгляд, имеет другую причину, и состоит она в том, что нашему миру (миру объективных материальных вещей) и вообще свойственно искать субъектность и субъективность, то есть искать модус бытия вещи-для. И этот модус есть тот же самый объективный мир, но в другом онтологическом плане. А то, что наш разум и наше мышление оперируют отдельными понятиями, связано с особенностями самого нашего разума и с особенностями языка.
Ведь у нас все вообще понятия столько же определенны, и не только названия (слова) для реальных вещей (для лошади или кучи говна), но и, например, для математических представлений, вроде «точка», «прямая линия», «функция», «интеграл», «число», «множество» и т.д., многие из которых не имеют никакого соотнесения к каким-то реальным вещам. И называем мы нашими словами и понятиями далеко не только лошадей и кабанчиков - для кучи говна у нас тоже есть подходящие слова и понятия, ибо эти вещи столь же материальны и реальны в нашем мире, как и лошади и кабанчики, которые эти кучи говна производят. Мы просто не можем мыслить иначе, так как все наши определения, понятия и слова даны нам в одной и той же форме, и здесь скорее больше зависит от особенностей языка и нашего мышления (что и как называть), нежели от объективного мира самих вещей.
Поэтому то, что мы отдельные вещи называем отдельными словами, никак прямым образом не связано с онтологической тождественностью этих слов этим вещам, а нашего разума и мышления - бытию. Это скорее момент чисто случайный, и пытаться здесь отыскать какие-то «тайны бытия» и «божественные миры» - дело совершенно бессмысленное. Конечно, наше мышление связано с объективным миром, но вовсе не столь прямым и непосредственным образом. И поэтому и весь этот «великий философский спор» не имел никакого смысла - это было примерно то же самое, что спорить о том, что лучше - «более холодное» или «более острое», и как они между собой соотнесены.