О "тождестве бытия и мышления" и о безумной философии сумасшедшего Гегеля - 7
Тем не менее, несмотря на нелепость философии Платона (и всякого вообще «платонизма») и на бессмысленность всего этого эпического философского спора о соотношении понятий и вещей, философия Аристотеля - это философия очень здравая и глубокая, гораздо более глубокая, чем платонизм (хотя она изложена очень сухим языком, и в литературном смысле, конечно, сильно уступает диалогам Платона). И, на мой взгляд, философия Аристотеля остается актуальной и сегодня, так как - при правильной интерпретации - она дает в целом правильный философский взгляд на многие важные проблемы.
У Аристотеля, как известно, уже нет никаких идей и эйдосов, но есть формы, которые, соединяясь с материей, и образуют вещи - подобно тому, как форма, которую скульптур придает глине, превращает эту глину в статую, в произведение искусства. Бытие вещей здесь уже не задается какими-то идеями, которые пребывают в каком-то своем божественном мире и которые непонятно как причастны вещам - бытие вещей возникает из «соединения» формы и материи. Форма без материи еще не есть вещь, как материя без формы остается только материей - бытие вещи есть соединение формы с материей, при этом формы не есть только что-то внешнее, они могут быть и внутренними, то есть формами организации материи. Но при этом свои формы Аристотель представлял в «платоническом духе» - то есть как нечто идеальное и мыслимое, и именно эти формы вещей мы и познаем через наше созерцание вещей и мышление.
И если «перевести» философию Аристотеля на язык моей философии, то формы Аристотеля - это, в сущности, примерно то же, что я называю вещью-для, то есть вещь в своей предметности и вещности, в своей вещной определенности, и вытекающей из этой предметной определенности ее субъектности и субъективности. При этом я утверждаю, что эта субъектность и субъективность вещей, обусловленная их предметностью и предметной определенностью, вовсе не есть просто некая внешняя или внутренняя форма, приданная материи - это то, как вещь существует «изнутри себя самой», из своей субъектности и субъективности, и из своей предметной определенности. И эта их субъектность и субъективность - это уже особый способ существования бытия, другой модус бытия, другой онтологический план вещей, принципиально отличный от того, как вещи существуют в качестве объективных вещей, внеположенных для других вещей (при том, что мир есть тот же самый в обоих этих модусах - как мир объективный и мир взятый изнутри какой-либо вещи, ведь это те же самые вещи, но взятые по-разному, «извне» и «изнутри»).
И весь процесс эволюции - это раскрытие этого второго модуса бытия, его становление как вещи-для, как особого способа существования бытия, взятого изнутри субъектности и субъективности. Сначала из неживой природы возникает природа живая - которая взаимодействует с остальным материальным миром вещей уже не просто на уровне физических или химических реакций, но уже как нечто субъективное (а не просто субъектное). Затем появляются животные, которые обладают уже присущими только им формами восприятия окружающего мира - и эти восприятия уже задаются изнутри самих животных, их сознанием. Наконец, появляется человек, который не только изнутри своей субъективности, с помощью субъективных форм своего сознания, задает восприятие мира для этого сознания - существенным образом его изменяя и придавая вещам новые свойства, - но обладает также самосознанием и мышлением. И, таким образом, бытие-для, этот особый модус бытия, получает в человеке свое полное раскрытие, и теперь эта субъективность вещи-для сама становится отдельным бытием, формирующим и преображающим весь объективный мир, мир-как-материю, в то, как он дан человеческому сознанию, в мир-для-человека.
Субъектность и субъективность - это не просто одно из свойств объективного мира. Это особый модус самого бытия, особый способ существования бытия. И философия Нового времени, начиная с Декарта, отлична от всей предыдущей философии, главным образом, тем, что она открыла эту субъективность не просто как часть проблемы познания объективного мира, а как особый способ существования бытия. Так что уже у Декарта появляется отдельная «мыслящая субстанция», и хотя само понятие «субстанция» еще вполне принадлежит предшествующей философии (и мыслится как нечто внешнее и объективное), у Декарта эта «субстанция» уже не есть нечто только внешнее и объективное - она уже есть взгляд изнутри субъекта, как особого бытия, из которого Декарт через свое cogito уже пытается определить весь остальной мир.
Но только у Канта эта вещь-для, эта субъектность и субъективность, превращается в особое бытие. Причем Кант превратил ее вообще по сути в единственное бытие, оставив от объективного мира только непознаваемую и призрачную вещь-в-себе. И это было, конечно, ошибкой, чрезмерной крайностью, ибо - как я показал - такой взгляд на мир столь же несостоятелен философски, как и взгляд исключительно с точки зрения объективного мира. Объективный мир остается, и именно его мы воспринимаем и познаем изнутри своей субъективности, и только признание обоих этих модусов бытия может дать нам адекватные представления о том, что есть наше сознание, как мы воспринимаем мир, что есть мышление и что есть познание мира с помощью этого мышления.
Но, как это ни покажется странным, Кант по-своему очень близок к философии Аристотеля. Ведь как и у Аристотеля, у Канта весь мир, существующий в нашем сознании, создается и задается с помощью форм - только это уже не формы самих объективных вещей, а априорные формы нашего сознания (формы чувственные и формы мышления). То есть здесь Кант вполне следует Аристотелю, разделяя «материю» (у Канта это теперь «материя ощущений») и формы, с помощью которых наше сознание конструирует то, как существует мир в нашем сознании в качестве феномена этого сознания и предмета нашего мышления.
У Аристотеля, конечно, этого еще нет. Он вполне понимал, что в нашем восприятии мира и познании присутствует субъективность, но считал ее лишь привходящим элементом бытия, не имеющим большого значения - субъект лишь воспринимает объективные формы объективных вещей. У Канта другая крайность - он уже все свел по сути только к нашим формам сознания, не оставив от объективного мира материальных вещей почти ничего. Я же полагаю, что «истина посередине», и мы должны признать, что объективный мир и мир субъекта - это просто два разных способа существования одного и того же бытия, и поэтому и процесс восприятия объективного мира нашим сознанием, и процесс мышления носят более сложный характер, и эти процессы задаются не только объективным миром с его вещами или не только нашим сознанием с его формами восприятия и мышления - этот процесс задается обоими этими модусами бытия.
И поэтому для меня вся история философии делится на три больших этапа: философия до Аристотеля, философия между Аристотелем и Кантом и философия после Канта, а всех философов, которые были до Аристотеля и Канта, следует рассматривать лишь как путь к появлению философии Аристотеля и Канта. Но Аристотель и Кант уже состоялись, а вот что касается философии после Канта - то здесь все очень глухо. Так как безумные немцы Фихте, Шеллинг и особенно кретин и шарлатан Гегель совместно с толпами безмозглых еврейчегов и прочих шарлатанов превратили философию непонятно во что и завели ее в глухой тупик.
Моя философия, таким образом, есть некий «синтез» философии Аристотеля и Канта. И только такая философия может дать нам правильное понимание того, что есть наш мир, и того, почему мир, существующий в нашем сознании в качестве его феномена, тем не менее, является миром значимым и подлинным, соотнесенным с объективным миром вещей, а наше мышление, со всеми его формами, дает нам знание об объективном мире.