Некуда
Каждая встреча с Екатериной Ильиничной -
точно натянутая до звона струна,
звенящая тетива,
разбивающая средостение
между нашенским житьём-бытьём
и тем бытием,
который мы уже навсегда потеряли.
97 лет - полная ясность ума
и сокровенной горечи,
окошко в долину царственных предков,
какое вот-вот закроется,
потаённая дверца в мир света,
какое в наших потёмках
уже не нащупать.
С теми, от кого музыки не слышу,
а таких ныне уже большинство,
приходится всё говорить и говорить,
с "Катенькой" можно бесконечно молчать,
ибо очевидна явственна
пронзительная
Элегия Прощаний.
Уже не важно, о чём молчать
и о чём переглядываться,
важно - уже только побыть,
посидеть рядышком,
прислушиваясь
к архаичному разверзанию
в толще времён
самого "лона Авраамова".
Иногда, вот так, и проглянет
из-под спуда
вдруг лик самой Вечности,
вечно Живой Жизни,
какую уже никогда не восполнить
сонмом новых поколений.
"Да какой я старец, -
как-то сказывал мне
архимандрит Иоанн Крестьянкин, -
я просто старик!"
И это понятно:
пред ещё приснопамятными
старцами былого,
каких он сам ведал и знавал.
Жизни Екатерины Ильиничны
так и не наберется
на мыльный телесериал,
ибо не было в ея женственности,
и нет сейчас,
ни дамских прихотей,
ни истерик,
ни крика и ора,
ни зримых слёз,
напрочь отсутствует
культивирование в других
чувства вины,
дара жалить и гнобить,
давить и выторговывать.
Мыло невозможно,
потому что и в помину
никогда не было
этого домашнего
концертного садо-мазо,
без какого не представить
ныне ни Дома,
ни Женщины, как таковой.
Когда мы остаёмся вдвоём,
она,
показывая глазами на дверь,
говорит:
"Вы же видите, как я её раздражаю.
Можно я куда-нибудь уйду?
Алла Сергеевна уже подыскала мне место
в доме для престарелых.
Правда, нас там должно быть двое
в одной комнате..."
Принадлежа к породе людей,
какие мягко стелют,
но жёстко спать,
отвечаю:
"Я бы вместе и подался,
если было бы куда!
Но Вы же сами знаете,
что нет нам уже "здесь" пристанища,
и уходить - тоже некуда!".
Она отстраняется,
точно от приговора,
но спохватывается и
вопрошает:
"А что делать тогда?" -
"Терпеть, матушка, терпеть!" -
"Терпеть?!... Ну что ж,
будем и дальше -
терпеть, так терпеть."
точно натянутая до звона струна,
звенящая тетива,
разбивающая средостение
между нашенским житьём-бытьём
и тем бытием,
который мы уже навсегда потеряли.
97 лет - полная ясность ума
и сокровенной горечи,
окошко в долину царственных предков,
какое вот-вот закроется,
потаённая дверца в мир света,
какое в наших потёмках
уже не нащупать.
С теми, от кого музыки не слышу,
а таких ныне уже большинство,
приходится всё говорить и говорить,
с "Катенькой" можно бесконечно молчать,
ибо очевидна явственна
пронзительная
Элегия Прощаний.
Уже не важно, о чём молчать
и о чём переглядываться,
важно - уже только побыть,
посидеть рядышком,
прислушиваясь
к архаичному разверзанию
в толще времён
самого "лона Авраамова".
Иногда, вот так, и проглянет
из-под спуда
вдруг лик самой Вечности,
вечно Живой Жизни,
какую уже никогда не восполнить
сонмом новых поколений.
"Да какой я старец, -
как-то сказывал мне
архимандрит Иоанн Крестьянкин, -
я просто старик!"
И это понятно:
пред ещё приснопамятными
старцами былого,
каких он сам ведал и знавал.
Жизни Екатерины Ильиничны
так и не наберется
на мыльный телесериал,
ибо не было в ея женственности,
и нет сейчас,
ни дамских прихотей,
ни истерик,
ни крика и ора,
ни зримых слёз,
напрочь отсутствует
культивирование в других
чувства вины,
дара жалить и гнобить,
давить и выторговывать.
Мыло невозможно,
потому что и в помину
никогда не было
этого домашнего
концертного садо-мазо,
без какого не представить
ныне ни Дома,
ни Женщины, как таковой.
Когда мы остаёмся вдвоём,
она,
показывая глазами на дверь,
говорит:
"Вы же видите, как я её раздражаю.
Можно я куда-нибудь уйду?
Алла Сергеевна уже подыскала мне место
в доме для престарелых.
Правда, нас там должно быть двое
в одной комнате..."
Принадлежа к породе людей,
какие мягко стелют,
но жёстко спать,
отвечаю:
"Я бы вместе и подался,
если было бы куда!
Но Вы же сами знаете,
что нет нам уже "здесь" пристанища,
и уходить - тоже некуда!".
Она отстраняется,
точно от приговора,
но спохватывается и
вопрошает:
"А что делать тогда?" -
"Терпеть, матушка, терпеть!" -
"Терпеть?!... Ну что ж,
будем и дальше -
терпеть, так терпеть."