Федосеев Анатолий Павлович.ДТН. разработчик магнетронов ч.2
Уже в 1965-70 годах для своей разработки, чтобы вести исследования по современному магнетронному усилителю, я должен был сам разработать направленный ответвитель, откачные посты , измерительные устройства и испытательны й стенд. Зарубежные журналы были полны реклам нужной мне стандартной аппаратуры, но своей не было. Естественно, что стоимость разработок возросла необыкновенно. В 1947 году 200 тысяч рублей были огромной суммой, а сейчас на два миллиона много не сделаешь. То же происходит и со сроками, а если их сокращают, то понижается качество. И я, и многие мои коллеги видели бессмыслицу положения: мы требовали и ждали постановлений не по самолету, радиолокатору, магнетрону, а по тем винтикам и гаечкам , из которых они создаются. Абсолютно тот же вопль о современной и совершенствуемой стандартной аппаратуре, оборудовании, инструменте я слышал и от многих знакомых из институтов Академии наук. Многие мои коллеги и до сих пор полагают, что вышеописанное положение - следствие глупости или подлости высшего аппарата управления. Что таких управителей нужно заменить и тогда станет лучше.
Все население Фрязина и окрестных деревень регулярно ездило в Москву и за хлебом, и за картошкой, и за другими продуктами, а также в театр или в кино. Любопытно, что позднее, в 1971 году, положение, хотя и улучшилось, но не принципиально: люди всё так же покупаю т в Москве не только промышленные, но и продовольственные товары. Отовсюду в радиусе 100-150 км от Москвы сотни тысяч (если не миллионы) с авоськам и и котомками съезжались ежедневно в Москву за покупками. В 1971 году я узнал, что за этим же люди ездили и из Ярославля, Горького, Тулы ... В основном это зависело от сообщения с Москвой: если можно было «обернуться» за два-три дня - люди ездили. Правда, в силу вывертов планового распределения товаров, иногда бывало, что зимнее пальто я покупал в Сочи, импортные ботинки - в Ульяновске или Новороссийске, а полное собрание сочинений Флобера - на какой-нибудь захолустной станции. В Москве же этого я купить не мог. Но эти исключения не меняют правила. И еще одно правило существовало, как у нас говорят, «железно». Если, скажем, какой-то продукт производится в Астрахани, то там его никогда не бывает. Я, например, путешествовал от Владивостока до Камчатки и обратно: крабов можно было достать только «по блату» у частника, ни икры, ни хорошей рыбы не было вообще.
ПАРАДОКСЫ СОЦИАЛИЗМА. Это была вторая половина пятидесятых годов. Объем и сложность моих работ довольно быстро росли, и это приводило меня ко все большему столкновению с целым рядом нелепых проявлений государственных порядков, с которыми я, как инженер, не мог никогда примириться. То требовалось пускать в стружку ценнейшую бескислородную медь, вытачивая деталь диаметром 50 мм из болванки диаметром 100 мм. Не говоря уже о растранжиривании ценного и дефицитного
материала, приходилось тратить время, всегда ограниченное у нас страшно напряженным планом.
При проверке оказывалось, что замдиректора НИИ распорядился ограничить ассортимент меди и сдать часть в металлолом. По сдаче металлолома тоже был план, за выполнение которого отвечал именно замдиректора. За наши же потери времени и растрату меди никакие санкции ему не грозили. То по распоряжению директора отрывали в самый разгар работы наших людей на изготовление каких-то торфоперегнойных горшочков для колхоза. Опять-таки , директор прекрасно знал, что это значит для плановой работы института, и нашей в том числе, но он не хотел слишком портить отношения с райкомом партии, «поднимавшим» сельское хозяйство. Так, наш НИИ проектировал, изготовлял и испытывал для колхоза огромную поливную машину, оранжереи, ремонтировал тракторы и комбайны и.т.д. Особенно много времени терялось осенью , во время «уборки урожая».
На уборку, по приказу, направлялись часто целые лаборатории во главе с начальниками, включая кандидатов и докторов наук. «Лихорадка» длилась иногда два-три месяца, срывая плановые, срочные работы (сроки выполнения планов, однако, не отодвигались). О собенно прославилась и славится сейчас уборка картофеля. Все недоумевали: неужели при нашей мощной тяжелой промышленности нельзя сделать картофелеуборочную машину? Но и сейчас это- проблема. В то же время, уже тогда (сейчас, в семидесятых годах, это еще более усилилось) было известно, что сами колхозники умело отлынивают от работы, поскольку занимаются уборкой той же картошки на собственном «приусадебном участке». Недаром была в ходу песенка: «За околицей гуляют от зари и до зари, А картошку убирают Инженеры из НИИ». Кроме всех этих «плановых кошмаров», мне всё время приходилось наблюдать падение дисциплины и уровня квалификации рабочих. Каждый раз попадая из-за этого в прорыв, я решал в дальнейшем учитывать этот фактор и компенсировать его. Каждый раз моя экстраполяция этого ухудшения оказывалась слишком оптимистичной.
После смерти Сталина этот процесс стал нарастать. Происходило явное разложение народа, вне НИИ еще мало заметное, но в нем уже весьма ощутимое. Конечно, так было не только в НИИ, а везде. Причины этого просты и естественны . При оплате труда принимается во внимание, как правило, количество произведенной продукции. Качество учесть трудно и о нем может судить только специалист, то есть мастер или непосредственный начальник. Им же оценку труда доверить нельзя: они могут быть пристрастны, «необъективны ». (А кто может бы ть объективнее их, специалистов?!) Поэтому все оценки делаются нормировщиком, часто малограмотным («грамотные» не хотят этим заниматься - «грязное» дело, всегда связанное со спорами и обидами). Поэтому рост квалификации связан с увеличением зарплаты только в том случае, если он помогает человеку сделать большое количество продукции, хотя бы и низкого качества. Дальнейшее повышение квалификации ничего, кроме обиды, не дает.
Этим же объясняется и падение дисциплины. Государство нещадно грабит людей и в зарплате и в ценах, устанавливаемых им же, на товары. Поэтому люди перестают считать позорным воровство с предприятия, пренебрежение служебными обязанностям и , использование рабочего времени для личных целей, нежелание улучшать свою работу и запоминать приемы и наставления мастера. Это- инстинктивное стремление как-то подправить несправедливость, приспособляясь к системе, стараясь таким образом не только выжить, но и улучшить собственную долю . Безусловно, в еще большей степени это относится и к колхозникам , которые, конечно, не только «гуляют от зари до зари», но и должны зарабатывать себе на жизнь, трудясь в поте лица на своем приусадебном участке.
Все это приводит к страшным техническим затруднениям . Положим, вы разработали процесс откачки лампы, написали инструкцию , объяснили и вручили ее откачнице. Сначала всё идет хорошо, вы с радостью отмечаете хорошие результаты . Затем, спустя месяц или два, когда вы уже об этом забыли и по уши заняты другой задачей, появляется брак - замыкание между электродами лампы. Вы теряетесь в догадках и, после длительных и кропотливых исследований, наконец обнаруживаете, что на бракованных лампах есть признаки перегрева стекла колбы лампы, на которой держатся все электроды, и его легкой, почти незаметной деформации. Откачница, конечно, клянется и божится, что всё и всегда она делает правильно. В конце концов догадываешься, что она невнимательно следила за приборами и перегревала при токовой тренировке электроды , а с ними и колбу, и начинаешь изобретать «автоматику» и против человека.
Таких фактов становится всё больше и больше. Приведу, к примеру, случайно услышанный мною при выходе из Фрязинского кинотеатра разговор двух работниц: - Как же ты , Катя, ходила в кино? Ведь ты же работаешь в вечернюю смену? - Ты знаешь, отожженные и неотожженные детали всё равно не отличишь, так я записала в журнал режим отжига и номера деталей, а сама ушла. Сейчас зайду в отдел, отмечусь и пойду домой. Эта работница занималась вакуумным отжигом деталей экспериментальных ламп. Возможно, что она искренне сомневалась в различии отожженных и неотожженных деталей. Однако представьте себе мучения разработчика, ломающего голову над причинами плохого поведения этих деталей в его лампе.
Может показаться, что автоматизация и механизация решают этот вопрос. Но это не так. Во-первых, при разработке средств автоматизации и механизации возникают те же «загадки », обусловленны невниманием. Во-вторых, в подавляющем
большинстве случаев это просто не может окупиться. Человек как таковой (и как то или иное сообщество) никогда не может быть исключен из любого процесса. В этом отношении чрезвычай но характерна позиция высокого , начиная с министерского, начальства. Их воздействие на людей и прорывы в нашей плановой социалистической системе сводится, в основном, к устрашению, уничтожению , а не к вы яснению и устранению причин прорыва.
Однажды я спросил одного очень толкового и умного (правда, страшного матершинника) заместителя министра радиотехнической промышленности : «Василий Дмитриевич, почему вы не входите в наше, исполнителей, положение? Ведь мы в прорыве не потому, что мы этого хотим, а потому, что ничем не обеспечены ». О н ответил вполне логично : «Если я начну разбираться в твоих делах, то и узнав твои объективные причины, устранить их все равно не смогу : чем больше в них разбираешься, тем больше их появляется. В то же время я уже не смогу с прежней энергией и злостью нажимать на тебя. А это нужно. В конце концов ты тоже разозлишься и найдешь выход из положения».
Промышленность не хотела ничего брать, во всяком случае по своей воле. Конечно, это противодействие было направлено не против Капицы лично и даже не против Академии наук. Ведь даже новые приборы, разработанные в промышленных институтах, «вколачиваются» в собственную промышленность с огромным трудом. Дело в том,что по ряду объективных, возникающих неожиданно причин и недоразумений часто не выполняется даже обычный план на производство обычных изделий. При этом работники невыполнившего план предприятия страдают материально.
Что же говорить о плане освоения нового изделия, с неизвестными свойствами, с неизвестными неожиданностями в поведении? Централизованное планирование и тут приходит в неизбежное столкновение с техническим прогрессом. Хотя план и
зарождается на самом предприятии-исполнителе, но централизованное планирование не в состоянии предусмотреть все неожиданности и все их последствия в виде дополнительных затрат времени и денег, нужды в дополнительном оборудова
нии, инструменте и т. д. Но добиться изменения уже утвержденного плана можно лишь на уровне министерства, с огромным трудом, причем со провождается это непременными санкциями. Случаев, когда все обходится гладко, когда предприя
тие получает существенные поощрения, практически не бывает. Поэтому спокойнее и прибыльнее всего для любого предприятия - «гнать» устаревшую продукцию. Нечего и говорить об отсутствии желания брать еще более «сырые», чем наши, процессы, документацию и изделия Академии наук. В то же время, и у институтов Академии наук нет никакого опыта в создании процессов и документации по промышленному образцу.
В 1960 году за сверхмощные предельноволноводные магнетроны мне дали Ленинскую премию и - почти одновременно с этим - присудили ученую степень доктора технических наук. Если бы я не получал уже 5000 руб. в месяц (500 руб. на нынешние деньги), я имел бы право на зарплату 3000 - 3500 руб. как кандидат наук и на 4000-5000 руб. как доктор наук. Однако именно в этот, наиболее удачный период моей деятельности я остро почувствовал нетолько неэффективность и бюрократичность хо
зяйственной системы, но и ее неспособность действовать в соответствии с элементарным здравым смыслом.
Я выписывал и читал регулярно три-четыре газеты и несколько журналов и был в полном курсе хозяйственной жизни страны. В печати справедливо критиковались хозяйственные (я не говорю о политических) недостатки. Мало того - высказывались мысли, почти полностью совпадающие с моими (в те времена я думал, в основном, о научно-технических и экономических вопросах нашего хозяйства). Вместе с авторами статей я недоумевал, почему нельзя выпускать более экономичные профили металла и более широкого ассортимента. Это было бы очень выгодно для хозяйства страны и наших НИИ. Я не мог понять, почему нельзя организовать централизованные склады различных материалов и быстро получать именно то, что в данный момент нужно, и именно в том количестве, какое нужно. Вместо этого я должен был для своих экспериментов и исследований минимум на год вперед заказать все, что может потребоваться. Неужели заставляющее меня это делать начальство само не понимает, что я не могу точно определить ни количества, ни сортамента материалов, которые понадобятся мне для экспериментов, мною даже и не задуманных.
Я недоумевал, почему в нашем плановом хозяйстве всегда приходится страдать от недостатка разных мелочей, вроде нормальных газовых кранов, регуляторов давления, электрических проводов, зажимов, реле, различных измерительных устройств, самописцев и т. д. Ведь будь это всё в нужном количестве и качестве, любое исследование, любой эксперимент обходились бы в несколько раз дешевле и заканчивались бы в несколько раз скорее. Я недоумевал, почему мне доверяют тратить миллионы в плановом порядке (а иногда даже на ветер) и не доверяют истратить буквально несколько рублей для поощрения людей, для возбуждения их интереса к работе, или на покупку прибора или материала прямо через магазин. Ведь я-то знал, как можно было бы сделать мою плановую работу дешевле. Мне было непонятно это настойчивое стремление к копированию зарубежной техники и всяческое его поощрение вместо внимательного содействия развитию собственной отечественной мысли и техники.
Ведь я знал, что в стране очень много способных к изобретениям, исследованиям, к созданию нового людей. И я знал, что большинству, за редким исключением, так и не удается проявить себя. Нужно, как в моем случае, стечение большого количества счастливых обстоятельств и, конечно, огромной энергии, чтобы пробиться. Я был полон всяких проектов о способах разрешения всех этих нелепостей и даже послал министру целый развернутый проект реформ в системе зарплаты в стране. Проект предусматривал меры для увеличения самостоятельности специалистов в определении справедливой величины вознаграждения за труд, меры поощрения стабильности состава сотрудников и их заинтересованности в работе.
Я получил лишь устный ответ, что мой проект якобы не соответствует конституции страны. Так он и остался валяться в архивах министерства.Неоднократно я обсуждал необходимость права на риск, права на отдельные неудачи во имя осуществления более смелых и прогрессивных научно-технических идей. Кары и нервотрепка, связанные со случайной неудачей, так велики, что они отпугивают от экспериментов многих способных людей. Все были со мной согласны, но решить этот и все другие вопросы почему-то никто не мог. Каждый на 100% зависел от начальника, а начальник, в свою очередь, от своего начальника и, видимо, так до самого верха. А что же сам верх? Знали ли там обо всех этих нелепостях или нет? Судя по газетам, знали. Почему же не действовали?
Я ощущал мизерность возможностей улучшить положение, бесплодность всех усилий: видимого препятствия не было и в то же время оно было везде и повсюду, рассеянное и бесформенное, но и непроницаемое.
....Между тем, я отлично знал (и это впоследствии подтвердилось), что во избежание страшного воровства территории отдельных подразделений не обходимо разделить. Неоднократно приходилось разбирать случаи, когда какие-то, никогда не об
наруживаемые вандалы «рвали с корнем» дефицитные электролитические конденсаторы или в какой-нибудь измерительной схеме исчезала пара трансформаторов. Инструмент часто воровали даже из-под замков. На то, чтобы привести оборудо
вание в прежнее рабочее состояние, требовалась иногда целая неделя. Естественно, что перспективы безнаказанно воровать у соседей резко возрастали при абсолютной неразграниченности отдельных участков, не говоря уже о том, что и просто хож
дение людей мешало работать. Вдобавок, каждый начальник подразделения и инженер отвечал за целый ряд вверенной ему секретной аппаратуры, документации и приборов. Ясно, что это тоже было бы трудно осуществимо.
В результате между высшим начальством и нами, исполнителями, началась «перегородочная война», которая ведется, правда менее остро, и до сих пор.
Как и следовало ожидать, планировка помещений в новом институте с самого начала оказалась не соответствующей ни экспериментальным, ни технологическим, ни административным нуждам. Пришлось похоронить нашу мечту о гибкой, лег
ко приспособляемой энергетике. У проектного КБ, в основном отвечавшего за проект, не было для этого ни опыта, ни необходимых готовых узлов и деталей. Мало того, не хватало обычных запорных кранов, не говоря уже обо всяких регулято
рах давления, очистительных устройствах, устройствах, измеряющих давление и расход и т. д. В результате мы не только не получили гибкой энергетики (электроэнергия разных направлений и частот, горючий газ, водород, кислород, азот,
углекислота, вода горячая и холодная, пар, сжатый воздух), но наша энергетика была даже значительно хуже, чем во Фрязине.
Итак, в распоряжении нашего НИИ оказались электрические сети с колоссальными колебаниями напряжения; азот, водород, кислород, сжатый воздух с недопустимыми содержаниями влаги, минерального масла, посторонних примесей и с край
не непостоянным давлением. Из-за любой перестановки, замены или ремонта оборудования нужно было останавливать целые участки. В то же время вода шла такая загрязненная, что оборудование непрерывно засорялось и требовало частого
ремонта. Старинная система открытых сливов приводила к их засорению посторонними предметами и к наводнениям.
Рухнула наша надежда и на современное оборудование и измерительную технику. После того,как мы составили весьма тщательные списки наиболее современного оборудования и измерительной техники (конечно, зарубежной, так как у нас
она не производилась), оказалось, что нет валюты (точнее, валюта была истрачена на что-то другое, политически более важное). Все спешно было «переиграно» на: 1) страны социалистического лагеря; 2) заказы в разные отечественные институ
ты и КБ на ускоренную разработку; 3) производившееся в стране старое, несовременное оборудование. Оказалось невозможным и еще одно: подобрать стабильный и квалифицированный состав сотрудников.
Вернемся к работе. Эта история со строительством института заставила меня сильно задуматься над тем, почему, строя совершенно заново, нельзя сделать это толком, по-современному.Ведь все те, с кем я сталкивался и в институте, и в министерстве, и везде в других местах, совсем не были дураками или прохвостами. Пожалуй даже наоборот: было очень много толковых и понимающих людей. Любопытно отметить, что даже крупные чины из МГБ (в штатском), скажем, председатель профкома института Караулов, зам. директора по кадрам Щербаков, не говоря уже о «мелочи», сами были настроены критически и, в принципе, не возражали против необходимости улучшения системы (конечно, не публично). Это было странно.
Все хотят улучшать, а улучшения не происходит.Если судить по планам и официальным цифрам их выполнения, за 40 лет мы должны были бы быть на недосягаемой высоте по развитию экономики и благосостояния трудящихся. Мне, инженеру, это было непонятно. Более того, после некоторого послевоенного улучшения жизни (особенно в отношении продуктов питания) наступил заметный застой, если даже не спад. Постепенно исчезали и ветчина, и карбонад, и колбасы, и севрюга, и белуга, и осетрина, не говоря уже о крабах. Совсем исчезли и мясные и куриные консервы. Резко ухудшилось качество продуктов.
Стремясь понять причину этого, я стал внимательно читать статьи на экономические и плановые темы, книги по экономике зарубежных, социалистических и капиталистических, стран.
...налицо стремление нашей системы избавиться от «субъективности» людей и заменить ее «объективностью» централизованного плана в рамках организации и механизацией и автоматизацией в рамках техники и производства. Но это невозможно и поэтому всё предельно субъективно, только субъекты скрыты и лишены ответственности.
Последние 15-20 лет это становится (по крайней мере, подсознательно) всем ясно и отсюда все попытки компенсировать коренной (неустранимый в рамках системы) дефект путем различных систем материального стимулирования и индиви
дуального понуждения. К последнему относится способ, хорошо действовавший в давно прошедший период энтузиазма - социалистическое соревнование (вместо капиталистической конкуренции). Но уже давно это соцсоревнование превратилось в ничего не дающее бумаготворчество и даже стало неплохим прикрытием для сообразительных жуликов. Система за него держится по двум причинам: 1) ничего лучшего нет; 2) есть всё же остатки какой-то возможности индивидуального политического нажима.
Стахановцы, ударники, ударники коммунистического труда - всё это ступени отчаяния системы, постепенно теряющей возможность воздействовать на поведение отдельного человека с помощью политических средств.
КАК ЗАСТАВИТЬ ЛЮДЕЙ РАБОТАТЬ? То же политическое средство воздействия на людей (не желающих работать) в сущности представляют собой всё развивающиеся и усложняю щиеся аттестации сотрудников. Это - мероприятие, мало отличающееся от партийных чисток, но распространяющееся на всех, то есть и на беспартийных. Аттестация существует давно, но раньше она была введена в основном для старших и младших научных сотрудников и на многое не претендовала. Инженерно-технические работники ее не проходили.
Ее последнее развитие, происшедшее в 1968-1970 гг., характеризуется повальным «охватом». В нашем НИИ, как и везде, началась эта «усовершенствованная» аттестация в 1970-1971 году. Были созданы четыре или пять комиссий. Между ними поделили весь состав лаборантов, техников, инженеров, научных сотрудников, начальников лабораторий и администраторов в соответствии с областями их деятельности. «Научная» комиссия была создана под председательством доктора технических наук М. И. Хворова, моего бывшего (в течение многих лет) сотрудника и даже воспитанника. Человек молодой, энергичный, весьма способный, он увлекся этой аттестацией, как и некоторые другие «идеалисты-разработчики».
Дело в том, что они надеялись, что рассортировка сотрудников поможет им как-то противодействовать «саботажу», о котором я уже рассказывал и который, естественно, крайне мешал выполнению научных замыслов. Так что многие люди, субъективно заинтересованные в выполнении своих планов, поддерживали эту аттестацию как средство против «бездельников», которых становилось всё больше и больше. В каждую комиссию вошли представители КПСС, профсоюзов и ВЛКСМ. На каждого аттестуемого работника «треугольником» подразделения составлялась характеристика и заполнялась специальная анкета, которые должны были характеризовать технический и политический уровень. М. И. Хворов затратил много труда и энергии на составление и введение в действие особенно дотошной анкеты. Анкета, действительно, как будто давала возможность получить полную характеристику аттестуемого.
Аттестуемый работник вызывался на заседание комиссии (человек около 15) и подвергался там, по существу, суду. Решения этих судов-комиссий уже нельзя было опротестовать через партийную и профсоюзную организации или администрацию, а только через суд и, вероятно, без успеха. Решения комиссии всегда включали в себя, наряду с технической, и общественно-политическую оценку, что само по себе представляло для человека опасность «позорного клейма», и надолго. Комиссия также рекомендовала послушной в этом случае администрации три сорта действий: аттестовать данного человека (ура!); понизить в должности (и зарплате); и в редких случаях -держать в резерве для повышения.
Многие сотрудники, догадываясь о своих «дефектах», быстро подавали заявления об увольнении. Однако аттестационные комиссии, конечно, били мимо цели, так как «саботаж» был массовым и от его влияния не были застрахованы ни «треугольники», ни сами комиссии. Кроме того, комиссии не устраняли главных причин «саботажа» и прорывов. Вместо этого они приводили к еще более нервной обстановке и потере остатков трудоспособности. Даже мой очень высококвалифицированный и добросовестный старший инженер В. В.Базаров и тот утратил свои обычные спокойствие и уравновешенность, нервничал, расспрашивал своих коллег о том, какие вопросы задают в комиссии и как на них отвечают. Я не говорю уже о других, менее хорошо зарекомендовавших себя сотрудниках. Все нервничали, что, разумеется, не могло не отразиться на работе.
Материальные стимулы тоже применялись давно (скажем, те же квартальные премии или премии за оконченную и сданную комиссии работу).Однако, в конечном итоге, - без особого результата в смысле улучшения работы, так как распределялись они (по причинам, уже читателю известным) по одинаковому количеству процентов от зарплаты, а не в соответствии с оценкой произведенной работы. Поэтому эти системы всё время пересматривались, совершенствовались и снова не приводили к результатам. Последнее изобретение, призванное стимулировать науку, постепенно перестающую двигаться, - новые системы уже не премий, а зарплаты для НИИ. По этим системам вместо фиксированного оклада сотрудника устанавливался некоторый, значительно более низкий, минимум. Сверх этого минимума можно было, по решению специально назначаемых «авторитетных ученых комиссий» на определенный период (год-два) получать существенно большую зарплату, если, конечно, научная деятельность данного сотрудника это оправдывает.
Эти системы зарплаты и комиссий служат великолепной почвой для интриг, сведения личных счетов, для политического давления и т. д. Конечно, они не могли быть средством оживления науки, ее прогресса. Кроме того, разве можно «перехитрить» мил
лионы умов конкретных людей с помощью весь ма ограниченного количества умов вдохновителей и организаторов этих комиссий?
К 1962-1963 годам, когда уже всё стало постепенно «утрясаться» и приходить в более или менее стационарное состояние, начался новый кризис. Во-первых, распространились сведения о крупных заработках на строительстве пусковых ракетных установок. Во-вторых, пока наш институт был единственным строительством на юго-западе Москвы среди больших новых жилых массивов, состав наших сотрудников был более или менее постоянным. Однако теперь заканчивалось строительство целой серии других институтов и КБ. На наше несчастье, у нас система зарплаты была более низкой категории, чем у этих соседей. Дело в том, что в нашем плановом хозяйстве, как это ни странно, много разных систем зарплаты. Предприятия, связанные с важнейшими правительственными задачами, оплачивались выше, а обычные - ниже. В самом низу этой лестницы зарплат стояли, конечно, немногочисленные гражданские предприятия. На самом верху были правительственные и партийные учреждения и предприятия по новейшей военной технике.
Наш институт находился где-то на средних, но не очень высоких ступенях лестницы. Электровакуумные электронные приборы считались в верхах комплектующими деталями и котировались неизмеримо ниже радиолокаторов, самолетов, танков, подводных лодок и т. д. Для характеристики нашей зарплаты будет любопытным следующий инцидент. Однажды на партийном собрании НИИ, куда меня в добровольно-принудительном порядке пригласили, выступил директор и член парткома только что построенного рядом автобусного парка. Он был приглашен для поощрения общественно-партийных связей между предприятиями района.
В своей речи он, кроме всего прочего, пригласил сотрудников нашего института учиться у него на шоферов автобусов и сообщил, что он гарантирует (при известном старании шофера) через три месяца зарплату в 200 и 220 руб. в месяц. В институте же самый крупный - ведущий - инженер получал 160-180, инженер - 90-120, техник - 60-80 руб.и даже начальник лаборатории - 200 руб. Предложение вызвало громкий хохот и оживление среди присутствующих. Этот эпизод еще раз показывает, что в СССР обучение и квалификация никак не связаны с получаемой зарплатой. Таким образом, стоит ли учиться и трудиться над получением квалификации, когда ваши доходы будут определяться совсем другими вещами? Это, конечно, начисто опровергает известное марксистское положение о сложном труде, то есть труде, затрата которого включает в себя и прошлые затраты на обучение.
Словом, в результате всего этого, состав сотрудников сектора стал быстро меняться. Текучесть в институте стала достигать 25% в год. Это, конечно, вносило страшную дезорганизацию в нашу работу. Вскоре оказалось, впрочем,что и старые предприятия и даже в старых районах Москвы живут не лучше, а даже хуже. На пример, завод механических станков «Красный пролетарий» обновляет свой состав за год на 100%. На автомобильном заводе им. Лихачева (бывший ЗИС) приходится привлекать для работы воинские части. Там же возникла «новая социалистическая практика»: некоторых инженеров, чертежников, конструкторов в принудительном порядке посылают в цеха - работать на различных участках. Идея такая: «Инженеры все равно бездельничают. Так от них ничего не убудет, а для дела лучше, если они поработают руками». Неплохое устранение разницы между физическим и умственным трудом! Всеобщее мнение в стране: «Поди проверь, что он думает. О том, как сделать прибор, или о воскресной рыбалке?»
Позднее, уже в 1969 году, некоторые мои коллеги были приведены в отчаяние текучестью сотрудников, саботажем и постоянно возрастающими трудностями при осуществлении разработок и исследований, особенно в результате резкого снижения квалификации людей. Мы ломали головы, как этому противодействовать, и, естественно,решили добиваться перевода нашего института в более высокую категорию по зарплате. К тому же, мы столкнулись с совсем, по нашему мнению, нелепым обстоятельством. Нашему головному институту средняя зарплата планировалась в 109 рублей в месяц, когда, по опубликованным в газетах данным ЦСУ, средняя зарплата по стране составляла 120 рублей в месяц. При всей нашей привычке к нелепостям планового хозяйства, это никак не укладывалось в мозгу.
При молчаливом согласии дирекции, попытки которой в этом направлении отбивались министерством, группа ведущих научных работников НИИ решила направить письмо А. Н. Косыгину о скверных перспективах в области развития электровакуумной, электронной науки из-за относительной недооценки этой области по зарплате. Письмо было очень тщательно и осторожно составлено и подписано: начальником теоретического отдела, доктором физико-математических наук. В. Т. Овчаровым; начальником сектора, доктором технических наук М. Н. Хворовым; начальником отдела, лауреатом Ленинской премии, доктором технических наук В. А. Афанасьевым и мной, начальником лаборатории (после 1964 года), лауреатом Ленинской премии, доктором технических наук. Через некоторое время нас начали вызывать в Министерство финансов, Комитет по труду и зарплате, в Госплан. Выяснилось следующее. Косыгин положил резолюцию: в двухнедельный срок представить соображения. Денег в стране не было. Желающих получить большую зарплату было много.
И вообще эта попытка свидетельствовала о нашей экономической и политической незрелости. Один компетентный работник Госплана на мой аргумент о средней зарплате по стране в 120 руб. и нашей в 109 руб. ответил, что 120 руб. - это фикция, а 109 руб. - далеко не плохая зарплата. Затем нас перестали куда-либо приглашать. Прошло и две недели, и два месяца и всё затихло безо всяких изменений.Человек никогда не оставляет надежд. И я надеялся, что в «собственной лаборатории» буду изолирован от наскоков системы. Но - напрасно. Лаборатория была под наблюдением и парткома, и профкома и т. д. и т. п. Походы на уборку картошки, на демонстрации, на встречи приезжающих в страну высоких особ не миновали лабораторию. И вообще, конечно, мы были не в самой гуще событий, но ничто нас и не обходило.
В 1971 году мой заместитель доложил, что вся наша нержавеющая сталь, без которой мы не могли работать, исчезла. Оказалось, что плиты, листы, трубки, прутки хорошей нержавеющей стали, столь нужной нам для изготовления экспериментальных приборов и устройств, пропали: ее забрали с нашего склада для сдачи в лом - институт должен был выполнить план по сдаче металлолома. Нам едва-едва удалось вернуть стальные материалы на место. Признаться, я как-то упустил из виду, что в планах сдачи лома никаких разумных изменений за последние двадцать лет не произошло.
В 1966 году на НИИ и на нашу лабораторию, как снег на голову (так и «не растаявший» в 1971 году), свалилась эпопея «гражданской обороны». В НИИ появился заместитель директора по гражданской обороне с соответствующим штатом и с практически неограниченными полномочиями. Они в обязательном порядке под угрозой административных и политических взысканий заставили меня и моего заместителя, как и весь институт, заниматься проектами эвакуации лаборатории, проектами строительства траншей-убежищ. Непрерывно требовалось устраивать учения по применению противогазов (работа в них), применению марлевых повязок и всякой чепухи в качестве защиты при ядерном нападении. Непрерывно весь состав лаборатории должен был по
сещать лекции и занятия по гражданской обороне с обязательной сдачей экзаменов. После прохождения одного раунда почти без перерыва начинался другой. Требовались снова и снова всё новые проекты эвакуации, новых убежищ, проекты наглядных пособий, которые мы должны были сами же и делать. Мы сами должны были шить всякие марлевые намордники. Было совершенно очевидно, что штаб гражданской обороны НИИ стремится держать всех в непрерывном и неослабевающем напряжении, не считаясь ни с какими затратами (или плановыми работами -план оставался, как будто бы «гражданской обороны» и не было).
Бессмысленность этих действий и явную вредность их для основного дела все прекрасно понимали, но были вынуждены покоряться. Всё это продолжалось до начала 1971 года и, уверен, продолжается и теперь. Всё это вместе взятое не оставляло никаких сомнений в самых невеселых перспективах для хозяйства и страны.
Из Вики: "В апреле 1971 года стал Героем Социалистического Труда. В мае того же года в составе советской делегации выехал во Францию на авиационную выставку в Ле-Бурже. Стал невозвращенцем. Ущерб, нанесенный его побегом, оценивался в несколько млрд. рублей; в частности, пришлось создавать заново всю систему управления советским подводным флотом. В феврале 1972 года секретным указом был лишен всех наград и званий.Жил в Великобритании и работал в Кембриджском университете. Занимался исследованием электронного пространственного заряда в магнитроне с помощью лазерного интерферометра."
Все население Фрязина и окрестных деревень регулярно ездило в Москву и за хлебом, и за картошкой, и за другими продуктами, а также в театр или в кино. Любопытно, что позднее, в 1971 году, положение, хотя и улучшилось, но не принципиально: люди всё так же покупаю т в Москве не только промышленные, но и продовольственные товары. Отовсюду в радиусе 100-150 км от Москвы сотни тысяч (если не миллионы) с авоськам и и котомками съезжались ежедневно в Москву за покупками. В 1971 году я узнал, что за этим же люди ездили и из Ярославля, Горького, Тулы ... В основном это зависело от сообщения с Москвой: если можно было «обернуться» за два-три дня - люди ездили. Правда, в силу вывертов планового распределения товаров, иногда бывало, что зимнее пальто я покупал в Сочи, импортные ботинки - в Ульяновске или Новороссийске, а полное собрание сочинений Флобера - на какой-нибудь захолустной станции. В Москве же этого я купить не мог. Но эти исключения не меняют правила. И еще одно правило существовало, как у нас говорят, «железно». Если, скажем, какой-то продукт производится в Астрахани, то там его никогда не бывает. Я, например, путешествовал от Владивостока до Камчатки и обратно: крабов можно было достать только «по блату» у частника, ни икры, ни хорошей рыбы не было вообще.
ПАРАДОКСЫ СОЦИАЛИЗМА. Это была вторая половина пятидесятых годов. Объем и сложность моих работ довольно быстро росли, и это приводило меня ко все большему столкновению с целым рядом нелепых проявлений государственных порядков, с которыми я, как инженер, не мог никогда примириться. То требовалось пускать в стружку ценнейшую бескислородную медь, вытачивая деталь диаметром 50 мм из болванки диаметром 100 мм. Не говоря уже о растранжиривании ценного и дефицитного
материала, приходилось тратить время, всегда ограниченное у нас страшно напряженным планом.
При проверке оказывалось, что замдиректора НИИ распорядился ограничить ассортимент меди и сдать часть в металлолом. По сдаче металлолома тоже был план, за выполнение которого отвечал именно замдиректора. За наши же потери времени и растрату меди никакие санкции ему не грозили. То по распоряжению директора отрывали в самый разгар работы наших людей на изготовление каких-то торфоперегнойных горшочков для колхоза. Опять-таки , директор прекрасно знал, что это значит для плановой работы института, и нашей в том числе, но он не хотел слишком портить отношения с райкомом партии, «поднимавшим» сельское хозяйство. Так, наш НИИ проектировал, изготовлял и испытывал для колхоза огромную поливную машину, оранжереи, ремонтировал тракторы и комбайны и.т.д. Особенно много времени терялось осенью , во время «уборки урожая».
На уборку, по приказу, направлялись часто целые лаборатории во главе с начальниками, включая кандидатов и докторов наук. «Лихорадка» длилась иногда два-три месяца, срывая плановые, срочные работы (сроки выполнения планов, однако, не отодвигались). О собенно прославилась и славится сейчас уборка картофеля. Все недоумевали: неужели при нашей мощной тяжелой промышленности нельзя сделать картофелеуборочную машину? Но и сейчас это- проблема. В то же время, уже тогда (сейчас, в семидесятых годах, это еще более усилилось) было известно, что сами колхозники умело отлынивают от работы, поскольку занимаются уборкой той же картошки на собственном «приусадебном участке». Недаром была в ходу песенка: «За околицей гуляют от зари и до зари, А картошку убирают Инженеры из НИИ». Кроме всех этих «плановых кошмаров», мне всё время приходилось наблюдать падение дисциплины и уровня квалификации рабочих. Каждый раз попадая из-за этого в прорыв, я решал в дальнейшем учитывать этот фактор и компенсировать его. Каждый раз моя экстраполяция этого ухудшения оказывалась слишком оптимистичной.
После смерти Сталина этот процесс стал нарастать. Происходило явное разложение народа, вне НИИ еще мало заметное, но в нем уже весьма ощутимое. Конечно, так было не только в НИИ, а везде. Причины этого просты и естественны . При оплате труда принимается во внимание, как правило, количество произведенной продукции. Качество учесть трудно и о нем может судить только специалист, то есть мастер или непосредственный начальник. Им же оценку труда доверить нельзя: они могут быть пристрастны, «необъективны ». (А кто может бы ть объективнее их, специалистов?!) Поэтому все оценки делаются нормировщиком, часто малограмотным («грамотные» не хотят этим заниматься - «грязное» дело, всегда связанное со спорами и обидами). Поэтому рост квалификации связан с увеличением зарплаты только в том случае, если он помогает человеку сделать большое количество продукции, хотя бы и низкого качества. Дальнейшее повышение квалификации ничего, кроме обиды, не дает.
Этим же объясняется и падение дисциплины. Государство нещадно грабит людей и в зарплате и в ценах, устанавливаемых им же, на товары. Поэтому люди перестают считать позорным воровство с предприятия, пренебрежение служебными обязанностям и , использование рабочего времени для личных целей, нежелание улучшать свою работу и запоминать приемы и наставления мастера. Это- инстинктивное стремление как-то подправить несправедливость, приспособляясь к системе, стараясь таким образом не только выжить, но и улучшить собственную долю . Безусловно, в еще большей степени это относится и к колхозникам , которые, конечно, не только «гуляют от зари до зари», но и должны зарабатывать себе на жизнь, трудясь в поте лица на своем приусадебном участке.
Все это приводит к страшным техническим затруднениям . Положим, вы разработали процесс откачки лампы, написали инструкцию , объяснили и вручили ее откачнице. Сначала всё идет хорошо, вы с радостью отмечаете хорошие результаты . Затем, спустя месяц или два, когда вы уже об этом забыли и по уши заняты другой задачей, появляется брак - замыкание между электродами лампы. Вы теряетесь в догадках и, после длительных и кропотливых исследований, наконец обнаруживаете, что на бракованных лампах есть признаки перегрева стекла колбы лампы, на которой держатся все электроды, и его легкой, почти незаметной деформации. Откачница, конечно, клянется и божится, что всё и всегда она делает правильно. В конце концов догадываешься, что она невнимательно следила за приборами и перегревала при токовой тренировке электроды , а с ними и колбу, и начинаешь изобретать «автоматику» и против человека.
Таких фактов становится всё больше и больше. Приведу, к примеру, случайно услышанный мною при выходе из Фрязинского кинотеатра разговор двух работниц: - Как же ты , Катя, ходила в кино? Ведь ты же работаешь в вечернюю смену? - Ты знаешь, отожженные и неотожженные детали всё равно не отличишь, так я записала в журнал режим отжига и номера деталей, а сама ушла. Сейчас зайду в отдел, отмечусь и пойду домой. Эта работница занималась вакуумным отжигом деталей экспериментальных ламп. Возможно, что она искренне сомневалась в различии отожженных и неотожженных деталей. Однако представьте себе мучения разработчика, ломающего голову над причинами плохого поведения этих деталей в его лампе.
Может показаться, что автоматизация и механизация решают этот вопрос. Но это не так. Во-первых, при разработке средств автоматизации и механизации возникают те же «загадки », обусловленны невниманием. Во-вторых, в подавляющем
большинстве случаев это просто не может окупиться. Человек как таковой (и как то или иное сообщество) никогда не может быть исключен из любого процесса. В этом отношении чрезвычай но характерна позиция высокого , начиная с министерского, начальства. Их воздействие на людей и прорывы в нашей плановой социалистической системе сводится, в основном, к устрашению, уничтожению , а не к вы яснению и устранению причин прорыва.
Однажды я спросил одного очень толкового и умного (правда, страшного матершинника) заместителя министра радиотехнической промышленности : «Василий Дмитриевич, почему вы не входите в наше, исполнителей, положение? Ведь мы в прорыве не потому, что мы этого хотим, а потому, что ничем не обеспечены ». О н ответил вполне логично : «Если я начну разбираться в твоих делах, то и узнав твои объективные причины, устранить их все равно не смогу : чем больше в них разбираешься, тем больше их появляется. В то же время я уже не смогу с прежней энергией и злостью нажимать на тебя. А это нужно. В конце концов ты тоже разозлишься и найдешь выход из положения».
Промышленность не хотела ничего брать, во всяком случае по своей воле. Конечно, это противодействие было направлено не против Капицы лично и даже не против Академии наук. Ведь даже новые приборы, разработанные в промышленных институтах, «вколачиваются» в собственную промышленность с огромным трудом. Дело в том,что по ряду объективных, возникающих неожиданно причин и недоразумений часто не выполняется даже обычный план на производство обычных изделий. При этом работники невыполнившего план предприятия страдают материально.
Что же говорить о плане освоения нового изделия, с неизвестными свойствами, с неизвестными неожиданностями в поведении? Централизованное планирование и тут приходит в неизбежное столкновение с техническим прогрессом. Хотя план и
зарождается на самом предприятии-исполнителе, но централизованное планирование не в состоянии предусмотреть все неожиданности и все их последствия в виде дополнительных затрат времени и денег, нужды в дополнительном оборудова
нии, инструменте и т. д. Но добиться изменения уже утвержденного плана можно лишь на уровне министерства, с огромным трудом, причем со провождается это непременными санкциями. Случаев, когда все обходится гладко, когда предприя
тие получает существенные поощрения, практически не бывает. Поэтому спокойнее и прибыльнее всего для любого предприятия - «гнать» устаревшую продукцию. Нечего и говорить об отсутствии желания брать еще более «сырые», чем наши, процессы, документацию и изделия Академии наук. В то же время, и у институтов Академии наук нет никакого опыта в создании процессов и документации по промышленному образцу.
В 1960 году за сверхмощные предельноволноводные магнетроны мне дали Ленинскую премию и - почти одновременно с этим - присудили ученую степень доктора технических наук. Если бы я не получал уже 5000 руб. в месяц (500 руб. на нынешние деньги), я имел бы право на зарплату 3000 - 3500 руб. как кандидат наук и на 4000-5000 руб. как доктор наук. Однако именно в этот, наиболее удачный период моей деятельности я остро почувствовал нетолько неэффективность и бюрократичность хо
зяйственной системы, но и ее неспособность действовать в соответствии с элементарным здравым смыслом.
Я выписывал и читал регулярно три-четыре газеты и несколько журналов и был в полном курсе хозяйственной жизни страны. В печати справедливо критиковались хозяйственные (я не говорю о политических) недостатки. Мало того - высказывались мысли, почти полностью совпадающие с моими (в те времена я думал, в основном, о научно-технических и экономических вопросах нашего хозяйства). Вместе с авторами статей я недоумевал, почему нельзя выпускать более экономичные профили металла и более широкого ассортимента. Это было бы очень выгодно для хозяйства страны и наших НИИ. Я не мог понять, почему нельзя организовать централизованные склады различных материалов и быстро получать именно то, что в данный момент нужно, и именно в том количестве, какое нужно. Вместо этого я должен был для своих экспериментов и исследований минимум на год вперед заказать все, что может потребоваться. Неужели заставляющее меня это делать начальство само не понимает, что я не могу точно определить ни количества, ни сортамента материалов, которые понадобятся мне для экспериментов, мною даже и не задуманных.
Я недоумевал, почему в нашем плановом хозяйстве всегда приходится страдать от недостатка разных мелочей, вроде нормальных газовых кранов, регуляторов давления, электрических проводов, зажимов, реле, различных измерительных устройств, самописцев и т. д. Ведь будь это всё в нужном количестве и качестве, любое исследование, любой эксперимент обходились бы в несколько раз дешевле и заканчивались бы в несколько раз скорее. Я недоумевал, почему мне доверяют тратить миллионы в плановом порядке (а иногда даже на ветер) и не доверяют истратить буквально несколько рублей для поощрения людей, для возбуждения их интереса к работе, или на покупку прибора или материала прямо через магазин. Ведь я-то знал, как можно было бы сделать мою плановую работу дешевле. Мне было непонятно это настойчивое стремление к копированию зарубежной техники и всяческое его поощрение вместо внимательного содействия развитию собственной отечественной мысли и техники.
Ведь я знал, что в стране очень много способных к изобретениям, исследованиям, к созданию нового людей. И я знал, что большинству, за редким исключением, так и не удается проявить себя. Нужно, как в моем случае, стечение большого количества счастливых обстоятельств и, конечно, огромной энергии, чтобы пробиться. Я был полон всяких проектов о способах разрешения всех этих нелепостей и даже послал министру целый развернутый проект реформ в системе зарплаты в стране. Проект предусматривал меры для увеличения самостоятельности специалистов в определении справедливой величины вознаграждения за труд, меры поощрения стабильности состава сотрудников и их заинтересованности в работе.
Я получил лишь устный ответ, что мой проект якобы не соответствует конституции страны. Так он и остался валяться в архивах министерства.Неоднократно я обсуждал необходимость права на риск, права на отдельные неудачи во имя осуществления более смелых и прогрессивных научно-технических идей. Кары и нервотрепка, связанные со случайной неудачей, так велики, что они отпугивают от экспериментов многих способных людей. Все были со мной согласны, но решить этот и все другие вопросы почему-то никто не мог. Каждый на 100% зависел от начальника, а начальник, в свою очередь, от своего начальника и, видимо, так до самого верха. А что же сам верх? Знали ли там обо всех этих нелепостях или нет? Судя по газетам, знали. Почему же не действовали?
Я ощущал мизерность возможностей улучшить положение, бесплодность всех усилий: видимого препятствия не было и в то же время оно было везде и повсюду, рассеянное и бесформенное, но и непроницаемое.
....Между тем, я отлично знал (и это впоследствии подтвердилось), что во избежание страшного воровства территории отдельных подразделений не обходимо разделить. Неоднократно приходилось разбирать случаи, когда какие-то, никогда не об
наруживаемые вандалы «рвали с корнем» дефицитные электролитические конденсаторы или в какой-нибудь измерительной схеме исчезала пара трансформаторов. Инструмент часто воровали даже из-под замков. На то, чтобы привести оборудо
вание в прежнее рабочее состояние, требовалась иногда целая неделя. Естественно, что перспективы безнаказанно воровать у соседей резко возрастали при абсолютной неразграниченности отдельных участков, не говоря уже о том, что и просто хож
дение людей мешало работать. Вдобавок, каждый начальник подразделения и инженер отвечал за целый ряд вверенной ему секретной аппаратуры, документации и приборов. Ясно, что это тоже было бы трудно осуществимо.
В результате между высшим начальством и нами, исполнителями, началась «перегородочная война», которая ведется, правда менее остро, и до сих пор.
Как и следовало ожидать, планировка помещений в новом институте с самого начала оказалась не соответствующей ни экспериментальным, ни технологическим, ни административным нуждам. Пришлось похоронить нашу мечту о гибкой, лег
ко приспособляемой энергетике. У проектного КБ, в основном отвечавшего за проект, не было для этого ни опыта, ни необходимых готовых узлов и деталей. Мало того, не хватало обычных запорных кранов, не говоря уже обо всяких регулято
рах давления, очистительных устройствах, устройствах, измеряющих давление и расход и т. д. В результате мы не только не получили гибкой энергетики (электроэнергия разных направлений и частот, горючий газ, водород, кислород, азот,
углекислота, вода горячая и холодная, пар, сжатый воздух), но наша энергетика была даже значительно хуже, чем во Фрязине.
Итак, в распоряжении нашего НИИ оказались электрические сети с колоссальными колебаниями напряжения; азот, водород, кислород, сжатый воздух с недопустимыми содержаниями влаги, минерального масла, посторонних примесей и с край
не непостоянным давлением. Из-за любой перестановки, замены или ремонта оборудования нужно было останавливать целые участки. В то же время вода шла такая загрязненная, что оборудование непрерывно засорялось и требовало частого
ремонта. Старинная система открытых сливов приводила к их засорению посторонними предметами и к наводнениям.
Рухнула наша надежда и на современное оборудование и измерительную технику. После того,как мы составили весьма тщательные списки наиболее современного оборудования и измерительной техники (конечно, зарубежной, так как у нас
она не производилась), оказалось, что нет валюты (точнее, валюта была истрачена на что-то другое, политически более важное). Все спешно было «переиграно» на: 1) страны социалистического лагеря; 2) заказы в разные отечественные институ
ты и КБ на ускоренную разработку; 3) производившееся в стране старое, несовременное оборудование. Оказалось невозможным и еще одно: подобрать стабильный и квалифицированный состав сотрудников.
Вернемся к работе. Эта история со строительством института заставила меня сильно задуматься над тем, почему, строя совершенно заново, нельзя сделать это толком, по-современному.Ведь все те, с кем я сталкивался и в институте, и в министерстве, и везде в других местах, совсем не были дураками или прохвостами. Пожалуй даже наоборот: было очень много толковых и понимающих людей. Любопытно отметить, что даже крупные чины из МГБ (в штатском), скажем, председатель профкома института Караулов, зам. директора по кадрам Щербаков, не говоря уже о «мелочи», сами были настроены критически и, в принципе, не возражали против необходимости улучшения системы (конечно, не публично). Это было странно.
Все хотят улучшать, а улучшения не происходит.Если судить по планам и официальным цифрам их выполнения, за 40 лет мы должны были бы быть на недосягаемой высоте по развитию экономики и благосостояния трудящихся. Мне, инженеру, это было непонятно. Более того, после некоторого послевоенного улучшения жизни (особенно в отношении продуктов питания) наступил заметный застой, если даже не спад. Постепенно исчезали и ветчина, и карбонад, и колбасы, и севрюга, и белуга, и осетрина, не говоря уже о крабах. Совсем исчезли и мясные и куриные консервы. Резко ухудшилось качество продуктов.
Стремясь понять причину этого, я стал внимательно читать статьи на экономические и плановые темы, книги по экономике зарубежных, социалистических и капиталистических, стран.
...налицо стремление нашей системы избавиться от «субъективности» людей и заменить ее «объективностью» централизованного плана в рамках организации и механизацией и автоматизацией в рамках техники и производства. Но это невозможно и поэтому всё предельно субъективно, только субъекты скрыты и лишены ответственности.
Последние 15-20 лет это становится (по крайней мере, подсознательно) всем ясно и отсюда все попытки компенсировать коренной (неустранимый в рамках системы) дефект путем различных систем материального стимулирования и индиви
дуального понуждения. К последнему относится способ, хорошо действовавший в давно прошедший период энтузиазма - социалистическое соревнование (вместо капиталистической конкуренции). Но уже давно это соцсоревнование превратилось в ничего не дающее бумаготворчество и даже стало неплохим прикрытием для сообразительных жуликов. Система за него держится по двум причинам: 1) ничего лучшего нет; 2) есть всё же остатки какой-то возможности индивидуального политического нажима.
Стахановцы, ударники, ударники коммунистического труда - всё это ступени отчаяния системы, постепенно теряющей возможность воздействовать на поведение отдельного человека с помощью политических средств.
КАК ЗАСТАВИТЬ ЛЮДЕЙ РАБОТАТЬ? То же политическое средство воздействия на людей (не желающих работать) в сущности представляют собой всё развивающиеся и усложняю щиеся аттестации сотрудников. Это - мероприятие, мало отличающееся от партийных чисток, но распространяющееся на всех, то есть и на беспартийных. Аттестация существует давно, но раньше она была введена в основном для старших и младших научных сотрудников и на многое не претендовала. Инженерно-технические работники ее не проходили.
Ее последнее развитие, происшедшее в 1968-1970 гг., характеризуется повальным «охватом». В нашем НИИ, как и везде, началась эта «усовершенствованная» аттестация в 1970-1971 году. Были созданы четыре или пять комиссий. Между ними поделили весь состав лаборантов, техников, инженеров, научных сотрудников, начальников лабораторий и администраторов в соответствии с областями их деятельности. «Научная» комиссия была создана под председательством доктора технических наук М. И. Хворова, моего бывшего (в течение многих лет) сотрудника и даже воспитанника. Человек молодой, энергичный, весьма способный, он увлекся этой аттестацией, как и некоторые другие «идеалисты-разработчики».
Дело в том, что они надеялись, что рассортировка сотрудников поможет им как-то противодействовать «саботажу», о котором я уже рассказывал и который, естественно, крайне мешал выполнению научных замыслов. Так что многие люди, субъективно заинтересованные в выполнении своих планов, поддерживали эту аттестацию как средство против «бездельников», которых становилось всё больше и больше. В каждую комиссию вошли представители КПСС, профсоюзов и ВЛКСМ. На каждого аттестуемого работника «треугольником» подразделения составлялась характеристика и заполнялась специальная анкета, которые должны были характеризовать технический и политический уровень. М. И. Хворов затратил много труда и энергии на составление и введение в действие особенно дотошной анкеты. Анкета, действительно, как будто давала возможность получить полную характеристику аттестуемого.
Аттестуемый работник вызывался на заседание комиссии (человек около 15) и подвергался там, по существу, суду. Решения этих судов-комиссий уже нельзя было опротестовать через партийную и профсоюзную организации или администрацию, а только через суд и, вероятно, без успеха. Решения комиссии всегда включали в себя, наряду с технической, и общественно-политическую оценку, что само по себе представляло для человека опасность «позорного клейма», и надолго. Комиссия также рекомендовала послушной в этом случае администрации три сорта действий: аттестовать данного человека (ура!); понизить в должности (и зарплате); и в редких случаях -держать в резерве для повышения.
Многие сотрудники, догадываясь о своих «дефектах», быстро подавали заявления об увольнении. Однако аттестационные комиссии, конечно, били мимо цели, так как «саботаж» был массовым и от его влияния не были застрахованы ни «треугольники», ни сами комиссии. Кроме того, комиссии не устраняли главных причин «саботажа» и прорывов. Вместо этого они приводили к еще более нервной обстановке и потере остатков трудоспособности. Даже мой очень высококвалифицированный и добросовестный старший инженер В. В.Базаров и тот утратил свои обычные спокойствие и уравновешенность, нервничал, расспрашивал своих коллег о том, какие вопросы задают в комиссии и как на них отвечают. Я не говорю уже о других, менее хорошо зарекомендовавших себя сотрудниках. Все нервничали, что, разумеется, не могло не отразиться на работе.
Материальные стимулы тоже применялись давно (скажем, те же квартальные премии или премии за оконченную и сданную комиссии работу).Однако, в конечном итоге, - без особого результата в смысле улучшения работы, так как распределялись они (по причинам, уже читателю известным) по одинаковому количеству процентов от зарплаты, а не в соответствии с оценкой произведенной работы. Поэтому эти системы всё время пересматривались, совершенствовались и снова не приводили к результатам. Последнее изобретение, призванное стимулировать науку, постепенно перестающую двигаться, - новые системы уже не премий, а зарплаты для НИИ. По этим системам вместо фиксированного оклада сотрудника устанавливался некоторый, значительно более низкий, минимум. Сверх этого минимума можно было, по решению специально назначаемых «авторитетных ученых комиссий» на определенный период (год-два) получать существенно большую зарплату, если, конечно, научная деятельность данного сотрудника это оправдывает.
Эти системы зарплаты и комиссий служат великолепной почвой для интриг, сведения личных счетов, для политического давления и т. д. Конечно, они не могли быть средством оживления науки, ее прогресса. Кроме того, разве можно «перехитрить» мил
лионы умов конкретных людей с помощью весь ма ограниченного количества умов вдохновителей и организаторов этих комиссий?
К 1962-1963 годам, когда уже всё стало постепенно «утрясаться» и приходить в более или менее стационарное состояние, начался новый кризис. Во-первых, распространились сведения о крупных заработках на строительстве пусковых ракетных установок. Во-вторых, пока наш институт был единственным строительством на юго-западе Москвы среди больших новых жилых массивов, состав наших сотрудников был более или менее постоянным. Однако теперь заканчивалось строительство целой серии других институтов и КБ. На наше несчастье, у нас система зарплаты была более низкой категории, чем у этих соседей. Дело в том, что в нашем плановом хозяйстве, как это ни странно, много разных систем зарплаты. Предприятия, связанные с важнейшими правительственными задачами, оплачивались выше, а обычные - ниже. В самом низу этой лестницы зарплат стояли, конечно, немногочисленные гражданские предприятия. На самом верху были правительственные и партийные учреждения и предприятия по новейшей военной технике.
Наш институт находился где-то на средних, но не очень высоких ступенях лестницы. Электровакуумные электронные приборы считались в верхах комплектующими деталями и котировались неизмеримо ниже радиолокаторов, самолетов, танков, подводных лодок и т. д. Для характеристики нашей зарплаты будет любопытным следующий инцидент. Однажды на партийном собрании НИИ, куда меня в добровольно-принудительном порядке пригласили, выступил директор и член парткома только что построенного рядом автобусного парка. Он был приглашен для поощрения общественно-партийных связей между предприятиями района.
В своей речи он, кроме всего прочего, пригласил сотрудников нашего института учиться у него на шоферов автобусов и сообщил, что он гарантирует (при известном старании шофера) через три месяца зарплату в 200 и 220 руб. в месяц. В институте же самый крупный - ведущий - инженер получал 160-180, инженер - 90-120, техник - 60-80 руб.и даже начальник лаборатории - 200 руб. Предложение вызвало громкий хохот и оживление среди присутствующих. Этот эпизод еще раз показывает, что в СССР обучение и квалификация никак не связаны с получаемой зарплатой. Таким образом, стоит ли учиться и трудиться над получением квалификации, когда ваши доходы будут определяться совсем другими вещами? Это, конечно, начисто опровергает известное марксистское положение о сложном труде, то есть труде, затрата которого включает в себя и прошлые затраты на обучение.
Словом, в результате всего этого, состав сотрудников сектора стал быстро меняться. Текучесть в институте стала достигать 25% в год. Это, конечно, вносило страшную дезорганизацию в нашу работу. Вскоре оказалось, впрочем,что и старые предприятия и даже в старых районах Москвы живут не лучше, а даже хуже. На пример, завод механических станков «Красный пролетарий» обновляет свой состав за год на 100%. На автомобильном заводе им. Лихачева (бывший ЗИС) приходится привлекать для работы воинские части. Там же возникла «новая социалистическая практика»: некоторых инженеров, чертежников, конструкторов в принудительном порядке посылают в цеха - работать на различных участках. Идея такая: «Инженеры все равно бездельничают. Так от них ничего не убудет, а для дела лучше, если они поработают руками». Неплохое устранение разницы между физическим и умственным трудом! Всеобщее мнение в стране: «Поди проверь, что он думает. О том, как сделать прибор, или о воскресной рыбалке?»
Позднее, уже в 1969 году, некоторые мои коллеги были приведены в отчаяние текучестью сотрудников, саботажем и постоянно возрастающими трудностями при осуществлении разработок и исследований, особенно в результате резкого снижения квалификации людей. Мы ломали головы, как этому противодействовать, и, естественно,решили добиваться перевода нашего института в более высокую категорию по зарплате. К тому же, мы столкнулись с совсем, по нашему мнению, нелепым обстоятельством. Нашему головному институту средняя зарплата планировалась в 109 рублей в месяц, когда, по опубликованным в газетах данным ЦСУ, средняя зарплата по стране составляла 120 рублей в месяц. При всей нашей привычке к нелепостям планового хозяйства, это никак не укладывалось в мозгу.
При молчаливом согласии дирекции, попытки которой в этом направлении отбивались министерством, группа ведущих научных работников НИИ решила направить письмо А. Н. Косыгину о скверных перспективах в области развития электровакуумной, электронной науки из-за относительной недооценки этой области по зарплате. Письмо было очень тщательно и осторожно составлено и подписано: начальником теоретического отдела, доктором физико-математических наук. В. Т. Овчаровым; начальником сектора, доктором технических наук М. Н. Хворовым; начальником отдела, лауреатом Ленинской премии, доктором технических наук В. А. Афанасьевым и мной, начальником лаборатории (после 1964 года), лауреатом Ленинской премии, доктором технических наук. Через некоторое время нас начали вызывать в Министерство финансов, Комитет по труду и зарплате, в Госплан. Выяснилось следующее. Косыгин положил резолюцию: в двухнедельный срок представить соображения. Денег в стране не было. Желающих получить большую зарплату было много.
И вообще эта попытка свидетельствовала о нашей экономической и политической незрелости. Один компетентный работник Госплана на мой аргумент о средней зарплате по стране в 120 руб. и нашей в 109 руб. ответил, что 120 руб. - это фикция, а 109 руб. - далеко не плохая зарплата. Затем нас перестали куда-либо приглашать. Прошло и две недели, и два месяца и всё затихло безо всяких изменений.Человек никогда не оставляет надежд. И я надеялся, что в «собственной лаборатории» буду изолирован от наскоков системы. Но - напрасно. Лаборатория была под наблюдением и парткома, и профкома и т. д. и т. п. Походы на уборку картошки, на демонстрации, на встречи приезжающих в страну высоких особ не миновали лабораторию. И вообще, конечно, мы были не в самой гуще событий, но ничто нас и не обходило.
В 1971 году мой заместитель доложил, что вся наша нержавеющая сталь, без которой мы не могли работать, исчезла. Оказалось, что плиты, листы, трубки, прутки хорошей нержавеющей стали, столь нужной нам для изготовления экспериментальных приборов и устройств, пропали: ее забрали с нашего склада для сдачи в лом - институт должен был выполнить план по сдаче металлолома. Нам едва-едва удалось вернуть стальные материалы на место. Признаться, я как-то упустил из виду, что в планах сдачи лома никаких разумных изменений за последние двадцать лет не произошло.
В 1966 году на НИИ и на нашу лабораторию, как снег на голову (так и «не растаявший» в 1971 году), свалилась эпопея «гражданской обороны». В НИИ появился заместитель директора по гражданской обороне с соответствующим штатом и с практически неограниченными полномочиями. Они в обязательном порядке под угрозой административных и политических взысканий заставили меня и моего заместителя, как и весь институт, заниматься проектами эвакуации лаборатории, проектами строительства траншей-убежищ. Непрерывно требовалось устраивать учения по применению противогазов (работа в них), применению марлевых повязок и всякой чепухи в качестве защиты при ядерном нападении. Непрерывно весь состав лаборатории должен был по
сещать лекции и занятия по гражданской обороне с обязательной сдачей экзаменов. После прохождения одного раунда почти без перерыва начинался другой. Требовались снова и снова всё новые проекты эвакуации, новых убежищ, проекты наглядных пособий, которые мы должны были сами же и делать. Мы сами должны были шить всякие марлевые намордники. Было совершенно очевидно, что штаб гражданской обороны НИИ стремится держать всех в непрерывном и неослабевающем напряжении, не считаясь ни с какими затратами (или плановыми работами -план оставался, как будто бы «гражданской обороны» и не было).
Бессмысленность этих действий и явную вредность их для основного дела все прекрасно понимали, но были вынуждены покоряться. Всё это продолжалось до начала 1971 года и, уверен, продолжается и теперь. Всё это вместе взятое не оставляло никаких сомнений в самых невеселых перспективах для хозяйства и страны.
Из Вики: "В апреле 1971 года стал Героем Социалистического Труда. В мае того же года в составе советской делегации выехал во Францию на авиационную выставку в Ле-Бурже. Стал невозвращенцем. Ущерб, нанесенный его побегом, оценивался в несколько млрд. рублей; в частности, пришлось создавать заново всю систему управления советским подводным флотом. В феврале 1972 года секретным указом был лишен всех наград и званий.Жил в Великобритании и работал в Кембриджском университете. Занимался исследованием электронного пространственного заряда в магнитроне с помощью лазерного интерферометра."