Федосеев Анатолий Павлович.ДТН. разработчик магнетронов ч.1
Лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда (1971). Из книги "Западня"
...Я тогда был всецело поглощен работой в 3-ей спецлаборатории. Мне поручили разработку новой, более совершенной 100 квт генераторной лампы для радиовещательных станций СССР. Эта лампа должна была работать на коротких волнах, вплоть до 13 м. Дело в том, что в те времена усиленно развивалась агитация и пропаганда, направленная на капиталистические страны, и спешно строились радиостанции, использующие распространение коротких волн на большие расстояния.
Я не только проводил на работе больше положенных восьми часов, но часто даже ночевал в лаборатории, пренебрегая упреками жены. Добраться домой с работы пешком было невозможно, а трамваи уже переставали ходить после часа ночи. Бывало, что я не появлялся дома три дня подряд и жена ужасно сердилась, но я ничего не мог поделать, поскольку работа меня чрезвычайно интересовала. Нужно сказать еще, что в те времена не было еще такого нестерпимого напора «идеологии», как сейчас, и я не помню, чтобы она мне очень досаждала, хотя я был комсомольцем и членом профсоюза.
Довольно быстро сделав разработку, я успел даже частично пустить ее в производство в прикрепленном к лаборатории цехе мощных генераторных ламп завода «Светлана». Эта лампа под маркой Г-433 работала на большинстве радиовещательных станций СССР вплоть до самых последних лет. Выпускалась она в больших количествах. Ее срок службы превосходил несколько тысяч часов. Занимаясь этой работой, я одновременно участвовал в создании другой мощной генераторной лампы - Г-174 - мощностью порядка 30 квт на волны около 4 м. В это время я несколько познакомился с взаимоотношениями между ЦК ВКП и такими людьми, как мы. Дело в том, что наши исследования и их задачи все усложнялись, а оборудование лаборатории и особенно его часть, предназначенная для экспериментальных испытаний, была уже устаревшей, требовала замены и улучшения.
У завода «Светлана» были значительные возможности для разработки и изготовления собственного оборудования, однако дело упиралось в постройку новых помещений и подключение намного больших мощностей электроэнергии и водоснабжения. Все это теперь уже нельзя было решить на месте. Народный комиссариат, ведавший нами, тоже не мог самостоятельно решить этот вопрос и одновременно или боялся, или не мог выделить этот вопрос из многих других, чтобы решение по нему приняли в ЦК ВКП(б). Кроме того, тогда, как и сейчас, стопроцентного доверия и наркомату, и дирекции завода не оказывалось. Их - не без оснований - подозревали (и подозревают) в защите своего удобства, своего спокойствия, в завышении запросов на помощь и финансирование.
Поэтому с негласного ведома и дирекции, и наркомата мы, работники 3-ей спецлаборатории, написали в ЦК. В письме мы объясняли направление технического прогресса, необходимость перевооружения лаборатории, невозможность «пробить» дирекцию и наркомат (то есть фактически жаловались на дирекцию и наркомат) и просили ЦК помочь нам в продвижении науки и техники на нашем участке работы, очень важном для всей страны. Я был весьма поражен, когда через несколько месяцев узнал, что наше письмо вернулось в дирекцию завода, испещренное резолюциями «рассмотреть».
Таким образом, все вернулось в исходное состояние. Так или иначе, но я тогда был вполне удовлетворен своей работой, хотя жизнь и была тяжелой, и это продолжалось до середины 1937 года, когда меня вдруг выдвинули на должность помощника по технической части начальника ОВЛ завода «Светлана». Это была, конечно, очень крупная должность: ОВЛ занимала тогда большое многоэтажное здание и штат ее насчитывал несколько сот человек. Я должен был заниматься взаимодействием с лабораториями в технических вопросах, просмотром, проверкой и одобрением технических отчетов по многочисленным вопросам, разрабатываемым в ОВЛ. Однако уже через месяц я ощутил страшную тягость и пустоту моих занятий. Весь мой пыл исчез, и я стал ходить на работу, как на каторгу. Я стал чаще бывать дома, хотя задержки и на этой должности были многочисленными, но уже не по моему желанию, а по обязанности.
Эта «каторга» длилась до мая 1938 года, когда меня - тоже довольно неожиданно - в составе значительной группы работников электровакуумной промышленности командировали на фирму RCA в США для ознакомления с электровакуумной техникой. Жизненно неопытный, мало интересующийся политикой и поглощенный своей работой, я тогда считал свое продвижение по службе результатом своей успешной работы, что, безусловно, было важнейшей, но, как я много позднее понял, не единственной причиной. Весьма скрытно и тихо в те времена происходило уничтожение старой интеллигенции.
Я только спустя многие годы узнал, что исчезновение с горизонта предыдущего начальника ОВЛ С. А. Векшинского и руководителя строительства коротковолновых радиовещательных станций А. Л. Минца, с которыми мне приходилось несколько раз по работе встречаться, было не случайным. Они были посажены в тюрьму и много лет провели в том мире, который был впоследствии описан Солженицыным («В круге первом») и Озеровым («Туполевская шарага»). Позднее, «заслужив» свое возвращение, оба они стали академиками. Но многим другим посчастливилось меньше. Исчезли совсем, правда уже перед войной, два моих школьных товарища - К. К. Капустин и М. Н. Никольский. Оба они были очень порядочными и милыми людьми, но, к сожалению, с очень сильно развитым чувством юмора; их замечательные остроты доставляли удовольствие всем слушателям, по-видимому, за некоторым исключением.
Узнал я об этом уже после возвращения из США и очень остро это переживал, однако еще не задумываясь над фундаментальными причинами. Такие отдельные, немногочисленные, известные мне факты политического террора я, как и многие другие, не имел основания связывать с системой как таковой. Если бы мне тогда это и разъяснили бы (а таких охотников разъяснять среди знающих людей, практически, не было), то я просто не поверил бы, настолько это расходилось с моими романтическими, но, правда, довольно смутными представлениями о будущем - моем и всей страны в целом. Я сейчас не сомневаюсь в искренности многих немцев, которые совершенно честно заявляют, что они ничего не знали об ужасах гитлеризма. Более того, я вполне убежден, что стоит, не дай Бог, социалистам захватить власть в Англии, - и большая часть ее населения так же тихо и спокойно полезет в петлю, совершенно не сознавая этого.
Оказывается, что такие процессы видны осведомленным лицам сверху или несчастным жертвам, но практически не видны снизу, в особенности людям, не подозревающим их важности и значения. Тем более, что даже семьям жертв грозила та же участь, если они нарушат молчание о своих несчастьях. Поэтому все было тихо и незаметно. Так или иначе, но в мае 1938 года я пересек границу СССР. В те времена поездка за границу была сопряжена тоже с анкетами, проверками, инструкциями, как и сейчас. Но всё же это тогда делалось более разумно - хотя и бюрократически, но более человечески. Весьма любопытно и то, что мне решили дать отдельное поручение и отпустить путешествовать одного. Дело в том, что мы тогда пытались торговать генераторными лампами...
Моя командировка была рассчитана на 6-8 месяцев. Я должен был изучать технологические процессы, оборудование, инструменты на заводах и в лабораториях фирмы RCA в соответствии с договором о технической помощи. Однако вскоре я был назначен на должность заместителя председателя комиссии Главэкспрома с местом пребывания на предприятии RCA в городе Гаррисон в Нью-Джерси. Я писал отчеты, проверял отчеты моих коллег, организовывал получение и проверку технической документации, предоставляемой нам фирмой RCA. Я старался выполнять свои функции как можно более тщательно и полно и, вероятно, доставлял довольно много неудовольствий как моим коллегам, так и представителям фирмы.
Моя строгая лояльность по отношению к своей стране и инстинктивное и противоречивое желание не поддаться воздействию нового мира, конечно, значительно препятствовали моему реальному знакомству с ним. Однако это нисколько не мешало мне воспринимать технику США, организацию работы и критиковать в своих отчетах-письмах наши технику и организацию. Но даже очень важные, на мой взгляд, критические письма, призывавшие к технической перестройке у нас дома, не имели никаких последствий. Видимо, они складывались в архив и ими никто не пользовался. В связи с тем, что меня оставили в США на длительный срок, ко мне приехала жена с дочерью, которой шел второй год. Мы поселились недалеко от места, где жила вся наша компания, в квартире многоэтажного дома в местечке Оранж.
Моим начальником стал вскоре приехавший на смену предыдущему Валериан Михайлович Калинин - сын всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина. Это был милейший человек, мягкий в обращении и понимающий, хорошо образованный и вполне способный вести всякого рода переговоры. Из его разговоров на разные темы у меня создалось впечатление, что он очень много знает о внутреннем положении в СССР и это доставляет ему буквально физические страдания. Иногда у него как-то непроизвольно вырывались фразы отвращения к нашей власти, сомнения в правильности нашего пути, осуждение. Тем не менее он держался, конечно, очень твердо и лояльно, но всегда очень по-человечески. Так прошли два года. Я обогатил свои знания всякими техническими новинками и сведениями и наконец стал страшно тяготиться своим положением.
Мне надоело все время учиться, узнавать и не иметь возможности эти знания реализовать. Я чувствовал себя как бы не на основном, а на запасном пути, в тупике. Когда я говорил об этом Валериану Михайловичу, он усмехался и старался меня успокоить. Постепенно, однако, я начал чувствовать себя настолько подавленным, что начал ссориться со своим начальником. В конце концов он решил, что больше удерживать меня не следует, и отпустил в СССР. В последние месяцы мне окончательно осточертела Америка...
В лаборатории мне была поручена крупная и ответственная разработка: 60 квт разборный телевизионный тетрод с внутренней нейтрализацией для телевизионного передатчика будущего «Дворца Советов» в Москве. Этот «Дворец Советов» так до сих пор и не построен. Я использовал, но своим, оригинальным образом, опыт, полученный в США, и разработал технику пайки высокотемпературными припоями (800-900°С) деталей весьма больших размеров, а кроме того, разработал специальные печи с водородной атмосферой для таких паек. В дальнейшем эту конструкцию воспроизвели в большом количестве промышленно выпускавшихся водородных печей (вплоть до настоящего времени). Одна из моих печей развивала температуры до 1800- 1900° С и применялась перед самой войной для наплавки авиационных клапанов стеллитом. Одновременно я разработал оригинальную конструкцию самофокусирующего электронные пучки танталового катода и сеток для уже упомянутого лучевого тетрода. На этот катод я получил первое авторское свидетельство, выданное мне, правда, уже спустя длительное время после войны
Меня назначили начальником лаборатории, которая стала заниматься разработкой (или вначале копированием) комплекта ламп для военных радиолокаторов: водородного тиратрона, гетеродинного клистрона, многорезонаторного м агнетрона. Лаборатория была не очень большая и, поскольку она состояла из очень квалифицированных людей, то я вполне мог заниматься частью ее задач лично сам. С этого началась моя работа в области многорезонаторных магнетронов. Оборудование лаборатории было чрезвычайно скромны м и примитивным. Поэтому, например, сверление и расточку резонаторов в медном блоке мы вместе с превосходным механиком, по существу артистом своего дела, производили на обычном токарном станке, на сконструированном нами специальном приспособлении. Интересно, что полученные нами точности были не хуже тех, которы е впоследствии получались на специальном оборудовании.
Вакуумное соединение медных трубок со стеклом, представляющее собой часть конструкции магнетрона, наш стеклодув никак не мог освоить. Эта операция требовала специального навы ка, которого у него не было. Мне пришлось разработать простейшие устройства и осуществить впервые в СССР (и, возможно, даже в мире) операцию спаивания медных трубок со стеклом с помощью высокочастотного нагрева. Качество изделий получалось очень высоким и однородным, а делал их я
сам лично. Впоследствии эта операция вы п олнялась совсем не квалифицированной работницей.
За время моей профессиональной деятельности мне неоднократно приходилось отрываться от разработок электронных приборов и исследований для решения такого сорта задач, оказывавшихся не под силу даже весьма квалифицированным рабочим. В то же время я уже тогда чувствовал, что, став инженером, превратился в социально менее ценного человека. Получался невероятны й парадокс. Когда я был простым станочником, то есть рабочим, я был, как у нас говорят, «кум королю и брат министру». Я безусловно ощущал свою ценность и прочность м еста в жизни.
Теперь я очень многому научился, стал инженером, стал безусловно лучше, умнее и, казалось бы, ценнее для общества во всех отношениях. Однако в глазах того же общества мое значение уменьшилось, и я превратился в человека, если не четвертого, то третьего сорта. И это не моя выдумка, а суровая реальность. Казалось бы, такой факт, как блестящее решение задачи спаев медных трубок со стеклом, экономически и технически куда более важный для общества, чем перевыполнение мною норм на 50 и даже 100% в бытность станочником, должен был бы ть как-то отмечен этим обществом. Но это не произвело никакого впечатления и было совершенно не замечено. Нетрудно понять, что если бы оценка общества была бы единственным стимулом инженерной деятельности, то общество вскоре перестало бы развиваться, последствия чего были бы весьма неприятны не только для инженеров, но и для людей «первого сорта» - рабочего класса.
К счастью , это не единственный стимул в инженерной деятельности. Однако можно совершенно не сомневаться, что наличие этого парадокса безусловно тормозит развитие СССР. Вскоре к нашей лаборатории присоединились «харьковские ядерщики», эвакуированные в свое время из Хар ькова: Вальтер, Синельников, Головин и другие. После освобождения Харькова они уехали к себе, а Головин (Игорь Николаевич) перешел в И нститут Курчатова, где создал в свое время знаменитую «О Гру»*. Кроме работ по плану, нас довольно часто привлекали к устранению различных технических затруднений, возникавших на заводе. Завод в то время насчитывал уже несколько тысяч человек, живших в поселке и ближайших деревнях. Естественн о, весь завод работал только на военные нужды . Для гражданского потребления не вы пускалось ничего.
Пакин - личность, хорошо известная всем живущим в поселке и даже в окружающих деревнях. Пакин - всего-навсего начальник жилищно-коммунального отдела (ЖКО) наш его фрязинского предприятия. Дело в том, что практически весь посёлок состоял из домов, принадлежащих предприятию, и там жили, в основном, семьи работавших на нем. Очень многие из тех работников, что жили в деревнях, мечтали переселиться в посёлок. Для управления этим огромным хозяйством на предприятии существовал жилищно-коммунальный отдел, подчинявшийся директору. Таким образом, директор предприятия был богом для Фрязина, но начальник ЖКО Пакин был его прямым заместителем. И это еще было бы не так плохо, потому что директор был в какой-то степени культурным человеком , но фактически всё было значительно хуже.
Начальник ЖКО должен был иметь дело не столько с инженерами и их семьями, сколько с прежними колхозниками и вообще людьми малообразованными, часто очень грубыми и настойчивыми в своих домогательствах. Больше того, в те времена люди даже усвоили, что главное значение имеют не права, а, как у нас говорят, «горло», то есть способность громко и настойчиво требовать и умение дать взятку. Поэтому, пожалуй, 90% посетителей, с которыми имел дело Пакин, старались добиться своего любыми средствами, включая «горло», взятку, хитрость, женский плач. Как, скажем , быть, если у вас отказалось работать центральное отопление, а печь в комнате не предусмотрена и на улице тридцатиградусный мороз? Или, скажем, вы живете на верхнем этаже, а крыша течет, и вас, особенно весной, когда тает снег, буквально заливает? И вы знаете, что таких, как вы , несчастных - десятки или сотни. И знаете, что нет ни людей, ни материалов для починки, поэтому вас может спасти только божественное вмешательство, то есть вмешательство самого Пакина.
Ни у одного порядочного человека, вынужденного какое-нибудь продолжительное время работать начальником ЖКО, не могли бы выдержать нервы . На такое место годился только бездушный, грубый, хитрый, сильный человек, способный противостоять грубости, хитрости, силе, бесстыдству. Таким человеком и был Пакин, и он был уникален. Найти на его место другого было почти невозможно. Пакин это прекрасно знал и был больше богом, чем директор, которого практически он, Пакин, держал в рѵках, а не наоборот.
Жаловаться директору на Пакина было не только бесполезно, но и опасно: ваша жизнь в посёлке могла стать для вас и ваш ей семьи очень неприятной. Были случаи, когда он запросто выселял из посёлка неугодного ему человека, так же, как он мог и вселить другого - без вся ких прав, но ему угодного. Жена была, безусловно, права: я, действительно, по своему характеру, не мог рассчитывать на понимание и сочувствие со стороны Пакина. В таком большом городе, как Ленинград, где власть над жителями более рассредоточена, было больше, конечно, возможностей и выбора для преодоления различных жизненных затруднений.
Эта власть и не была там так опасно персональна. Кроме того, там было много родственников, знакомых и жить было легче. Понимая всё это, я согласился на отъезд семьи в Ленинград. Решив проблему Пакина, мы создали себе другие проблемы. Зарплату я, конечно, мог посылать семье, заплатив за перевод 2% пересылаемой суммы. К этому грабежу я уже привык. Все прекрасно знают, что деньги, конечно, не пересылаются, а пересылается лишь бумажный листок, то есть распоряжение вы дать деньги адресату, и стоит это гроши. Однако этот порядок существует уже лет 50 и до сих пор жив. По-видимому, он сохранился с тех пор, когда деньги перевозились на лошадях курьерами. Но главное было не в этом, а в том, что, живя отдельно, жена с дочерью не могли существовать на мою зарплату. Я получал во Фрязине специальные продуктовые карточки, которых у жены в Ленинграде не будет. Обычные же карточки, которые она может получить, обеспечивали лишь голодную норму.
...Берлин. Посетив обгоревший и разрушенный рейхстаг, я обнаружил среди мусора в развалинах какие-то странные керамические «предохранители», но с тремя электродами, а не с двум я, как это должно было бы бы ть для настоящих предохранителей. Тут же были железные каркасы , в которых я у знал каркасы откачных позиций для откачки электронных ламп. «Предохранители» же оказались сверхвысокочастотными трех- и четырехэлектродными лампами. Их я в таком законченном производственном виде и в таком количестве видел впервые. Наши дальнейшие поиски и расспросы немцев помогли нам обнаружить под рейхстагом в старой штольне подземки относительно большой завод для производства электронных ламп, включая даже такое оборудованание, как водородные печи.
После этого уже на заводах фирм AEG, Telefunken, Siemens, Osram и др. удалось собрать очень богаты й материал по разработке и производству огромного количества типов различных электронных ламп и, особенно, металлокерамических,
представлявших большой интерес. Во Фрязино было вывезено более 100 немцев, включая одного из крупнейших руководителей электровакуумной отрасли Германии доктора Richter - очень высокой квалификации химика, д-ра Vogi - специалиста по сверхвысокочастотной электронике, д-ра Grimm - специалиста по электронике и м ногих других.
Ходило довольно много слухов о том, как их вы возили: наполовину обманом, наполовину силой. Разместили их в поселке в отдельных квартирах. Хотя они ничем не были изолированы от нас, но держались очень обособленно. В своей среде у них тоже были определенные слои и группировки и явственно соблюдалась субординация. Утверждали, что в их среде продолжали действовать правила и нормы нацистской партии, членами которой большинство из них было. Качество и количество получаемого ими продовольствия было таким, какое нам и не снилось.
Мы могли им только завидовать, а они получали, таким образом, основание нас презирать. Это в некоторых случаях, правда редких, и обнаруживалось. Зарплату они тоже получали много большую, чем мы. Таким образом, им были созданы весьма и весьма привилегированные условия жизни. Такое явное предпочтение, оказываемое нашим правительством немцам-фашистам , было крайне оскорбительно, и среди голодавшего и страдавшего от всяких лишений населения Фрязина это вызывало много толков и пересудов. Для меня это был, пожалуй, первый сильный и явный пример чрезвычайного неуважения правительства к собственном у народу. К сожалению, в будущем число таких примеров лишь возросло.
В течение нескольких лет мне приходилось во Фрязине ежедневно иметь дело с немцами по служебным, техническим вопросам. Я уже стал начальником крупного научно-исследовательского отдела с несколькими лабораториями, а завод превратился, по решению правительства, в научно-исследовательский институт с опытным заводом. В моем отделе также работали несколько немецких специалистов. Мне пришлось убедиться, что качества и успехи любого самого крупного специалиста в значительной степени определяются не им самим, а той организацией, в которой он работает.
Прежде всего оказалось, что и квалифицированные немецкие рабочие и инженеры работают неэффективнее наших работников, а часто хуже. Более того, крупнейший из немецких специалистов д-р Штеймель стал меня (и притом, я уверен, совершенно искренне) убеждать, что техническая задача, которую я взял на себя, невыполнима. Правда, ему вторили и некоторые наши крупные специалисты. Я тогда разрабатывал импульсную модуляторную лампу на очень большие мощности и с анодным напряжением 50000- 70000 вольт. При этом я решил использовать экономичный оксидный катод. Но в те времена было мнение, что оксидный катод не может работать при напряжениях выше примерно 20000 вольт. Доктор Штеймель и доказывал, что оксидный катод создаст вокруг себя газовую среду, которая приведет к электрическим пробоям.
Однако я все это учитывал и был уверен в успехе. Эта лампа была успешно разработана, выпускалась до самого последнего времени (до 1970) в больших количествах и даже получила потом на международной выставке в Брюсселе «Гран-при». Впоследствии появилось много и еще более высоковольтных ламп с оксидным катодом . Таким образом, это т крупнейший немецкий специалист оказался для нас не на высоте. Это, конечно, объяснялось очень просто. Все немцы работали у себя в стране в высокоорганизованном и весьма эффективном хозяйстве. В этом хозяйстве предусматривалось и соответствующее техническое обеспечение, и соответствующая комбинация способностей и свойств людей, а также соответственные стимулы, когда
эффект может быть максимальным.
Люди, «вытащенные» поодиночке из этой организации, помещенные в новую и неподходящую для них обстановку, и не могли дать предполагаемого эффекта. Таким образом, сумма не давала целого. Конечно, если бы дать им возможность воссоздать ту организацию, в которой они, немцы, раньше работали, эффект был бы . Но это было бы эквивалентно разрушению советского строя, так как он не мог такую организацию обеспечить. Использование же немцев без этого привело только ко всеобщему разочарованию и в способностях и в квалификации немецких специалистов не только со стороны наших специалистов, но и рабочих.
Весьма любопытно отметить, что и демонтированное оборудование вело себя в какой-то степени так же, как немецкие специалисты. Немецкие откачные посты работали на парортутных насосах. У нас эти насосы были уже давно запрещены из-за ядовитой ртути, которая при примитивной организации ухода и обращения приводила к отравлениям. Пришлось ставить паромасляные насосы и целиком перестраивать откачную систему. П осле перестройки от немецкого поста оставался только каркас. Электрические схемы тоже пришлось переделывать, поскольку они не были рассчитаны на наши колебания в сетях от -20% до + 20% . А испытательные схемы вскоре нельзя было использовать, так как не было запасных немецких частей, наши же их не заменяли из-за разных стандартов и разнотипности.
Кроме того, большая часть немецкого оборудования рассчитана на применение высококачественных и очень однородных материалов: стальной, никелевой, молибденовой, танталовой жести. Поэтому наши материалы выводили его из строя. Именно поэтому экономический эффект от демонтажа немецкой промышленности был гораздо меньше того, какой можно было бы предположить. Полезно было только, в сущности, увеличение опыта и знаний наш их специалистов, занимавшихся демонтажем и ознакомившихся с немецким оборудованием.
Для нас в основном важны были образцы и документы . Не сомневаюсь, что если бы наших специалистов просили взвесить все расходы по демонтажу, перевозке и установке и то т эффект, который можно будет получить, они решили бы не трогать немецких заводов. Эти примеры хорошо показывали дефекты нашей общественной системы, приводящие к действиям , противоречащим целесообразности и здравому смыслу. Система явно нуждалась в улучшении. Для меня, конечно, контакты с немецкими специалистами были полезны.
Поскольку я занимался сверхвысокочастотными магнетронами, особенно полезен был контакт с молодым и очень энергичным доктором Фоги. Дело в том, что в моем отделе все инженеры были только что из вуза и сами еще всем у учились. Опытных специалистов в области магнетронов, кроме меня, в отделе не было. Но вскоре доктор Фоги и с ним еще несколько немцев вдруг исчезли. По слухам оказалось, что они арестованы по подозрению в шпионаже и не то расстреляны, не то сидят в лагерях. Я был весьма этим поражен, так как ничего предосудительного со стороны доктора Фоги не видел. Да и какой смысл было ему шпионить? Все наше хозяйство он и так видел. И в чью , собственно, пользу шпионить? Один из немцев в разговоре как -то сказал, что доктора Фоги могли оговорить свои. Я уже говорил, что среди немцев тоже были группировки, враждовавшие междусобой и, как утверждают, весьма сильно - вплоть до жалоб и доносов.
В 1952 году я получил звание старшего научного сотрудника. К 1953 году я был уже автором целой серии магнетронов, выпускавшихся в больших количествах на разных заводах и работавших на мощных радиолокационных станциях по всем у СССР и на кораблях военно-морского ф лота. Для решения различных вопросов меня приглашали и в аппарат ЦК КПСС, и в Министерство обороны, и, конечно, в наше министерство. Мне стала досконально известна техника и планирования, и обеспечения работ, сам способ их ведения и вся атмосфера, в которой создавалась наша электронная военная техника. В начале (самый конец войны и начало послевоенного времени) так называемых важных правительственных тем было немного. Их обеспечение всяким и вспомогательными материалами, оборудованием, кадрами происходило очень оперативно и довольно быстро. Так мне, в свое время, удалось заказать на соответствующих предприятиях разработки и поставки новых материалов, необходимых для разработки наш их ламп. Постепенно число этих работ в СССР стало неимоверно возрастать, а руководство и обеспечение продолжало осуществляться централизованно, по специальным постановлениям правительства. Если раньше они умещались на одной страничке, то теперь стали занимать многие страницы и целые тома приложений.
НОВАЯ ТЕХНИКА ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ. Скоро я заметил, что вся работа по новой военной технике характеризуется двумя очень важными особенностями. Первая: темы новых военных разработок черпаются из зарубеж ных технических журналов и агентурных сведений о зарубежной технике, часто возникают при получении заграничных образцов. Приведу один из очень характерных примеров тех лет. На Дальнем Востоке попал в наши руки американский бомбардировщик последних выпусков.
Высшее военное и партийное начальство, ознакомившись с самолетом, решило его воспроизвести. И, если я не ошибаюсь, именно Сталин приказал скопировать весь самолет со всей аппаратурой. Подчеркивалось, что именно скопировать, а не приспособить к наш им материалам, оборудованию заводов, к нашей технике.
Если же нужны новое оборудование, новые материалы, новая техника, то разработать и их. За изменения в конструкции или материалах пригрозили наказаниями. Так, и наше министерство вынуждено было точно копировать 40 киловаттный 3 см магнетрон и модуляторную лампу на 20 А и 20000 В. Начальство уже в который раз не доверяло своим специалистам, полагая, что они ничего достаточно современного сделать не смогут. Суть же дела была в следующем. Новые со временные электронные приборы и, тем более, самолеты требовали и новых материалов, и нового оборудования, и новой измерительной и испытательной техники. Ничего этого не было.
Главный конструктор самолета морально не мог для разработки нового самолета потребовать разработки, практически, целого ряда новых отраслей промышленности и техники. При копировке же приходилось на это идти или отказываться от копировки. Это был для правительства способ безошибочного, так сказать объективного, выяснения того , какие новые отрасли техники следует создавать. Иначе- можно было бы только спорить, не имея определенных критериев. Этот же критерий был бесспорным. Заводы стали выпускать скопированные магнетрон и модуляторную лампу, наряду со всеми остальными, и посыпались жалобы на то, что радиолокаторы с этими лампами плохо работают.
Меня и ряд моих коллег привлекли к выяснению причин. Оказалось, что модуляторная лампа была сконструирована американцам и явно наспех и работала в очень невыгодных реж имах; это и создавало общую ненадежность радиолокатора и самолета. Видимо, американцы в дальнейшем исправили свои ошибки, но мы этого, во-первых, не знали, а во-вторых, нам запретили вводить улучшения («отсебятину»). С огромным «скрипом» и огромными потерями копия стала производиться и была доведена до «нормы ». Точно такой же приказ был впоследствии, в 1965 году, дан одному из институтов в Москве: скопировать без «отсебятины» английский магнетрон с длинным анодом. Примерно в те же времена шла суматошная копировка американской самонаводящейся ракеты , захваченной во Вьетнаме. Совсем недавно, кажется в 1968 году, одна из женщин-инженеров института во Фрязине по фамилии Парышкуро получила звание Героя социадиетического труда за точную копию американского клистрона для радиорелейных линий.
Только очень и очень немногие разработчики рисковали разрабатывать что-то свое, оригинальное. Это хоть и поощрялось на словах, но на практикесуществовало страшное недоверие к своем у новому. Поэтому из-за естественной мелкой ошибки или опоздания в оригинальной разработке разработчика с позором снимали с поста и карьера его кончалась. Ну, а менее серьезные санкции были обеспечены любому. Таким образом, большая часть разработок укладывалась в такое расписание: 1) сегодня появились сведения или образец новой техники из-за рубежа: 2) два-три года военные и партийные организации осознают значение этого факта: 3) год-два занимает «организация» правительственного решения и «втыкание» разработки в
соответствующий институт или конструкторское бюро (КБ): 4) год-два - разработка; 5) два-три года - пуск в производство; 6) год-два - принятие на вооружение. Естественно, к моменту принятия на вооружение изделие безнадежно устаревает, и всё начинается сначала. Я (и не я один, конечно), как одержимый, боролся против этого, и мне самому более или менее удавалось «протискивать» свои, оригинальные разработки, что было сопряжено, конечно, с разного рода взысканиям и и, особенно, с нервотрёпкой, в устройстве которой любой руководитель, чем выше по должности, тем больший специалист.
Именно этому я обязан, что мои приборы долго не устаревали. В частности некоторые из них, разработанные еще тогда, работают и сейчас по всем у СССР. Вторая особенность заключается в создании новых приборов, аппаратов и т. д., не заботясь о почве, на которой они могли бы сами вырастать. В гонке военной техники и выпуске правительственных постановлений по этом у поводу высшее военное и партийное начальство, конечно, было не в состоянии думать практически больше ни о чем .
Сложилось и соответствующее мышление в категориях конечного продукта. Разработчики - как нового важного электронного прибора, так и нового самолета - старались вписать в проект правительственного постановления всё, что им понадобится. А это означало, скажем, и специальные материалы, и специальное оборудование, и специальную измерительную аппаратуру. Поскольку все эти вещи нужны были для конкретной разработки, то люди и заботились именно о таки х их характеристиках, которые со ответствовали бы этим конкретны м требованиям. В конечном итоге оказалось, что в институтах и КБ находится много устаревшего оборудования и аппаратуры и нет занимающихся этим организаций.
Особенно хорошо это было видно на заводах. Скажем ,завод специальных радиоприемников, все производство которого направлено на вы пуск одного или двух конкретных типов приёмников. Устаревают эти приёмники - устаревает завод в целом.
Казалось бы, нужно было создавать заводы , выпускающие сопротивления, конденсаторы , ручки, шасси и т. п. детали, из которых можно собирать любые приёмники. Но так в правительственное постановление по данном у типу радиоприёмника не запишешь. Д а и что записать? Ведь это означало бы спланировать целые новые отрасли промышленности: бабка за дедку, внучка за бабку и т. д.
...Я тогда был всецело поглощен работой в 3-ей спецлаборатории. Мне поручили разработку новой, более совершенной 100 квт генераторной лампы для радиовещательных станций СССР. Эта лампа должна была работать на коротких волнах, вплоть до 13 м. Дело в том, что в те времена усиленно развивалась агитация и пропаганда, направленная на капиталистические страны, и спешно строились радиостанции, использующие распространение коротких волн на большие расстояния.
Я не только проводил на работе больше положенных восьми часов, но часто даже ночевал в лаборатории, пренебрегая упреками жены. Добраться домой с работы пешком было невозможно, а трамваи уже переставали ходить после часа ночи. Бывало, что я не появлялся дома три дня подряд и жена ужасно сердилась, но я ничего не мог поделать, поскольку работа меня чрезвычайно интересовала. Нужно сказать еще, что в те времена не было еще такого нестерпимого напора «идеологии», как сейчас, и я не помню, чтобы она мне очень досаждала, хотя я был комсомольцем и членом профсоюза.
Довольно быстро сделав разработку, я успел даже частично пустить ее в производство в прикрепленном к лаборатории цехе мощных генераторных ламп завода «Светлана». Эта лампа под маркой Г-433 работала на большинстве радиовещательных станций СССР вплоть до самых последних лет. Выпускалась она в больших количествах. Ее срок службы превосходил несколько тысяч часов. Занимаясь этой работой, я одновременно участвовал в создании другой мощной генераторной лампы - Г-174 - мощностью порядка 30 квт на волны около 4 м. В это время я несколько познакомился с взаимоотношениями между ЦК ВКП и такими людьми, как мы. Дело в том, что наши исследования и их задачи все усложнялись, а оборудование лаборатории и особенно его часть, предназначенная для экспериментальных испытаний, была уже устаревшей, требовала замены и улучшения.
У завода «Светлана» были значительные возможности для разработки и изготовления собственного оборудования, однако дело упиралось в постройку новых помещений и подключение намного больших мощностей электроэнергии и водоснабжения. Все это теперь уже нельзя было решить на месте. Народный комиссариат, ведавший нами, тоже не мог самостоятельно решить этот вопрос и одновременно или боялся, или не мог выделить этот вопрос из многих других, чтобы решение по нему приняли в ЦК ВКП(б). Кроме того, тогда, как и сейчас, стопроцентного доверия и наркомату, и дирекции завода не оказывалось. Их - не без оснований - подозревали (и подозревают) в защите своего удобства, своего спокойствия, в завышении запросов на помощь и финансирование.
Поэтому с негласного ведома и дирекции, и наркомата мы, работники 3-ей спецлаборатории, написали в ЦК. В письме мы объясняли направление технического прогресса, необходимость перевооружения лаборатории, невозможность «пробить» дирекцию и наркомат (то есть фактически жаловались на дирекцию и наркомат) и просили ЦК помочь нам в продвижении науки и техники на нашем участке работы, очень важном для всей страны. Я был весьма поражен, когда через несколько месяцев узнал, что наше письмо вернулось в дирекцию завода, испещренное резолюциями «рассмотреть».
Таким образом, все вернулось в исходное состояние. Так или иначе, но я тогда был вполне удовлетворен своей работой, хотя жизнь и была тяжелой, и это продолжалось до середины 1937 года, когда меня вдруг выдвинули на должность помощника по технической части начальника ОВЛ завода «Светлана». Это была, конечно, очень крупная должность: ОВЛ занимала тогда большое многоэтажное здание и штат ее насчитывал несколько сот человек. Я должен был заниматься взаимодействием с лабораториями в технических вопросах, просмотром, проверкой и одобрением технических отчетов по многочисленным вопросам, разрабатываемым в ОВЛ. Однако уже через месяц я ощутил страшную тягость и пустоту моих занятий. Весь мой пыл исчез, и я стал ходить на работу, как на каторгу. Я стал чаще бывать дома, хотя задержки и на этой должности были многочисленными, но уже не по моему желанию, а по обязанности.
Эта «каторга» длилась до мая 1938 года, когда меня - тоже довольно неожиданно - в составе значительной группы работников электровакуумной промышленности командировали на фирму RCA в США для ознакомления с электровакуумной техникой. Жизненно неопытный, мало интересующийся политикой и поглощенный своей работой, я тогда считал свое продвижение по службе результатом своей успешной работы, что, безусловно, было важнейшей, но, как я много позднее понял, не единственной причиной. Весьма скрытно и тихо в те времена происходило уничтожение старой интеллигенции.
Я только спустя многие годы узнал, что исчезновение с горизонта предыдущего начальника ОВЛ С. А. Векшинского и руководителя строительства коротковолновых радиовещательных станций А. Л. Минца, с которыми мне приходилось несколько раз по работе встречаться, было не случайным. Они были посажены в тюрьму и много лет провели в том мире, который был впоследствии описан Солженицыным («В круге первом») и Озеровым («Туполевская шарага»). Позднее, «заслужив» свое возвращение, оба они стали академиками. Но многим другим посчастливилось меньше. Исчезли совсем, правда уже перед войной, два моих школьных товарища - К. К. Капустин и М. Н. Никольский. Оба они были очень порядочными и милыми людьми, но, к сожалению, с очень сильно развитым чувством юмора; их замечательные остроты доставляли удовольствие всем слушателям, по-видимому, за некоторым исключением.
Узнал я об этом уже после возвращения из США и очень остро это переживал, однако еще не задумываясь над фундаментальными причинами. Такие отдельные, немногочисленные, известные мне факты политического террора я, как и многие другие, не имел основания связывать с системой как таковой. Если бы мне тогда это и разъяснили бы (а таких охотников разъяснять среди знающих людей, практически, не было), то я просто не поверил бы, настолько это расходилось с моими романтическими, но, правда, довольно смутными представлениями о будущем - моем и всей страны в целом. Я сейчас не сомневаюсь в искренности многих немцев, которые совершенно честно заявляют, что они ничего не знали об ужасах гитлеризма. Более того, я вполне убежден, что стоит, не дай Бог, социалистам захватить власть в Англии, - и большая часть ее населения так же тихо и спокойно полезет в петлю, совершенно не сознавая этого.
Оказывается, что такие процессы видны осведомленным лицам сверху или несчастным жертвам, но практически не видны снизу, в особенности людям, не подозревающим их важности и значения. Тем более, что даже семьям жертв грозила та же участь, если они нарушат молчание о своих несчастьях. Поэтому все было тихо и незаметно. Так или иначе, но в мае 1938 года я пересек границу СССР. В те времена поездка за границу была сопряжена тоже с анкетами, проверками, инструкциями, как и сейчас. Но всё же это тогда делалось более разумно - хотя и бюрократически, но более человечески. Весьма любопытно и то, что мне решили дать отдельное поручение и отпустить путешествовать одного. Дело в том, что мы тогда пытались торговать генераторными лампами...
Моя командировка была рассчитана на 6-8 месяцев. Я должен был изучать технологические процессы, оборудование, инструменты на заводах и в лабораториях фирмы RCA в соответствии с договором о технической помощи. Однако вскоре я был назначен на должность заместителя председателя комиссии Главэкспрома с местом пребывания на предприятии RCA в городе Гаррисон в Нью-Джерси. Я писал отчеты, проверял отчеты моих коллег, организовывал получение и проверку технической документации, предоставляемой нам фирмой RCA. Я старался выполнять свои функции как можно более тщательно и полно и, вероятно, доставлял довольно много неудовольствий как моим коллегам, так и представителям фирмы.
Моя строгая лояльность по отношению к своей стране и инстинктивное и противоречивое желание не поддаться воздействию нового мира, конечно, значительно препятствовали моему реальному знакомству с ним. Однако это нисколько не мешало мне воспринимать технику США, организацию работы и критиковать в своих отчетах-письмах наши технику и организацию. Но даже очень важные, на мой взгляд, критические письма, призывавшие к технической перестройке у нас дома, не имели никаких последствий. Видимо, они складывались в архив и ими никто не пользовался. В связи с тем, что меня оставили в США на длительный срок, ко мне приехала жена с дочерью, которой шел второй год. Мы поселились недалеко от места, где жила вся наша компания, в квартире многоэтажного дома в местечке Оранж.
Моим начальником стал вскоре приехавший на смену предыдущему Валериан Михайлович Калинин - сын всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина. Это был милейший человек, мягкий в обращении и понимающий, хорошо образованный и вполне способный вести всякого рода переговоры. Из его разговоров на разные темы у меня создалось впечатление, что он очень много знает о внутреннем положении в СССР и это доставляет ему буквально физические страдания. Иногда у него как-то непроизвольно вырывались фразы отвращения к нашей власти, сомнения в правильности нашего пути, осуждение. Тем не менее он держался, конечно, очень твердо и лояльно, но всегда очень по-человечески. Так прошли два года. Я обогатил свои знания всякими техническими новинками и сведениями и наконец стал страшно тяготиться своим положением.
Мне надоело все время учиться, узнавать и не иметь возможности эти знания реализовать. Я чувствовал себя как бы не на основном, а на запасном пути, в тупике. Когда я говорил об этом Валериану Михайловичу, он усмехался и старался меня успокоить. Постепенно, однако, я начал чувствовать себя настолько подавленным, что начал ссориться со своим начальником. В конце концов он решил, что больше удерживать меня не следует, и отпустил в СССР. В последние месяцы мне окончательно осточертела Америка...
В лаборатории мне была поручена крупная и ответственная разработка: 60 квт разборный телевизионный тетрод с внутренней нейтрализацией для телевизионного передатчика будущего «Дворца Советов» в Москве. Этот «Дворец Советов» так до сих пор и не построен. Я использовал, но своим, оригинальным образом, опыт, полученный в США, и разработал технику пайки высокотемпературными припоями (800-900°С) деталей весьма больших размеров, а кроме того, разработал специальные печи с водородной атмосферой для таких паек. В дальнейшем эту конструкцию воспроизвели в большом количестве промышленно выпускавшихся водородных печей (вплоть до настоящего времени). Одна из моих печей развивала температуры до 1800- 1900° С и применялась перед самой войной для наплавки авиационных клапанов стеллитом. Одновременно я разработал оригинальную конструкцию самофокусирующего электронные пучки танталового катода и сеток для уже упомянутого лучевого тетрода. На этот катод я получил первое авторское свидетельство, выданное мне, правда, уже спустя длительное время после войны
Меня назначили начальником лаборатории, которая стала заниматься разработкой (или вначале копированием) комплекта ламп для военных радиолокаторов: водородного тиратрона, гетеродинного клистрона, многорезонаторного м агнетрона. Лаборатория была не очень большая и, поскольку она состояла из очень квалифицированных людей, то я вполне мог заниматься частью ее задач лично сам. С этого началась моя работа в области многорезонаторных магнетронов. Оборудование лаборатории было чрезвычайно скромны м и примитивным. Поэтому, например, сверление и расточку резонаторов в медном блоке мы вместе с превосходным механиком, по существу артистом своего дела, производили на обычном токарном станке, на сконструированном нами специальном приспособлении. Интересно, что полученные нами точности были не хуже тех, которы е впоследствии получались на специальном оборудовании.
Вакуумное соединение медных трубок со стеклом, представляющее собой часть конструкции магнетрона, наш стеклодув никак не мог освоить. Эта операция требовала специального навы ка, которого у него не было. Мне пришлось разработать простейшие устройства и осуществить впервые в СССР (и, возможно, даже в мире) операцию спаивания медных трубок со стеклом с помощью высокочастотного нагрева. Качество изделий получалось очень высоким и однородным, а делал их я
сам лично. Впоследствии эта операция вы п олнялась совсем не квалифицированной работницей.
За время моей профессиональной деятельности мне неоднократно приходилось отрываться от разработок электронных приборов и исследований для решения такого сорта задач, оказывавшихся не под силу даже весьма квалифицированным рабочим. В то же время я уже тогда чувствовал, что, став инженером, превратился в социально менее ценного человека. Получался невероятны й парадокс. Когда я был простым станочником, то есть рабочим, я был, как у нас говорят, «кум королю и брат министру». Я безусловно ощущал свою ценность и прочность м еста в жизни.
Теперь я очень многому научился, стал инженером, стал безусловно лучше, умнее и, казалось бы, ценнее для общества во всех отношениях. Однако в глазах того же общества мое значение уменьшилось, и я превратился в человека, если не четвертого, то третьего сорта. И это не моя выдумка, а суровая реальность. Казалось бы, такой факт, как блестящее решение задачи спаев медных трубок со стеклом, экономически и технически куда более важный для общества, чем перевыполнение мною норм на 50 и даже 100% в бытность станочником, должен был бы ть как-то отмечен этим обществом. Но это не произвело никакого впечатления и было совершенно не замечено. Нетрудно понять, что если бы оценка общества была бы единственным стимулом инженерной деятельности, то общество вскоре перестало бы развиваться, последствия чего были бы весьма неприятны не только для инженеров, но и для людей «первого сорта» - рабочего класса.
К счастью , это не единственный стимул в инженерной деятельности. Однако можно совершенно не сомневаться, что наличие этого парадокса безусловно тормозит развитие СССР. Вскоре к нашей лаборатории присоединились «харьковские ядерщики», эвакуированные в свое время из Хар ькова: Вальтер, Синельников, Головин и другие. После освобождения Харькова они уехали к себе, а Головин (Игорь Николаевич) перешел в И нститут Курчатова, где создал в свое время знаменитую «О Гру»*. Кроме работ по плану, нас довольно часто привлекали к устранению различных технических затруднений, возникавших на заводе. Завод в то время насчитывал уже несколько тысяч человек, живших в поселке и ближайших деревнях. Естественн о, весь завод работал только на военные нужды . Для гражданского потребления не вы пускалось ничего.
Пакин - личность, хорошо известная всем живущим в поселке и даже в окружающих деревнях. Пакин - всего-навсего начальник жилищно-коммунального отдела (ЖКО) наш его фрязинского предприятия. Дело в том, что практически весь посёлок состоял из домов, принадлежащих предприятию, и там жили, в основном, семьи работавших на нем. Очень многие из тех работников, что жили в деревнях, мечтали переселиться в посёлок. Для управления этим огромным хозяйством на предприятии существовал жилищно-коммунальный отдел, подчинявшийся директору. Таким образом, директор предприятия был богом для Фрязина, но начальник ЖКО Пакин был его прямым заместителем. И это еще было бы не так плохо, потому что директор был в какой-то степени культурным человеком , но фактически всё было значительно хуже.
Начальник ЖКО должен был иметь дело не столько с инженерами и их семьями, сколько с прежними колхозниками и вообще людьми малообразованными, часто очень грубыми и настойчивыми в своих домогательствах. Больше того, в те времена люди даже усвоили, что главное значение имеют не права, а, как у нас говорят, «горло», то есть способность громко и настойчиво требовать и умение дать взятку. Поэтому, пожалуй, 90% посетителей, с которыми имел дело Пакин, старались добиться своего любыми средствами, включая «горло», взятку, хитрость, женский плач. Как, скажем , быть, если у вас отказалось работать центральное отопление, а печь в комнате не предусмотрена и на улице тридцатиградусный мороз? Или, скажем, вы живете на верхнем этаже, а крыша течет, и вас, особенно весной, когда тает снег, буквально заливает? И вы знаете, что таких, как вы , несчастных - десятки или сотни. И знаете, что нет ни людей, ни материалов для починки, поэтому вас может спасти только божественное вмешательство, то есть вмешательство самого Пакина.
Ни у одного порядочного человека, вынужденного какое-нибудь продолжительное время работать начальником ЖКО, не могли бы выдержать нервы . На такое место годился только бездушный, грубый, хитрый, сильный человек, способный противостоять грубости, хитрости, силе, бесстыдству. Таким человеком и был Пакин, и он был уникален. Найти на его место другого было почти невозможно. Пакин это прекрасно знал и был больше богом, чем директор, которого практически он, Пакин, держал в рѵках, а не наоборот.
Жаловаться директору на Пакина было не только бесполезно, но и опасно: ваша жизнь в посёлке могла стать для вас и ваш ей семьи очень неприятной. Были случаи, когда он запросто выселял из посёлка неугодного ему человека, так же, как он мог и вселить другого - без вся ких прав, но ему угодного. Жена была, безусловно, права: я, действительно, по своему характеру, не мог рассчитывать на понимание и сочувствие со стороны Пакина. В таком большом городе, как Ленинград, где власть над жителями более рассредоточена, было больше, конечно, возможностей и выбора для преодоления различных жизненных затруднений.
Эта власть и не была там так опасно персональна. Кроме того, там было много родственников, знакомых и жить было легче. Понимая всё это, я согласился на отъезд семьи в Ленинград. Решив проблему Пакина, мы создали себе другие проблемы. Зарплату я, конечно, мог посылать семье, заплатив за перевод 2% пересылаемой суммы. К этому грабежу я уже привык. Все прекрасно знают, что деньги, конечно, не пересылаются, а пересылается лишь бумажный листок, то есть распоряжение вы дать деньги адресату, и стоит это гроши. Однако этот порядок существует уже лет 50 и до сих пор жив. По-видимому, он сохранился с тех пор, когда деньги перевозились на лошадях курьерами. Но главное было не в этом, а в том, что, живя отдельно, жена с дочерью не могли существовать на мою зарплату. Я получал во Фрязине специальные продуктовые карточки, которых у жены в Ленинграде не будет. Обычные же карточки, которые она может получить, обеспечивали лишь голодную норму.
...Берлин. Посетив обгоревший и разрушенный рейхстаг, я обнаружил среди мусора в развалинах какие-то странные керамические «предохранители», но с тремя электродами, а не с двум я, как это должно было бы бы ть для настоящих предохранителей. Тут же были железные каркасы , в которых я у знал каркасы откачных позиций для откачки электронных ламп. «Предохранители» же оказались сверхвысокочастотными трех- и четырехэлектродными лампами. Их я в таком законченном производственном виде и в таком количестве видел впервые. Наши дальнейшие поиски и расспросы немцев помогли нам обнаружить под рейхстагом в старой штольне подземки относительно большой завод для производства электронных ламп, включая даже такое оборудованание, как водородные печи.
После этого уже на заводах фирм AEG, Telefunken, Siemens, Osram и др. удалось собрать очень богаты й материал по разработке и производству огромного количества типов различных электронных ламп и, особенно, металлокерамических,
представлявших большой интерес. Во Фрязино было вывезено более 100 немцев, включая одного из крупнейших руководителей электровакуумной отрасли Германии доктора Richter - очень высокой квалификации химика, д-ра Vogi - специалиста по сверхвысокочастотной электронике, д-ра Grimm - специалиста по электронике и м ногих других.
Ходило довольно много слухов о том, как их вы возили: наполовину обманом, наполовину силой. Разместили их в поселке в отдельных квартирах. Хотя они ничем не были изолированы от нас, но держались очень обособленно. В своей среде у них тоже были определенные слои и группировки и явственно соблюдалась субординация. Утверждали, что в их среде продолжали действовать правила и нормы нацистской партии, членами которой большинство из них было. Качество и количество получаемого ими продовольствия было таким, какое нам и не снилось.
Мы могли им только завидовать, а они получали, таким образом, основание нас презирать. Это в некоторых случаях, правда редких, и обнаруживалось. Зарплату они тоже получали много большую, чем мы. Таким образом, им были созданы весьма и весьма привилегированные условия жизни. Такое явное предпочтение, оказываемое нашим правительством немцам-фашистам , было крайне оскорбительно, и среди голодавшего и страдавшего от всяких лишений населения Фрязина это вызывало много толков и пересудов. Для меня это был, пожалуй, первый сильный и явный пример чрезвычайного неуважения правительства к собственном у народу. К сожалению, в будущем число таких примеров лишь возросло.
В течение нескольких лет мне приходилось во Фрязине ежедневно иметь дело с немцами по служебным, техническим вопросам. Я уже стал начальником крупного научно-исследовательского отдела с несколькими лабораториями, а завод превратился, по решению правительства, в научно-исследовательский институт с опытным заводом. В моем отделе также работали несколько немецких специалистов. Мне пришлось убедиться, что качества и успехи любого самого крупного специалиста в значительной степени определяются не им самим, а той организацией, в которой он работает.
Прежде всего оказалось, что и квалифицированные немецкие рабочие и инженеры работают неэффективнее наших работников, а часто хуже. Более того, крупнейший из немецких специалистов д-р Штеймель стал меня (и притом, я уверен, совершенно искренне) убеждать, что техническая задача, которую я взял на себя, невыполнима. Правда, ему вторили и некоторые наши крупные специалисты. Я тогда разрабатывал импульсную модуляторную лампу на очень большие мощности и с анодным напряжением 50000- 70000 вольт. При этом я решил использовать экономичный оксидный катод. Но в те времена было мнение, что оксидный катод не может работать при напряжениях выше примерно 20000 вольт. Доктор Штеймель и доказывал, что оксидный катод создаст вокруг себя газовую среду, которая приведет к электрическим пробоям.
Однако я все это учитывал и был уверен в успехе. Эта лампа была успешно разработана, выпускалась до самого последнего времени (до 1970) в больших количествах и даже получила потом на международной выставке в Брюсселе «Гран-при». Впоследствии появилось много и еще более высоковольтных ламп с оксидным катодом . Таким образом, это т крупнейший немецкий специалист оказался для нас не на высоте. Это, конечно, объяснялось очень просто. Все немцы работали у себя в стране в высокоорганизованном и весьма эффективном хозяйстве. В этом хозяйстве предусматривалось и соответствующее техническое обеспечение, и соответствующая комбинация способностей и свойств людей, а также соответственные стимулы, когда
эффект может быть максимальным.
Люди, «вытащенные» поодиночке из этой организации, помещенные в новую и неподходящую для них обстановку, и не могли дать предполагаемого эффекта. Таким образом, сумма не давала целого. Конечно, если бы дать им возможность воссоздать ту организацию, в которой они, немцы, раньше работали, эффект был бы . Но это было бы эквивалентно разрушению советского строя, так как он не мог такую организацию обеспечить. Использование же немцев без этого привело только ко всеобщему разочарованию и в способностях и в квалификации немецких специалистов не только со стороны наших специалистов, но и рабочих.
Весьма любопытно отметить, что и демонтированное оборудование вело себя в какой-то степени так же, как немецкие специалисты. Немецкие откачные посты работали на парортутных насосах. У нас эти насосы были уже давно запрещены из-за ядовитой ртути, которая при примитивной организации ухода и обращения приводила к отравлениям. Пришлось ставить паромасляные насосы и целиком перестраивать откачную систему. П осле перестройки от немецкого поста оставался только каркас. Электрические схемы тоже пришлось переделывать, поскольку они не были рассчитаны на наши колебания в сетях от -20% до + 20% . А испытательные схемы вскоре нельзя было использовать, так как не было запасных немецких частей, наши же их не заменяли из-за разных стандартов и разнотипности.
Кроме того, большая часть немецкого оборудования рассчитана на применение высококачественных и очень однородных материалов: стальной, никелевой, молибденовой, танталовой жести. Поэтому наши материалы выводили его из строя. Именно поэтому экономический эффект от демонтажа немецкой промышленности был гораздо меньше того, какой можно было бы предположить. Полезно было только, в сущности, увеличение опыта и знаний наш их специалистов, занимавшихся демонтажем и ознакомившихся с немецким оборудованием.
Для нас в основном важны были образцы и документы . Не сомневаюсь, что если бы наших специалистов просили взвесить все расходы по демонтажу, перевозке и установке и то т эффект, который можно будет получить, они решили бы не трогать немецких заводов. Эти примеры хорошо показывали дефекты нашей общественной системы, приводящие к действиям , противоречащим целесообразности и здравому смыслу. Система явно нуждалась в улучшении. Для меня, конечно, контакты с немецкими специалистами были полезны.
Поскольку я занимался сверхвысокочастотными магнетронами, особенно полезен был контакт с молодым и очень энергичным доктором Фоги. Дело в том, что в моем отделе все инженеры были только что из вуза и сами еще всем у учились. Опытных специалистов в области магнетронов, кроме меня, в отделе не было. Но вскоре доктор Фоги и с ним еще несколько немцев вдруг исчезли. По слухам оказалось, что они арестованы по подозрению в шпионаже и не то расстреляны, не то сидят в лагерях. Я был весьма этим поражен, так как ничего предосудительного со стороны доктора Фоги не видел. Да и какой смысл было ему шпионить? Все наше хозяйство он и так видел. И в чью , собственно, пользу шпионить? Один из немцев в разговоре как -то сказал, что доктора Фоги могли оговорить свои. Я уже говорил, что среди немцев тоже были группировки, враждовавшие междусобой и, как утверждают, весьма сильно - вплоть до жалоб и доносов.
В 1952 году я получил звание старшего научного сотрудника. К 1953 году я был уже автором целой серии магнетронов, выпускавшихся в больших количествах на разных заводах и работавших на мощных радиолокационных станциях по всем у СССР и на кораблях военно-морского ф лота. Для решения различных вопросов меня приглашали и в аппарат ЦК КПСС, и в Министерство обороны, и, конечно, в наше министерство. Мне стала досконально известна техника и планирования, и обеспечения работ, сам способ их ведения и вся атмосфера, в которой создавалась наша электронная военная техника. В начале (самый конец войны и начало послевоенного времени) так называемых важных правительственных тем было немного. Их обеспечение всяким и вспомогательными материалами, оборудованием, кадрами происходило очень оперативно и довольно быстро. Так мне, в свое время, удалось заказать на соответствующих предприятиях разработки и поставки новых материалов, необходимых для разработки наш их ламп. Постепенно число этих работ в СССР стало неимоверно возрастать, а руководство и обеспечение продолжало осуществляться централизованно, по специальным постановлениям правительства. Если раньше они умещались на одной страничке, то теперь стали занимать многие страницы и целые тома приложений.
НОВАЯ ТЕХНИКА ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ. Скоро я заметил, что вся работа по новой военной технике характеризуется двумя очень важными особенностями. Первая: темы новых военных разработок черпаются из зарубеж ных технических журналов и агентурных сведений о зарубежной технике, часто возникают при получении заграничных образцов. Приведу один из очень характерных примеров тех лет. На Дальнем Востоке попал в наши руки американский бомбардировщик последних выпусков.
Высшее военное и партийное начальство, ознакомившись с самолетом, решило его воспроизвести. И, если я не ошибаюсь, именно Сталин приказал скопировать весь самолет со всей аппаратурой. Подчеркивалось, что именно скопировать, а не приспособить к наш им материалам, оборудованию заводов, к нашей технике.
Если же нужны новое оборудование, новые материалы, новая техника, то разработать и их. За изменения в конструкции или материалах пригрозили наказаниями. Так, и наше министерство вынуждено было точно копировать 40 киловаттный 3 см магнетрон и модуляторную лампу на 20 А и 20000 В. Начальство уже в который раз не доверяло своим специалистам, полагая, что они ничего достаточно современного сделать не смогут. Суть же дела была в следующем. Новые со временные электронные приборы и, тем более, самолеты требовали и новых материалов, и нового оборудования, и новой измерительной и испытательной техники. Ничего этого не было.
Главный конструктор самолета морально не мог для разработки нового самолета потребовать разработки, практически, целого ряда новых отраслей промышленности и техники. При копировке же приходилось на это идти или отказываться от копировки. Это был для правительства способ безошибочного, так сказать объективного, выяснения того , какие новые отрасли техники следует создавать. Иначе- можно было бы только спорить, не имея определенных критериев. Этот же критерий был бесспорным. Заводы стали выпускать скопированные магнетрон и модуляторную лампу, наряду со всеми остальными, и посыпались жалобы на то, что радиолокаторы с этими лампами плохо работают.
Меня и ряд моих коллег привлекли к выяснению причин. Оказалось, что модуляторная лампа была сконструирована американцам и явно наспех и работала в очень невыгодных реж имах; это и создавало общую ненадежность радиолокатора и самолета. Видимо, американцы в дальнейшем исправили свои ошибки, но мы этого, во-первых, не знали, а во-вторых, нам запретили вводить улучшения («отсебятину»). С огромным «скрипом» и огромными потерями копия стала производиться и была доведена до «нормы ». Точно такой же приказ был впоследствии, в 1965 году, дан одному из институтов в Москве: скопировать без «отсебятины» английский магнетрон с длинным анодом. Примерно в те же времена шла суматошная копировка американской самонаводящейся ракеты , захваченной во Вьетнаме. Совсем недавно, кажется в 1968 году, одна из женщин-инженеров института во Фрязине по фамилии Парышкуро получила звание Героя социадиетического труда за точную копию американского клистрона для радиорелейных линий.
Только очень и очень немногие разработчики рисковали разрабатывать что-то свое, оригинальное. Это хоть и поощрялось на словах, но на практикесуществовало страшное недоверие к своем у новому. Поэтому из-за естественной мелкой ошибки или опоздания в оригинальной разработке разработчика с позором снимали с поста и карьера его кончалась. Ну, а менее серьезные санкции были обеспечены любому. Таким образом, большая часть разработок укладывалась в такое расписание: 1) сегодня появились сведения или образец новой техники из-за рубежа: 2) два-три года военные и партийные организации осознают значение этого факта: 3) год-два занимает «организация» правительственного решения и «втыкание» разработки в
соответствующий институт или конструкторское бюро (КБ): 4) год-два - разработка; 5) два-три года - пуск в производство; 6) год-два - принятие на вооружение. Естественно, к моменту принятия на вооружение изделие безнадежно устаревает, и всё начинается сначала. Я (и не я один, конечно), как одержимый, боролся против этого, и мне самому более или менее удавалось «протискивать» свои, оригинальные разработки, что было сопряжено, конечно, с разного рода взысканиям и и, особенно, с нервотрёпкой, в устройстве которой любой руководитель, чем выше по должности, тем больший специалист.
Именно этому я обязан, что мои приборы долго не устаревали. В частности некоторые из них, разработанные еще тогда, работают и сейчас по всем у СССР. Вторая особенность заключается в создании новых приборов, аппаратов и т. д., не заботясь о почве, на которой они могли бы сами вырастать. В гонке военной техники и выпуске правительственных постановлений по этом у поводу высшее военное и партийное начальство, конечно, было не в состоянии думать практически больше ни о чем .
Сложилось и соответствующее мышление в категориях конечного продукта. Разработчики - как нового важного электронного прибора, так и нового самолета - старались вписать в проект правительственного постановления всё, что им понадобится. А это означало, скажем, и специальные материалы, и специальное оборудование, и специальную измерительную аппаратуру. Поскольку все эти вещи нужны были для конкретной разработки, то люди и заботились именно о таки х их характеристиках, которые со ответствовали бы этим конкретны м требованиям. В конечном итоге оказалось, что в институтах и КБ находится много устаревшего оборудования и аппаратуры и нет занимающихся этим организаций.
Особенно хорошо это было видно на заводах. Скажем ,завод специальных радиоприемников, все производство которого направлено на вы пуск одного или двух конкретных типов приёмников. Устаревают эти приёмники - устаревает завод в целом.
Казалось бы, нужно было создавать заводы , выпускающие сопротивления, конденсаторы , ручки, шасси и т. п. детали, из которых можно собирать любые приёмники. Но так в правительственное постановление по данном у типу радиоприёмника не запишешь. Д а и что записать? Ведь это означало бы спланировать целые новые отрасли промышленности: бабка за дедку, внучка за бабку и т. д.