Западники и славянофилы - "соборность" и Шеллинг против Гегеля.
Продолжение. Начало здесь.
Эта часть базируется частично на материалах моей диссертации, темой которой были немецкие корни концепции "всеединства" в русской философии XIX века.
Хоружий в своей работе После перерыва. Пути русской философии справедливо называет две основные темы поставленные славянофилами:
1) Самобытность (историософская), развитые как Киреевским и Хомяковым, а до некоторой степени и Пушкиным;
2) Соборность (онтологическая)
Идея "соборности", подробно разработанная Алексеем Хомяковым, базируется на концепциях свободы, органичности и любви.
Вот как описывает идею Соборного Единства сам Хомяков в работе "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях" написанной в 1855 году. Соборное Единство, это
«единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви»
(Хомяков, А.С. Полное собрание сочинений, изд. 3-е, Москва 1886г. Т.2. с.116)
Итак, еще раз подчеркну - мы видим три основные элемента: свобода, органичность, любовь.
Чтобы понять чуть лучше, что они означают, нужно взглянуть на концепцию личности, как ее понимали славянофилы и западники.
Западники понимали (и понимают) личность в ее классическом, западном варианте - как идею автономного индивидуума. Такой индивидуум рассматривается с точки зрения "отрицательной свободы", или свободы от чего-то: от других людей. Принуждение со стороны других людей или обстоятельств и оказывается необходимым условием самой негативной свободы - вне этого принуждения понятие "свободы" не может быть применено в принципе. Западная свобода, таким образом - это свобода личного самоутверждения, которая лишь временно и условно, в порядке преходящего совпадения интересов может создавать то или иное единство.
Алексей Хомяков
Свобода Хомякова - это понятие заимствованное из немецкой философии, точнее - немецкого идеализма, основными представителями которого в России в то время считались Шеллинг и Гегель.
Шеллинг первым принес в немецкую философию понятие 'всеединства', или единства во множестве, разработанную еще Плотином. В отличии от западников, сторонников гегелианской струи немецкого идеализма, как Чаадаев, так и славянофилы рано заинтересовались Шеллингом и во многом остались ему верны, хотя определенные элементы гегелианства присутствуют и в их работах. Вот, например, что писал Шеллинг в своей Вюрцбургской системе (Würzburg system):
"Каждое существо определяется другим существом, которое в свою очередь определяется другим, и так далее до бесконечности. Как единственное, существо не может определить себя, поскольку не имеет в себе основания собственного бытия. Но столь же мало определено оно в своем существовании Богом; поскольку в Боге находится только основание всего и бытия только в той степени, в которой оно является всем... а одиночка ... может быть определен в своем существовании другим одиночкой; но и тот должен, в свою очередь, по той же причине, быть определен еще другим, и так далее до бесконечности"
(FWJ von Schelling, Sämmtliche Werke, Stuttgart: Cotta, 1856-61. T.6 с.194)
Фри́дрих Ви́льгельм Йозеф фон Ше́ллинг (Friedrich Wilhelm Joseph von Schelling, 1775 - 1854)
Там же у Шеллинга:
"Устанавливая себя как себя я противопоставляю себя всему, как следствие - всей вселенной. Эгоизм (Ichheit) таким образом это универсальное выражение изоляции, отделения от всеобщего (All), и поскольку ничто не может быть отделено от всеобщего, с учетом его бесконечности, кроме как через конечное установление, т.е. отрицание, то эгоизм это общее выражение и высочайшая форма всего конечного, т.е. всего, что не составляет абсолютную всеобщность, абсолютную реальность. Каким образом бесконечное, в котором нет отрицания, может быть причиной утрат, ограничений - совершенно непостижимо."
( там же, с. 124)
Интересно, что писал по этому поводу самому Шеллингу Чаадаев, как мы помним лично с ним знакомый, обращаясь к великому немецкому философу 20 мая 1842 года, т.е. вскоре после его прибытия в Берлин, куда Шеллинг был приглашен с лекциями осенью 1841 года Фридрихом-Вильгельмом IV в качестве попытки противопоставить хоть что-то набиравшему силу в Германии гегелианству:
"Я не настолько самонадеян, чтобы предположить, что мои приветствия могут вас бесконечно тронуть; ... но я не мог противостоять желанию сообщить вам о том могущественном интересе, который связан для нас с вашим теперешним учением, а также о глубоких симпатиях, с которыми маленький кружок наших философствующих умов приветствовал ваше вступление в этот новый период вашего славного поприща.
Вам известно, вероятно, что спекулятивная философия издавна проникла к нам; что большая часть наших юношей, в жажде новых знаний, поспешила приобщиться к этой готовой мудрости, разнообразные формулы которой являются для нетерпеливого неофита драгоценным преимуществом, избавляя его от трудностей размышления, и горделивые замашки которой так нравятся юношеским умам, но чего вы не знаете, вероятно, это, что мы переживаем в данную минуту нечто вроде умственного кризиса, имеющего оказать чрезвычайное влияние на будущее нашей цивилизации; что мы сделались жертвой национальной реакции, страстной, фанатической, ученой, являющейся естественным следствием экзотических тенденций, под властью которых мы слишком долго жили, но которая, однако, в своей узкой исключительности, поставила себе задачей не более, не менее, как коренную перестройку нашей страны в том виде, как она дана теперь не вследствие какого-либо насильственного общественного переворота, что еще могло бы до известной степени оправдывать насильственное обращение к прошлому, но просто в силу естественного хода вещей, непогрешимой логики столетий, а главное в силу характера нации. Надо принять в соображение, что философия, низвергнуть с престола котору вы явились в Берлин (т.е. философия Гегеля - ja_va), проникнув к нам, соединившись с ходовыми у нас идеями, и вступив в союз с господствующим у нас в настоящее время духом, грозила окончательно извратить наше национальное чувство, то есть скрытое в глубине сердца каждого народа начало, составляющее его совесть, тот способ, которым он воспринимает себя и ведет себя на путях, предначертанных ему в общем распорядке мира. Необыкновенная эластичность этой философии, поддающейся всевозможным приложениям, вызвала к жизни у нас самые причудливые фантазии о нашем предназначении в мире, о наших грядущих судьбах; ее фаталистическая логика, почти уничтожающая свободу воли, восстановляя ее в то же время на свой лад, усматривающая везде неумолимую необходимость, обратившись к нашему прошлому, готова была свести всю нашу историю к ретроспективной утопии, к высокомерному апофеозу русского народа; ее система всеобщего примирения путем совершенно нового хронологического приема, занимательного образца наших философских способностей, вела нас к вере, что упредив ход человечества, мы уже осуществили в нашей среде ее честолюбивые теории; наконец она быть может, лишила бы нас прекраснейшего наследия наших отцов, той целомудренности ума, той трезвости мысли, культ которой, сильно запечатленный созерцательностью и аскетизмом, проникал все их существо...
Вы знаете, в вопросах философии мы еще ищем своего пути: поэтому весь вопрос в том, отдадимся ли мы порядку мыслей, поощряющему в высокой степени всякие личные пристрастия, или, верные дороге, которой мы следовали до сего дня, мы и впредь пойдем по путям того религиозного смирения, той скромности духа, которые во все времена были отличительной чертой нашего национального характера, и, в конечном счете, плодотворным началом нашего своеобразного развития..."
(Чаадаев П.Я., Полное собрание сочинений и избранные письма, ред. З.А. Каменского, Москва,1991. Т.2. сс. 144-146)
Важно, однако, заметить, что Чаадаев критикует не только Гегеля и русских западников-гегелианцев, но и проводит здесь критику славянофильства. По мнению Д.И. Шаховского, "Чаадаев и в насмешливой форме, и в математически точном определении выявляет всю подоплеку и всю внутреннюю противоречивость славянофильской доктрины"
(Звенья, М.; Л., 1934, Кн. 3, с. 371)
В чем же была основная проблема Чаадаева со славянофилами? Чаадаев обвинял их в гегелианстве! Что происходит мы сможем понять, если вспомним, что и марксизм в последствии опирался на гегелианство, выводя из него те же самые 'положительные' элементы свободы и коллективизма.
Константи́н Серге́евич Акса́ков
Да, славянофилы утверждают не коммунизм, а веру - веру православную, и именно на ней устраивает Хомяков свою идею "соборности". Однако, по многочисленным свидетельствам, Чаадаев отчасти прав и от гегелианства не ушли и они. Вот, что писал о славянофилах Аксакове и Самарине Герцен: они "хотят на основании современной науки построить здание славяно-византийское, - они, по Гегелю, доходят до православия, и, по западной науке,- до отвержения западной истории" (письмо от 26 октября 1843 года, цитировано по Чижевский, Д.И. Гегель в России. М: 2007, с. 193) Действительно, "младшие" славянофилы - Константин Аксаков (1817-1860) и Юрий Самарин (1819-1876) были более менее подвержены влиянию философии Гегеля; причем первый в значительно большей степени, чем второй.
Ю́рий Фёдорович Сама́рин
В статье "Данные для биографии Ю.Ф. Самарина за 1840-1845 гг." написанной братом Юрия, Д. Самариным, говоря о распространении идей Гегеля в России этого периода автор замечает, что "один Хомяков в то время не поддался ее влиянию" (Сочинения Ю.Ф. Самарина, изд. Д. Самарина, М,1880. T.5. с. XXXIX) И, однако, очевиден тот факт, что между гегелианством и славянофилизмом не было принципиальных разноречий. Нельзя сказать и того, что старшие славянофилы предпочли, или "выбрали" философию Шеллинга - и Киреевский, и Хомяков отзывались о Шеллинге в общем и целом одобрительно, но не следовали его идеям сколь бы то ни было последовательно. Оно и понятно - Шеллинг был немцем и убежденным протестантом, его религиозные воззрения никак не могли вызвать восторг у яростных сторонников православия!
Нужно помнить и о том, что в некоторых принципиальных моментах философия Гегеля не так уж сильно отличается от философии Шеллинга - оба философа были университетскими товарищами, и до начала 19 века придерживались схожих взглядов. Даже после того, как вышла в свет гегелевская "Феноменология духа" многие в Германии принимали эту работу безвестного в то время философа за продолжение идей самого Шеллинга, уже сделавшего себе имя. Различия стали ясны только со временем, но и к началу 30-х годов 19 века ранние работы Шеллинга, которые, в основном, и были известны в России, составляли всего лишь основу той башни, которую соорудил на них Гегель.
Однако различия были, и достаточно существенные.
Во-первых, не смотря на нежелание откровенно признать этот факт в своих работах, для современных специалистов-гегелианистов не секрет, что философия Гегеля в основе своей атеистична. Гегель, никогда об этом прямо не заявив, безусловно не нашел место Богу в своей философии. Его "дух" - это нечто в лучшем случае пантеистическое, но скорее всего откровенно безбожное. И именно здесь корни популярности Гегеля среди набиравшего силу в Европе - как и в России - атеизма. По этой же причине его философия приглянулась и будущим коммунистам - Марксу и Энгельсу.
Во-вторых, у Шеллинга серьезные разногласия с Гегелем в отношении концепций "свободы" и "любви".
Свобода у Гегеля - это "логическая необходимость". Шеллинг отбрасывает такое понятие свободы. Он исходит из понятия "свободного действия", выраженного в возможности добровольного и не на чем не основанного (вне-логичного) выбора между ДОБРОМ и ЗЛОМ. Это и есть истинно религиозная составляющая его учения. У свободы нет и не может быть основания - она "безосновательна" по определению. У Шеллинга зло - это точка разъединения между двумя началами человеческой природы, двумя "волями" - слепой волей, которая состоит из чистого хотения и желания, или само-воление твари до того, как она поднята до состояния единства со светом, и нашла понимание всеобщей воли, которая противостоит ей, использует и подчиняет ее себе как инструмент (FWJ Schelling, Philosophical Investigations into the Essence of Human Freedom, Albany, 2006. p.32)
Само-воление здесь - это человеческое "Я". Но это "я" только тогда имеет смысл, только тогда наделено свободой, когда оно имеет возможность самостоятельного выбора между добром и злом. Мы не можем логически понять эту свободу, мы можем ее только ощутить. И каждый из нас ощущает ее - в тот момент, когда задает себе вопрос "могу ли я поступить так, или иначе?" мы прекрасно отдаем себе отчет, что поступить, действительно, можем как угодно. Ничто не принуждает нас выбрать один вариант перед другим. Мы, таким образом, осознаем свою свободу этически.
Иной подход у Шеллинга и к понятию "любви". Любовь дня него - это не "свободная взаимозависимость", как у Гегеля, а добровольный поступок. Нет никаких причин для отдельного человека кого-либо любить, вот именно по той причине, что они ОТДЕЛЕНЫ друг от друга, а любовь только тогда очевидна, когда она ничем не принуждена. И здесь "соборность" Хомякова напрямую соприкасается с Шеллингом, хотя и отличается от нее, ибо у Хомякова, как верно заметил Хоружий:
"свободу, присущую соборности, можно определить как свободу самоосуществления в истине. Это нечто весьма отличное от привычных категорий свободы воли или свободы выбора в западной философии и теологии. Элемент выбора совсем не входит сюда, речь идет о выражении определенной и единственной истины. Однако с пребыванием в соборности как в некой особой стихии такое выражение становится актом свободы, ибо истина здесь имеет характер полной и непосредственной внутренней очевидности. В результате, свобода - не что иное как сама же истина, воспринятая жизненно, ставшая внутренне преображающею силою. И мы видим, что концепция Хомякова, при всей своеобычности, прямо восходит к новозаветной установке, данной знаменитым девизом апостола Иоанна: «Познайте истину и истина сделает вас свободными»."
(Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994.)
Свобода Хомякова, хотя и построенная на любви и органической связи, скорее гегелианская, чем шелленгианская!
Церковь носит у него характер исключительности, обособленности и потому отделенности:
"Все признаки Церкви, как внутренние так и внешние, познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных они непонятны...
Церковь и ее члены знают, внутренним знанием веры, единство и неизменность своего духа, который есть Дух Божий..."
(А.С. Хомяков, "Церковь одна" в Славянофильство - pro et contra, ред. Фатеев В.А. М, 2009. с.74)
Неудивительно, поэтому, что со славянофилами расходились во мнениях не только Чаадаев, но и позднее - Владимир Соловьев, которым подобный дух исключительности и отделенности казался чуждым самой сути христианства.
Продолжение здесь.
Эта часть базируется частично на материалах моей диссертации, темой которой были немецкие корни концепции "всеединства" в русской философии XIX века.
Хоружий в своей работе После перерыва. Пути русской философии справедливо называет две основные темы поставленные славянофилами:
1) Самобытность (историософская), развитые как Киреевским и Хомяковым, а до некоторой степени и Пушкиным;
2) Соборность (онтологическая)
Идея "соборности", подробно разработанная Алексеем Хомяковым, базируется на концепциях свободы, органичности и любви.
Вот как описывает идею Соборного Единства сам Хомяков в работе "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях" написанной в 1855 году. Соборное Единство, это
«единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви»
(Хомяков, А.С. Полное собрание сочинений, изд. 3-е, Москва 1886г. Т.2. с.116)
Итак, еще раз подчеркну - мы видим три основные элемента: свобода, органичность, любовь.
Чтобы понять чуть лучше, что они означают, нужно взглянуть на концепцию личности, как ее понимали славянофилы и западники.
Западники понимали (и понимают) личность в ее классическом, западном варианте - как идею автономного индивидуума. Такой индивидуум рассматривается с точки зрения "отрицательной свободы", или свободы от чего-то: от других людей. Принуждение со стороны других людей или обстоятельств и оказывается необходимым условием самой негативной свободы - вне этого принуждения понятие "свободы" не может быть применено в принципе. Западная свобода, таким образом - это свобода личного самоутверждения, которая лишь временно и условно, в порядке преходящего совпадения интересов может создавать то или иное единство.
Алексей Хомяков
Свобода Хомякова - это понятие заимствованное из немецкой философии, точнее - немецкого идеализма, основными представителями которого в России в то время считались Шеллинг и Гегель.
Шеллинг первым принес в немецкую философию понятие 'всеединства', или единства во множестве, разработанную еще Плотином. В отличии от западников, сторонников гегелианской струи немецкого идеализма, как Чаадаев, так и славянофилы рано заинтересовались Шеллингом и во многом остались ему верны, хотя определенные элементы гегелианства присутствуют и в их работах. Вот, например, что писал Шеллинг в своей Вюрцбургской системе (Würzburg system):
"Каждое существо определяется другим существом, которое в свою очередь определяется другим, и так далее до бесконечности. Как единственное, существо не может определить себя, поскольку не имеет в себе основания собственного бытия. Но столь же мало определено оно в своем существовании Богом; поскольку в Боге находится только основание всего и бытия только в той степени, в которой оно является всем... а одиночка ... может быть определен в своем существовании другим одиночкой; но и тот должен, в свою очередь, по той же причине, быть определен еще другим, и так далее до бесконечности"
(FWJ von Schelling, Sämmtliche Werke, Stuttgart: Cotta, 1856-61. T.6 с.194)
Фри́дрих Ви́льгельм Йозеф фон Ше́ллинг (Friedrich Wilhelm Joseph von Schelling, 1775 - 1854)
Там же у Шеллинга:
"Устанавливая себя как себя я противопоставляю себя всему, как следствие - всей вселенной. Эгоизм (Ichheit) таким образом это универсальное выражение изоляции, отделения от всеобщего (All), и поскольку ничто не может быть отделено от всеобщего, с учетом его бесконечности, кроме как через конечное установление, т.е. отрицание, то эгоизм это общее выражение и высочайшая форма всего конечного, т.е. всего, что не составляет абсолютную всеобщность, абсолютную реальность. Каким образом бесконечное, в котором нет отрицания, может быть причиной утрат, ограничений - совершенно непостижимо."
( там же, с. 124)
Интересно, что писал по этому поводу самому Шеллингу Чаадаев, как мы помним лично с ним знакомый, обращаясь к великому немецкому философу 20 мая 1842 года, т.е. вскоре после его прибытия в Берлин, куда Шеллинг был приглашен с лекциями осенью 1841 года Фридрихом-Вильгельмом IV в качестве попытки противопоставить хоть что-то набиравшему силу в Германии гегелианству:
"Я не настолько самонадеян, чтобы предположить, что мои приветствия могут вас бесконечно тронуть; ... но я не мог противостоять желанию сообщить вам о том могущественном интересе, который связан для нас с вашим теперешним учением, а также о глубоких симпатиях, с которыми маленький кружок наших философствующих умов приветствовал ваше вступление в этот новый период вашего славного поприща.
Вам известно, вероятно, что спекулятивная философия издавна проникла к нам; что большая часть наших юношей, в жажде новых знаний, поспешила приобщиться к этой готовой мудрости, разнообразные формулы которой являются для нетерпеливого неофита драгоценным преимуществом, избавляя его от трудностей размышления, и горделивые замашки которой так нравятся юношеским умам, но чего вы не знаете, вероятно, это, что мы переживаем в данную минуту нечто вроде умственного кризиса, имеющего оказать чрезвычайное влияние на будущее нашей цивилизации; что мы сделались жертвой национальной реакции, страстной, фанатической, ученой, являющейся естественным следствием экзотических тенденций, под властью которых мы слишком долго жили, но которая, однако, в своей узкой исключительности, поставила себе задачей не более, не менее, как коренную перестройку нашей страны в том виде, как она дана теперь не вследствие какого-либо насильственного общественного переворота, что еще могло бы до известной степени оправдывать насильственное обращение к прошлому, но просто в силу естественного хода вещей, непогрешимой логики столетий, а главное в силу характера нации. Надо принять в соображение, что философия, низвергнуть с престола котору вы явились в Берлин (т.е. философия Гегеля - ja_va), проникнув к нам, соединившись с ходовыми у нас идеями, и вступив в союз с господствующим у нас в настоящее время духом, грозила окончательно извратить наше национальное чувство, то есть скрытое в глубине сердца каждого народа начало, составляющее его совесть, тот способ, которым он воспринимает себя и ведет себя на путях, предначертанных ему в общем распорядке мира. Необыкновенная эластичность этой философии, поддающейся всевозможным приложениям, вызвала к жизни у нас самые причудливые фантазии о нашем предназначении в мире, о наших грядущих судьбах; ее фаталистическая логика, почти уничтожающая свободу воли, восстановляя ее в то же время на свой лад, усматривающая везде неумолимую необходимость, обратившись к нашему прошлому, готова была свести всю нашу историю к ретроспективной утопии, к высокомерному апофеозу русского народа; ее система всеобщего примирения путем совершенно нового хронологического приема, занимательного образца наших философских способностей, вела нас к вере, что упредив ход человечества, мы уже осуществили в нашей среде ее честолюбивые теории; наконец она быть может, лишила бы нас прекраснейшего наследия наших отцов, той целомудренности ума, той трезвости мысли, культ которой, сильно запечатленный созерцательностью и аскетизмом, проникал все их существо...
Вы знаете, в вопросах философии мы еще ищем своего пути: поэтому весь вопрос в том, отдадимся ли мы порядку мыслей, поощряющему в высокой степени всякие личные пристрастия, или, верные дороге, которой мы следовали до сего дня, мы и впредь пойдем по путям того религиозного смирения, той скромности духа, которые во все времена были отличительной чертой нашего национального характера, и, в конечном счете, плодотворным началом нашего своеобразного развития..."
(Чаадаев П.Я., Полное собрание сочинений и избранные письма, ред. З.А. Каменского, Москва,1991. Т.2. сс. 144-146)
Важно, однако, заметить, что Чаадаев критикует не только Гегеля и русских западников-гегелианцев, но и проводит здесь критику славянофильства. По мнению Д.И. Шаховского, "Чаадаев и в насмешливой форме, и в математически точном определении выявляет всю подоплеку и всю внутреннюю противоречивость славянофильской доктрины"
(Звенья, М.; Л., 1934, Кн. 3, с. 371)
В чем же была основная проблема Чаадаева со славянофилами? Чаадаев обвинял их в гегелианстве! Что происходит мы сможем понять, если вспомним, что и марксизм в последствии опирался на гегелианство, выводя из него те же самые 'положительные' элементы свободы и коллективизма.
Константи́н Серге́евич Акса́ков
Да, славянофилы утверждают не коммунизм, а веру - веру православную, и именно на ней устраивает Хомяков свою идею "соборности". Однако, по многочисленным свидетельствам, Чаадаев отчасти прав и от гегелианства не ушли и они. Вот, что писал о славянофилах Аксакове и Самарине Герцен: они "хотят на основании современной науки построить здание славяно-византийское, - они, по Гегелю, доходят до православия, и, по западной науке,- до отвержения западной истории" (письмо от 26 октября 1843 года, цитировано по Чижевский, Д.И. Гегель в России. М: 2007, с. 193) Действительно, "младшие" славянофилы - Константин Аксаков (1817-1860) и Юрий Самарин (1819-1876) были более менее подвержены влиянию философии Гегеля; причем первый в значительно большей степени, чем второй.
Ю́рий Фёдорович Сама́рин
В статье "Данные для биографии Ю.Ф. Самарина за 1840-1845 гг." написанной братом Юрия, Д. Самариным, говоря о распространении идей Гегеля в России этого периода автор замечает, что "один Хомяков в то время не поддался ее влиянию" (Сочинения Ю.Ф. Самарина, изд. Д. Самарина, М,1880. T.5. с. XXXIX) И, однако, очевиден тот факт, что между гегелианством и славянофилизмом не было принципиальных разноречий. Нельзя сказать и того, что старшие славянофилы предпочли, или "выбрали" философию Шеллинга - и Киреевский, и Хомяков отзывались о Шеллинге в общем и целом одобрительно, но не следовали его идеям сколь бы то ни было последовательно. Оно и понятно - Шеллинг был немцем и убежденным протестантом, его религиозные воззрения никак не могли вызвать восторг у яростных сторонников православия!
Нужно помнить и о том, что в некоторых принципиальных моментах философия Гегеля не так уж сильно отличается от философии Шеллинга - оба философа были университетскими товарищами, и до начала 19 века придерживались схожих взглядов. Даже после того, как вышла в свет гегелевская "Феноменология духа" многие в Германии принимали эту работу безвестного в то время философа за продолжение идей самого Шеллинга, уже сделавшего себе имя. Различия стали ясны только со временем, но и к началу 30-х годов 19 века ранние работы Шеллинга, которые, в основном, и были известны в России, составляли всего лишь основу той башни, которую соорудил на них Гегель.
Однако различия были, и достаточно существенные.
Во-первых, не смотря на нежелание откровенно признать этот факт в своих работах, для современных специалистов-гегелианистов не секрет, что философия Гегеля в основе своей атеистична. Гегель, никогда об этом прямо не заявив, безусловно не нашел место Богу в своей философии. Его "дух" - это нечто в лучшем случае пантеистическое, но скорее всего откровенно безбожное. И именно здесь корни популярности Гегеля среди набиравшего силу в Европе - как и в России - атеизма. По этой же причине его философия приглянулась и будущим коммунистам - Марксу и Энгельсу.
Во-вторых, у Шеллинга серьезные разногласия с Гегелем в отношении концепций "свободы" и "любви".
Свобода у Гегеля - это "логическая необходимость". Шеллинг отбрасывает такое понятие свободы. Он исходит из понятия "свободного действия", выраженного в возможности добровольного и не на чем не основанного (вне-логичного) выбора между ДОБРОМ и ЗЛОМ. Это и есть истинно религиозная составляющая его учения. У свободы нет и не может быть основания - она "безосновательна" по определению. У Шеллинга зло - это точка разъединения между двумя началами человеческой природы, двумя "волями" - слепой волей, которая состоит из чистого хотения и желания, или само-воление твари до того, как она поднята до состояния единства со светом, и нашла понимание всеобщей воли, которая противостоит ей, использует и подчиняет ее себе как инструмент (FWJ Schelling, Philosophical Investigations into the Essence of Human Freedom, Albany, 2006. p.32)
Само-воление здесь - это человеческое "Я". Но это "я" только тогда имеет смысл, только тогда наделено свободой, когда оно имеет возможность самостоятельного выбора между добром и злом. Мы не можем логически понять эту свободу, мы можем ее только ощутить. И каждый из нас ощущает ее - в тот момент, когда задает себе вопрос "могу ли я поступить так, или иначе?" мы прекрасно отдаем себе отчет, что поступить, действительно, можем как угодно. Ничто не принуждает нас выбрать один вариант перед другим. Мы, таким образом, осознаем свою свободу этически.
Иной подход у Шеллинга и к понятию "любви". Любовь дня него - это не "свободная взаимозависимость", как у Гегеля, а добровольный поступок. Нет никаких причин для отдельного человека кого-либо любить, вот именно по той причине, что они ОТДЕЛЕНЫ друг от друга, а любовь только тогда очевидна, когда она ничем не принуждена. И здесь "соборность" Хомякова напрямую соприкасается с Шеллингом, хотя и отличается от нее, ибо у Хомякова, как верно заметил Хоружий:
"свободу, присущую соборности, можно определить как свободу самоосуществления в истине. Это нечто весьма отличное от привычных категорий свободы воли или свободы выбора в западной философии и теологии. Элемент выбора совсем не входит сюда, речь идет о выражении определенной и единственной истины. Однако с пребыванием в соборности как в некой особой стихии такое выражение становится актом свободы, ибо истина здесь имеет характер полной и непосредственной внутренней очевидности. В результате, свобода - не что иное как сама же истина, воспринятая жизненно, ставшая внутренне преображающею силою. И мы видим, что концепция Хомякова, при всей своеобычности, прямо восходит к новозаветной установке, данной знаменитым девизом апостола Иоанна: «Познайте истину и истина сделает вас свободными»."
(Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994.)
Свобода Хомякова, хотя и построенная на любви и органической связи, скорее гегелианская, чем шелленгианская!
Церковь носит у него характер исключительности, обособленности и потому отделенности:
"Все признаки Церкви, как внутренние так и внешние, познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных они непонятны...
Церковь и ее члены знают, внутренним знанием веры, единство и неизменность своего духа, который есть Дух Божий..."
(А.С. Хомяков, "Церковь одна" в Славянофильство - pro et contra, ред. Фатеев В.А. М, 2009. с.74)
Неудивительно, поэтому, что со славянофилами расходились во мнениях не только Чаадаев, но и позднее - Владимир Соловьев, которым подобный дух исключительности и отделенности казался чуждым самой сути христианства.
Продолжение здесь.