Астрологические контексты елизаветинской поэзии: 3
Антон Нестеров
Астрологические контексты елизаветинской поэзии
(с) А. Нестеров, 2003. При перепечатке и использовании ссылка обязательна.
(Впервые опубликовано: Власть. Судьба. Интерпретация культурных кодов. Саратов: Издательство Саратовского университета, 2003. С. 210 - 261.)
Часть III
(Начало см.:
Часть I ithaca-66.livejournal.com/14709.html
Часть II ithaca-66.livejournal.com/15039.html )
Майкл Дж. Ричардсон в монографии "Астрологический символизм в "Пастушьем календаре" Спенсера" [73] подчеркивает, что Колин Клаут в поэме жестко связан с Сатурном, который является, по мнению исследователя, астрологическим управителем этого персонажа: Колин, или упоминания о нем, характерным образом присутствуют в эклогах, чьи месяцы так или иначе с связаны с Сатурном. Так, Колин появляется в шестой, июньской эклоге, которая, как сказано в предваряющей ее прозаической заставке, "целиком есть выплакивание жалоб Колина на неудачу в любви. Ибо, будучи, (как говорилось выше) влюблен в сельскую красавицу Розалинду и обретя (как казалось) место в ее сердце, он... вероломно брошен ею, а место его занял Меналкас, еще один пастух, который и заполучил неверную" [74]. Июню соответствует знак Рака, в котором Сатурн пребывает в изгнании, что, как мы видим, весьма точно соответствует описанной ситуации. Часть сентября и начало октября протекают под знаком Весов, - это точка экзальтации Сатурна, - и именно в октябрьской эклоге мы сталкиваемся с апологией Колина, вложенной в уста Кадди. Декабрьская же эклога, астрологически соотнесенная с Козерогом, ночным домом Сатурна, "отдана" Колину Клауту целиком [75]. Стройность этой схемы несколько нарушает ноябрьская эклога, в которой Колин Клаут также присутствует среди персонажей-агонистов - вопреки логике астро-планетарных соответствий, - но к этому парадоксу мы вернемся несколько позже.
Школа Яна Брейгеля Младшего. Дети Сатурна.
Список астрологических пересечений основных мотивов той или иной эклоги вовсе не ограничивается тем, что приводится М.Дж. Ричардсоном в его работе. Однако, отслеживая астрологические связи поэмы, необходимо помнить немаловажное различие между календарным годом, месяцам которого поставлены в условное соответствие знаки Зодиака, и реальным астрологическим годом, когда первая треть месяца проходит под одним знаком, а две трети - под другим. Например, март "календарно" соотносится с Овном, однако первая декада этого месяца проходит еще под знаком Рыб, в котором экзальтирует - т.е., входит в силу, - Венера, покровительствующая любви. И характерным образом прозаическое вступление к мартовской эклоге сообщает, что "двое пастухов... начинают обсуждать радости любви и иные удовольствия, которые наиболее подобают весне. <Автор намеревался> представить здесь некоторые знаки и символы, раскрывающие суть Купидона, бога любви, каким почитают его поэты" [76]. Немаловажно для понимания астрологического параллелизма этой эклоги и присутствие в ней такого персонажа, как Томэйлин, названного в прозаической заставке "тайным другом": в Рыбах, под которыми протекает начало марта, находится дом Юпитера - планеты, одной из характеристик которой является споспешествование делам и дружеским проявлениям:
Master of the Hausbuchs. Дети Юпитера.
Апрель проходит под знаком Тельца, это - дом Венеры и знак экзальтации Луны.
Франческо дель Косса. Роспись в палаццо Секанойа.
М.Л.Ричардсон склонен видеть в апрельской эклоге венерианские акценты. Венера, среди прочего, покровительствует песням и танцам - и именно эти мотивы особенно отчетливо разрабатываются в "апрельской" и "майской" эклогах, - считает исследователь [77].
Баччо Бальдини. Дети Венеры. Раскрашенная гравюра Ок. 1460
Однако следует учесть, что смысловой центр апрельской эклоги составляет панегирик во славу Элизы, королевы всех пастухов, которая в прозаической заставке отождествляется с Елизаветой I. А именно Луна занимала особое место в той символической системе соответствий, что сложилась вокруг образа королевы Елизаветы во время ее царствования. "Богиня Луны, выступающая под различными именами - Диана, Цинтия, Белфеба - самая популярная из мифологических фигур, олицетворяющих Елизавету в текстах, создаваемых во славу королевы," [78] - указывала Ф.А.Йейтс в работе, посвященной символикам власти в Англии и Франции в XVI в. Уолтер Рэли адресует Елизавете большую поэму "Океан к Цинтии", от которой сохранилось лишь около 500 строк - десятая песнь и начало одиннадцатой. У Джорджа Чапмена с "мифом" Елизаветы соотносится вторая часть книги "Тень ночи": "Гимны к Цинтии" [79]. Немаловажно, что круг авторов, в первую очередь разрабатывающих эту символику - Сидни, Рэли, Чапмен, - так или иначе находились под влиянием математика, астролога и "тайнознатца" Джона Ди, дававшего советы самой королеве и выступавшего одним из главных идеологов имперской политики Англии: Сидни брал у Ди уроки математики [80], Рэли довольно тесно с ним общался. Круг упомянутых нами поэтов образовывал так называемую "школу ночи" [81], своим именем обязанную ироничному выпаду в их адрес в шекспировских "Бесплодных усилиях любви" [82].
Луна - ярчайшая из планет на ночном небосводе, чей блеск затмевает прочие светила, - богиня чистоты и девственности, действительно, как нельзя более подходила в качестве атрибута Королеве-Девственнице [83]. Однако важен еще один аспект этого символизма. Как показала в своих исследованиях Ф.А.Йейтс, "Луна была символом империи, тогда как Солнце - символом папства. Дева, стоящая во главе реформистской империи - главной опоры, сдерживающей натиск папизма, - превращалась в девственную богиню Луны... Так называемая елизаветинская "школа ночи", с ее прославлением Цинтии и тенденцией к интеллектуализму, могла обратиться к разработке традиционной "имперской темы" не только в силу ее политической актуальности, но также в силу значимости ее религиозного, философского и поэтического аспектов" [84].
Георг Пенц (также атрибутируется Францу Себальду Безаму). Дети планет - Луна. 1531.
С учетом этого становится понятно возникновение темы религиозного водительства, оформленной как спор протестантского и католического пастырей, в следующей, майской эклоге: первая декада мая все еще проходит под знаком Тельца, и, соответственно, связана с экзальтирующей Луной. Учитывая, что в англиканстве монарх выступает в качестве главы церкви, мы легко увидим в этой эклоге развитие все той же "королевской" темы, увиденной под иным углом зрения [85].
Июньская эклога посвящена жалобам Колина на неверность Розалинды. Как уже говорилось, М.Дж.Ричардсон склонен связывать мотив "любовной неудачи" в июньской элегии с тем фактом, что Сатурн - планета-покровитель Колина - находится в этот период в изгнании. Однако представляется вероятным, что при выборе темы для этой эклоги Спенсер руководствовался и другими соображениями, также восходящими к астрологии.
Проекция Зодиакального круга на Землю называется "домами" гороскопа: эти дома отражают и конкретизируют характер и свойства соответствующих знаков Зодиака.Каждый дом отвечает за определенную сферу человеческой деятельности. При составлении гороскопа отсчет домов ведут от асцендента - градуса зодиака, в котором эклиптика пересекается с восточной половиной горизонта на момент соответствующего события (для натального гороскопа - на момент рождения). Для годового цикла естественнее всего начинать отсчет домов с весеннего равноденствия в знаке Овна, как в частности предлагает это делать У.Лилли [86].
Зодиак. Гравюра Альбрехта Дюрера.
Четвертый дом, согласно У.Лилли, среди прочего, определяет "окончание чего-либо" [87] и при предложенной системе отсчета оказывается в Раке - "знаке-управителе" июньской эклоги "Пастушьего календаря" - той самой, в которой Колин жалуется, что любви Розалинды к нему пришел конец и она предпочла Менакла.
Несомненное соответствие темы эклоги и характеристик соответствующего астрологического дома мы обнаружим и в ноябрьской эклоге, посвященной "смерти девы благородного рода, названной здесь Дидоной" [88]. Первая декада ноября проходит еще под знаком Скорпиона, а с ним связан восьмой дом, определяющий "характер и природу смерти, ожидающей человека" [89], как замечает в своем наставлении астрологам У.Лилли.
Описанный "принцип домов" в качестве организующей тематической структуры "Пастушьего календаря" выступает дополнительным по отношению к "планетарным темам", определяющим сюжетные повороты той или иной эклоги. И можно предположить, что именно эта дополнительность потребовала обсуждения в предисловии к поэме вопроса о том, откуда же правильнее отсчитывать начало года: читателю тем самым сообщалось, что в поэме присутствуют два соотнесенных между собой плана астрологических соответствий, которые необходимо учитывать при чтении текста.
У нашего современника может возникнуть вопрос: а были ли все эти сложные астрологические аллюзии столь уж внятны даже образованному человеку той эпохи?
Возможным ответом тут могут послужить два характерных примера из области живописи той эпохи, - искусства, столь отличного от литературы, развивающегося по своим законам, - но похожим образом апеллирующего к астрологическим аллюзиям, вне которых порой даже невозможно правильное истолкование соответствующего произведения.
Полотно П.Рубенса "Собрание олимпийских богов" достаточно хорошо известно, выступая в современном сознании чем-то вроде хрестоматийного примера живописной манеры художника:
Семь ясно узнаваемых божеств расположены выразительной динамичной группой, картина проникнута радостью и покоем и олицетворяет гармонию античного мира. Однако "истинная" ее интерпретация возможна лишь с учетом того, что положение богов друг относительно друга воспроизводит положение планет на небе в новогоднюю ночь 1600 г. Астрологическая картина неба в этот момент вызвала целый ряд интерпретаций, большинство из которых сводилось к тому, что данная планетная конфигурация обещает массу бед в наступающем столетии. Рубенс же своим полотном предлагает иное истолкование гороскопа грядущего века, наглядно утверждая, что тревоги не имеют под собой основания и столетие будет проникнуто миром и гармонией [90].
Аналогичным образом оказывается связана с планетарными символиками и значительно более ранняя по времени "Весна" Сандро Ботичелли:
Э.Г. Гомбрих, анализируя эту знаменитую работу мастера, указывает, что в образе стоящего слева юноши изображен Меркурий, три грации олицетворяют три благих планеты: Солнце, Юпитер и Венеру [91]; центральная женская фигура - богиня Венера. Продолжая интерпретацию Гомбриха, Ф.А.Йейтс указывает, что подобные этому изображения космоса делались таким образом, чтобы привлекать к созерцающему их влияния благих планет и нейтрализовывать влияния неблагоприятных Сатурна и Марса. Фактически, полотно Ботичелли является своеобразным талисманом, ""образом космоса", устроенным так, чтобы передавать зрителю только здоровые, омолаживающие, антисатурновы влияния... Независимо от мифологического значения фигур справа их овевает spiritus mundi - исходящий из надутых щек воздушного духа, заметный в развевающемся одеянии бегущей фигуры. Spiritus, передатчик влияния светил, пойман и сохранен в картине, в магическом талисмане" [92].
Мы намеренно привлекли в качестве иллюстрации два полотна, чьи сюжеты до известной степени перекликаются с сюжетами пасторальной живописи той эпохи. В обоих случаях мы столкнулись с тем, что интерпретация этих произведений невозможна без привлечения сложных символических соответствий, которые, по всей очевидности, были достаточно ясны их создателям - и их современникам [93]. Однако в таком случае пастораль, заведомо тяготеющую к аллегоричности, следует рассматривать в сходных контекстах.
Укажем на еще один аспект ренессансной культуры, важный для понимания структуры спенсеровского "Пастушьего календаря". Как отмечала Ф.А.Йейтс, многие образы неба, созданные в эпоху Возрождения, предназначались не только и не столько для разглядывания, сколько для созерцания внутренним взором в мыслях и памяти. "Рассматривая изображения космоса, - пишет английская исследовательница, - человек запечатлевает в своей памяти очертания и основные цвета планет..., чтобы затем объединять бесчисленные отдельные предметы, которые он видит, в единое целое, накладывая на них образы высшей реальности, которые он несет в себе" [94]. Это особое искусство операций с образами было основой памяти для образованных людей той эпохи. Изощренная, цепкая память играла во времена, когда книги были все же редкостью и предметом роскоши, особую роль, не совсем понятную нашим современникам95. Именно память была главной основой ренессансного энциклопедизма - учитывая, что многим из ученых в годы Реформации часто приходилось переезжать с место на место, в поисках ли новых покровителей и меценатов, или из-за религиозных конфликтов, - и далеко не всегда можно было захватить с собой обширную библиотеку. Искусство памяти, в деградировавшем виде дошедшее до нас в качестве современной мнемотехники, строилось на запечатлевании в сознании неких "образов" и "мест", в соответствие которым по ассоциативной связи определенного типа ставились те или иные понятия. Оратор Возрождения, желая запомнить свою речь, шел в некое хорошо знакомое ему здание - церковь ли, дворец, ратушу, - и, обходя его, связывал те или иные свои аргументы, посылки, риторические ходы с внутренним убранством этого здания, - а при произнесении речи мысленно вновь это здание обходил, "доставая" из памяти нужные фрагменты, поставленные в соответствие декору избранного помещения.
Одной из моделей для организации "искусной памяти" служили также Зодиак и сфера планет. Описанию такой организации памяти отчасти посвящен трактат Роберта Фладда "Utriusque Cosmi Maioris scilicet et Minoris Metaphisica" [96].
Из трактата Роберта Фладда "Utriusque cosmi maioris..."
Как пишет Ф.А.Йейтс, искусство памяти, как оно представлено у Фладда, "есть попытка воспроизвести или воссоздать отношения макро-микрокосма через установление, составление или сотворение в памяти микрокосма осознания мира, который он в себе заключает, мира, который есть образ Макрокосма и образ Бога". Попытка эта осуществляется посредством астральных образов, когда звезды как бы перемещаются внутри человека [97]. Так, в главе о "порядке начала идей в сферах планет" Фладд, "разбирая прохождение Сатурна по Зодиаку, приписывает этой планете различные образы в разных знаках, говорит, что то же самое можно сделать и с другими планетами" [98]. Выбор Фладдом Сатурна неслучаен - именно эта планета, как мы уже отмечали выше, покровительствует абстрактному мышлению и является "знаком философов".
Из трактата Роберта Фладда "Utriusque cosmi maioris..."
Во многом система Фладда следует работам Джордано Бруно по искусству памяти, - часть из которых была издана в Англии в первой половине 80-ых гг. XVI в. под покровительством Филипа Сидни - и посвящена последнему.
Напомнив, что Сидни же посвящен и "Пастуший календарь", позволим себе утверждать: с учетом существования мнемонических соответствий определенных образов зодиаку, широко декларируемых в ренессансной культуре, с одной стороны, и дидактическую, в силу характера самого жанра пасторали, направленность поэмы Спенсера, при всей ее куртуазности, - с другой, легко увидеть необходимость отчетливой корреляции между темами каждой из эклог поэмы и соответствующего небесного знака или планеты. Выше мы пытались определить специфичность организации "Пастушьего календаря" в том, что касается "развертки" тем на пространстве всей поэмы. Однако можно предположить, что сама проблема выходит за рамки "специфичного" и можно ставить вопрос о "типологичности" таких соответствий - ответом на него мог бы стать параллельный анализ спенсерового "Календаря" и некоторых близких ему текстов эпохи, в частности, "Аркадии" самого Сидни.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
ithaca-66.livejournal.com/15407.html
Астрологические контексты елизаветинской поэзии
(с) А. Нестеров, 2003. При перепечатке и использовании ссылка обязательна.
(Впервые опубликовано: Власть. Судьба. Интерпретация культурных кодов. Саратов: Издательство Саратовского университета, 2003. С. 210 - 261.)
Часть III
(Начало см.:
Часть I ithaca-66.livejournal.com/14709.html
Часть II ithaca-66.livejournal.com/15039.html )
Майкл Дж. Ричардсон в монографии "Астрологический символизм в "Пастушьем календаре" Спенсера" [73] подчеркивает, что Колин Клаут в поэме жестко связан с Сатурном, который является, по мнению исследователя, астрологическим управителем этого персонажа: Колин, или упоминания о нем, характерным образом присутствуют в эклогах, чьи месяцы так или иначе с связаны с Сатурном. Так, Колин появляется в шестой, июньской эклоге, которая, как сказано в предваряющей ее прозаической заставке, "целиком есть выплакивание жалоб Колина на неудачу в любви. Ибо, будучи, (как говорилось выше) влюблен в сельскую красавицу Розалинду и обретя (как казалось) место в ее сердце, он... вероломно брошен ею, а место его занял Меналкас, еще один пастух, который и заполучил неверную" [74]. Июню соответствует знак Рака, в котором Сатурн пребывает в изгнании, что, как мы видим, весьма точно соответствует описанной ситуации. Часть сентября и начало октября протекают под знаком Весов, - это точка экзальтации Сатурна, - и именно в октябрьской эклоге мы сталкиваемся с апологией Колина, вложенной в уста Кадди. Декабрьская же эклога, астрологически соотнесенная с Козерогом, ночным домом Сатурна, "отдана" Колину Клауту целиком [75]. Стройность этой схемы несколько нарушает ноябрьская эклога, в которой Колин Клаут также присутствует среди персонажей-агонистов - вопреки логике астро-планетарных соответствий, - но к этому парадоксу мы вернемся несколько позже.
Школа Яна Брейгеля Младшего. Дети Сатурна.
Список астрологических пересечений основных мотивов той или иной эклоги вовсе не ограничивается тем, что приводится М.Дж. Ричардсоном в его работе. Однако, отслеживая астрологические связи поэмы, необходимо помнить немаловажное различие между календарным годом, месяцам которого поставлены в условное соответствие знаки Зодиака, и реальным астрологическим годом, когда первая треть месяца проходит под одним знаком, а две трети - под другим. Например, март "календарно" соотносится с Овном, однако первая декада этого месяца проходит еще под знаком Рыб, в котором экзальтирует - т.е., входит в силу, - Венера, покровительствующая любви. И характерным образом прозаическое вступление к мартовской эклоге сообщает, что "двое пастухов... начинают обсуждать радости любви и иные удовольствия, которые наиболее подобают весне. <Автор намеревался> представить здесь некоторые знаки и символы, раскрывающие суть Купидона, бога любви, каким почитают его поэты" [76]. Немаловажно для понимания астрологического параллелизма этой эклоги и присутствие в ней такого персонажа, как Томэйлин, названного в прозаической заставке "тайным другом": в Рыбах, под которыми протекает начало марта, находится дом Юпитера - планеты, одной из характеристик которой является споспешествование делам и дружеским проявлениям:
Master of the Hausbuchs. Дети Юпитера.
Апрель проходит под знаком Тельца, это - дом Венеры и знак экзальтации Луны.
Франческо дель Косса. Роспись в палаццо Секанойа.
М.Л.Ричардсон склонен видеть в апрельской эклоге венерианские акценты. Венера, среди прочего, покровительствует песням и танцам - и именно эти мотивы особенно отчетливо разрабатываются в "апрельской" и "майской" эклогах, - считает исследователь [77].
Баччо Бальдини. Дети Венеры. Раскрашенная гравюра Ок. 1460
Однако следует учесть, что смысловой центр апрельской эклоги составляет панегирик во славу Элизы, королевы всех пастухов, которая в прозаической заставке отождествляется с Елизаветой I. А именно Луна занимала особое место в той символической системе соответствий, что сложилась вокруг образа королевы Елизаветы во время ее царствования. "Богиня Луны, выступающая под различными именами - Диана, Цинтия, Белфеба - самая популярная из мифологических фигур, олицетворяющих Елизавету в текстах, создаваемых во славу королевы," [78] - указывала Ф.А.Йейтс в работе, посвященной символикам власти в Англии и Франции в XVI в. Уолтер Рэли адресует Елизавете большую поэму "Океан к Цинтии", от которой сохранилось лишь около 500 строк - десятая песнь и начало одиннадцатой. У Джорджа Чапмена с "мифом" Елизаветы соотносится вторая часть книги "Тень ночи": "Гимны к Цинтии" [79]. Немаловажно, что круг авторов, в первую очередь разрабатывающих эту символику - Сидни, Рэли, Чапмен, - так или иначе находились под влиянием математика, астролога и "тайнознатца" Джона Ди, дававшего советы самой королеве и выступавшего одним из главных идеологов имперской политики Англии: Сидни брал у Ди уроки математики [80], Рэли довольно тесно с ним общался. Круг упомянутых нами поэтов образовывал так называемую "школу ночи" [81], своим именем обязанную ироничному выпаду в их адрес в шекспировских "Бесплодных усилиях любви" [82].
Луна - ярчайшая из планет на ночном небосводе, чей блеск затмевает прочие светила, - богиня чистоты и девственности, действительно, как нельзя более подходила в качестве атрибута Королеве-Девственнице [83]. Однако важен еще один аспект этого символизма. Как показала в своих исследованиях Ф.А.Йейтс, "Луна была символом империи, тогда как Солнце - символом папства. Дева, стоящая во главе реформистской империи - главной опоры, сдерживающей натиск папизма, - превращалась в девственную богиню Луны... Так называемая елизаветинская "школа ночи", с ее прославлением Цинтии и тенденцией к интеллектуализму, могла обратиться к разработке традиционной "имперской темы" не только в силу ее политической актуальности, но также в силу значимости ее религиозного, философского и поэтического аспектов" [84].
Георг Пенц (также атрибутируется Францу Себальду Безаму). Дети планет - Луна. 1531.
С учетом этого становится понятно возникновение темы религиозного водительства, оформленной как спор протестантского и католического пастырей, в следующей, майской эклоге: первая декада мая все еще проходит под знаком Тельца, и, соответственно, связана с экзальтирующей Луной. Учитывая, что в англиканстве монарх выступает в качестве главы церкви, мы легко увидим в этой эклоге развитие все той же "королевской" темы, увиденной под иным углом зрения [85].
Июньская эклога посвящена жалобам Колина на неверность Розалинды. Как уже говорилось, М.Дж.Ричардсон склонен связывать мотив "любовной неудачи" в июньской элегии с тем фактом, что Сатурн - планета-покровитель Колина - находится в этот период в изгнании. Однако представляется вероятным, что при выборе темы для этой эклоги Спенсер руководствовался и другими соображениями, также восходящими к астрологии.
Проекция Зодиакального круга на Землю называется "домами" гороскопа: эти дома отражают и конкретизируют характер и свойства соответствующих знаков Зодиака.Каждый дом отвечает за определенную сферу человеческой деятельности. При составлении гороскопа отсчет домов ведут от асцендента - градуса зодиака, в котором эклиптика пересекается с восточной половиной горизонта на момент соответствующего события (для натального гороскопа - на момент рождения). Для годового цикла естественнее всего начинать отсчет домов с весеннего равноденствия в знаке Овна, как в частности предлагает это делать У.Лилли [86].
Зодиак. Гравюра Альбрехта Дюрера.
Четвертый дом, согласно У.Лилли, среди прочего, определяет "окончание чего-либо" [87] и при предложенной системе отсчета оказывается в Раке - "знаке-управителе" июньской эклоги "Пастушьего календаря" - той самой, в которой Колин жалуется, что любви Розалинды к нему пришел конец и она предпочла Менакла.
Несомненное соответствие темы эклоги и характеристик соответствующего астрологического дома мы обнаружим и в ноябрьской эклоге, посвященной "смерти девы благородного рода, названной здесь Дидоной" [88]. Первая декада ноября проходит еще под знаком Скорпиона, а с ним связан восьмой дом, определяющий "характер и природу смерти, ожидающей человека" [89], как замечает в своем наставлении астрологам У.Лилли.
Описанный "принцип домов" в качестве организующей тематической структуры "Пастушьего календаря" выступает дополнительным по отношению к "планетарным темам", определяющим сюжетные повороты той или иной эклоги. И можно предположить, что именно эта дополнительность потребовала обсуждения в предисловии к поэме вопроса о том, откуда же правильнее отсчитывать начало года: читателю тем самым сообщалось, что в поэме присутствуют два соотнесенных между собой плана астрологических соответствий, которые необходимо учитывать при чтении текста.
У нашего современника может возникнуть вопрос: а были ли все эти сложные астрологические аллюзии столь уж внятны даже образованному человеку той эпохи?
Возможным ответом тут могут послужить два характерных примера из области живописи той эпохи, - искусства, столь отличного от литературы, развивающегося по своим законам, - но похожим образом апеллирующего к астрологическим аллюзиям, вне которых порой даже невозможно правильное истолкование соответствующего произведения.
Полотно П.Рубенса "Собрание олимпийских богов" достаточно хорошо известно, выступая в современном сознании чем-то вроде хрестоматийного примера живописной манеры художника:
Семь ясно узнаваемых божеств расположены выразительной динамичной группой, картина проникнута радостью и покоем и олицетворяет гармонию античного мира. Однако "истинная" ее интерпретация возможна лишь с учетом того, что положение богов друг относительно друга воспроизводит положение планет на небе в новогоднюю ночь 1600 г. Астрологическая картина неба в этот момент вызвала целый ряд интерпретаций, большинство из которых сводилось к тому, что данная планетная конфигурация обещает массу бед в наступающем столетии. Рубенс же своим полотном предлагает иное истолкование гороскопа грядущего века, наглядно утверждая, что тревоги не имеют под собой основания и столетие будет проникнуто миром и гармонией [90].
Аналогичным образом оказывается связана с планетарными символиками и значительно более ранняя по времени "Весна" Сандро Ботичелли:
Э.Г. Гомбрих, анализируя эту знаменитую работу мастера, указывает, что в образе стоящего слева юноши изображен Меркурий, три грации олицетворяют три благих планеты: Солнце, Юпитер и Венеру [91]; центральная женская фигура - богиня Венера. Продолжая интерпретацию Гомбриха, Ф.А.Йейтс указывает, что подобные этому изображения космоса делались таким образом, чтобы привлекать к созерцающему их влияния благих планет и нейтрализовывать влияния неблагоприятных Сатурна и Марса. Фактически, полотно Ботичелли является своеобразным талисманом, ""образом космоса", устроенным так, чтобы передавать зрителю только здоровые, омолаживающие, антисатурновы влияния... Независимо от мифологического значения фигур справа их овевает spiritus mundi - исходящий из надутых щек воздушного духа, заметный в развевающемся одеянии бегущей фигуры. Spiritus, передатчик влияния светил, пойман и сохранен в картине, в магическом талисмане" [92].
Мы намеренно привлекли в качестве иллюстрации два полотна, чьи сюжеты до известной степени перекликаются с сюжетами пасторальной живописи той эпохи. В обоих случаях мы столкнулись с тем, что интерпретация этих произведений невозможна без привлечения сложных символических соответствий, которые, по всей очевидности, были достаточно ясны их создателям - и их современникам [93]. Однако в таком случае пастораль, заведомо тяготеющую к аллегоричности, следует рассматривать в сходных контекстах.
Укажем на еще один аспект ренессансной культуры, важный для понимания структуры спенсеровского "Пастушьего календаря". Как отмечала Ф.А.Йейтс, многие образы неба, созданные в эпоху Возрождения, предназначались не только и не столько для разглядывания, сколько для созерцания внутренним взором в мыслях и памяти. "Рассматривая изображения космоса, - пишет английская исследовательница, - человек запечатлевает в своей памяти очертания и основные цвета планет..., чтобы затем объединять бесчисленные отдельные предметы, которые он видит, в единое целое, накладывая на них образы высшей реальности, которые он несет в себе" [94]. Это особое искусство операций с образами было основой памяти для образованных людей той эпохи. Изощренная, цепкая память играла во времена, когда книги были все же редкостью и предметом роскоши, особую роль, не совсем понятную нашим современникам95. Именно память была главной основой ренессансного энциклопедизма - учитывая, что многим из ученых в годы Реформации часто приходилось переезжать с место на место, в поисках ли новых покровителей и меценатов, или из-за религиозных конфликтов, - и далеко не всегда можно было захватить с собой обширную библиотеку. Искусство памяти, в деградировавшем виде дошедшее до нас в качестве современной мнемотехники, строилось на запечатлевании в сознании неких "образов" и "мест", в соответствие которым по ассоциативной связи определенного типа ставились те или иные понятия. Оратор Возрождения, желая запомнить свою речь, шел в некое хорошо знакомое ему здание - церковь ли, дворец, ратушу, - и, обходя его, связывал те или иные свои аргументы, посылки, риторические ходы с внутренним убранством этого здания, - а при произнесении речи мысленно вновь это здание обходил, "доставая" из памяти нужные фрагменты, поставленные в соответствие декору избранного помещения.
Одной из моделей для организации "искусной памяти" служили также Зодиак и сфера планет. Описанию такой организации памяти отчасти посвящен трактат Роберта Фладда "Utriusque Cosmi Maioris scilicet et Minoris Metaphisica" [96].
Из трактата Роберта Фладда "Utriusque cosmi maioris..."
Как пишет Ф.А.Йейтс, искусство памяти, как оно представлено у Фладда, "есть попытка воспроизвести или воссоздать отношения макро-микрокосма через установление, составление или сотворение в памяти микрокосма осознания мира, который он в себе заключает, мира, который есть образ Макрокосма и образ Бога". Попытка эта осуществляется посредством астральных образов, когда звезды как бы перемещаются внутри человека [97]. Так, в главе о "порядке начала идей в сферах планет" Фладд, "разбирая прохождение Сатурна по Зодиаку, приписывает этой планете различные образы в разных знаках, говорит, что то же самое можно сделать и с другими планетами" [98]. Выбор Фладдом Сатурна неслучаен - именно эта планета, как мы уже отмечали выше, покровительствует абстрактному мышлению и является "знаком философов".
Из трактата Роберта Фладда "Utriusque cosmi maioris..."
Во многом система Фладда следует работам Джордано Бруно по искусству памяти, - часть из которых была издана в Англии в первой половине 80-ых гг. XVI в. под покровительством Филипа Сидни - и посвящена последнему.
Напомнив, что Сидни же посвящен и "Пастуший календарь", позволим себе утверждать: с учетом существования мнемонических соответствий определенных образов зодиаку, широко декларируемых в ренессансной культуре, с одной стороны, и дидактическую, в силу характера самого жанра пасторали, направленность поэмы Спенсера, при всей ее куртуазности, - с другой, легко увидеть необходимость отчетливой корреляции между темами каждой из эклог поэмы и соответствующего небесного знака или планеты. Выше мы пытались определить специфичность организации "Пастушьего календаря" в том, что касается "развертки" тем на пространстве всей поэмы. Однако можно предположить, что сама проблема выходит за рамки "специфичного" и можно ставить вопрос о "типологичности" таких соответствий - ответом на него мог бы стать параллельный анализ спенсерового "Календаря" и некоторых близких ему текстов эпохи, в частности, "Аркадии" самого Сидни.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
ithaca-66.livejournal.com/15407.html