Николай Тихонов. Ленинград-Волхов || «Красная звезда» 29 января 1943 года
В седое январское утро, когда мглистая бахрома тумана стлалась по земле, мы выехали из Ленинграда.
Седой туман, разрываясь тяжелыми клочьями, показывал суровые символы войны, разобранные на дрова и разрушенные бомбами строения, белые башни танков, идущих к фронту, ряды шагающих автоматчиков, лыжников, скользящих по снежному полю, крытые грузовики с красным крестом. Мы проезжали бывшие рощи, составлявшие одну из частей зеленого пояса северной столицы. Они были вырублены под корень. Это сделали ленинградские женщины. Дерево шло на блиндажи, дзоты, гати, на дрова, вырастали в болотах военные дороги, по которым мы сейчас ехали к одной из переправ через Неву.
Переправа! - какое спокойное, обыкновенное слово. На Неве с сентября 1941 года это слово означало только битву, грохот снарядов, вой бомб и героические усилия тысяч бойцов. По реке плыли трупы, разбитые лодки. Оба берега Невы почти равной высоты, и сойти к воде с этой высоты никто не мог безнаказанно. По самому берегу шло шоссе, и оно было пусто. Люди пробирались по ходу сообщения рядом, и головы их были на уровне гудрона, по которому щелкали пули. Зимой куски разбитого льда взлетали в воздух, и только в острые стекла стереотруб можно было поймать такой же острый блеск наблюдательных гнезд противника. Как стена крепости, высился правый берег, с виду такой же пустынный, как и левый. Белое безмолвие смерти висело над застывшей рекой.
Сейчас первое ощущение прорванной блокады мы испытывали в спокойном движении руки регулировщика, взмахом флажка указывающего путь к берегу, к переправе. По высокому берегу саперами сделана дорога. Этот спуск нетруден, но требует внимания от водителя, особенно ночью. Таких переправ не одна. Машина с’ехала на лед и направилась по реке к левому берегу. Она проходила путь, по которому бежали в день штурма наши бойцы. В четыре минуты должны они были преодолеть эти 900 метров пространства, над которым свистели пули и гремели снаряды. Залечь на льду нельзя. Иные роты залегали, не выдержав огня, и несли большие потери. Добежав до берега, бойцы встречали высокую мерзлую стену с низким кустарником, и они карабкались на нее, как на стены крепости.
Хрипя и задыхаясь, машина вскарабкалась на левый берег. Мы в’ехали в лес, еще сохраняющий следы вчерашних боев и переполненный гулом сегодняшнего сражения. Шестнадцать месяцев сидели здесь немцы и наводили свои порядки.
Разграбленная невская земля! Ты познала ужас фашистского варварства, но ты увидела и сладкий час мести. Здесь прошли ленинградские воины, прокладывая дорогу на соединение с волховцами. Здесь били они немцев на этом высоком берегу огнем и штыком. Вот валяются полузанесенные снегом трупы артиллерийских расчетов, валяются трупы фрицев, именовавших себя гренадерами, трупы померанцев, пришедших грабить русскую землю. В лесу, так называемый Померанский лагерь набит сотнями машин, громоздятся холмы мешков с мукой и овсом, на которых стоит проклятый знак свастики, мотоциклы, груды оружия, орудия, снаряды, ящики с патронами и снарядами, консервы, эрзац-мед, папиросы. Всё бросили немцы, когда ударились в бегство. Машина идет вперед, направо поднимается изо льда Невы, как циклопическая постройка, Шлиссельбургская крепость. Она была построена с характерными для восемнадцатого века башнями и стенами. Сейчас в этой грозной груде развалин вы не найдете старинной военной романтики. Крепость приняла удары врага, как грандиозный дот, и вся ярость сотен обстрелов и бомбежек не сломила упорства ее защитников.
Балтийские моряки и ленинградские пехотинцы отстояли крепость. Напротив нее в 200 метрах лежит город Шлиссельбург, вернее то, что от него осталось. Тысячи его жителей угнаны в Германию, на невольничьи рынки. Множество убито в застенках местного гестапо, оставшиеся 250 человек были загнаны на край города, откуда их выгоняли на работы. До двух часов они могли передвигаться недалеко от своих хибарок, после этого срока им грозила смерть на месте при появлении на улице. Владея городом, немцы считали, что они заперли ворота Ленинграда на востоке крепким замком и ключ положили в карман. Отсюда они обстреливали дорогу в Ленинград, здесь они ждали капитуляции великого города.
Бойцы под командованием Трубачева ворвались в город с двух сторон. На улицах, в развалинах ситценабивной фабрики, на каналах, у пристани с ее ажурными конструкциями, делающими ее похожей на гигантскую летнюю беседку, длился упорный бой. Померанских гренадер вышибали из всех углов, и, наконец, они побежали. Части, наступающие юго-восточнее города, били их с тыла, и в городе и в полях валяются окаменевшие фрицы. Они дрались пьяные, они сдохли, как взбесившиеся, загнанные звери. Их глотки забиты снегом. Бойцы обходят их с брезгливостью.
В бессильной ярости бьет немецкая тяжелая артиллерия, но она бьет всё тише, всё короче. Ее покрывает рокочущий непрерывный гром наших пушек. Машина проходит по улицам Шлиссельбурга и, подпрыгивая на горбатом мосту, скатывается на ровную, уходящую в снежную даль дорогу. Путь на эту дорогу куплен ценой жестокой битвы, кровью и железом, уменьем и отвагой. Вправо остаются места, где произошла историческая встреча бойцов двух фронтов. К сценам этой встречи неоднократно будут возвращаться мастера всех искусств. Эта тема не может исчезнуть из памяти русского народа. Обнимающиеся на снежном поле командиры и бойцы, на поле, усеянном трупами врага и остатками его разбитой техники, среди светящих, как сполохи, дальних и близких разрывов, среди продолжающегося сражения, уходящего на юг, - итог долгих усилий. Это победа, о которой говорят люди всего мира с удивлением перед героизмом и упорством советских воинов.
Лежащая перед нами дорога свободна. На этом участке прошли только случайные машины. Мы в числе первых, кто проезжает вдоль Ладоги по этой дороге. Только вчера ночью здесь сняты последние 50 мин, а всего вокруг Шлиссельбурга их было вынуто четыре с лишним тысячи. Направо провал, глубокий, заваленный снегом, за ним высокий берег, за берегом снова провал. Это каналы, старые ладожские каналы. Кое-где из снега торчит черный остов лодки, небольшого буксира, баржи, попадаются маленькие мостики. Снег, лежащий толстенным слоем на берегу, не имеет ни одного следа. Нет признака человека в этом пустынном пространстве. Только толстые черно-синие, отожравшиеся трупами вороны без карканья, бесшумно, стаями проносятся над синеватой пустыней. Древнее безмолвие лежит по сторонам дороги. Это был край рыбаков, кустарей, горшечников, лоцманов, грузчиков. Летом здесь была кипучая жизнь, зимой шли грузовики, скрипел снег под санками колхозных обозов, шли в город торфяники из рабочих поселков. Немцы изгнали дух жизни из этих мест.
Мы едем сейчас нейтральной полосой, потому что войска обоих фронтов, Ладожского и Ленинградского, ведут бои южнее. И вдруг на перекрестке дорог возникает фигура в хорошо пригнанном полушубке, с повязкой регулировщика на руке. Она приближается. Разгоревшееся от мороза лицо, веселые глаза, четкие движения. Девушка-регулировщик Волховского фронта. Налево на берегах канала домики деревни Липка, взятой войсками Волховского фронта. Мы можем ехать хоть прямо в Москву. Путь свободен.
Суровы и печальны леса и болота южнее Ладоги. Летом здесь можно утонуть человеку, незнакомому с болотными тропами, завязнуть в непроходимой гуще торфяных и моховых болот. Густые чащи мелколесья, как джунгли, окружают углубившегося в них. Ориентиров нет. Все болота похожи одно на другое. Зимой они промерзают до дна не все. На каменных холмах немцы построили сплошную линию дзотов и дотов, и, штурмуя эти укрепленные линии, ломая их огнем и атаками, прошли волховцы по колено в снегу, сражаясь и день и ночь, ночуя в сугробах, где у костра сидели командиры и бойцы.
При сильном морозе и ледяном ладожском ветре здесь шли жестокие бои. Здесь была еще раз доказана сила русского солдата, качество нашей артиллерии. В панике, застигнутые смертельным огнем, немцы метались на полянах, они остались здесь, разметанные мощными взрывами, между поломанных машин, разбитых орудий. Немцы понастроили себе блиндажей, зарылись в землю, перетащили туда из поселков мебель, утварь, одеяла, подушки, двери, окна, печи - всё, что им понадобилось. Они устраивались с комфортом, но все эти подземные жилища грязны, завшивлены до последней степени. Недалеко они удрали из этих блиндажей, их неплохо устроили там, на снегу, в болотах. Но и удирая, они хитрили. Пойманный староста одного рабочего городка признался, что у немцев в лесу в полной исправности тяжелая батарея - на всякий случай, а вдруг они вернутся. Не будет этого «вдруг»! Батарея кончила свое существование, как и вражеские дивизии, стоявшие на этом рубеже. Немецкая хитрость не удалась.
Но есть еще и немецкий ужас: это огромная яма, на дне которой лежит снег и сугробы громоздятся, по краям она обнесена колючей проволокой, выше человеческого роста, концы которой заплетены и идут вверх. В углах ямы щиты из фанеры, задние стенки из фанеры, навес из фанеры, боковых стенок нет. Похоже всё это на клетку для какого-нибудь зверя в зоологическом саду. Но в этой яме зимой жили наши военнопленные. Сюда немцы бросали людей на верную и медленную смерть. Глаза отказываются верить тому, что видят. Но полузанесенное тряпье, остатки обуви, какой-то хлам говорят о том, что недавно здесь, на этой фанере, сидели люди, их нашли наши войска, этих живых мертвецов, накануне гибели.
Такие зрелища удваивают ярость бойцов, и кровь от ненависти приливает к сердцу! Даже мертвых немцев хочется убить еще раз, пробить их осиновым колом, сжечь и развеять прах по ветру. Волховцам было очень тяжело воевать. Но они шли вперед, на освобождение Ленинграда, и они прошли сквозь все преграды. Не было ни дезертиров, ни трусов. Трофеи их победы всюду. Вот длинная колонна брошенных машин, вот батарея, вот груды гильз в плетеных соломенных чехлах, вот склады, брошенные врагом.
В полушубках, в теплых шапках, в валенках идут наши бойцы мимо застывших немецких мертвяков и с отвращением смотрят на них. Немцы одеты как попало: солдаты в ботинках, офицеры в сапогах. На башку наверчены шарфы, тряпки, под белыми халатами на шинель намотаны одеяла, на ботинки наворочена солома, у иных эрзац-валенки или толстые гамаши, точно это ноги не солдата, а старика, страдающего ревматизмом. Они сражались с отчаянием бандитов, которым пришел конец. Когда заняли ночью немецкие блиндажи, этот район подвергся сильному обстрелу. Было непонятно, кто корректирует огонь. Стали прочесывать все закоулки подземных нор и обнаружили радиста с искаженным и злобным лицом, который думал, что спасется тем, что, вызвав огонь на блиндажи, заставит наших уйти и сам выберется. Не выбрался, и огонь прекратился так же неожиданно, как и начался.
Если вы станете на огромном валу, за которым расстилается широкая торфяная равнина, пересеченная сотнями канав и путями узкоколеек, то перед вами откроется зрелище мрачной битвы. В холодном зимнем свинцовом небе стоит гул моторов и треск разрывов. Там, в воздухе, идут непрерывные воздушные бои. Черные облака зениток висят, как замороженные на слоистых тяжелых облаках, нижний край которых, словно отполированный кусок металла, отражает радужные спектры яростного земного огня.
Знакомый майор, показывая мне серебряную чарку, говорит:
- Вы знаете, эта стопка не простая. Прошлой зимой, такой тяжелой для ленинградцев, я узнал случайно, будучи в городе, что рядом погибает девушка. Я пришел к ней, и она, страшно обрадовавшись, сказала: «Ну вот, теперь я умру спокойно, поговорив в последние минуты с человеком, защищающим наш город». Я вызвал врачей, помог, чем сумел. Девушка встала на ноги. Через брата, который служит в Ленинграде, я в день своего рождения получил от девушки эту чарку с запиской: «Пусть это будет вам памятью и залогом того дня, когда мы снова встретимся в освобожденном Ленинграде и выпьем за победу». Эту чарку я бережно храню и верю: мы встретимся в окончательно освобожденном Ленинграде.
Блокада прорвана, но не снята. Надо еще ломать и ломать немецкую стальную паутину, что наплели вокруг великанского города коричневые карлики. Но путь-то, путь из Ленинграда и в Ленинград уже свободен со стороны Ладоги. Чаща леса содрогается от выстрелов. Красные полотнища проходят между деревьев. На дереве, как таинственный лесной сигнал, светится немигающий огонек. Это ввинчена электрическая лампочка - ориентир для ночной стрельбы. В кустах белеют огромные валуны, из которых торчат длинные пушки. Это не валуны. Это танки на боевой позиции. Проходят автоматчики неслышно, как приведения, - через два шага их белые куртки уже сливаются с сугробами.
Идет ночной бой. Но это уже не Волховский фронт. Это снова Ленинградский. Теперь они нераз’единимы - фронты-братья. За лесом лежит равнина, покрытая кустами. Она вспыхивает минными и снарядными разрывами. Немцы бросают ракеты. Леса живут боевой ночной жизнью. Великое напряжение битвы живет и в разведчике, крадущемся сейчас по выбоинам и сугробам, и в блиндаже штабиста, где расцвеченные стрелы на картах отмечают передвижения частей.
Но за всем этим ночным напряжением есть слово, к которому бойцы и командиры возвращаются в глубине мыслей: победа. Она была добыта ценой жестокой схватки, но вот ведь они на левом берегу, и по льду Невы идут целые караваны машин, идут бойцы из тыла и в тыл, и регулировщики направляют движение на берегу, где до этого за месяц не могла появиться безнаказанно ни одна живая душа. Каждый ступает по освобожденной невской земле и сражается, помня, что блокада только прорвана, но не снята. Добыть полную свободу великому городу - вот задача, вот долг, вот цель. И все-таки уже сегодня огромная радость думать, что путь Ленинград-Волхов свободен, что можно проехать из Ленинграда в Москву, в любой город Союза, что кольцо блокады разбито, прорвано. И когда машина снова приближается к ночному Ленинграду, эта радость вспыхивает с новой силой. Ленинград продолжает бой, и в этом бою он победит окончательно. || Николай Тихонов. ЛЕНИНГРАДСКИЙ ФРОНТ. (По телеграфу).
+ + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №23, 29 января 1943 года
# А.Толстой. В час добрый! || «Красная звезда» №18, 22 января 1943 года
# И.Эренбург. Путь свободен || «Красная звезда» №16, 20 января 1943 года
# Н.Тихонов. Ленинград в январе || «Красная звезда» №25, 31 января 1943 года