Илья Эренбург. Когда они отступают || «Красная звезда» 26 января 1943 года
Прошлой зимой карикатуристы изображали фрица повязанным бабьим платком, с сосулькой на длинном носу. В самом наименовании «зимний фриц» как бы подчеркивалась роль календаря. Никому теперь не придет в голову воскрешать образы прошлогодних фрицев. Дело не в том, что эта зима много мягче прошлой и что Гитлеру удалось одеть хотя бы часть своей армии по-зимнему. Дело в том, что последние поражения немецкой армии не связаны даже косвенно со сменой времен года. Основные операции разыгрываются на юге, где в этом году зима наредкость мягкая и бесснежная. Оттепель последних дней мешает наступающей стороне. Окружение немцев под Сталинградом, глубокие прорывы к Тацинской, к Морозовскому, а потом к Валуйкам, к Беловодску могли быть осуществлены летом, как зимой. Наши победы об'ясняются возросшим мастерством командования, качеством техники, воодушевлением бойцов, истощением германской армии и, наконец, душевным надломом, происшедшем в немецком солдате.
Летом фриц приободрился. Его вдохновлял мираж победы. Немцы наступали, проходя по сытым, еще не разграбленным селам и станицам. Германское командование заверяло, что Красная Армия утеряла боеспособность. Разведку в Дьеппе немецкие газеты подали, как «провалившуюся попытку открыть второй фронт». В Африке Роммель предполагал взять Александрию. Вассалы, устрашенные мощью немецкого оружия и соблазненные близким дележом добычи, охотно поставляли Гитлеру новые дивизии. Фрицы в те недели были классическими фрицами: жестокими, наглыми и тупыми. Им казалось, что стоит дойти до Волги, и война закончится торжеством Германии.
Но вот наступила осень. Ефрейтор Карл Мюллер писал в письме домой: «С мая по конец октября мы все время наступали. Много пережили, не раз находились под угрозой смерти. До Дона война была терпима, потери относительно не очень велики. Мы многого тогда добивались атаками. Но у предмостного укрепления на Дону нам наносили такие удары, что мы часто впадали в полное отчаяние. Здесь были истреблены целые роты, даже батальоны - великая мясорубка! Затем мы медленно вышли в бесконечную русскую степь, где нас ждали еще большие страдания».
Даже лейтенант Курт Гофман, в сентябре еще спокойный и деловитый, с октября начал заполнять свой дневник пометками «ужасно» и восклицательными знаками. К концу октября он дошел до того, что торжественно проклял «господ советников затяжной войны» («Кригсферленгерунгсрат»). До половины ноября в сердце фрица отчаяние еще перемежалось с надеждой. Ефрейтор Вилли Шульц писал: «Мы завоевали некоторую территорию. Но Сталинград еще не очищен - русские держатся очень крепко. Тот, кто не видел этого сам, не может себе представить, что приходится претерпевать. Кто не слыхал их «органа», тот не знает России. Но фюрер приказал, и Сталинград падет, другого выхода для нас нет». Унтер-офицер Гельмут Шульце признавался пастору Бюттнеру: «Главное удержать, не дать русскому прорвать северное кольцо, не то мы начнем отступать, как в прошлом году, и огромное количество крови, пролитое за Сталинград, окажется пролитым зря». Я мог бы привести сотни таких писем. В Сталинграде у немцев изменился не только стиль, но даже почерк: они стали писать иероглифами, каракулями. Пожалуй, наиболее ярко отобразил настроения фрицев ефрейтор Карл Мюллер, которого я уже цитировал: «Что здесь творилось и как ведется война в Сталинграде, словами описать невозможно. Тот, кто выберется отсюда невредимым, может считать себя особенно счастливым... Но лучше не говорить родине всего. Скажу одно: то, что в Германии называют «героизмом», на самом деле величайшая бойня. В Сталинграде я видел больше убитых немецких солдат, чем русских. Кладбища вырастают каждый час. На основании нашего опыта скажу, что Сталинград стоит нам больше жертв, чем весь восточный поход с мая по октябрь... Жаль, что мы родились и существуем в такую эпоху. Пусть никто в Германии не гордится тем, что их близкие сражаются в России, в пехоте. Мы стыдимся нашей жизни. Мы считаем это наказанием по сравнению с тем, как живется нашим солдатам во Франции или на родине. Но лучше помолчать, многословие может повредить и нам и нашим родным на родине... Дорогие, я не хочу рисовать вам мрачные картины или рассказывать сказки. Мы удивляемся, читая, что сообщают немецкие газеты с фронта... Я счастлив, что у меня девочка, мне жаль каждую немецкую женщину, у которой родится мальчик...» Это напоминает упрощенное фашизированное издание знаменитого романа Ремарка. Фриц здесь доходит до отчаяния. Он даже «стыдится», что он в России. Он стыдится не того, что пришел, как грабитель в чужую страну. Нет, он завидует своим землякам, которые мирно обирают Францию. Он стыдится жертв, страданий, надвигающегося поражения.
За три месяца под Сталинградом были перемолоты не только отборные германские дивизии, но и уверенность фрица в победе. Я убежден, что Сталинград будет упоминаться не только в учебниках истории, как важнейший этап войны, Сталинград не сойдет с уст уцелевших немцев, как душевный надлом.
Гитлер сконцентрировал все рефлекторы на Сталинграде. В стране, где организованы не только мысли, но и мыслишки, где регламентировано всё, вплоть до сердцебиения, слова фюрера определяют поле зрения. Фрицы на других фронтах думали больше о Сталинграде, нежели о своих боевых буднях. Германия, рассеянно прослушивая другие известия, ждала, как живой воды, двух слов: «Сталинград взят».
Катастрофа немецких дивизий у Сталинграда стала известна немцам по слухам. Германское командование не сообщило ни о разгроме у Калача, ни об окружении двадцати двух дивизий, ни о безуспешных попытках спасения окруженных. Только через два месяца после начала окружения в сводках Гитлера появились лирические вздохи о «страданиях немецких героев в Сталинграде».
Разгром у Сталинграда позволил немцам трезвее оценить события, развертывающиеся на других фронтах. Чтение сводок превратилось в своеобразную игру: они должны разгадывать нехитрые загадки. «На Дону наша оборона, несмотря на сильный натиск противника, остается эластичной», - сообщает германское информационное бюро. Поразмыслив, каждый немец поймет, что эластичная масса под давлением поддается, и следовательно, под «сильным натиском противника» немцы продолжают отступать. Немецкая печать, еще недавно нагло рассуждавшая о переселении немецких колонистов на Кубань, несколько изменила тон. Статьи немецких военных обозревателей начинают порой смахивать на истерические дневники фрицев. Так, «Дейче альгемейне цейтунг» пишет: «Героизм наших солдат в районе Сталинграда, их мучения мы назовем сверхчеловеческими». Улыбнемся - ведь немцы себя считают «сверхчеловеками» - теперь они узнают «сверхчеловеческие мучения», сожрав последнюю кошку, израсходовав последний снаряд.
Хотя немецкие военные сообщения теперь не указывают районов боев, вести о потере крупных центров доходят до глубокого тыла. Немцы начинают спрашивать себя, долго ли «эластичная оборона» будет растягиваться? «Колонисты», предназначавшиеся для Кубани, распаковали чемоданы. Вот что телеграфирует берлинский корреспондент шведской газеты «Афтонбладет»: «В Берлине признают, что гарнизон Сталинграда окружен. На вопрос о том, удерживают ли немцы ключевые позиции южнее Ладоги, в Берлине отказываются ответить. К югу от Воронежа немцы с союзниками произвели перегруппировку». В Берлине не уточняют, что немцы, «производя перегруппировку», без передышки пробежали от Дона до реки Оскол.
Куда откровеннее итальянцы: они не только поспешнее драпают, они и быстрее проговариваются - народ южный, экспансивный. Вот что сообщает присяжный римский комментатор Марио Аппелиус: «В течение двух месяцев происходит большое русское наступление... 180-миллионное население России может снабжать армию новыми пополнениями... В этом наступлении на практике сказалась военная мощь большевиков... Мы не можем сказать, сколько еще времени продолжится русское наступление... Европейским войскам, ведущим тяжелые оборонительные бои, приходится сражаться с противником, превосходящим их во всех отношениях... Если победит Москва, многие будут горько плакать, но мы надеемся, что этого не случится... Зимнее сражение на восточном фронте имеет мировое значение...».
Летом немецкий ямщик подгонял тройку вассалов. Первыми захромали румыны. Потом пришел черед итальянскому кореннику. Левая пристяжная до последнего месяца наслаждалась относительным спокойствием. В дневнике неопознанного венгерского офицера я прочитал: «Румын здорово расколотили.. Теперь эти господа в Бухаресте перестанут говорить о Трансильвании». Запись сделана за три дня до разгрома венгерских дивизий...
Фрицы знают о событиях в Северной Африке: «В Африке, мы к сожалению потерпели здоровенную неудачу» (ефрейтор Эрнст Гофман). «Ко всему эта история с Роммелем и с Францией, мы напряженно ждем, что-то будет» (ефрейтор Гельмут Шрейбер). «В Африке англичане тоже делают дела. Никогда нам не достигнуть цели» (ефрейтор Конрад Хейфлинг).
Не морозы - военные неудачи пригнули фрица. Он потрясен не климатом, но стратегией нашего командования, русской артиллерией и пехотой, танковыми рейдами, активностью советской авиации. Он знает, что наступление Красной Армии продолжает развиваться. Он убегает к Ростову, понимая, что его коллеги убегают к Майкопу, к Ворошиловграду, к Купянску. Он томится на тех участках фронта, где еще продолжается затишье: ждет удара. Он понимает, почему румыны, венгры, итальянцы охотно сдаются в плен. Фриц теперь осязает всю глубину германского одиночества: его вчерашние сотрапезники не хотят вместе с ним итти на верную смерть. Наконец фриц начинает осознавать, что весны не похожи одна на другую, что эпопея фон Роммеля должна найти свое продолжение в Европе и что народы Великобритании и Америки действительно хотят как можно скорее разгромить гитлеровскую Германию.
Почему же немецкие солдаты продолжают упорно обороняться? Почему они не сдаются в плен - гуртом? Французский философ Паскаль назвал человека «мыслящим тростником». Я сравню немца с твердым деревом, отнюдь не мыслящим. У сотен тысяч наиболее глупых фрицев сохранилась смутная вера в чудодейственную победу Германии. Что касается миллионов - эти не рассуждают. Они попросту выполняют приказ фон Паулюса или иного генерала.
Но есть и помимо механической дисциплины цепкое чувство, придающее немцам упорство: страх. Дело даже не в тех глупых небылицах об «ужасах русского плена», которые подносит фрицам германская пропаганда, дело во внутреннем страхе. Каждый немец знает, что он и его товарищи наделали в захваченных областях. Немец, который пытал раненых красноармейцев, не может себе представить, что на свете существует гуманность. Он не видит для себя выхода и, прижатый к стенке, он яростно защищает свою шкуру.
Я сравнил ефрейтора Мюллера с героями Ремарка. Но в 1918 году немцы были заражены куда более поверхностно. Их националистическая спесь тогда походила на экзему, теперь она проникла в кровь, как сифилис. Немцы знают, какую судьбу они готовили для других народов в случае победы Германии. Они судят о других по себе, и, терпя поражения, они не видят выхода. Герои Ремарка могли хотя бы туманно мечтать о мире, о труде, о семейном счастье. А Курт Мюллер жалеет немок, которые рожают мальчиков: он убежден, что и через двадцать лет Германия будет воевать. Он не может вырваться из заколдованного круга внушенных ему понятий. В этой слепоте разгадка тупого упорства немцев.
Настанет день, когда наши союзники нанесут подготовляемый ими удар. Германия окажется окруженной. Как каждый отдельный фриц, она будет отчаянно сопротивляться: это ярость зверя. Предстоят трудные и длительные бои. Но теперь мы уже, видим узкую полоску зари - занимается тот день, который будет днем победы, и свет вдалеке придает силы бойцам, наступающим на севере и на юге. || Илья Эренбург.
+ + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №20, 26 января 1943 года
# И.Эренбург. Облава || «Красная звезда» №14, 17 января 1943 года
# И.Эренбург. Наша звезда || «Красная звезда» №43, 21 февраля 1943 года