Моя Первая мировая война. Из семейных преданий. Часть третья (продолжение)
Никого из тех, о ком я хочу вам рассказать, я не знала лично. Все они умерли задолго до моего рождения. 100-летию Первой мировой войны, всем ее героям и участникам посвящается. Всем потерянным предкам, которые канули безвестно в истории минувшего столетия, наполненном для нашей Родины столь драматическими и неоднозначными событиями.
В наш век, когда нет веры ни в Бога, ни в черта, а лишь жестокая конкуренция всех и вся и торжествующий принцип «все продается и покупается», сознание того, что в истории и в твоем роду были люди, для которых любовь к родной культуре, верность данному слову, совсем иное понимание жизненных приоритетов, были не пустым звуком, а сутью существования, придает сил и позволяет сохранять достоинство.
Продолжение. Начало читайте здесь: Вера - хирургическая сестра милосердия
и здесь: Григорий - золотое оружие с надписью "За храбрость"
Друзья, приготовьтесь, этот текст относительно большой. так получилось, меньше написать не могу, ибо очень богатый фактический материал! Начав читать, все поймете...
Дядя Петя - «узник» Александрии
Фотография была такой маленькой и такой туманно-желтой, что лица изображенного на ней человека было почти не различить. Когда я ее разглядывала в старом альбоме, мама говорила: «Это дядя Петя. Он жил в Египте. И работал в знаменитой Александрийской библиотеке».
Дядя Петя - Петр Яковлевич Добрыня-Конюхов, родной брат бабушки Веры, стало быть, дядя моей матери и мне - двоюродный дед.
П.Я. Добрыня-Конюхов в библиотеке. Александрия. 1928 год. Оцифрована и увеличена.
Восстание из пепла…
Кроме этой фразы, «жил в Египте и работал в Александрийской библиотеке» мы о нем не знали ничего. А мама так и умерла, ничего не узнав.
Это странно, это похоже на мистику! Иной раз я даже думаю, что мне, возможно, передались по наследству от бабушки некие медиумные способности. А какая же институтка - выпускница Института благородных девиц начала прошлого века и не медиум? У бабушки Веры, по словам мамы, эти способности выражались в умении виртуозно вызывать «духов» и общаться с ними так, что разгоряченное блюдце от буквы к букве неслось, аж подпрыгивая.
Я подобные эксперименты ни разу в жизни не проводила. Но есть несколько необъяснимых с точки зрения реального, а не потустороннего, мира вещей, когда кто-то буквально вел меня и приводил в нужное место… Например, после похорон мужа на густонаселенном старом городском кладбище я понаходила захоронения всех наших умерших знакомых (о некоторых я даже не знала, что они ушли уже в мир иной), причем петляя в таких дебрях, куда и в голову бы не пришло забираться. Словно муж вел меня между оградками, показывая, а вот этот здесь лежит, а тот - здесь…
Необъяснимое случилось и на этот раз. Мама ушла в 2009 году на 90-м году жизни. А через несколько месяцев в один тихий февральский воскресный вечер, когда все статьи для сдачи в номер утром в понедельник уже были написаны и можно было бы забросить профессиональное сидение во всемирной паутине, я выключила компьютер и стала бездумно кликать по кнопкам телепульта. Мелькавшее на экране меня не вдохновило, я с досадой выключила телевизор. В комнате воцарилась густая тишина зимнего вечера, над диваном сумеречно мерцал свет тонкой люминисцентной лампы.
И в этой тишине я ни с того, ни с сего вспомнила мамины слова: «работал в знаменитой Александрийской библиотеке».
Тут словно кто-то вытолкнул меня из уютного дивана. Быстро включаю компьютер и забиваю в поисковик «Александрийская библиотека». Раз он там работал, думаю, может быть, на сайте библиотеки есть ее история с упоминанием сотрудников.
Далее пришлось от души расхохотаться! Моя наивность заслужила полное разочарование. Нет, еще из курса «Истории Древнего мира» времен четвертого класса я помню, что библиотека была разрушена и сожжена в начале нашей эры, но мне (как и маме, наверное) казалось, что уж спустя столько веков она уж точно вновь появилась… Ну, хоть какая-то!
Смеялась долго. Библиотека, действительно, восстановлена. Восстала из пепла. Но только, по данным Википедии, в 2002 году: «В Александрии на месте старой библиотеки была построена современная «Библиотека Александрина», призванная восстановить былое величие и обеспечить свободный доступ к знаниям для всех желающих».
Значит, бабушкин брат не мог в ней работать. Тогда что он делал в Александрии?
Я стала планомерно выбивать в поисковике фамилию и имя-отчество моего двоюродного деда.
И вот на сайте Генерального консульства Российской Федерации в Александрии я нахожу страницу «Русские захоронения в Египте» (http://www.rusconsul.org/index.php?option=com_content&view=article&id=42&Itemid=71) и там вижу Петра Яковлевича Добрыню-Конюхова, скончавшегося 3 апреля 1954 года.
В принципе на этом можно было бы и успокоиться. Обнаружить в Сети такие сведения для любого, кто пытается восстановить историю своей семьи, это уже удача.
Но что-то не дает мне покоя, и кто-то (?) ведет меня в дебрях Интернета дальше.
Мне почему-то хочется узнать не только о том, что его помнят в русской дипломатической миссии. Мне важно знать, КАК он жил…
И я расширяю поисковый запрос: «русская эмиграция в Египте». Первыми в Гугле выскакивают новости. И я вижу объявление о том, что 6 марта 2010 года в Доме русского зарубежья в Москве состоится презентация книги профессора Института восточных языков при Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова Г.В Горячкина «Русская Александрия. Судьбы эмиграции в Египте».
Вот мне сразу захотелось ее почитать! Даже, если там про дядю Петю не будет ни слова. Просто для того, чтобы проникнуться духом времени, о котором пишет профессор…
Шлю электронное письмо своему коллеге, главному редактору журнала «Мужская работа» Бахтиеру Абдуллаеву, мол, так и так, не хочет ли он сходить на презентацию, тем более, что его редакция в Москве буквально в двух шагах от Дома русского зарубежья. И в скором времени книга «Русская Александрия» уже была у меня в руках. Бахтиер любезно раздобыл мне ее в подарок на 8 марта. Книжка была с автографом и номером телефона автора!
Война химиков…
Кроме той малюсенькой фотокарточки, где лица дяди Пети было почти не различить, хранилась в нашей семье еще одна. Ею я всегда любовалась, и с удовольствием делаю это сейчас. Ее электронная копия висит в рамочке над моим рабочим столом.
Петр Яковлевич Добрыня-Конюхов. 31 августа. 1915 г.
Снимок сделан 31 августа 1915. Петр Яковлевич в офицерской форме. Скорее всего, фото сделано на память близким перед отправкой на фронт. Какой же он здесь молодой и красивый, словно герой известного романа М.А. Булгакова!
1915-й год. Если почитать историю Первой мировой войны, то становится понятно, что это необычная для того времени война. Своеобразная битва технологий ХХ века, революция в военном деле!
Первое боевое применение авиации, подводных лодок и больших надводных кораблей, танков и, наконец, ядовитых газов.
Та же Википедия нам расскажет, что диапазон действия отравляющих веществ во время Первой мировой войны распространялся от просто вредоносных (таких, как слезоточивый газ) до смертельно ядовитых, как хлор и фосген. Именно потому, что в Первую мировую впервые стали применяться отравляющие вещества, её также иногда называли «войной химиков».
Так вот, дядя Петя был химиком. И не простым. Он окончил химический факультет Киевского императорского университета имени св. Владимира и был любимым учеником профессора Сергея Николаевича Реформатского. К 1915 году он был автором нескольких научных статей и подавал большие надежды в химической науке.
На фронт Петр Яковлевич был призван, дабы обучать солдат защищаться от газовых и отравляющих атак противника.
Почему он оказался среди эмигрантов, массовый исход которых произошел в феврале-марте 1920 года после разгрома на юге России Добровольческой армии генерала Деникина, неизвестно.
Когда я читала булгаковскую «Белую гвардию», мысленно ставила себя на место героев. Тем более, что сейчас, когда новые исторические катаклизмы надвигаются на нас с неотвратимостью хода самой Истории, для этого не надо обладать большой фантазией...
Факт в том, что мой двоюродный дед прибыл в Александрию на пароходе «Саратов».
Об этом я читаю в книге профессора Геннадия Горячкина «Русская Александрия», где он также сообщает, что в лагере русских беженцев для детей эмигрантов вскоре была открыта школа. Возглавил ее профессор Харьковского университета А.Н. Фатеев. И не могу удержаться от цитирования такой детали по книге Горячкина: «Учились все лето, чтобы дети могли пойти в следующий класс, если вернуться в Россию к осени». Да… Представляете, они все думали, что большевики - это ненадолго. Максимум до осени.
Но никто из них в Россию уже никогда не вернулся!
На чужбине…
«В александрийский Сиди-Бишр из временного лагеря в Телль аль-Кебире школа переехала вместе с эмигрантами, здесь ее директором был старшина П.Я. Добрыня-Конюхов, соверешенно замечательная фигура, о котором речь пойдет далее» (Г.В. Горячкин. «Русская Александрия. Судьбы эмиграции в Египте», Москва, «Русский путь», 2010, стр. 81).
Можете представить себе мое волнение, когда я прочла эти строки!
Судя по тому накалу страстей, которые ныне кипят в российском и украинском обществах, можно себе представить, что творилось в 20-е годы в среде русских эмигрантов. Профессор Горячкин изучил эмигрантский журнал того времени «На чужбине» и вот что привлекло ее внимание в отчете за 1921 год. Журнал пишет о том, что, несмотря на пестроту политических взглядов, основная масса беженцев была настроена демократически и не относилась к сторонникам крайних позиций. По численности это была самая крупная группа, которая еще не решила для себя вопрос, примыкать ли к новой России, остающейся в нынешних территориальных границах, или же жить мечтами о прежней исторической России. «Для нее неясен путь будущего возрождения Родины; она не знает, произойдет ли это в процесс новой интервенции (в которой она не хочет принимать участия), или это свершится путем эволюции большевизма, если он может эволюционировать», - цитирует автор книги журнал «На чужбине». И вывод: «Отсюда вытекает ее (умеренной эмиграции - Е.З.) тактика: то тягостное выжидание, в котором пока нет просвета».
Я думаю, что такая оценка вновь актуальна сегодня для думающих и способных критически мыслить людей на Украине, не правда ли?
Но читаем дальше. Как пишет Геннадий Горячкин, «именно к этой наиболее крупной прослойке умеренных россиян принадлежали александрийские русские беженцы, которые оказались в поле нашего зрения. Среди них достойное место по праву принадлежит П.Я. Добрыне-Конюхову. О его умеренных и лояльных взглядах говорили хорошо знавшие его Т.Н. Монти (Серикова) и Т.Д. Конн.
В Сиди-Бишре Петр Яковлевич, в дальнейшем один из заметных представителей русской эмиграции, заведовал Русской школой. Там же он попал под жесткую критику правого лагеря, обвинившего школьного директора в левых взглядах. Особенно им был недоволен Союз монархистов, который образовался еще в Телль аль-Кебире в составе 39 человек, члены которого неоднократно обращались к Ф.П. Рербергу (русский военачальник, генерал-майор, - Е.З.) , указывая на то, что «его сына в школе воспитывает большевик». На что генерал Рерберг ответил, что все иконы в церкви кампа «Б» написаны «большевиком» Добрыней-Конюховым и что «тех монархистов, которые устроили кампанию против директора школы, он ни разу в церкви не видел».
П.Я. Добрыня-Конюхов был вынужден открыто через журнал «На чужбине» выступить с опровержением, опубликовав в нем, с моей точки зрения, совершенно очаровательное «Открытое письмо»: «Писать это письмо вынуждает меня глубокое убеждение, что школа должна быть аполитична и что интересы ее должны быть выше личных симпатий и личных денежных выгод. В кампах ведется агитация против меня как директора Русской школы в Сиди-Бишре. Говорят, что я большевик, вношу в школу политику, срывал флаги с театра, не имею знаний, негоден как преподаватель и т.д. Очевидно, есть желание взять школу в свои руки и вести дело по иному. Покорнейше прошу лиц, ведущих против меня агитацию, со своими заявлениями обращаться непосредственно ко мне, чтобы получить от меня совет и указания, как им навсегда от меня избавиться. П. Добрыня-Конюхов. Сиди-Бишр, ноябрь 1921 г.».
«Много счастья и пиастров!»
Из воспоминаний Татьяны Конн-Робертс
Благодаря общению с автором книги «Русская Александрия» Геннадием Васильевичем Горячкиным, я познакомилась с Татьяной Дмитриевной Конн-Робертс. Это дочь русского эмигранта Дмитрия Конна, с семьей которого в Александрии дружил мой двоюродный дед. Татьяна Дмитриевна живет в Шотландии, сейчас на пенсии, а до этого много лет работала научным сотрудником в библиотеке Эдинбургского университета.
Татьяна Конн подарила автору книги оригинал письма Петра Яковлевича, направленного ее отцу Дмитрию Анатольевичу 22 декабря 1952 года с улицы Ибн Яссар,21, Клеопатра, Александрия.
Письмо, наряду с забавными рисунками, содержит шутливо-новогоднее поздравление, часть которого была адресована Тане, «маленькой, но уже коварной женщине», которой он посылает иллюстрации (для игры) к сказкам. 1.Дед и репка. 2. Блоха. Далее в поздравлении П.Я. желает «всем здоровья, счастья и пиастров!».
Письмо П.Я. Добрыни-Конюхова с рисунками автора.
Мне Таня прислала копии писем П.Я. Добрыни-Конюхова к бывшему харьковскому профессору А.Н. Фатееву, переехавшему из Александрии в Белград. В письмах речь идет о конспектах по химии для преподавания в Русском университете Белграда, основанием которого занимался профессор Фатеев.
Таня Робертс также же нашла и прислала мне ссылки на научные статьи Добрыни-Конюхова, хранящиеся в фондах библиотек американских университетов, и еще ссылки на «сканы» со страниц журнала «На чужбине», где публиковались статьи, рисунки и карикатуры Петра Яковлевича. К сожалению, формат «сканов» малый, а при увеличении тексты размываются, увы, такой формат на ресурсе-первоисточнике.
Библиотека таинственной графини
Из воспоминаний Николаса Старковски
Книга Г.В. Горячкина «Русская Александрия» после презентации в Доме русского зарубежья произвела настоящий фурор среди потомков эмигрантов. Автору посыпались письма со всех концов земного шара. И одно из них для меня и всей нашей семьи оказалось воистину бесценным.
В конце марта 2011 года с автором книги «Русская Александрия» связался один из «последних могикан» русской эмиграции в Египте- 95-летний «американский русский» Николай Алексеевич Старковский.
Николай Алексеевич живет в США вот уже полвека. Сделал неплохую карьеру как исследователь-химик, опубликовал свыше 40 научных трудов, завоевав широкую известность не только в Америке, но и за ее пределами. Проживает в городе Бэрке, штат Вирджиния. Видный член Химического Общества США. Имеет много трудов и изобретений в области общей химии и физической химии. Член многих научных обществ и ассоциаций, как американских, так и международных. Выходят его многочисленные публикации на русском, английском, французском и арабском языках.
Благодаря Геннадию Васильевичу Горячкину, который и познакомил нас, мы обменялись с Николаем Алексеевичем электронными письмами. Н.А. Старковский прислал в Харьков свои воспоминания о Петре Яковлевиче Добрыне-Конюхове, написанные для коллег ученых-химиков еще в 1994 году, к 40-летию со дня смерти моего двоюродного деда.
Вот эта статья:
«Март 1994
Посвящаю памяти моего учителя Петра Яковлевича Добрыни-Конюхова (1877-1954)
Говорит Змея ему проклятая:
- Ты теперича, Добрыня, во моих руках!
Захочу - тебя, Добрыня, теперь потоплю,
Захочу - тебя, Добрыня, теперь съем-сожру,
Захочу - тебя, Добрыня, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!
Мой Добрыня был заманен из Киевской Руси на берег Средиземного моря. Органический химик, ученик Реформацкого (правильно написать: С.Н. Реформатский - выдающийся русский химик, профессор Киевского университета с 1891 по 1934 гг. - Е.З.), он прибыл в Египет с военным госпиталем, эвакуированным в 1920 г. Бывший офицер Белой армии, раненый, он работал в Александрии в нефтяной компании Манташева, ставшей потом ESSO (EXXON). Был одинок, жил в крайне примитивных условиях в прачечной, переделанной в квартирку на крыше дома в прибрежном пригороде Клеопатра. У него был кухонный, он же - рабочий стол, пара стульев и жесткая складная койка. Шкафа не было. У него было только две смены белья. Одна носилась, другая ежедневно им стиралась. На стене - репродукции Левитана и Васнецова. На стене иконка с прицепленным к ней Георгиевским крестом. Питался П.Я. донельзя скромно. Закалаляся тем, что каждый день на заре, зимой и летом плавал в море.
П.Я. сильно затягивал поясом свое тело, высохшее почти до костей. Держался он чопорно. Лицо у него было загорелое, суровое, в глубоких морщинах. Губы были поджаты. Я не помню его смеющимся. За стеклами пенсне таились испытующие глаза. Некоторые считали его чудаком, но большинство просто блаженным. Чистоту и порядок он ценил до крайности, как в своем быту, так и в своих мыслях.
В первые годы эмиграции некая русская графиня с немецкой фамилией, проездом в Америку оставила ему на хранение свою русскую библиотеку. Для этих книг, а их было несколько тысяч, П.Я. снимал в центре города хорошую квартиру. Там он читал лекции, вел дискуссии и устраивал Дни русской культуры. Но жизнь скоро стала заедать его знакомых и посещаемость сошла на нет. Вначале он разрешал некоторым избранным читать его книги, но он запрещал брать книги на дом и требовал, чтобы читали за столом, сидя на твердом стуле. После пропажи 2-3-х книг, он вывесил на дверях список нежеланных посетителей и вскоре после этого закрыл библиотеку для всех.
П.Я. терпеть не мог развлечения, вечеринки, празднование именин, игру в карты и даже в шахматы. На провинившихся он рисовал злобные карикатуры. На дверях его квартры в Клеопатре красовалась надпись: «Без приглашения не принимаю». За каких-нибудь десять лет он потерял всех знакомых и остался совершенно один.
Жил П.Я по графику. После службы он отправлялся к своим книгам, чтобы их читать и приводить их в порядок. Затем он покупал вечернюю газету La bursee Egyptienne и читал ее в трамвае по дороге домой. Приехавши он складывал ее и возвращал на станции мальчику-газетчику, чтобы он продал ее и заработал лишний пиастр. Купивши по дороге хлеб и молоко, П.Я. взбирался на свой чердак, варил себе овсянку на примусе и заваривал чай. Во все, что он ни ел, он прибавлял каплю раствора йода.
Вечером он думал, читал и делал записи в своих журналах удивительно ровным бисерным почерком. Он любил говорить, что для утомленного ума нет лучше способа отдохнуть, как медленно писать красивой вязью или вышивать по канве.* (*Я привез с собой в США образцы моих собственных вышивок по канве).
Он также считал напечатанное слово и линию, проведенную по линейке, безжизненными и непригодными в письмах.
В своих разлинованных тетрадях, собранных в объемистые тома, он рисовал и раскрашивал акварелью удивительные миниатюры. В церкви висела икона Спасителя его руки, писаная так, что выражение его лика как бы менялось от настроения наблюдателя. После себя П.Я оставил десяток таких томов, оригинальное пособие по химии и разборы художественной литературы.
Я получил разрешение посещать его квартиру, когда я бывал в Александрии ( с 1940 г. я жил в Каире, П.Я. знал меня с детства). За чаем он говорил о России и ее культуре. Он изображал литературные типы так красочно, что вот-вот, казалось, будет стук в дверь и войдут Иван Карамазов или князь Мышкин. Его любимцами были Достоевский и из иностранцев Гете.
О России он никогда не говорил по шаблону, что, мол, «русский народ особенный, лучше других» или, что, мол, «русские спасут весь мир», но после его бесед я сам чувствовал себя более русским.
В своих беседах и монологах Добрыня оживлялся и, если он говорил, например, о «Войне и мире», он чертил по листу оберточной бумаги всевозможные нити между героями, причем некоторые связи никогда никем не были, наверное, замечены. Паутина нитей превращала роман в клубок. Этот клубок соединялся с другими клубками произведений Толстого от «Детства» до последних сказов для крестьянских детей. В конце концов все творчество Толстого превращалось в единый клубок связей, который вводился в общую картину русской культуры, где он занимал непременное место, так что, если бы его не было, там, в культуре, осталось бы белое пятно.
Пророчески Добрыня говорил, что невозможно передать другим свой жизненный опыт. Передаются труды опубликованные, но главное выражено в заметках, набросках, письмах - результаты долгой работы над собой. И это все выбрасывается с мусором.
За несколько лет до смерти он стал беспокоиться за книги. Он предложил сделать меня своим наследником, но я отказался, не будучи уверенным в своем будущем в Египте.
Он тогда обратился в посольство СССР, но поставил неприемлемое для него условие: чтобы вся библиотека и весь архив были целиком переданы в Киевский университет. Кончилось тем, что он все отдал Каирскому университету, моей alma mater.
Когда он умер, комиссия в составе библиотекаря и адвоката университета и меня поехала в Александрию. Мы еле успели на кладбище. Там было двое русских и грек-священник. Я сказал несколько прощальных слов по- русски и по-арабски.
Все состояние Добрыни пошло на склад университета (кто-то сверху решил, что разборкой займутся когда-нибудь египетские студенты, будущие русисты). Так что я ничего не знаю о судьбе его книг и бумаг.
Университет был приятно поражен: у П.Я. оказалась в сберегательной кассе колоссальная по тому времени сумма в 40 000 египетских фунтов (примерно 160 тысяч долларов). Оказывается, графиня оставила Добрыне деньги на содержание библиотеки, но он, конечно, не истратил из этой суммы ни гроша, а только прибавлял к ней свои сбережения, причем, об этом никто не знал.
Н.А. Старковский».
***
Вот так и раскрылась история с «Александрийской библиотекой», о которой десятилетиями помнили в нашей семье. Становится понятным, почему П.Я. Добрыня-Конюхов не покинул Александрию и не уехал, подобно иным пассажирам парохода «Саратов», дальше, например, в Париж.
Получается, он всю жизнь оставался верным слову беречь библиотеку, своему обещанию, данному таинственной графине!
Теперь появились новые загадки. Кто была эта графиня, как ее звали, какого графского рода? И где теперь это книжное собрание, а также обширное рукописное наследие П.Я. Добрыни-Конюхова, доставшееся Каирскому университету?
Таня Робертс отправляла запрос директору университетской библиотеки в Каире, но ответа не получила.
Николас Старковски уверен, что и библиотека, и записки пропали.
А вот профессор Каразинского университета в Харькове, лучший историк-источниковед Украины и мой друг Сергей Михайлович Куделко, думает, что, возможно, и книги, и ученые записки «просто покоятся где-нибудь в библиотечных фондах, всеми забытые. И могут еще быть случайно найдены».
Лет через сто…
Окончание читайте здесь: Леонид, пропавший в Пинских болотах
В наш век, когда нет веры ни в Бога, ни в черта, а лишь жестокая конкуренция всех и вся и торжествующий принцип «все продается и покупается», сознание того, что в истории и в твоем роду были люди, для которых любовь к родной культуре, верность данному слову, совсем иное понимание жизненных приоритетов, были не пустым звуком, а сутью существования, придает сил и позволяет сохранять достоинство.
Продолжение. Начало читайте здесь: Вера - хирургическая сестра милосердия
и здесь: Григорий - золотое оружие с надписью "За храбрость"
Друзья, приготовьтесь, этот текст относительно большой. так получилось, меньше написать не могу, ибо очень богатый фактический материал! Начав читать, все поймете...
Дядя Петя - «узник» Александрии
Фотография была такой маленькой и такой туманно-желтой, что лица изображенного на ней человека было почти не различить. Когда я ее разглядывала в старом альбоме, мама говорила: «Это дядя Петя. Он жил в Египте. И работал в знаменитой Александрийской библиотеке».
Дядя Петя - Петр Яковлевич Добрыня-Конюхов, родной брат бабушки Веры, стало быть, дядя моей матери и мне - двоюродный дед.
П.Я. Добрыня-Конюхов в библиотеке. Александрия. 1928 год. Оцифрована и увеличена.
Восстание из пепла…
Кроме этой фразы, «жил в Египте и работал в Александрийской библиотеке» мы о нем не знали ничего. А мама так и умерла, ничего не узнав.
Это странно, это похоже на мистику! Иной раз я даже думаю, что мне, возможно, передались по наследству от бабушки некие медиумные способности. А какая же институтка - выпускница Института благородных девиц начала прошлого века и не медиум? У бабушки Веры, по словам мамы, эти способности выражались в умении виртуозно вызывать «духов» и общаться с ними так, что разгоряченное блюдце от буквы к букве неслось, аж подпрыгивая.
Я подобные эксперименты ни разу в жизни не проводила. Но есть несколько необъяснимых с точки зрения реального, а не потустороннего, мира вещей, когда кто-то буквально вел меня и приводил в нужное место… Например, после похорон мужа на густонаселенном старом городском кладбище я понаходила захоронения всех наших умерших знакомых (о некоторых я даже не знала, что они ушли уже в мир иной), причем петляя в таких дебрях, куда и в голову бы не пришло забираться. Словно муж вел меня между оградками, показывая, а вот этот здесь лежит, а тот - здесь…
Необъяснимое случилось и на этот раз. Мама ушла в 2009 году на 90-м году жизни. А через несколько месяцев в один тихий февральский воскресный вечер, когда все статьи для сдачи в номер утром в понедельник уже были написаны и можно было бы забросить профессиональное сидение во всемирной паутине, я выключила компьютер и стала бездумно кликать по кнопкам телепульта. Мелькавшее на экране меня не вдохновило, я с досадой выключила телевизор. В комнате воцарилась густая тишина зимнего вечера, над диваном сумеречно мерцал свет тонкой люминисцентной лампы.
И в этой тишине я ни с того, ни с сего вспомнила мамины слова: «работал в знаменитой Александрийской библиотеке».
Тут словно кто-то вытолкнул меня из уютного дивана. Быстро включаю компьютер и забиваю в поисковик «Александрийская библиотека». Раз он там работал, думаю, может быть, на сайте библиотеки есть ее история с упоминанием сотрудников.
Далее пришлось от души расхохотаться! Моя наивность заслужила полное разочарование. Нет, еще из курса «Истории Древнего мира» времен четвертого класса я помню, что библиотека была разрушена и сожжена в начале нашей эры, но мне (как и маме, наверное) казалось, что уж спустя столько веков она уж точно вновь появилась… Ну, хоть какая-то!
Смеялась долго. Библиотека, действительно, восстановлена. Восстала из пепла. Но только, по данным Википедии, в 2002 году: «В Александрии на месте старой библиотеки была построена современная «Библиотека Александрина», призванная восстановить былое величие и обеспечить свободный доступ к знаниям для всех желающих».
Значит, бабушкин брат не мог в ней работать. Тогда что он делал в Александрии?
Я стала планомерно выбивать в поисковике фамилию и имя-отчество моего двоюродного деда.
И вот на сайте Генерального консульства Российской Федерации в Александрии я нахожу страницу «Русские захоронения в Египте» (http://www.rusconsul.org/index.php?option=com_content&view=article&id=42&Itemid=71) и там вижу Петра Яковлевича Добрыню-Конюхова, скончавшегося 3 апреля 1954 года.
В принципе на этом можно было бы и успокоиться. Обнаружить в Сети такие сведения для любого, кто пытается восстановить историю своей семьи, это уже удача.
Но что-то не дает мне покоя, и кто-то (?) ведет меня в дебрях Интернета дальше.
Мне почему-то хочется узнать не только о том, что его помнят в русской дипломатической миссии. Мне важно знать, КАК он жил…
И я расширяю поисковый запрос: «русская эмиграция в Египте». Первыми в Гугле выскакивают новости. И я вижу объявление о том, что 6 марта 2010 года в Доме русского зарубежья в Москве состоится презентация книги профессора Института восточных языков при Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова Г.В Горячкина «Русская Александрия. Судьбы эмиграции в Египте».
Вот мне сразу захотелось ее почитать! Даже, если там про дядю Петю не будет ни слова. Просто для того, чтобы проникнуться духом времени, о котором пишет профессор…
Шлю электронное письмо своему коллеге, главному редактору журнала «Мужская работа» Бахтиеру Абдуллаеву, мол, так и так, не хочет ли он сходить на презентацию, тем более, что его редакция в Москве буквально в двух шагах от Дома русского зарубежья. И в скором времени книга «Русская Александрия» уже была у меня в руках. Бахтиер любезно раздобыл мне ее в подарок на 8 марта. Книжка была с автографом и номером телефона автора!
Война химиков…
Кроме той малюсенькой фотокарточки, где лица дяди Пети было почти не различить, хранилась в нашей семье еще одна. Ею я всегда любовалась, и с удовольствием делаю это сейчас. Ее электронная копия висит в рамочке над моим рабочим столом.
Петр Яковлевич Добрыня-Конюхов. 31 августа. 1915 г.
Снимок сделан 31 августа 1915. Петр Яковлевич в офицерской форме. Скорее всего, фото сделано на память близким перед отправкой на фронт. Какой же он здесь молодой и красивый, словно герой известного романа М.А. Булгакова!
1915-й год. Если почитать историю Первой мировой войны, то становится понятно, что это необычная для того времени война. Своеобразная битва технологий ХХ века, революция в военном деле!
Первое боевое применение авиации, подводных лодок и больших надводных кораблей, танков и, наконец, ядовитых газов.
Та же Википедия нам расскажет, что диапазон действия отравляющих веществ во время Первой мировой войны распространялся от просто вредоносных (таких, как слезоточивый газ) до смертельно ядовитых, как хлор и фосген. Именно потому, что в Первую мировую впервые стали применяться отравляющие вещества, её также иногда называли «войной химиков».
Так вот, дядя Петя был химиком. И не простым. Он окончил химический факультет Киевского императорского университета имени св. Владимира и был любимым учеником профессора Сергея Николаевича Реформатского. К 1915 году он был автором нескольких научных статей и подавал большие надежды в химической науке.
На фронт Петр Яковлевич был призван, дабы обучать солдат защищаться от газовых и отравляющих атак противника.
Почему он оказался среди эмигрантов, массовый исход которых произошел в феврале-марте 1920 года после разгрома на юге России Добровольческой армии генерала Деникина, неизвестно.
Когда я читала булгаковскую «Белую гвардию», мысленно ставила себя на место героев. Тем более, что сейчас, когда новые исторические катаклизмы надвигаются на нас с неотвратимостью хода самой Истории, для этого не надо обладать большой фантазией...
Факт в том, что мой двоюродный дед прибыл в Александрию на пароходе «Саратов».
Об этом я читаю в книге профессора Геннадия Горячкина «Русская Александрия», где он также сообщает, что в лагере русских беженцев для детей эмигрантов вскоре была открыта школа. Возглавил ее профессор Харьковского университета А.Н. Фатеев. И не могу удержаться от цитирования такой детали по книге Горячкина: «Учились все лето, чтобы дети могли пойти в следующий класс, если вернуться в Россию к осени». Да… Представляете, они все думали, что большевики - это ненадолго. Максимум до осени.
Но никто из них в Россию уже никогда не вернулся!
На чужбине…
«В александрийский Сиди-Бишр из временного лагеря в Телль аль-Кебире школа переехала вместе с эмигрантами, здесь ее директором был старшина П.Я. Добрыня-Конюхов, соверешенно замечательная фигура, о котором речь пойдет далее» (Г.В. Горячкин. «Русская Александрия. Судьбы эмиграции в Египте», Москва, «Русский путь», 2010, стр. 81).
Можете представить себе мое волнение, когда я прочла эти строки!
Судя по тому накалу страстей, которые ныне кипят в российском и украинском обществах, можно себе представить, что творилось в 20-е годы в среде русских эмигрантов. Профессор Горячкин изучил эмигрантский журнал того времени «На чужбине» и вот что привлекло ее внимание в отчете за 1921 год. Журнал пишет о том, что, несмотря на пестроту политических взглядов, основная масса беженцев была настроена демократически и не относилась к сторонникам крайних позиций. По численности это была самая крупная группа, которая еще не решила для себя вопрос, примыкать ли к новой России, остающейся в нынешних территориальных границах, или же жить мечтами о прежней исторической России. «Для нее неясен путь будущего возрождения Родины; она не знает, произойдет ли это в процесс новой интервенции (в которой она не хочет принимать участия), или это свершится путем эволюции большевизма, если он может эволюционировать», - цитирует автор книги журнал «На чужбине». И вывод: «Отсюда вытекает ее (умеренной эмиграции - Е.З.) тактика: то тягостное выжидание, в котором пока нет просвета».
Я думаю, что такая оценка вновь актуальна сегодня для думающих и способных критически мыслить людей на Украине, не правда ли?
Но читаем дальше. Как пишет Геннадий Горячкин, «именно к этой наиболее крупной прослойке умеренных россиян принадлежали александрийские русские беженцы, которые оказались в поле нашего зрения. Среди них достойное место по праву принадлежит П.Я. Добрыне-Конюхову. О его умеренных и лояльных взглядах говорили хорошо знавшие его Т.Н. Монти (Серикова) и Т.Д. Конн.
В Сиди-Бишре Петр Яковлевич, в дальнейшем один из заметных представителей русской эмиграции, заведовал Русской школой. Там же он попал под жесткую критику правого лагеря, обвинившего школьного директора в левых взглядах. Особенно им был недоволен Союз монархистов, который образовался еще в Телль аль-Кебире в составе 39 человек, члены которого неоднократно обращались к Ф.П. Рербергу (русский военачальник, генерал-майор, - Е.З.) , указывая на то, что «его сына в школе воспитывает большевик». На что генерал Рерберг ответил, что все иконы в церкви кампа «Б» написаны «большевиком» Добрыней-Конюховым и что «тех монархистов, которые устроили кампанию против директора школы, он ни разу в церкви не видел».
П.Я. Добрыня-Конюхов был вынужден открыто через журнал «На чужбине» выступить с опровержением, опубликовав в нем, с моей точки зрения, совершенно очаровательное «Открытое письмо»: «Писать это письмо вынуждает меня глубокое убеждение, что школа должна быть аполитична и что интересы ее должны быть выше личных симпатий и личных денежных выгод. В кампах ведется агитация против меня как директора Русской школы в Сиди-Бишре. Говорят, что я большевик, вношу в школу политику, срывал флаги с театра, не имею знаний, негоден как преподаватель и т.д. Очевидно, есть желание взять школу в свои руки и вести дело по иному. Покорнейше прошу лиц, ведущих против меня агитацию, со своими заявлениями обращаться непосредственно ко мне, чтобы получить от меня совет и указания, как им навсегда от меня избавиться. П. Добрыня-Конюхов. Сиди-Бишр, ноябрь 1921 г.».
«Много счастья и пиастров!»
Из воспоминаний Татьяны Конн-Робертс
Благодаря общению с автором книги «Русская Александрия» Геннадием Васильевичем Горячкиным, я познакомилась с Татьяной Дмитриевной Конн-Робертс. Это дочь русского эмигранта Дмитрия Конна, с семьей которого в Александрии дружил мой двоюродный дед. Татьяна Дмитриевна живет в Шотландии, сейчас на пенсии, а до этого много лет работала научным сотрудником в библиотеке Эдинбургского университета.
Татьяна Конн подарила автору книги оригинал письма Петра Яковлевича, направленного ее отцу Дмитрию Анатольевичу 22 декабря 1952 года с улицы Ибн Яссар,21, Клеопатра, Александрия.
Письмо, наряду с забавными рисунками, содержит шутливо-новогоднее поздравление, часть которого была адресована Тане, «маленькой, но уже коварной женщине», которой он посылает иллюстрации (для игры) к сказкам. 1.Дед и репка. 2. Блоха. Далее в поздравлении П.Я. желает «всем здоровья, счастья и пиастров!».
Письмо П.Я. Добрыни-Конюхова с рисунками автора.
Мне Таня прислала копии писем П.Я. Добрыни-Конюхова к бывшему харьковскому профессору А.Н. Фатееву, переехавшему из Александрии в Белград. В письмах речь идет о конспектах по химии для преподавания в Русском университете Белграда, основанием которого занимался профессор Фатеев.
Таня Робертс также же нашла и прислала мне ссылки на научные статьи Добрыни-Конюхова, хранящиеся в фондах библиотек американских университетов, и еще ссылки на «сканы» со страниц журнала «На чужбине», где публиковались статьи, рисунки и карикатуры Петра Яковлевича. К сожалению, формат «сканов» малый, а при увеличении тексты размываются, увы, такой формат на ресурсе-первоисточнике.
Библиотека таинственной графини
Из воспоминаний Николаса Старковски
Книга Г.В. Горячкина «Русская Александрия» после презентации в Доме русского зарубежья произвела настоящий фурор среди потомков эмигрантов. Автору посыпались письма со всех концов земного шара. И одно из них для меня и всей нашей семьи оказалось воистину бесценным.
В конце марта 2011 года с автором книги «Русская Александрия» связался один из «последних могикан» русской эмиграции в Египте- 95-летний «американский русский» Николай Алексеевич Старковский.
Николай Алексеевич живет в США вот уже полвека. Сделал неплохую карьеру как исследователь-химик, опубликовал свыше 40 научных трудов, завоевав широкую известность не только в Америке, но и за ее пределами. Проживает в городе Бэрке, штат Вирджиния. Видный член Химического Общества США. Имеет много трудов и изобретений в области общей химии и физической химии. Член многих научных обществ и ассоциаций, как американских, так и международных. Выходят его многочисленные публикации на русском, английском, французском и арабском языках.
Благодаря Геннадию Васильевичу Горячкину, который и познакомил нас, мы обменялись с Николаем Алексеевичем электронными письмами. Н.А. Старковский прислал в Харьков свои воспоминания о Петре Яковлевиче Добрыне-Конюхове, написанные для коллег ученых-химиков еще в 1994 году, к 40-летию со дня смерти моего двоюродного деда.
Вот эта статья:
«Март 1994
Посвящаю памяти моего учителя Петра Яковлевича Добрыни-Конюхова (1877-1954)
Говорит Змея ему проклятая:
- Ты теперича, Добрыня, во моих руках!
Захочу - тебя, Добрыня, теперь потоплю,
Захочу - тебя, Добрыня, теперь съем-сожру,
Захочу - тебя, Добрыня, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!
Мой Добрыня был заманен из Киевской Руси на берег Средиземного моря. Органический химик, ученик Реформацкого (правильно написать: С.Н. Реформатский - выдающийся русский химик, профессор Киевского университета с 1891 по 1934 гг. - Е.З.), он прибыл в Египет с военным госпиталем, эвакуированным в 1920 г. Бывший офицер Белой армии, раненый, он работал в Александрии в нефтяной компании Манташева, ставшей потом ESSO (EXXON). Был одинок, жил в крайне примитивных условиях в прачечной, переделанной в квартирку на крыше дома в прибрежном пригороде Клеопатра. У него был кухонный, он же - рабочий стол, пара стульев и жесткая складная койка. Шкафа не было. У него было только две смены белья. Одна носилась, другая ежедневно им стиралась. На стене - репродукции Левитана и Васнецова. На стене иконка с прицепленным к ней Георгиевским крестом. Питался П.Я. донельзя скромно. Закалаляся тем, что каждый день на заре, зимой и летом плавал в море.
П.Я. сильно затягивал поясом свое тело, высохшее почти до костей. Держался он чопорно. Лицо у него было загорелое, суровое, в глубоких морщинах. Губы были поджаты. Я не помню его смеющимся. За стеклами пенсне таились испытующие глаза. Некоторые считали его чудаком, но большинство просто блаженным. Чистоту и порядок он ценил до крайности, как в своем быту, так и в своих мыслях.
В первые годы эмиграции некая русская графиня с немецкой фамилией, проездом в Америку оставила ему на хранение свою русскую библиотеку. Для этих книг, а их было несколько тысяч, П.Я. снимал в центре города хорошую квартиру. Там он читал лекции, вел дискуссии и устраивал Дни русской культуры. Но жизнь скоро стала заедать его знакомых и посещаемость сошла на нет. Вначале он разрешал некоторым избранным читать его книги, но он запрещал брать книги на дом и требовал, чтобы читали за столом, сидя на твердом стуле. После пропажи 2-3-х книг, он вывесил на дверях список нежеланных посетителей и вскоре после этого закрыл библиотеку для всех.
П.Я. терпеть не мог развлечения, вечеринки, празднование именин, игру в карты и даже в шахматы. На провинившихся он рисовал злобные карикатуры. На дверях его квартры в Клеопатре красовалась надпись: «Без приглашения не принимаю». За каких-нибудь десять лет он потерял всех знакомых и остался совершенно один.
Жил П.Я по графику. После службы он отправлялся к своим книгам, чтобы их читать и приводить их в порядок. Затем он покупал вечернюю газету La bursee Egyptienne и читал ее в трамвае по дороге домой. Приехавши он складывал ее и возвращал на станции мальчику-газетчику, чтобы он продал ее и заработал лишний пиастр. Купивши по дороге хлеб и молоко, П.Я. взбирался на свой чердак, варил себе овсянку на примусе и заваривал чай. Во все, что он ни ел, он прибавлял каплю раствора йода.
Вечером он думал, читал и делал записи в своих журналах удивительно ровным бисерным почерком. Он любил говорить, что для утомленного ума нет лучше способа отдохнуть, как медленно писать красивой вязью или вышивать по канве.* (*Я привез с собой в США образцы моих собственных вышивок по канве).
Он также считал напечатанное слово и линию, проведенную по линейке, безжизненными и непригодными в письмах.
В своих разлинованных тетрадях, собранных в объемистые тома, он рисовал и раскрашивал акварелью удивительные миниатюры. В церкви висела икона Спасителя его руки, писаная так, что выражение его лика как бы менялось от настроения наблюдателя. После себя П.Я оставил десяток таких томов, оригинальное пособие по химии и разборы художественной литературы.
Я получил разрешение посещать его квартиру, когда я бывал в Александрии ( с 1940 г. я жил в Каире, П.Я. знал меня с детства). За чаем он говорил о России и ее культуре. Он изображал литературные типы так красочно, что вот-вот, казалось, будет стук в дверь и войдут Иван Карамазов или князь Мышкин. Его любимцами были Достоевский и из иностранцев Гете.
О России он никогда не говорил по шаблону, что, мол, «русский народ особенный, лучше других» или, что, мол, «русские спасут весь мир», но после его бесед я сам чувствовал себя более русским.
В своих беседах и монологах Добрыня оживлялся и, если он говорил, например, о «Войне и мире», он чертил по листу оберточной бумаги всевозможные нити между героями, причем некоторые связи никогда никем не были, наверное, замечены. Паутина нитей превращала роман в клубок. Этот клубок соединялся с другими клубками произведений Толстого от «Детства» до последних сказов для крестьянских детей. В конце концов все творчество Толстого превращалось в единый клубок связей, который вводился в общую картину русской культуры, где он занимал непременное место, так что, если бы его не было, там, в культуре, осталось бы белое пятно.
Пророчески Добрыня говорил, что невозможно передать другим свой жизненный опыт. Передаются труды опубликованные, но главное выражено в заметках, набросках, письмах - результаты долгой работы над собой. И это все выбрасывается с мусором.
За несколько лет до смерти он стал беспокоиться за книги. Он предложил сделать меня своим наследником, но я отказался, не будучи уверенным в своем будущем в Египте.
Он тогда обратился в посольство СССР, но поставил неприемлемое для него условие: чтобы вся библиотека и весь архив были целиком переданы в Киевский университет. Кончилось тем, что он все отдал Каирскому университету, моей alma mater.
Когда он умер, комиссия в составе библиотекаря и адвоката университета и меня поехала в Александрию. Мы еле успели на кладбище. Там было двое русских и грек-священник. Я сказал несколько прощальных слов по- русски и по-арабски.
Все состояние Добрыни пошло на склад университета (кто-то сверху решил, что разборкой займутся когда-нибудь египетские студенты, будущие русисты). Так что я ничего не знаю о судьбе его книг и бумаг.
Университет был приятно поражен: у П.Я. оказалась в сберегательной кассе колоссальная по тому времени сумма в 40 000 египетских фунтов (примерно 160 тысяч долларов). Оказывается, графиня оставила Добрыне деньги на содержание библиотеки, но он, конечно, не истратил из этой суммы ни гроша, а только прибавлял к ней свои сбережения, причем, об этом никто не знал.
Н.А. Старковский».
***
Вот так и раскрылась история с «Александрийской библиотекой», о которой десятилетиями помнили в нашей семье. Становится понятным, почему П.Я. Добрыня-Конюхов не покинул Александрию и не уехал, подобно иным пассажирам парохода «Саратов», дальше, например, в Париж.
Получается, он всю жизнь оставался верным слову беречь библиотеку, своему обещанию, данному таинственной графине!
Теперь появились новые загадки. Кто была эта графиня, как ее звали, какого графского рода? И где теперь это книжное собрание, а также обширное рукописное наследие П.Я. Добрыни-Конюхова, доставшееся Каирскому университету?
Таня Робертс отправляла запрос директору университетской библиотеки в Каире, но ответа не получила.
Николас Старковски уверен, что и библиотека, и записки пропали.
А вот профессор Каразинского университета в Харькове, лучший историк-источниковед Украины и мой друг Сергей Михайлович Куделко, думает, что, возможно, и книги, и ученые записки «просто покоятся где-нибудь в библиотечных фондах, всеми забытые. И могут еще быть случайно найдены».
Лет через сто…
Окончание читайте здесь: Леонид, пропавший в Пинских болотах