Воспитание пространства
Интервью с Вячеславом Глазычевым
ВОСПИТАНИЕ ПРОСТРАНСТВА
«Знание-Сила». - № 8. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2845.html . Здесь помещается более полная версия текста.
Пространство города, которое человек выстраивает как будто по собственным соображениям, в какой-то момент - в какой? - обретает самостоятельность. Вдруг оказывается, что оно властно создает самого человека. Обитатели разных городов узнаются по характерному душевному облику, и часто довольно безошибочно. Структуры и ритмы города отпечатываются в образе, ритмах, скоростях жизни горожан, создают их темперамент, их душевную стилистику - но в какой мере, с какой степенью жёсткости? Глубокая, органическая связь города и горожанина чувствовалась, может быть, вообще с тех самых пор, как начали возникать города - особые сгустки среды. А вот ученые задумались над взаимовлияниями человека и городского пространства не так уж и давно. С вопросами о том, что наука сегодня готова об этом сказать, наш корреспондент обратился к доктору искусствоведения, профессору Московского Архитектурного института, Вячеславу ГЛАЗЫЧЕВУ. Специалист по организации и развитию городской среды, истории и теории проектирования, В.Л. Глазычев в качестве эксперта Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа организовал исследовательские экспедиции по двумстам малым городам Поволжья и серию проектных семинаров в сельских районных центрах Кировской, Оренбургской и Ульяновской областей, Мордовии, Татарии, Чувашии.
- Вячеслав Леонидович, в какой степени, по Вашим наблюдениям, город как место повседневного обитания человека вообще формирует своих жителей?
- Не самый простой, на самом деле, сюжет… Сравнительно легко говорить разве что о Петербурге. Давно ясно, что упорядоченная, очень европеизированная питерская среда - оказывает на человека известное облагораживающее действие. Мы это прекрасно видим на примере архитектуры и дизайна. В Петербурге никогда - ни на протяжении ХХ века, ни сейчас - не делали такой безвкусицы, какая для Москвы или для Нижнего, увы, естественна.
- Среда дисциплинирует?
- Во всяком случае, как-то задает стандарт, - причем совершенно независимо от финансовой стороны дела. Это - как повязанный галстук или фрак: создает у человека чувство «подтянутости». А с ним - и чувство того, что - в какой бы то ни было области! - выдавать продукт ниже определенного уровня просто неприлично, «не носят».
Правда, говоря о формирующей «городской среде», имеют в виду, как правило, характер «сердца» города, городского центра. В том же Петербурге речь идет в таких случаях о городе эпохи от Екатерины до Николая Первого включительно. Отчасти сюда относится и маленький взблеск конца 19-го - начала 20 века. Огромный же массив Петербурга абсолютно «скобарский», как это у них раньше называлось - достаточно убогий.
- Но высокоорганизованный центр, наверное, всё же как-то диктует характер того, что нарастает вокруг него?
- Увы: жёсткой, однозначной связи ни в одном из известных городов не проглядывается. Центр часто так и остается автономным. Существует, например, имперско-папское ядро Рима, по-своему восхитительное, - и при этом - огромный, безобразный, убогий Рим, и ужасный Милан…
Хотя действительно, среда способна держать своих обитателей в некоем тонусе. Такое влияние есть у ядра Парижа, у ядра Лондона. Несмотря на то, что и в Париже, и в Лондоне полно безобразных районов - общей картины они не создают, их словно бы нет: психический «вес» ядра города - в пропорциональном отношении небольшого - оказывается неизмеримо большим. Это своего рода гигантская инвестиция, которая накапливалась веками и теперь отзывается во всем: в деятельности фирм, в поведении людей, в характере атмосферы в барах или пабах, - а не только в том, что делают художники или дизайнеры.
Конечно, это очень опасно переоценивать, вырывать из всей совокупности культурных процессов. Но то, что характер среды влияет на форму, в которой эти процессы происходят, несомненно. Города могут увеличивать агрессию - или несколько ее модерировать, смягчать. Увеличивать чувство радости жизни - или подавлять его. Это с трудом поддается точному описанию - хотя всё-таки поддается.
- Выходит, обитатели города, лишенного такой мощной исторической памяти, какой повезло обладать Парижу или Лондону - не имеют серьезных шансов на дисциплинирующее (хочется даже сказать - облагораживающее) воздействие своей среды?
- Отчего же; тут довольно тонкие связи. Тем более, что возможно ведь и обратное влияние. Причем разной степени радикальности.
Сейчас происходит очень любопытный процесс: целый ряд нефтяных городков на Севере фактически полностью сменил плоть. За 10 лет они сломали всё, что было построено в советские годы, и построились заново. Местами это дает просто душераздирающие эффекты: уровень аэропорта в каком-нибудь Нижневартовске на порядок выше, чем в Москве или в Петербурге - хай-тэковая конструкция. Там возникают новые музеи - на порядок сильнее столичных. Правда, при этом пока еще не наросла культура быта, которая бы качественно преобразила и жилую среду. Такую культуру не выдумаешь и сразу не создашь: она требует второго поколения людей, которые воспринимали бы приобретенную собственность как предмет своей заботы и ответственности.
Возможна - при меньших средствах - и более мягкая коррекция среды, по существу не менее действенная. Вот, например, в наших экспедициях по Приволжскому округу мы столкнулись с одним замечательным городком, мэром которого стал бывший капитан второго ранга, отслуживший в Прибалтике. У него в сознании был эталон: Юрмала. И он стал внедрять эту Юрмалу в свой городишко. Стали стричь кусты, аккуратно белить бордюрные камни; группы школьников стали убирать город за умеренную копеечку… И это начинает работать! Люди в принципе обучаются такой «дисциплине умывания» публичного пространства довольно быстро - когда эталон задан.
Есть еще один блестящий пример - Чебоксары. 10-12 лет назад это была жуткая, безобразная дыра, с гнусным болотом на месте затопленного старого, тоже поганого городка. Николай Васильевич Фёдоров, президент республики, своему маленькому мирному народу задал цель: вырваться вперед, несмотря на отсутствие нефти, газа и тому подобных прелестей. За десяток лет они эту задачу в значительной степени решили. Сейчас Чебоксары - невероятно чистый город. Тротуары, правда, еще в колдобинах - денег не хватает, - но у города уже возникает жажда иметь лицо, он даже завел должность городского дизайнера. Здесь воля имеет гигантское значение - большее даже, чем деньги.
Вот сейчас мы работаем с Ижевском: любопытное место, где сначала возникли пруд и завод, а город нарастал вокруг них. А во время войны и эвакуации производства, чтобы люди могли добраться до работы как можно быстрее, заводы вообще всаживались прямо в гущу жилых кварталов. В результате получился сложный меланж из промышленных и жилых зон и гигантский, самый большой в России промышленный пруд, который воспринимается как своего рода городское сердце…
- И что, такая среда - явно тяготеющая к аморфности - тоже поддается осмысленному формированию?
- Поддается; хотя одной профессиональной волей проектировщика оформить такое пространство, заново придать ему смысл невозможно. Вообще, любая городская среда жестка в одном отношении: она задает достаточно внятные, устойчивые маршруты, базовую сеть магистралей. Вот она-то поддается изменению с трудом, хотя и это бывает. А ткань городская, конечно же, пластична; она всегда и везде менялась и должна меняться - ну, без хамства, по возможности.
В том же Ижевске мы сейчас пытаемся в диалоге с бизнес-сообществом, с административно-архитектурным и университетским сообществом, с городской общественностью, нащупать наиболее чувствительные точки этой среды и выработать решение ключевых проблем города. Одна из них - скука…
- Это, значит, аморфная организация среды «разваливает» душу городского жителя?
- Не только она, конечно. Но если в городе нет комфортного, внятного места, где можно, например, назначить свидание, - он не до конца город, а городских жителей это, безусловно, упрощает и огрубляет.
Помимо всего прочего, в городе должен быть внятный центр, притом такой, который обладал бы одним очень важным качеством: всеобщностью. То есть - принадлежал бы всем и каждому. В том же Париже, в двух шагах от Форума - от бывшего Чрева города, на какой-нибудь улочке Сен-Дени вы найдете гостиничку с одной звездой, а рядом с «Максимом», за углом, в 100 метрах - овощную лавочку. Вот такая рассчитанность на все карманы и на все сословия и придает центру подлинную живописность, живость, действенность в качестве центра.
- Делается ли в этом смысле что-нибудь с нашими городами?
- Я наблюдал, работая по Приволжскому округу, несколько пешеходных улиц в центре. Казанская или нижегородская, хотя она сейчас будет реконструироваться, - пока ближе всего дурному московскому образцу. А вот в Саратове, где денег вложено гораздо меньше, просто потому, что их не было - самая европейская улица из всех, известных мне сейчас в России. И достигнуто это за счет того, что в одном и том же пространстве созданы свои ниши для людей самого разного социального статуса и уровня: от вполне состоятельных - до студентов с 50-ю рублями в кармане. На это наложилась еще удивительная филологическая культура Саратова, в котором сами названия мест являются частью городской среды. На той же пешеходной улице Интернет-кафе, например, называется «Бешеная мышь»! И такого там много.
А Казань, вложившая бешеные по нашим масштабам деньги в свою улицу Баумана, она же Немецкая, - достойных результатов не получила. Потому что сейчас это место или дорогих бутиков, или плюгавых пивнушек, и между двумя полюсами нет промежуточных ступенек. А лишь множество ступенек образует опознаваемую городскую среду.
Если сердце города обладает этим многообразием, наполнена нишками и нишами для всех видов активности, есть основания ожидать, что и температура культуры будет там несколько выше. Насколько именно - сказать трудно; но факт, что без бедных ателье и бесконечных кафе Монмартра феномен Парижа ХIХ века вряд ли был бы возможен. Без множества пивнушек и кафе Берлина веймарского времени не было бы тогдашнего расцвета жизни берлинского «Вавилона» 20-х годов. Потихонечку начинаем к этому продвигаться и мы. Хотя бы Москва и Питер сегодня обеспечивают достаточное богатство выбора - а выбор сам по себе уже великая вещь. Городская среда вообще отличается от не-городской прежде всего многообразием выбора - не важно даже, чего именно: магазинов, парков, маршрутов, кафе, наконец - маршрутов между точками А и Б. Если человек имеет возможность пройти в одно и то же место не одним путём, а несколькими (ведь иногда хочется сменить путь просто ради разнообразия) - значит, это насыщенная городская среда. Если же путь у вас прост как в учебнике математики - из точки А в точку Б, - это среда еще не вполне городская. Всякий нормальный, восприимчивый человек кожей чувствует такие вещи, хотя дать им жёсткую формулировку трудно, если возможно вообще.
- Тем не менее: науке ведь есть что об этом сказать, правда? В какой степени подобные закономерности поддаются моделированию и существует ли такая научная дисциплина, как психология архитектурных ландшафтов?
- В самом зародыше. По одной простой причине: научная, инженерная часть психологии ХХ века работала только в темной комнате. А в темной комнате моделируются лишь очень бедные компоненты такого богатства, как городская среда. Но кое-что делается. Я в свое время переводил книги Кевина Линча, который пытался исследовать персональные и групповые карты города. У каждого горожанина ведь своя «карта», в ней что-то ясно, что-то неясно, тут вообще, как на картах средневековья, «живут львы» или «люди с пёсьими головами»… Начиная с Линча и компании - Кристофера Александера, например, - и по сей день делаются пока что лишь отдельные работы. Вот недавно нью-йоркцы издали забавную книжечку, целиком посвященную маленьким площадям и «пятачкам», где люди проходят или присаживаются. Грубо говоря, городской скамейке. Американцы озаботились всего лишь тем, чтобы нон-стоп фотографировать какие-то места, чтобы выяснить, как себя ведут люди. Как мужчины смотрят на женщин, как женщины смотрят на мужчин в том или ином месте… И так - на протяжении 10-ти лет.
Таким образом обозначались точки естественного тяготения людей: куда они стекают, где задерживаются… При этом наблюдалось, как в каждом из таких мест ложится свет, какая ширина скамейки обеспечивает психическую комфортность, а какая - создает дискомфорт… И для каждого места выстраивался своего рода алгоритм, имеющий огромное значение для инвесторов - которые именно здесь планируют рестораны, магазины и прочее…
Это огромная работа; городские власти, как правило, нигде ее не финансируют. Частных инвесторов редко удается на это подвигнуть, хотя это бывает, но их больше интересуют интерьерные пространства - торговые моллы, например, а за их стенами - трава не расти. Но делать такие вещи необходимо: это поле, на самом деле, почти нехоженое. Я, по крайней мере, не знаю еще ни одного университета в мире, который делал бы что-то подобное нон-стоп хотя бы в течение двух десятков лет, - а только тогда можно накопить значимый объем информации.
Слава Богу, в 1961 году вышла книжка Джейн Джекобс «Жизнь и смерть американского города»: первая гуманитарная критика доктрины модернистского урбанизма. Но с 61-го уже минуло чуть ли не полвека. И всё, что делается - в основном локально, разрозненно. Я вот перевел книгу Роберты Грац, ученицы Джекобс, «Город в Америке: Жители и власти» - опыт тридцати лет прощупывания конкретных городских ситуаций. У нас Григорий Каганов когда-то сделал маленькое эссе на тему Никитских ворот в Москве. Хорошее, милое, но оно осталось изолированным.
- И всё-таки: есть ли сегодня у отечественных исследователей предмета идеи относительно того, какими способами можно сделать среду наших городов - вполне, надо полагать, запущенных - более «антропоморфной», более дружественной человеку? Как выявить резервы ее пластичности?
- Мы начали нащупывать такие способы еще в 80-е годы. Один из них: представить себе возможный путь ребенка через город. Как только вы высвечиваете среду через какую-то задачу, понятную любому человеку, это многое дает для профессионального понимания предмета. В этом отношении очень интересными партнерами для обсуждения городской среды оказываются ГАИшники, врачи-диагносты, специалисты по детским правонарушениям… В свое время в Новоуральске, в результате работы с милиционерами, нам удалось построить карту наиболее опасных мест в городе, а на ее основе - разработать план досветки этих мест. Давно известно: стоит увеличить освещенность в 2 раза, как в 3-4 раза падает немотивированная агрессия! Свет всегда подавляет агрессию, за этим стоит какой-то глубокий психофизиологический механизм. Сделали карту наиболее опасных переходов через дорогу, - и сразу стало ясно, что есть места, где надо всего лишь передвинуть светофоры и остановки.
Конечно, среду надо формировать, и это имеет смысл делать вполне активно. Я отнюдь не принадлежу к числу тотальных охранителей, которые считают, что любой кирпич начала 19 века достоин того, чтобы его непременно в том же виде сохранять. Правда, это надо делать терпеливо, внимательно и с известной осторожностью. Тут, помимо всего прочего, темп очень важен. Если на город обрушивается стремительная реконструкция, он при самых благих намерениях реконструкторов всегда начинает трещать.
А вот, например, Эдинбург, который с начала 19 века стал выстраивать новую систему жилых комплексов, организованных как эстетически, а не только коммерчески слаженная среда, сберег замечательное старое ядро - до сих пор дома 15-го века по 7-10 этажей там торчат под замком - и спокойно пережил вторжение и неоромантизма, и неоготики, и неоклассицизма, и модернизма… Он всё это перемалывает, потому что не очень торопится.
Так вот, возвращаясь к тому, с чего мы начали. Уже ясно, что форма города воспитывает, она обладает могучей силой. Соответственно, воспитывая, культивируя свое пространство, человек создает и самого себя. По крайней мере - корректирует. А резервов пластичности и того и другого мы еще как следует не знаем. Их предстоит выявлять. А выявлять можно только через проектное действие.
У меня был очень любопытный опыт, когда мы проводили один из проектных семинаров в Чебоксарах и включили в состав группы московских дизайнеров - студентов-старшекурсников. Они сделали вещь, которая ни мне, ни президенту Союза дизайнеров в голову не пришла: предложили скамейку для тинэйджеров. Чем она отличается? Да тем, что тинэйджеры никогда не садятся на сиденье. Они садятся на спинку. Ну вот, и сделали скамейку, на которой можно сидеть только на спинке. Вместо сидений там такие очень уютные уступчики. Пожилой человек на такую скамейку не сядет - ему неудобно. Значит, во-первых, каждому своё, а во-вторых - можно организовать среду обитания так, чтобы в ней чувствовали себя комфортно представители самых разных человеческих типов. Очень просто. А в Казани на пешеходной улице, чтобы на спинку не садились, она утыкана пиками! Вот вам 2 разных подхода: один толерантный, а другой - полицейский
К формированию городской среды сказанное относится непосредственным образом. Профессионал должен быть скромен: элементы культурного многообразия подвижны, очень меняются поколенчески, и надо сохранять любопытство и понимание того, что не все образцы можно воспроизводить без конца. Среда и человек не должны разрушать друг друга, это, кажется, ясно. Среда чутка к человеку и не травмирует его, когда человек сам к ней чуток - и мягко, в режиме диалога, задает ей формы, благоприятные для него.
Тут вот еще о чем стоит сказать. Для полноценной городской жизни просто необходимы формы устойчивого муниципального бытия. В Европе они формировались веками, а в России для этого не оказалось времени. Чуть-чуть начало что-то складываться к началу ХХ века, но было смято переворотами и прочим. Поэтому опять всё начинается в некотором смысле с нуля. Я бы сказал так: есть города и не-города. Города - и слободы при чем-то: военном городке, заводе, гарнизоне, прииске… Названия «городского», по-моему, достойно лишь такое сообщество, которое вырабатывает участвующее, хозяйское, ответственное отношение к той компактной территории, которую занимает. Человек должен чувствовать городское пространство своим: буквально продолжением самого себя. Только тогда будут позитивные результаты и вообще серьезные стимулы к тому, чтобы этих результатов добиваться.
Там, где культура городского сообщества восходит еще к 13-14 веку, существовала ответственность за кусок стены, ворота, конкретную улицу. Вырабатывались институты этой ответственности: городское сообщество. Это имело огромное значение, потому что делало человека не только жителем, но гражданином, горожанином. Опыт показывает: для складывания того, что можно назвать в настоящем смысле городом, нужно, чтобы абсолютное большинство жителей были горожанами как минимум третьего поколения. Именно третьего, а не второго. И вот в этом смысле у нас в стране городов просто нет. Ни одного.
Городская история у нас, в свете этого, только начинается. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что «ощупывание» города бытовым взглядом для лучшего его понимания Европа проходила уже в 60-70-е годы - а мы только начинаем. Нам вообще в этом отношении еще всё предстоит.
Беседовала Ольга Балла
ВОСПИТАНИЕ ПРОСТРАНСТВА
«Знание-Сила». - № 8. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2845.html . Здесь помещается более полная версия текста.
Пространство города, которое человек выстраивает как будто по собственным соображениям, в какой-то момент - в какой? - обретает самостоятельность. Вдруг оказывается, что оно властно создает самого человека. Обитатели разных городов узнаются по характерному душевному облику, и часто довольно безошибочно. Структуры и ритмы города отпечатываются в образе, ритмах, скоростях жизни горожан, создают их темперамент, их душевную стилистику - но в какой мере, с какой степенью жёсткости? Глубокая, органическая связь города и горожанина чувствовалась, может быть, вообще с тех самых пор, как начали возникать города - особые сгустки среды. А вот ученые задумались над взаимовлияниями человека и городского пространства не так уж и давно. С вопросами о том, что наука сегодня готова об этом сказать, наш корреспондент обратился к доктору искусствоведения, профессору Московского Архитектурного института, Вячеславу ГЛАЗЫЧЕВУ. Специалист по организации и развитию городской среды, истории и теории проектирования, В.Л. Глазычев в качестве эксперта Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа организовал исследовательские экспедиции по двумстам малым городам Поволжья и серию проектных семинаров в сельских районных центрах Кировской, Оренбургской и Ульяновской областей, Мордовии, Татарии, Чувашии.
- Вячеслав Леонидович, в какой степени, по Вашим наблюдениям, город как место повседневного обитания человека вообще формирует своих жителей?
- Не самый простой, на самом деле, сюжет… Сравнительно легко говорить разве что о Петербурге. Давно ясно, что упорядоченная, очень европеизированная питерская среда - оказывает на человека известное облагораживающее действие. Мы это прекрасно видим на примере архитектуры и дизайна. В Петербурге никогда - ни на протяжении ХХ века, ни сейчас - не делали такой безвкусицы, какая для Москвы или для Нижнего, увы, естественна.
- Среда дисциплинирует?
- Во всяком случае, как-то задает стандарт, - причем совершенно независимо от финансовой стороны дела. Это - как повязанный галстук или фрак: создает у человека чувство «подтянутости». А с ним - и чувство того, что - в какой бы то ни было области! - выдавать продукт ниже определенного уровня просто неприлично, «не носят».
Правда, говоря о формирующей «городской среде», имеют в виду, как правило, характер «сердца» города, городского центра. В том же Петербурге речь идет в таких случаях о городе эпохи от Екатерины до Николая Первого включительно. Отчасти сюда относится и маленький взблеск конца 19-го - начала 20 века. Огромный же массив Петербурга абсолютно «скобарский», как это у них раньше называлось - достаточно убогий.
- Но высокоорганизованный центр, наверное, всё же как-то диктует характер того, что нарастает вокруг него?
- Увы: жёсткой, однозначной связи ни в одном из известных городов не проглядывается. Центр часто так и остается автономным. Существует, например, имперско-папское ядро Рима, по-своему восхитительное, - и при этом - огромный, безобразный, убогий Рим, и ужасный Милан…
Хотя действительно, среда способна держать своих обитателей в некоем тонусе. Такое влияние есть у ядра Парижа, у ядра Лондона. Несмотря на то, что и в Париже, и в Лондоне полно безобразных районов - общей картины они не создают, их словно бы нет: психический «вес» ядра города - в пропорциональном отношении небольшого - оказывается неизмеримо большим. Это своего рода гигантская инвестиция, которая накапливалась веками и теперь отзывается во всем: в деятельности фирм, в поведении людей, в характере атмосферы в барах или пабах, - а не только в том, что делают художники или дизайнеры.
Конечно, это очень опасно переоценивать, вырывать из всей совокупности культурных процессов. Но то, что характер среды влияет на форму, в которой эти процессы происходят, несомненно. Города могут увеличивать агрессию - или несколько ее модерировать, смягчать. Увеличивать чувство радости жизни - или подавлять его. Это с трудом поддается точному описанию - хотя всё-таки поддается.
- Выходит, обитатели города, лишенного такой мощной исторической памяти, какой повезло обладать Парижу или Лондону - не имеют серьезных шансов на дисциплинирующее (хочется даже сказать - облагораживающее) воздействие своей среды?
- Отчего же; тут довольно тонкие связи. Тем более, что возможно ведь и обратное влияние. Причем разной степени радикальности.
Сейчас происходит очень любопытный процесс: целый ряд нефтяных городков на Севере фактически полностью сменил плоть. За 10 лет они сломали всё, что было построено в советские годы, и построились заново. Местами это дает просто душераздирающие эффекты: уровень аэропорта в каком-нибудь Нижневартовске на порядок выше, чем в Москве или в Петербурге - хай-тэковая конструкция. Там возникают новые музеи - на порядок сильнее столичных. Правда, при этом пока еще не наросла культура быта, которая бы качественно преобразила и жилую среду. Такую культуру не выдумаешь и сразу не создашь: она требует второго поколения людей, которые воспринимали бы приобретенную собственность как предмет своей заботы и ответственности.
Возможна - при меньших средствах - и более мягкая коррекция среды, по существу не менее действенная. Вот, например, в наших экспедициях по Приволжскому округу мы столкнулись с одним замечательным городком, мэром которого стал бывший капитан второго ранга, отслуживший в Прибалтике. У него в сознании был эталон: Юрмала. И он стал внедрять эту Юрмалу в свой городишко. Стали стричь кусты, аккуратно белить бордюрные камни; группы школьников стали убирать город за умеренную копеечку… И это начинает работать! Люди в принципе обучаются такой «дисциплине умывания» публичного пространства довольно быстро - когда эталон задан.
Есть еще один блестящий пример - Чебоксары. 10-12 лет назад это была жуткая, безобразная дыра, с гнусным болотом на месте затопленного старого, тоже поганого городка. Николай Васильевич Фёдоров, президент республики, своему маленькому мирному народу задал цель: вырваться вперед, несмотря на отсутствие нефти, газа и тому подобных прелестей. За десяток лет они эту задачу в значительной степени решили. Сейчас Чебоксары - невероятно чистый город. Тротуары, правда, еще в колдобинах - денег не хватает, - но у города уже возникает жажда иметь лицо, он даже завел должность городского дизайнера. Здесь воля имеет гигантское значение - большее даже, чем деньги.
Вот сейчас мы работаем с Ижевском: любопытное место, где сначала возникли пруд и завод, а город нарастал вокруг них. А во время войны и эвакуации производства, чтобы люди могли добраться до работы как можно быстрее, заводы вообще всаживались прямо в гущу жилых кварталов. В результате получился сложный меланж из промышленных и жилых зон и гигантский, самый большой в России промышленный пруд, который воспринимается как своего рода городское сердце…
- И что, такая среда - явно тяготеющая к аморфности - тоже поддается осмысленному формированию?
- Поддается; хотя одной профессиональной волей проектировщика оформить такое пространство, заново придать ему смысл невозможно. Вообще, любая городская среда жестка в одном отношении: она задает достаточно внятные, устойчивые маршруты, базовую сеть магистралей. Вот она-то поддается изменению с трудом, хотя и это бывает. А ткань городская, конечно же, пластична; она всегда и везде менялась и должна меняться - ну, без хамства, по возможности.
В том же Ижевске мы сейчас пытаемся в диалоге с бизнес-сообществом, с административно-архитектурным и университетским сообществом, с городской общественностью, нащупать наиболее чувствительные точки этой среды и выработать решение ключевых проблем города. Одна из них - скука…
- Это, значит, аморфная организация среды «разваливает» душу городского жителя?
- Не только она, конечно. Но если в городе нет комфортного, внятного места, где можно, например, назначить свидание, - он не до конца город, а городских жителей это, безусловно, упрощает и огрубляет.
Помимо всего прочего, в городе должен быть внятный центр, притом такой, который обладал бы одним очень важным качеством: всеобщностью. То есть - принадлежал бы всем и каждому. В том же Париже, в двух шагах от Форума - от бывшего Чрева города, на какой-нибудь улочке Сен-Дени вы найдете гостиничку с одной звездой, а рядом с «Максимом», за углом, в 100 метрах - овощную лавочку. Вот такая рассчитанность на все карманы и на все сословия и придает центру подлинную живописность, живость, действенность в качестве центра.
- Делается ли в этом смысле что-нибудь с нашими городами?
- Я наблюдал, работая по Приволжскому округу, несколько пешеходных улиц в центре. Казанская или нижегородская, хотя она сейчас будет реконструироваться, - пока ближе всего дурному московскому образцу. А вот в Саратове, где денег вложено гораздо меньше, просто потому, что их не было - самая европейская улица из всех, известных мне сейчас в России. И достигнуто это за счет того, что в одном и том же пространстве созданы свои ниши для людей самого разного социального статуса и уровня: от вполне состоятельных - до студентов с 50-ю рублями в кармане. На это наложилась еще удивительная филологическая культура Саратова, в котором сами названия мест являются частью городской среды. На той же пешеходной улице Интернет-кафе, например, называется «Бешеная мышь»! И такого там много.
А Казань, вложившая бешеные по нашим масштабам деньги в свою улицу Баумана, она же Немецкая, - достойных результатов не получила. Потому что сейчас это место или дорогих бутиков, или плюгавых пивнушек, и между двумя полюсами нет промежуточных ступенек. А лишь множество ступенек образует опознаваемую городскую среду.
Если сердце города обладает этим многообразием, наполнена нишками и нишами для всех видов активности, есть основания ожидать, что и температура культуры будет там несколько выше. Насколько именно - сказать трудно; но факт, что без бедных ателье и бесконечных кафе Монмартра феномен Парижа ХIХ века вряд ли был бы возможен. Без множества пивнушек и кафе Берлина веймарского времени не было бы тогдашнего расцвета жизни берлинского «Вавилона» 20-х годов. Потихонечку начинаем к этому продвигаться и мы. Хотя бы Москва и Питер сегодня обеспечивают достаточное богатство выбора - а выбор сам по себе уже великая вещь. Городская среда вообще отличается от не-городской прежде всего многообразием выбора - не важно даже, чего именно: магазинов, парков, маршрутов, кафе, наконец - маршрутов между точками А и Б. Если человек имеет возможность пройти в одно и то же место не одним путём, а несколькими (ведь иногда хочется сменить путь просто ради разнообразия) - значит, это насыщенная городская среда. Если же путь у вас прост как в учебнике математики - из точки А в точку Б, - это среда еще не вполне городская. Всякий нормальный, восприимчивый человек кожей чувствует такие вещи, хотя дать им жёсткую формулировку трудно, если возможно вообще.
- Тем не менее: науке ведь есть что об этом сказать, правда? В какой степени подобные закономерности поддаются моделированию и существует ли такая научная дисциплина, как психология архитектурных ландшафтов?
- В самом зародыше. По одной простой причине: научная, инженерная часть психологии ХХ века работала только в темной комнате. А в темной комнате моделируются лишь очень бедные компоненты такого богатства, как городская среда. Но кое-что делается. Я в свое время переводил книги Кевина Линча, который пытался исследовать персональные и групповые карты города. У каждого горожанина ведь своя «карта», в ней что-то ясно, что-то неясно, тут вообще, как на картах средневековья, «живут львы» или «люди с пёсьими головами»… Начиная с Линча и компании - Кристофера Александера, например, - и по сей день делаются пока что лишь отдельные работы. Вот недавно нью-йоркцы издали забавную книжечку, целиком посвященную маленьким площадям и «пятачкам», где люди проходят или присаживаются. Грубо говоря, городской скамейке. Американцы озаботились всего лишь тем, чтобы нон-стоп фотографировать какие-то места, чтобы выяснить, как себя ведут люди. Как мужчины смотрят на женщин, как женщины смотрят на мужчин в том или ином месте… И так - на протяжении 10-ти лет.
Таким образом обозначались точки естественного тяготения людей: куда они стекают, где задерживаются… При этом наблюдалось, как в каждом из таких мест ложится свет, какая ширина скамейки обеспечивает психическую комфортность, а какая - создает дискомфорт… И для каждого места выстраивался своего рода алгоритм, имеющий огромное значение для инвесторов - которые именно здесь планируют рестораны, магазины и прочее…
Это огромная работа; городские власти, как правило, нигде ее не финансируют. Частных инвесторов редко удается на это подвигнуть, хотя это бывает, но их больше интересуют интерьерные пространства - торговые моллы, например, а за их стенами - трава не расти. Но делать такие вещи необходимо: это поле, на самом деле, почти нехоженое. Я, по крайней мере, не знаю еще ни одного университета в мире, который делал бы что-то подобное нон-стоп хотя бы в течение двух десятков лет, - а только тогда можно накопить значимый объем информации.
Слава Богу, в 1961 году вышла книжка Джейн Джекобс «Жизнь и смерть американского города»: первая гуманитарная критика доктрины модернистского урбанизма. Но с 61-го уже минуло чуть ли не полвека. И всё, что делается - в основном локально, разрозненно. Я вот перевел книгу Роберты Грац, ученицы Джекобс, «Город в Америке: Жители и власти» - опыт тридцати лет прощупывания конкретных городских ситуаций. У нас Григорий Каганов когда-то сделал маленькое эссе на тему Никитских ворот в Москве. Хорошее, милое, но оно осталось изолированным.
- И всё-таки: есть ли сегодня у отечественных исследователей предмета идеи относительно того, какими способами можно сделать среду наших городов - вполне, надо полагать, запущенных - более «антропоморфной», более дружественной человеку? Как выявить резервы ее пластичности?
- Мы начали нащупывать такие способы еще в 80-е годы. Один из них: представить себе возможный путь ребенка через город. Как только вы высвечиваете среду через какую-то задачу, понятную любому человеку, это многое дает для профессионального понимания предмета. В этом отношении очень интересными партнерами для обсуждения городской среды оказываются ГАИшники, врачи-диагносты, специалисты по детским правонарушениям… В свое время в Новоуральске, в результате работы с милиционерами, нам удалось построить карту наиболее опасных мест в городе, а на ее основе - разработать план досветки этих мест. Давно известно: стоит увеличить освещенность в 2 раза, как в 3-4 раза падает немотивированная агрессия! Свет всегда подавляет агрессию, за этим стоит какой-то глубокий психофизиологический механизм. Сделали карту наиболее опасных переходов через дорогу, - и сразу стало ясно, что есть места, где надо всего лишь передвинуть светофоры и остановки.
Конечно, среду надо формировать, и это имеет смысл делать вполне активно. Я отнюдь не принадлежу к числу тотальных охранителей, которые считают, что любой кирпич начала 19 века достоин того, чтобы его непременно в том же виде сохранять. Правда, это надо делать терпеливо, внимательно и с известной осторожностью. Тут, помимо всего прочего, темп очень важен. Если на город обрушивается стремительная реконструкция, он при самых благих намерениях реконструкторов всегда начинает трещать.
А вот, например, Эдинбург, который с начала 19 века стал выстраивать новую систему жилых комплексов, организованных как эстетически, а не только коммерчески слаженная среда, сберег замечательное старое ядро - до сих пор дома 15-го века по 7-10 этажей там торчат под замком - и спокойно пережил вторжение и неоромантизма, и неоготики, и неоклассицизма, и модернизма… Он всё это перемалывает, потому что не очень торопится.
Так вот, возвращаясь к тому, с чего мы начали. Уже ясно, что форма города воспитывает, она обладает могучей силой. Соответственно, воспитывая, культивируя свое пространство, человек создает и самого себя. По крайней мере - корректирует. А резервов пластичности и того и другого мы еще как следует не знаем. Их предстоит выявлять. А выявлять можно только через проектное действие.
У меня был очень любопытный опыт, когда мы проводили один из проектных семинаров в Чебоксарах и включили в состав группы московских дизайнеров - студентов-старшекурсников. Они сделали вещь, которая ни мне, ни президенту Союза дизайнеров в голову не пришла: предложили скамейку для тинэйджеров. Чем она отличается? Да тем, что тинэйджеры никогда не садятся на сиденье. Они садятся на спинку. Ну вот, и сделали скамейку, на которой можно сидеть только на спинке. Вместо сидений там такие очень уютные уступчики. Пожилой человек на такую скамейку не сядет - ему неудобно. Значит, во-первых, каждому своё, а во-вторых - можно организовать среду обитания так, чтобы в ней чувствовали себя комфортно представители самых разных человеческих типов. Очень просто. А в Казани на пешеходной улице, чтобы на спинку не садились, она утыкана пиками! Вот вам 2 разных подхода: один толерантный, а другой - полицейский
К формированию городской среды сказанное относится непосредственным образом. Профессионал должен быть скромен: элементы культурного многообразия подвижны, очень меняются поколенчески, и надо сохранять любопытство и понимание того, что не все образцы можно воспроизводить без конца. Среда и человек не должны разрушать друг друга, это, кажется, ясно. Среда чутка к человеку и не травмирует его, когда человек сам к ней чуток - и мягко, в режиме диалога, задает ей формы, благоприятные для него.
Тут вот еще о чем стоит сказать. Для полноценной городской жизни просто необходимы формы устойчивого муниципального бытия. В Европе они формировались веками, а в России для этого не оказалось времени. Чуть-чуть начало что-то складываться к началу ХХ века, но было смято переворотами и прочим. Поэтому опять всё начинается в некотором смысле с нуля. Я бы сказал так: есть города и не-города. Города - и слободы при чем-то: военном городке, заводе, гарнизоне, прииске… Названия «городского», по-моему, достойно лишь такое сообщество, которое вырабатывает участвующее, хозяйское, ответственное отношение к той компактной территории, которую занимает. Человек должен чувствовать городское пространство своим: буквально продолжением самого себя. Только тогда будут позитивные результаты и вообще серьезные стимулы к тому, чтобы этих результатов добиваться.
Там, где культура городского сообщества восходит еще к 13-14 веку, существовала ответственность за кусок стены, ворота, конкретную улицу. Вырабатывались институты этой ответственности: городское сообщество. Это имело огромное значение, потому что делало человека не только жителем, но гражданином, горожанином. Опыт показывает: для складывания того, что можно назвать в настоящем смысле городом, нужно, чтобы абсолютное большинство жителей были горожанами как минимум третьего поколения. Именно третьего, а не второго. И вот в этом смысле у нас в стране городов просто нет. Ни одного.
Городская история у нас, в свете этого, только начинается. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что «ощупывание» города бытовым взглядом для лучшего его понимания Европа проходила уже в 60-70-е годы - а мы только начинаем. Нам вообще в этом отношении еще всё предстоит.
Беседовала Ольга Балла