Разве можно назвать это изнасилованием, если на следующее утро он готовит тебе завтрак?
Оригинал: "Can You Call it 'Rape' If He Makes You an Omelet in the Morning?" | Авторка: Джулианна Росс | Перевод: Check Your Privilege для форума Femspace.ru
До тех пор, пока Саре Томас не пришлось обратиться за помощью в психиатрическую лечебницу, она называла сексуальное преступление, жертвой которого она стала в конце первого курса колледжа, всего лишь "очень плохой ночью". Когда ее психиатр назвал это изнасилованием, она была ошеломлена.
"Я никогда не считала себя жертвой сексуального насилия", пишет Cара. "Разве можно назвать это изнасилованием, если на следующее утро он готовит тебе завтрак?"
В общем и целом, Саре потребовалось десять лет, чтобы признать тот факт, что та ночь - нечто большее, чем "неприятное воспоминание", и начать называть вещи своими именами.
История Сары Томас покажется знакомой многим. Каждый день, тысячи молодых мужчин и женщин проводят друг с другом очень плохие ночи, ночи, которые юридически попадают под определение изнасилования или сексуального преступления, но не рассматриваются как преступление даже самими пострадавш_ими - потому что в них не было физической жестокости, потому что они не попадают под гетеронормативное определение секса или потому что пострадавш_ая была пьяна или парализована страхом и не смогла явно протестовать против происходящего.
Часто встречающиеся в контексте сексуальных преступлений неразбериха и отрицание являются объектом нового исследования, опубликованного в журнале "Гендер и Общество" (Gender & Society). В этом исследовании ассистент-профессорка социологии Хизер Главка приходит к выводу, что множество учениц средней и старшей школы считают сексуальное насилие и харассмент частью повседневной жизни. Главка взяла интервью у 100 девочек и девушек в возрасте от 3 до 17 лет, и отметила, что девушки часто сбрасывают со счетов абьюз и харассмент, "преимущественно описывая их как 'обычную вещь', которую делают парни".
Изнасилования и другие сексуальные преступления входят в список преступлений, о которых реже всего заявляют в органы правопорядка по всему миру, но до этого момента очень мало внимания уделялось тому факту, что многие жертвы не обращаются в полицию, потому что не понимают, что были изнасилованы.
Недавно в Twitter появился хэштег #WhyIDidntReport ("почему я не заявила в полицию"), что вылилось во впечатляющую подборку разнообразных причин, которые заставили жертв сексуального насилия отказаться от обращения в полицию. Многие жертвы, в унисон с исследованием Главка, пишут, что им потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что случившееся с ними - не просто ерунда, которую можно проигнорировать.
Но это вовсе не значит, что эти жертвы сексуального насилия совсем не пострадали. В культуре, в которой принято считать харассмент и сексуальное насилие, особенно в отношении женщин, нормой, популярная мантра "нуонжемущщина" часто используется самими же пострадавшими для рационализации случившегося. Такое мышление, вместе с постоянным замалчиванием в медиа факта существования оральных и не-гетеросексуальных изнасилований, в результате приводит к тому, что пострадавшая считает свою боль необоснованной и не обращается за помощью, пытаясь самостоятельно бороться со стыдом и самобичеванием, которые часто возникают из-за того, что сексуальная травма переживается в изоляции.
Энджи Робинсон было 18, когда она подверглась оральному изнасилованию на вечеринке. Ей потребовалось 24 года, чтобы признать, что она стала жертвой сексуального насилия. Когда она заговорила об этом, ее муж ответил: "Ну, хотя бы это не было так же ужасно как массовые изнасилования во время войны".
В тот момент острая боль, которую Робертсон все еще чувствовала, была обесценена этим замечанием. "Ну да, это не было так ужасно. Но я все равно была травмирована. Я все равно чувствовала отвращение, стыд, гнев, растерянность. Но если по сравнению с теми женщинами мне повезло, и это на самом деле не было изнасилованием, то что мне делать со своими чувствами? Ведь я не хочу приуменьшать страдания людей, которые были 'по-настоящему' изнасилованы".
Согласно общепринятому представлению, изнасилование обязательно должно происходить в темном переулке, должно включать в себя избиение, насильник должен быть вооруженным незнакомцем с закрытым шарфом лицом, а жертва должна кричать и сопротивляться. Но реальность сильно расходится с этим представлением: 66% изнасилований совершают знакомые жертве люди, в 89% заявлений не упоминается об оружии, 70% жертв не получают физических травм. Тем не менее, миф о крови и синяках продолжает жить. Нельзя преуменьшать кошмар изнасилования незнакомцем в темном переулке, но излишние ярлыки, такие как "принудительный" и "законный", игнорируют тяжелейшие психологические травмы от насилия, которое не сопровождалось физическими увечьями и не соответствует стереотипному представлению об изнасиловании. Например, опрошенные девушки из исследования Главка высказывали сомнения, что какие-то действия помимо "насильственного пенетрирующего гетеросексуального полового акта" считаются правонарушением.
Отсутствие понимания и последующей поддержки может быть очень болезненным для жертв. Робинсон, которая сейчас работает в сфере реабилитации жертв сексуальных травм, говорит, что ей потребовалось время, чтобы разрешить себе злиться из-за случившегося. "Я злилась на себя, потому что не могла забыть об этом. Я злилась из-за того, что не могла объяснить, что произошло, потому что не хотела называть вещи своими именами".
Невнимание к проблеме изнасилований, которые совершаются знакомыми без применения физической силы, приводит и к тому, что сами преступники не верят, что их действия преступны. Уважительное отношение к другим людям, их личной свободе и их личным границам не должно быть революционным понятием, но при этом обвиняемые, пытаясь оправдаться, продолжают настаивать, что они "не знали, что это было изнасилованием". Например, во время печально известного процесса по делу об изнасиловании в Стьюбенвиле, штат Огайо, один из свидетелей-подростков сообщил, что не стал останавливать своих друзей из футбольной команды, когда они решили засунуть пальцы в вагину находящейся без сознания 16-летней девушке, потому что "Они же не делали ей больно. Я не знал точно, что такое изнасилование. Я думал, это когда принуждаешь кого-то к сексу".
Но, пожалуй, самый тревожный аспект инцидента в Стьюбенвиле (не считая того, что медиа совершенно непростительным образом с самого начала встали на сторону теперь уже осужденных насильников) - это то, что многим эта ситуация кажется знакомой. Группа парней отвратительно обращается с пьяной девушкой и потом называет ее шлюхой? Добро пожаловать в школу. Одна из девушек в исследовании Главка говорит: "Они хватают тебя, трогают твою задницу и пытаются полапать, ну, спереди, а потом убегают… Но я никогда не думала об этом, как о чем-то достойном упоминания, потому что они так поступают с каждой".
Даже если сексуальное преступление признается "ошибкой", а не "нормой", использование специальных терминов может оказаться травматичным. Чтобы пользоваться этим языком, жертва сначала должна справиться со своим собственным чувством вины, а это часто оказывается проблематичным для девушек, воспитанных в культуре, где принято перекладывать ответственность на жертв.
"Не поймите меня неправильно, тот парень у меня вызывает настоящую ненависть и отвращение," говорит Сара Томас. "Но мне было легче винить себя, чем признать: 'Да, эта ужасная вещь действительно случилась со мной, я была жертвой, и я должна обратиться за помощью'. Ха, видите! Я до сих пор не могу сказать: 'Меня изнасиловали', я говорю: 'Эта ужасная вещь'".
Для Томас согласование "языка изнасилования" с чувством собственной ответственности оказалось огромной трудностью. Она говорит: "Если бы это случилось с кем-то другим, я бы назвала это изнасилованием. Например, если бы мне рассказала подруга. Но я не могла использовать это слово в отношении себя, потому что думала, что сама виновата. Или может дело было в излишней гордости: ведь я такая крутая, разве может со мной такое случиться".
Робинсон тоже отказывалась называть свой опыт изнасилованием из-за чувства вины. Она смогла использовать это слово только после того, как начала лечить свое посттравматическое стрессовое расстройство у психотерапевта, но этот процесс был нелегким. "Я пыталась убедить свою терапевтку, что она ошибается, что это не было изнасилованием, что это просто была такая вот плохая вещь, которая со мной случилась".
Только когда терапевтка предложила Робинсон записать свою историю от третьего лица, она смогла согласиться с термином. "Когда я прочитала свою собственную историю, записанную от третьего лица, я смогла посмотреть на нее со стороны, как на ТО, что случилось с ЭТОЙ девушкой, а не как на то, чему Я позволила случиться со МНОЙ. Для меня это был очень важный прорыв. Я наконец-то смогла сказать, что тот мужчина меня изнасиловал. После этого я наконец избавилась от чувства вины".
По оценкам экспертов, только в 40% случаев жертвы заявляют об изнасиловании в полицию. Но наша борьба не должна концентрироваться на попытках заставить как можно больше жертв подать заявления (хотя преследование сексуальных преступников по закону стало бы эффективней, если бы в обществе было больше понимания того, что такое вообще "изнасилование").
Правильное название для подобного рода преступлений не обязательно приносит облегчение жертве или, что важнее, исцеление ее травм. Однако признание реальных фактов в конечном счете может помочь жертвам справиться с травмами. Дженнифер Марш, вице-президентка отделения помощи жертвам при RAINN (Национальная сеть по борьбе с изнасилованиями, абьюзом и инцестом) говорит: "Если жертвы признают, что какой-то инцидент был изнасилованием или сексуальным преступлением, это может им помочь получить помощь от кризисных центров и психотерапевтов, - и я думаю, это очень здорово для процесса излечения травм".
Кроме помощи специалистов, осознание того, что она не единственная, с кем это произошло, может помочь легитимировать чувства жертвы, подпитать чувство солидарности и уберечь ее от молчаливых страданий в одиночестве. Сара вспоминает, что когда она написала свою статью, она "получила более 300 комментариев от женщин, которые говорили: "Со мной тоже такое произошло, и я так боялась рассказать", "Я годами винила себя в случившемся", и когда я это читала, я была тронута до слез. Странным образом, я почувствовала облегчение, потому что хотя и ужасно знать, насколько часто встречаются такие истории, все же мне стало лучше, когда я поняла, что я не одна".
Наконец, жертвы заслуживают того, чтобы знать, что они имеют право на гнев и боль, что случившемуся с ними нет оправданий и что им необходима реабилитация. Робинсон говорит: "Несмотря на то, что это был не незнакомец, который выпрыгнул из темноты, когда я была одна, я все равно была травмирована и мучилась от стыда. То, что со мной случилось, - не незначительно. Я заслуживаю того, чтобы оправиться от этого. Я заслуживаю того, чтобы получить помощь".
До тех пор, пока Саре Томас не пришлось обратиться за помощью в психиатрическую лечебницу, она называла сексуальное преступление, жертвой которого она стала в конце первого курса колледжа, всего лишь "очень плохой ночью". Когда ее психиатр назвал это изнасилованием, она была ошеломлена.
"Я никогда не считала себя жертвой сексуального насилия", пишет Cара. "Разве можно назвать это изнасилованием, если на следующее утро он готовит тебе завтрак?"
В общем и целом, Саре потребовалось десять лет, чтобы признать тот факт, что та ночь - нечто большее, чем "неприятное воспоминание", и начать называть вещи своими именами.
История Сары Томас покажется знакомой многим. Каждый день, тысячи молодых мужчин и женщин проводят друг с другом очень плохие ночи, ночи, которые юридически попадают под определение изнасилования или сексуального преступления, но не рассматриваются как преступление даже самими пострадавш_ими - потому что в них не было физической жестокости, потому что они не попадают под гетеронормативное определение секса или потому что пострадавш_ая была пьяна или парализована страхом и не смогла явно протестовать против происходящего.
Часто встречающиеся в контексте сексуальных преступлений неразбериха и отрицание являются объектом нового исследования, опубликованного в журнале "Гендер и Общество" (Gender & Society). В этом исследовании ассистент-профессорка социологии Хизер Главка приходит к выводу, что множество учениц средней и старшей школы считают сексуальное насилие и харассмент частью повседневной жизни. Главка взяла интервью у 100 девочек и девушек в возрасте от 3 до 17 лет, и отметила, что девушки часто сбрасывают со счетов абьюз и харассмент, "преимущественно описывая их как 'обычную вещь', которую делают парни".
Изнасилования и другие сексуальные преступления входят в список преступлений, о которых реже всего заявляют в органы правопорядка по всему миру, но до этого момента очень мало внимания уделялось тому факту, что многие жертвы не обращаются в полицию, потому что не понимают, что были изнасилованы.
Недавно в Twitter появился хэштег #WhyIDidntReport ("почему я не заявила в полицию"), что вылилось во впечатляющую подборку разнообразных причин, которые заставили жертв сексуального насилия отказаться от обращения в полицию. Многие жертвы, в унисон с исследованием Главка, пишут, что им потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что случившееся с ними - не просто ерунда, которую можно проигнорировать.
Но это вовсе не значит, что эти жертвы сексуального насилия совсем не пострадали. В культуре, в которой принято считать харассмент и сексуальное насилие, особенно в отношении женщин, нормой, популярная мантра "нуонжемущщина" часто используется самими же пострадавшими для рационализации случившегося. Такое мышление, вместе с постоянным замалчиванием в медиа факта существования оральных и не-гетеросексуальных изнасилований, в результате приводит к тому, что пострадавшая считает свою боль необоснованной и не обращается за помощью, пытаясь самостоятельно бороться со стыдом и самобичеванием, которые часто возникают из-за того, что сексуальная травма переживается в изоляции.
Энджи Робинсон было 18, когда она подверглась оральному изнасилованию на вечеринке. Ей потребовалось 24 года, чтобы признать, что она стала жертвой сексуального насилия. Когда она заговорила об этом, ее муж ответил: "Ну, хотя бы это не было так же ужасно как массовые изнасилования во время войны".
В тот момент острая боль, которую Робертсон все еще чувствовала, была обесценена этим замечанием. "Ну да, это не было так ужасно. Но я все равно была травмирована. Я все равно чувствовала отвращение, стыд, гнев, растерянность. Но если по сравнению с теми женщинами мне повезло, и это на самом деле не было изнасилованием, то что мне делать со своими чувствами? Ведь я не хочу приуменьшать страдания людей, которые были 'по-настоящему' изнасилованы".
Согласно общепринятому представлению, изнасилование обязательно должно происходить в темном переулке, должно включать в себя избиение, насильник должен быть вооруженным незнакомцем с закрытым шарфом лицом, а жертва должна кричать и сопротивляться. Но реальность сильно расходится с этим представлением: 66% изнасилований совершают знакомые жертве люди, в 89% заявлений не упоминается об оружии, 70% жертв не получают физических травм. Тем не менее, миф о крови и синяках продолжает жить. Нельзя преуменьшать кошмар изнасилования незнакомцем в темном переулке, но излишние ярлыки, такие как "принудительный" и "законный", игнорируют тяжелейшие психологические травмы от насилия, которое не сопровождалось физическими увечьями и не соответствует стереотипному представлению об изнасиловании. Например, опрошенные девушки из исследования Главка высказывали сомнения, что какие-то действия помимо "насильственного пенетрирующего гетеросексуального полового акта" считаются правонарушением.
Отсутствие понимания и последующей поддержки может быть очень болезненным для жертв. Робинсон, которая сейчас работает в сфере реабилитации жертв сексуальных травм, говорит, что ей потребовалось время, чтобы разрешить себе злиться из-за случившегося. "Я злилась на себя, потому что не могла забыть об этом. Я злилась из-за того, что не могла объяснить, что произошло, потому что не хотела называть вещи своими именами".
Невнимание к проблеме изнасилований, которые совершаются знакомыми без применения физической силы, приводит и к тому, что сами преступники не верят, что их действия преступны. Уважительное отношение к другим людям, их личной свободе и их личным границам не должно быть революционным понятием, но при этом обвиняемые, пытаясь оправдаться, продолжают настаивать, что они "не знали, что это было изнасилованием". Например, во время печально известного процесса по делу об изнасиловании в Стьюбенвиле, штат Огайо, один из свидетелей-подростков сообщил, что не стал останавливать своих друзей из футбольной команды, когда они решили засунуть пальцы в вагину находящейся без сознания 16-летней девушке, потому что "Они же не делали ей больно. Я не знал точно, что такое изнасилование. Я думал, это когда принуждаешь кого-то к сексу".
Но, пожалуй, самый тревожный аспект инцидента в Стьюбенвиле (не считая того, что медиа совершенно непростительным образом с самого начала встали на сторону теперь уже осужденных насильников) - это то, что многим эта ситуация кажется знакомой. Группа парней отвратительно обращается с пьяной девушкой и потом называет ее шлюхой? Добро пожаловать в школу. Одна из девушек в исследовании Главка говорит: "Они хватают тебя, трогают твою задницу и пытаются полапать, ну, спереди, а потом убегают… Но я никогда не думала об этом, как о чем-то достойном упоминания, потому что они так поступают с каждой".
Даже если сексуальное преступление признается "ошибкой", а не "нормой", использование специальных терминов может оказаться травматичным. Чтобы пользоваться этим языком, жертва сначала должна справиться со своим собственным чувством вины, а это часто оказывается проблематичным для девушек, воспитанных в культуре, где принято перекладывать ответственность на жертв.
"Не поймите меня неправильно, тот парень у меня вызывает настоящую ненависть и отвращение," говорит Сара Томас. "Но мне было легче винить себя, чем признать: 'Да, эта ужасная вещь действительно случилась со мной, я была жертвой, и я должна обратиться за помощью'. Ха, видите! Я до сих пор не могу сказать: 'Меня изнасиловали', я говорю: 'Эта ужасная вещь'".
Для Томас согласование "языка изнасилования" с чувством собственной ответственности оказалось огромной трудностью. Она говорит: "Если бы это случилось с кем-то другим, я бы назвала это изнасилованием. Например, если бы мне рассказала подруга. Но я не могла использовать это слово в отношении себя, потому что думала, что сама виновата. Или может дело было в излишней гордости: ведь я такая крутая, разве может со мной такое случиться".
Робинсон тоже отказывалась называть свой опыт изнасилованием из-за чувства вины. Она смогла использовать это слово только после того, как начала лечить свое посттравматическое стрессовое расстройство у психотерапевта, но этот процесс был нелегким. "Я пыталась убедить свою терапевтку, что она ошибается, что это не было изнасилованием, что это просто была такая вот плохая вещь, которая со мной случилась".
Только когда терапевтка предложила Робинсон записать свою историю от третьего лица, она смогла согласиться с термином. "Когда я прочитала свою собственную историю, записанную от третьего лица, я смогла посмотреть на нее со стороны, как на ТО, что случилось с ЭТОЙ девушкой, а не как на то, чему Я позволила случиться со МНОЙ. Для меня это был очень важный прорыв. Я наконец-то смогла сказать, что тот мужчина меня изнасиловал. После этого я наконец избавилась от чувства вины".
По оценкам экспертов, только в 40% случаев жертвы заявляют об изнасиловании в полицию. Но наша борьба не должна концентрироваться на попытках заставить как можно больше жертв подать заявления (хотя преследование сексуальных преступников по закону стало бы эффективней, если бы в обществе было больше понимания того, что такое вообще "изнасилование").
Правильное название для подобного рода преступлений не обязательно приносит облегчение жертве или, что важнее, исцеление ее травм. Однако признание реальных фактов в конечном счете может помочь жертвам справиться с травмами. Дженнифер Марш, вице-президентка отделения помощи жертвам при RAINN (Национальная сеть по борьбе с изнасилованиями, абьюзом и инцестом) говорит: "Если жертвы признают, что какой-то инцидент был изнасилованием или сексуальным преступлением, это может им помочь получить помощь от кризисных центров и психотерапевтов, - и я думаю, это очень здорово для процесса излечения травм".
Кроме помощи специалистов, осознание того, что она не единственная, с кем это произошло, может помочь легитимировать чувства жертвы, подпитать чувство солидарности и уберечь ее от молчаливых страданий в одиночестве. Сара вспоминает, что когда она написала свою статью, она "получила более 300 комментариев от женщин, которые говорили: "Со мной тоже такое произошло, и я так боялась рассказать", "Я годами винила себя в случившемся", и когда я это читала, я была тронута до слез. Странным образом, я почувствовала облегчение, потому что хотя и ужасно знать, насколько часто встречаются такие истории, все же мне стало лучше, когда я поняла, что я не одна".
Наконец, жертвы заслуживают того, чтобы знать, что они имеют право на гнев и боль, что случившемуся с ними нет оправданий и что им необходима реабилитация. Робинсон говорит: "Несмотря на то, что это был не незнакомец, который выпрыгнул из темноты, когда я была одна, я все равно была травмирована и мучилась от стыда. То, что со мной случилось, - не незначительно. Я заслуживаю того, чтобы оправиться от этого. Я заслуживаю того, чтобы получить помощь".