Ирина Одоевцева
Ирина Одоевцева [псевдоним Ираиды Густавовны Гейнике], поэтесса, романистка, мемуаристка, родилась в 1895 году в Риге. Её отец, присяжный поверенный Густав-Адольф Гейнике, мечтал, чтобы дочь стала адвокатом. Мать, Ольга Петровна Одоевцева, наследница богатейшей купеческой семьи, занималась детьми и приложила все усилия, чтобы Ираида и её старший брат Пётр получили прекрасное домашнее образование. Маленькую Раду обучали иностранным языкам, музыке, гимнастике по системе Далькроза, в которой, она, кстати, достигла немалых успехов: даже собирались отправить на конкурс далькрозисток в Париж. В Институт живого слова в голодном и страшном 1918 году будущая поэтесса пришла именно совершенствоваться в ритмической гимнастике. Но интерес к поэзии перевесил, и вот она на первой лекции Николая Гумилёва.
Всеволодский уже два раза выскакивал на эстраду объявлять, что лекция состоится, непременно состоится:
- Николай Степанович Гумилев уже вышел из дома и сейчас, сейчас будет. Не расходитесь! Здесь вы сидите в тепле. Здесь светло и тепло. И уютно. А на улице холод и ветер и дождь. Черт знает, что творится на улице. И дома ведь у вас тоже нетоплено и нет света. Одни коптилки,- убедительно уговаривал он. - Не расходитесь!
Но публика, не внимая его уговорам, начала понемногу расходиться. Моя соседка слева, нервная дама с вздрагивающим на носу пенсне, шумно покинула зал, насмешливо кивнув мне:
- А вы что, остаётесь? Перезимовать здесь намерены?
Сейчас первое, что вспомнят об Одоевцевой - ученица Гумилёва. Некоторые с уверенностью добавят: его возлюбленная. Гумилёв её представил будущему второму мужу, Георгию Иванову... Да, второму. С первым браком поэтессы много неясностей: то ли он был фиктивным, то ли настоящим, то ли в Риге, то ли уже в Петрограде, то ли муж, Сергей Попов, был её дальним родственником, то ли двоюродным братом. Разобраться в этом вопросе историкам грядущего ещё предстоит. Нам доподлинно известно, что Попову посвящён первый поэтический сборник «Двор чудес», поэтому выкидывать его не будем. С Ивановым тоже не всё понятно: если верить воспоминаниям Одоевцевой, она вышла за него замуж в сентябре 1921 года, а документы определённо указывают дату на десять лет позже. Мать поэтессы умерла от тифа, отец вернулся в Ригу, в 1923 году за ним последовала и Одоевцева. С мужем она встретилась позже, в Берлине. Супруги не бедствовали, в отличие от основной массы русских эмигрантов. Деньги из Риги исправно шли. В Европе широким признанием пользовались романы Одоевцевой, особенно самый первый, «Ангел смерти» (1927). Любовный треугольник молодой женщины, её мужа и младшей сестры, едва вышедшей из отроческого возраста, описан от лица этой самой сестры, Люки, довольно-таки инфернальной и в то же время убийственно простодушной девочки. «Значит, кончено детство. Что ж, и слава Богу. Не жалко. Это всё выдумки про “золотое детство”» - говорит Люка. В британской прессе «Ангела смерти», изданного немалым тиражом на французском и английском языках, сравнивали с лучшими новеллами Кэтрин Мэнсфилд. Тридцатишестилетней Одоевцевой предлагали сыграть юную Люку в экранизации.
О втором романе «Изольда», вышедшем тремя годами позднее, В.В. Набоков отзывался так:
Знаменитый надлом нашей эпохи. Знаменитые дансинги, коктейли, косметика. Прибавьте к этому знаменитый эмигрантский надрыв, и фон готов. [...]Все это написано, как говорится, “сухо”, - что почему-то считается большим достоинством, - и “короткими фразами” - тоже, говорят, достоинство. Да, я ещё забыл сказать, что Лиза учится в парижском лицее, где у нее есть подруга Жаклин, которая наивно рассказывает о лунных ночах и лесбийских ласках. Этот легкий налет стилизованного любострастия (очень много о Лизиных коленках) и некоторая “мистика” (сны об ангелах и пр.) усугубляют общее неприятное впечатление от книги...
Конечно, неловко после рецензии классика цитировать старую, всем известную кинокомедию, но... значит, хорошие сапоги. Надо брать. Цитата из размышлений Лизы: «Я всё думаю, как должно быть тяжело и отвратительно жить, если детство самое лучшее. А дальше будет ещё хуже». С «Изольдой» в вещмешке ушёл на фронт добровольцем писатель Яков Горбов, которому ещё предстоит сыграть в судьбе Одоевцевой важную роль. Сейчас эти книги, как и третий роман «Зеркало», продолжение «Ангела смерти» (1939), переизданы «Лениздатом» (2011-2014).
В 1933 году Одоевцева и Иванов официально развелись, но через какое-то время статус кво восстановился. В том же году умер Густав Гейнике, и дочь получила крупное наследство. Родительский дом они с братом позднее продали и деньги разделили. Очень вовремя: в 1940 году Латвия стала советской, и частные владения национализировали.
В начале войны Одоевцева с мужем покинула Париж. Обосновались они в Биаррице, где у поэтессы была вилла, унаследованная от отца. В начале войны чета имела возможность жить на широкую ногу, принимала в гостях сливки общества и даже какого-то английского адмирала. В некоторых не в меру пылких головах визит адмирала трансформировался в немецких генералов, которые якобы в период оккупации Биаррица наносили Одоевцевой и Иванову визиты. В действительности немцы виллу реквизировали под свои нужды, переселив хозяев в пляжный домик, а в 1944 году здание погибло под бомбёжкой. Добравшись до Парижа, писательская чета нашла свою квартиру ограбленной, а свою репутацию погубленной из-за обвинений в коллаборационизме. После войны Иванов и Одоевцева жили в крайней бедности, им не хватало даже на лекарства. Семью кормила, конечно, Одоевцева, и написала ещё два больших романа: «Оставь надежду навсегда» (1949), где наряду с другими политическими темами описывается смерть Сталина, и «Год жизни» (1953) -- о любовном соперничестве сестёр. Пристанищем супругов стал сначала Русский дом, организованный правительством Франции для российских эмигрантов, а затем испанский пансион на юге, в городке Йер. Смерть в 1958 году Георгия Иванова, гипертоника, часто приписывается жаркому йерскому климату.
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чём бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой прийти опять,
Хотя и нет ни «у себя», ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг, весёлый и живой.
Идею писать мемуары подал Адамович: «По-моему, Вы должны приняться писать большой труд „Моя жизнь с Г<еоргием> Ив<ановым>” - как Зинаида о Мережковском: обо всем, с первой Вашей встречи»... Ирина Одоевцева стала говорить о собственной жизни, и это оказалось стратегически гениальным решением. Впрочем, по её утверждению, дилогия «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978-1981) была не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать «на берегах Невы».
Я пишу о них и для них.
О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними.
Я только глаза, видевшие их, только уши, слышавшие их.
Я одна из последних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них.
Авторы воспоминаний обыкновенно клянутся и божатся, что всё, о чем они рассказывают, - чистейшая, стопроцентная правда - и тут же делают ошибки за ошибками.
Я не клянусь и не божусь.
Очень возможно, что и у меня найдутся ошибки и неточности. Я совсем не претендую на непогрешимость, граничащую со святостью.
Но я утверждаю, что пишу совершенно честно...
В издательстве АСТ буквально на днях вышло исследование Олега Лекманова «Жизнь прошла. А молодость длится...» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы». Позволю осторожно судить по цитатам, выложенным на сайте издательства, а также интервью и лекции автора, - будет как минимум интересно. О.А. Лекманов решил поверить миф о «лживости» воспоминаний Одоевцевой, так сказать, алгеброй и пришёл к выводу, что солгала намеренно она не более двух раз, хотя неизбежные провалы своей памяти заполняла в тексте приблизительными сведениями с лёгкостью необыкновенной. И то сказать, мемуаристка восстанавливала события полувековой давности. Ошибки в такой ситуации практически неизбежны. Такова природа человеческой памяти. А что касается увлекательности, ради которой зачастую додумывают и перепридумывают, - я помню, каким бумом сопровождался выход мемуаров Одоевцевой в России в конце восьмидесятых, как это читалось и как это обсуждалось. Цензура по первому изданию прошлась железной рукой, но популярности им не убавила. Можно себе представить, какая реакция была в эмигрантских кругах и особенно в литературных.
В 1978 году Ирина Одоевцева вышла замуж за своего давнего поклонника Якова Горбова, который (помните?) когда-то ушёл с её книгой на войну. Через три года овдовела. Сломала шейку бедра и после нескольких неудачных операций потеряла способность самостоятельно передвигаться. Когда Одоевцева по приглашению Союза Писателей СССР возвратилась на берега Невы, её встречали с помпой, предоставили квартиру на Невском, медицинское обслуживание. Постепенно, как водится, ажиотаж ушёл, планы переиздания стихов и прозы сошли на нет, и только верные поклонницы заботились о старости последней свидетельницы Серебряного века. Получается, что да, одной из последних. Пережила поэтессу только младшая соученица Ида Наппельбаум, дожившая до 1992 года. Ирины Одоевцевой не стало в праздник Покрова, 14 октября 1990 года. Последний том мемуаров остался недописанным. Назывался он «На берегах Леты».
Баллада о Роберте Пентегью
Возле церковной ограды дом,
Живёт в нём весёлый могильщик Том
С женой своей Нэнси и чёрным котом.
Если звонят колокола -
Новая к Богу душа отошла.
Роет могилу весёлый Том -
Мёртвому строит уютный дом.
Кончив работу, идёт он домой,
Очень довольный своей судьбой -
Могильное любит он ремесло.
Быстро проходят зимние дни,
Вот уже вечер и солнце зашло.
В сумерках зимних мелькнули огни,
Словно сверканье церковных свечей.
Том прошептал: «Господи, сохрани», -
И меж могил зашагал скорей.
Кто-то зовёт его: «Том! Эй, Том!»
В страхе он огляделся кругом -
На свежей могиле уселись в ряд
Девять котов и глаза их горят.
Том закричал: «Кто меня зовёт?»
«Я», - отвечает тигровый кот.
Шляпу могильщик снимает свою -
Никогда не мешает вежливым быть:
«Чем, сэр, могу я вам служить?»
«Скажите Роберту Пентегью,
Что Молли Грей умерла!
Не бойтесь - вам мы не желаем зла!»
И с громким мяуканьем девять котов
Исчезли между могильных крестов.
Нэнси пряжу прядет и мужа ждет,
Сонно в углу мурлычет кот.
Том, вбегая, кричит жене:
«Нэнси, Нэнси, что делать мне?
Роберту Пентегью я должен сказать,
Что Молли Грей кончила жизнь свою.
Но кто такой Роберт Пентегью
И где мне его отыскать?»
Тут выскочил чёрный кот из угла
И закричал: «Молли Грей умерла?
Прощайте! Пусть Бог вам счастье пошлёт!»
И прыгнул - в камин горящий - кот.
Динь-дон! Динь-динь-дон!
Похоронный утром разнёсся звон.
Девять юношей в чёрных плащах
Белый гроб несут на плечах.
«Кого хоронят?» - Том спросил
У Сэма, уборщика могил.
«Никто не слыхал здесь прежде о ней,
Зовётся она Молли Грей,
И юношей этих не знаю совсем», -
Ответил Тому уборщик Сэм
И плюнул с досады. А Том молчал.
О котах он ни слова ни сказал.
Я слышала в детстве много раз
Фантастический этот рассказ,
И пленил он навеки душу мою -
Ведь я тоже Роберт Пентегью -
Прожила я так много кошачьих дней.
Когда же умрёт моя Молли Грей?
Предыдущий пост о поэтессе: https://fem-books.livejournal.com/253488.html
Всеволодский уже два раза выскакивал на эстраду объявлять, что лекция состоится, непременно состоится:
- Николай Степанович Гумилев уже вышел из дома и сейчас, сейчас будет. Не расходитесь! Здесь вы сидите в тепле. Здесь светло и тепло. И уютно. А на улице холод и ветер и дождь. Черт знает, что творится на улице. И дома ведь у вас тоже нетоплено и нет света. Одни коптилки,- убедительно уговаривал он. - Не расходитесь!
Но публика, не внимая его уговорам, начала понемногу расходиться. Моя соседка слева, нервная дама с вздрагивающим на носу пенсне, шумно покинула зал, насмешливо кивнув мне:
- А вы что, остаётесь? Перезимовать здесь намерены?
Сейчас первое, что вспомнят об Одоевцевой - ученица Гумилёва. Некоторые с уверенностью добавят: его возлюбленная. Гумилёв её представил будущему второму мужу, Георгию Иванову... Да, второму. С первым браком поэтессы много неясностей: то ли он был фиктивным, то ли настоящим, то ли в Риге, то ли уже в Петрограде, то ли муж, Сергей Попов, был её дальним родственником, то ли двоюродным братом. Разобраться в этом вопросе историкам грядущего ещё предстоит. Нам доподлинно известно, что Попову посвящён первый поэтический сборник «Двор чудес», поэтому выкидывать его не будем. С Ивановым тоже не всё понятно: если верить воспоминаниям Одоевцевой, она вышла за него замуж в сентябре 1921 года, а документы определённо указывают дату на десять лет позже. Мать поэтессы умерла от тифа, отец вернулся в Ригу, в 1923 году за ним последовала и Одоевцева. С мужем она встретилась позже, в Берлине. Супруги не бедствовали, в отличие от основной массы русских эмигрантов. Деньги из Риги исправно шли. В Европе широким признанием пользовались романы Одоевцевой, особенно самый первый, «Ангел смерти» (1927). Любовный треугольник молодой женщины, её мужа и младшей сестры, едва вышедшей из отроческого возраста, описан от лица этой самой сестры, Люки, довольно-таки инфернальной и в то же время убийственно простодушной девочки. «Значит, кончено детство. Что ж, и слава Богу. Не жалко. Это всё выдумки про “золотое детство”» - говорит Люка. В британской прессе «Ангела смерти», изданного немалым тиражом на французском и английском языках, сравнивали с лучшими новеллами Кэтрин Мэнсфилд. Тридцатишестилетней Одоевцевой предлагали сыграть юную Люку в экранизации.
О втором романе «Изольда», вышедшем тремя годами позднее, В.В. Набоков отзывался так:
Знаменитый надлом нашей эпохи. Знаменитые дансинги, коктейли, косметика. Прибавьте к этому знаменитый эмигрантский надрыв, и фон готов. [...]Все это написано, как говорится, “сухо”, - что почему-то считается большим достоинством, - и “короткими фразами” - тоже, говорят, достоинство. Да, я ещё забыл сказать, что Лиза учится в парижском лицее, где у нее есть подруга Жаклин, которая наивно рассказывает о лунных ночах и лесбийских ласках. Этот легкий налет стилизованного любострастия (очень много о Лизиных коленках) и некоторая “мистика” (сны об ангелах и пр.) усугубляют общее неприятное впечатление от книги...
Конечно, неловко после рецензии классика цитировать старую, всем известную кинокомедию, но... значит, хорошие сапоги. Надо брать. Цитата из размышлений Лизы: «Я всё думаю, как должно быть тяжело и отвратительно жить, если детство самое лучшее. А дальше будет ещё хуже». С «Изольдой» в вещмешке ушёл на фронт добровольцем писатель Яков Горбов, которому ещё предстоит сыграть в судьбе Одоевцевой важную роль. Сейчас эти книги, как и третий роман «Зеркало», продолжение «Ангела смерти» (1939), переизданы «Лениздатом» (2011-2014).
В 1933 году Одоевцева и Иванов официально развелись, но через какое-то время статус кво восстановился. В том же году умер Густав Гейнике, и дочь получила крупное наследство. Родительский дом они с братом позднее продали и деньги разделили. Очень вовремя: в 1940 году Латвия стала советской, и частные владения национализировали.
В начале войны Одоевцева с мужем покинула Париж. Обосновались они в Биаррице, где у поэтессы была вилла, унаследованная от отца. В начале войны чета имела возможность жить на широкую ногу, принимала в гостях сливки общества и даже какого-то английского адмирала. В некоторых не в меру пылких головах визит адмирала трансформировался в немецких генералов, которые якобы в период оккупации Биаррица наносили Одоевцевой и Иванову визиты. В действительности немцы виллу реквизировали под свои нужды, переселив хозяев в пляжный домик, а в 1944 году здание погибло под бомбёжкой. Добравшись до Парижа, писательская чета нашла свою квартиру ограбленной, а свою репутацию погубленной из-за обвинений в коллаборационизме. После войны Иванов и Одоевцева жили в крайней бедности, им не хватало даже на лекарства. Семью кормила, конечно, Одоевцева, и написала ещё два больших романа: «Оставь надежду навсегда» (1949), где наряду с другими политическими темами описывается смерть Сталина, и «Год жизни» (1953) -- о любовном соперничестве сестёр. Пристанищем супругов стал сначала Русский дом, организованный правительством Франции для российских эмигрантов, а затем испанский пансион на юге, в городке Йер. Смерть в 1958 году Георгия Иванова, гипертоника, часто приписывается жаркому йерскому климату.
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чём бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой прийти опять,
Хотя и нет ни «у себя», ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг, весёлый и живой.
Идею писать мемуары подал Адамович: «По-моему, Вы должны приняться писать большой труд „Моя жизнь с Г<еоргием> Ив<ановым>” - как Зинаида о Мережковском: обо всем, с первой Вашей встречи»... Ирина Одоевцева стала говорить о собственной жизни, и это оказалось стратегически гениальным решением. Впрочем, по её утверждению, дилогия «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978-1981) была не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать «на берегах Невы».
Я пишу о них и для них.
О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними.
Я только глаза, видевшие их, только уши, слышавшие их.
Я одна из последних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них.
Авторы воспоминаний обыкновенно клянутся и божатся, что всё, о чем они рассказывают, - чистейшая, стопроцентная правда - и тут же делают ошибки за ошибками.
Я не клянусь и не божусь.
Очень возможно, что и у меня найдутся ошибки и неточности. Я совсем не претендую на непогрешимость, граничащую со святостью.
Но я утверждаю, что пишу совершенно честно...
В издательстве АСТ буквально на днях вышло исследование Олега Лекманова «Жизнь прошла. А молодость длится...» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы». Позволю осторожно судить по цитатам, выложенным на сайте издательства, а также интервью и лекции автора, - будет как минимум интересно. О.А. Лекманов решил поверить миф о «лживости» воспоминаний Одоевцевой, так сказать, алгеброй и пришёл к выводу, что солгала намеренно она не более двух раз, хотя неизбежные провалы своей памяти заполняла в тексте приблизительными сведениями с лёгкостью необыкновенной. И то сказать, мемуаристка восстанавливала события полувековой давности. Ошибки в такой ситуации практически неизбежны. Такова природа человеческой памяти. А что касается увлекательности, ради которой зачастую додумывают и перепридумывают, - я помню, каким бумом сопровождался выход мемуаров Одоевцевой в России в конце восьмидесятых, как это читалось и как это обсуждалось. Цензура по первому изданию прошлась железной рукой, но популярности им не убавила. Можно себе представить, какая реакция была в эмигрантских кругах и особенно в литературных.
В 1978 году Ирина Одоевцева вышла замуж за своего давнего поклонника Якова Горбова, который (помните?) когда-то ушёл с её книгой на войну. Через три года овдовела. Сломала шейку бедра и после нескольких неудачных операций потеряла способность самостоятельно передвигаться. Когда Одоевцева по приглашению Союза Писателей СССР возвратилась на берега Невы, её встречали с помпой, предоставили квартиру на Невском, медицинское обслуживание. Постепенно, как водится, ажиотаж ушёл, планы переиздания стихов и прозы сошли на нет, и только верные поклонницы заботились о старости последней свидетельницы Серебряного века. Получается, что да, одной из последних. Пережила поэтессу только младшая соученица Ида Наппельбаум, дожившая до 1992 года. Ирины Одоевцевой не стало в праздник Покрова, 14 октября 1990 года. Последний том мемуаров остался недописанным. Назывался он «На берегах Леты».
Баллада о Роберте Пентегью
Возле церковной ограды дом,
Живёт в нём весёлый могильщик Том
С женой своей Нэнси и чёрным котом.
Если звонят колокола -
Новая к Богу душа отошла.
Роет могилу весёлый Том -
Мёртвому строит уютный дом.
Кончив работу, идёт он домой,
Очень довольный своей судьбой -
Могильное любит он ремесло.
Быстро проходят зимние дни,
Вот уже вечер и солнце зашло.
В сумерках зимних мелькнули огни,
Словно сверканье церковных свечей.
Том прошептал: «Господи, сохрани», -
И меж могил зашагал скорей.
Кто-то зовёт его: «Том! Эй, Том!»
В страхе он огляделся кругом -
На свежей могиле уселись в ряд
Девять котов и глаза их горят.
Том закричал: «Кто меня зовёт?»
«Я», - отвечает тигровый кот.
Шляпу могильщик снимает свою -
Никогда не мешает вежливым быть:
«Чем, сэр, могу я вам служить?»
«Скажите Роберту Пентегью,
Что Молли Грей умерла!
Не бойтесь - вам мы не желаем зла!»
И с громким мяуканьем девять котов
Исчезли между могильных крестов.
Нэнси пряжу прядет и мужа ждет,
Сонно в углу мурлычет кот.
Том, вбегая, кричит жене:
«Нэнси, Нэнси, что делать мне?
Роберту Пентегью я должен сказать,
Что Молли Грей кончила жизнь свою.
Но кто такой Роберт Пентегью
И где мне его отыскать?»
Тут выскочил чёрный кот из угла
И закричал: «Молли Грей умерла?
Прощайте! Пусть Бог вам счастье пошлёт!»
И прыгнул - в камин горящий - кот.
Динь-дон! Динь-динь-дон!
Похоронный утром разнёсся звон.
Девять юношей в чёрных плащах
Белый гроб несут на плечах.
«Кого хоронят?» - Том спросил
У Сэма, уборщика могил.
«Никто не слыхал здесь прежде о ней,
Зовётся она Молли Грей,
И юношей этих не знаю совсем», -
Ответил Тому уборщик Сэм
И плюнул с досады. А Том молчал.
О котах он ни слова ни сказал.
Я слышала в детстве много раз
Фантастический этот рассказ,
И пленил он навеки душу мою -
Ведь я тоже Роберт Пентегью -
Прожила я так много кошачьих дней.
Когда же умрёт моя Молли Грей?
Предыдущий пост о поэтессе: https://fem-books.livejournal.com/253488.html