Эмили ван Баскирк, «Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы»
Человек психологически украшается своей силой, если он силён; если нет - украшается своими слабостями; во всяком случае он своё возьмёт.
Жанр прозы Лидии Яковлевны Гинзбург (1902-1990) нелегко определить. Мемуаристика? Возможно, но не всегда. Документальная проза? Не только и не столько... И. Грекова отнесла «Записки блокадного человека» к рубрике «проза учёного»: ведь для её поколения Л. Гинзбург была в первую очередь известной литературоведкой, специалисткой по XIX веку: Вяземский, Лермонтов, Веневитинов, Бенедиктов (пусть он и кажется немного лишним в этом ряду), Герцен. Художественную прозу Гинзбург полвека писала в стол и с тоской наблюдала, как её работы устаревают, так и не увидев печати. Широкую известность именно как писательница она получила только в 1984 году, когда стало уже кое-что можно и в «Неве» вышли в сокращении «Записки блокадного человека». Я помню, как на них в библиотеке, где мама работала, записывались. Один кто-то сдаёт, а следующий читатель (или следующая читательница) уже сидит наизготовку забирать. На девятом десятке Лидия Гинзбург проснулась знаменитой, увидела свои книги «Литература в поисках реальности» (1987) и «Человек за письменным столом» (1989) напечатанными, получила Государственную премию СССР. При этом научные работы о её творчестве не так-то просто найти. Замечательно, что на русском языке в переводе С. Силаковой издана монография английской исследовательницы Эмили Ван Баскирк [Emily Van Buskirk] «Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы» [Lydia Ginzburg's Prose: Reality in Search of Literature]. Филологические монографии бывают двух видов: после одних читать их объект не хочется и даже хочется расчитать обратно, а после других ноги сами несут к книжной полке. «Проза Лидии Гинзбург» относится целиком и полностью к второму виду.
И мы сразу поймём, почему столь многое в наследии Гинзбург не издано до сих пор.
Будучи лесбиянкой, Лидия Гинзбург много размышляла о репрезентации лесбийской любви в литературе и с большой долей сарказма полемизировала с Андре Жидом, в эссе «Коридон» убеждавшим озадаченную аудиторию, что гомосексуальность естественна, так как встречается и в животном мире.
Но я спросила бы Андрэ Жида, - ну а если бы спасительные собаки ограничились бы благосклонностью своих сук, что тогда? - задавала вопрос Гинзбург и продолжала: Естественность - это едва ли не самое пустое из всех слов, придуманных лицемерами.
В сущности, все хорошие вещи не естественны: искусство не естественно, умываться не естественно, не естественно есть вилкой и сморкаться в платок, не естественно уступить место женщине с ребенком, - паровоз и динамо-машина противоестественны до последней степени...
Нужно ли уничтожить вaтерклозеты, потому что собаки гадят на улице?
Первой и безответной любовью Гинзбург была актриса Рина Зелёная. Познакомились они в театре КРОТ, сиречь Конфрерия Рыцарей Острого Театра. Старший брат Гинзбург, режиссёр Виктор Типот (Типот - псевдоним, от начальник => чайник => англ. teapot), тоже влюблённый в Рину Зелёную, ставил пародии на оперетты в авангардной манере, пьесы Веры Инбер, принимавшей большое участие в делах театра, и одну трагикомедию Гинзбург, где главную роль исполнял... скелет.
Рабочим сцены, например, была Люся Гинзбург - угловатая девочка, неловкая, умная до такой степени, что сейчас она доктор филологических наук, профессор-литературовед в Ленинграде, автор многих научных трудов. Она же на занавесе, ей же за все попадает... - вспоминала Рина Зелёная в мемуарах «Разрозненные страницы», о которых ван Баскирк пишет, что они написаны в беспечном тоне. Я соглашусь с этой характеристикой, прибавив одно слово: мемуары эти написаны в мнимо беспечном тоне. Страницы же дневников Лидии Гинзбург, посвящённые Р., иногда очень больно и трудно читать:
У мужчины всегда есть какая-то особая, независимая и недоступная для женщины жизнь, которой боится и к которой ревнует самая надменная женщина самого несчастного возлюбленного. Я вспоминаю, как однажды мы шли втроём, она, С. и я, и С. рассказывал об обилии в Од<ессе> публичных домов и об отношении к ним властей; она слушала молча, а потом вдруг спросила резко: «а откуда вам известны такие подробности?» - страх, отвращение, любопытство и ревность, ревность не к измене, а к свободе мужчины есть в таких вопросах. А моя жизнь для неё так понятна и прозрачна. Что у меня есть там какие-то ей недоступные интеллектуальные интересы и занятия... так человек от этого делается только смешнее.
Вообще было такое время, что с одной стороны, ура-ура, обсуждать гомосексуальность уже начали, а с другой стороны, увы, большей частью в патологическом ключе. Подростки ставили себе диагнозы по Фрейду и Крафт-Эбингу, и с горькой иронией Гинзбург пишет в «Четвёртом разговоре о любви»: Они читали эту толстую довольно скучную книгу с болью, со страстью, с каким-то ужасным восторгом перед зрелищем разверзшейся бездны. Так, как они читали эту книгу, - они уже никогда не будут читать - ни „Фауста“, ни Пруста, ни „Медного всадника“. На саму Гинзбург глубоко повлиял Вейнингер, и в описании возлюбленной Р. проскальзывают типичные для этого несчастного женофоба мизогинистические нотки: как настоящая женщина вы жестоки, лицемерны, забывчивы и требовательны... и при этом всегда правы. В одном из очерков тридцатых годов, она поставила любимой диагноз «истерия» и «сексуальный нарцизм [устар. - нарциссизм]»Себя Лидия Гинзбург считала ненастоящей женщиной, кем-то не способным быть адекватной в характерных женских ролях (блистать, очаровывать и пр.) и в то же время не допускаемой к ролям характерно мужским (мыслить, действовать и пр.) К женскому миру она тяготения не испытывала: ...она [женщина] в своей специфической сфере будучи предназначена даровывать счастье (удовольствие, наслаждение), сама в лишь в малой степени приспособлена получать счастье. Природы и люди как бы по некоему негласному мировому соглашению пренебрегают индивидуальным женским мировосприятием. Начать с природы: менструации, тяготы родов, беременности и кормления, изобильные женские болезни, зачастую мучительность первого, а то и первых половых актов - разве не оскорбительно? В мир же мужской могла проникнуть разве что замаскированной, но времена кавалерист-девицы Дуровой давно прошли. Выбор был сделан: стать М, отказавшейся и от условных женских преимуществ, и от стремления к преимуществам мужским. М представляется образом если не бесполости, то агендерности. Друзья Лидии Гинзбург, говоря о её ориентации, употребляли слово «чудачество»...
Толстой осуждал. Жид и иже с ним поступают хуже: они покушаются с негодными средствами оправдывать вещи, не нуждающиеся в оправдании. И что смешнее всего, они уверены, что нашли «вопрос»; а вопрос никак не может существовать без того, чтобы на него не отвечали.
А я вот не могу видеть ничего другого, кроме факта, которому я не отвечаю, потому что он меня не спрашивает.
Гинзбург делила людей на четыре типа: активных, т.е. имеющих волю к действию, эмоциональных, чувственных и интеллектуальных. Себя безусловно и небезосновательно относила к последнему типу. Анализ был её основной стратегией перед лицом и личных драм и общественных трагедий. Война, голод, репрессивная политика государства - при невозможности борьбы требовали в первую очередь осмысления. Мне очень запало в душу то, как Гинзбург описывала блокадную дистрофию. Одним из понятных самим дистрофикам симптомов была необходимость волевого усилия, просто чтобы ходить, стоять, держаться при этом прямо... Сам человек не всегда замечает, что начинает пухнуть с голоду, это чаще видят со стороны, а вот невозможность без усилий прямо держаться - то да, явственно. По Гинзбург, существуют моральные дистрофики: у NN нет психического состояния. Осталась одна дистрофия, и то в виде остатков. Другие типы блокадных характеров - троглодиты, то есть люди настолько большой жизненной и инстинктивной силы, что страх смерти у них отходит на задний план, и фаталисты.
Личная интонация, например, у Берггольц, была для Гинзбург отталкивающей, потому что предполагала любование и самолюбование. Как писательница она вообще была склонна к типизации и формулизации. Некоторые вещи Лидия Гинзбург описывала с такой формульной чёткостью, что без напряжения могла взять цитату из детского детектива, который писала в начале тридцатых для заработка, и вставить её в текст о блокаде. Раз и навсегда осознать что-то и уже не отступать от этого осознания. Ассоциировала она себя с Вяземским: был через голову умён, учён, талантлив - и так за свою жизнь ничего путного не написал. Толстовский роман-эпопея, черновики которого Эмили ван Баскирк рассматривает с таким же пристальным вниманием, как и законченные произведения Гинзбург, так и не был завершён. Остальное - промежуточная проза, полууходящий жанр: мысли и афоризмы, характеры и анекдоты, бесфабульное, отрывочное, недоговорённое и тем не менее расширяющее границы того, что вообще может быть описано. Вообще писать для Гинзбург означало делать окружающий мир доступным сознанию...
Почитать Эмили Ван Баскирк можно здесь: https://magazines.gorky.media/authors/b/emili-van-baskirk
Жанр прозы Лидии Яковлевны Гинзбург (1902-1990) нелегко определить. Мемуаристика? Возможно, но не всегда. Документальная проза? Не только и не столько... И. Грекова отнесла «Записки блокадного человека» к рубрике «проза учёного»: ведь для её поколения Л. Гинзбург была в первую очередь известной литературоведкой, специалисткой по XIX веку: Вяземский, Лермонтов, Веневитинов, Бенедиктов (пусть он и кажется немного лишним в этом ряду), Герцен. Художественную прозу Гинзбург полвека писала в стол и с тоской наблюдала, как её работы устаревают, так и не увидев печати. Широкую известность именно как писательница она получила только в 1984 году, когда стало уже кое-что можно и в «Неве» вышли в сокращении «Записки блокадного человека». Я помню, как на них в библиотеке, где мама работала, записывались. Один кто-то сдаёт, а следующий читатель (или следующая читательница) уже сидит наизготовку забирать. На девятом десятке Лидия Гинзбург проснулась знаменитой, увидела свои книги «Литература в поисках реальности» (1987) и «Человек за письменным столом» (1989) напечатанными, получила Государственную премию СССР. При этом научные работы о её творчестве не так-то просто найти. Замечательно, что на русском языке в переводе С. Силаковой издана монография английской исследовательницы Эмили Ван Баскирк [Emily Van Buskirk] «Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы» [Lydia Ginzburg's Prose: Reality in Search of Literature]. Филологические монографии бывают двух видов: после одних читать их объект не хочется и даже хочется расчитать обратно, а после других ноги сами несут к книжной полке. «Проза Лидии Гинзбург» относится целиком и полностью к второму виду.
И мы сразу поймём, почему столь многое в наследии Гинзбург не издано до сих пор.
Будучи лесбиянкой, Лидия Гинзбург много размышляла о репрезентации лесбийской любви в литературе и с большой долей сарказма полемизировала с Андре Жидом, в эссе «Коридон» убеждавшим озадаченную аудиторию, что гомосексуальность естественна, так как встречается и в животном мире.
Но я спросила бы Андрэ Жида, - ну а если бы спасительные собаки ограничились бы благосклонностью своих сук, что тогда? - задавала вопрос Гинзбург и продолжала: Естественность - это едва ли не самое пустое из всех слов, придуманных лицемерами.
В сущности, все хорошие вещи не естественны: искусство не естественно, умываться не естественно, не естественно есть вилкой и сморкаться в платок, не естественно уступить место женщине с ребенком, - паровоз и динамо-машина противоестественны до последней степени...
Нужно ли уничтожить вaтерклозеты, потому что собаки гадят на улице?
Первой и безответной любовью Гинзбург была актриса Рина Зелёная. Познакомились они в театре КРОТ, сиречь Конфрерия Рыцарей Острого Театра. Старший брат Гинзбург, режиссёр Виктор Типот (Типот - псевдоним, от начальник => чайник => англ. teapot), тоже влюблённый в Рину Зелёную, ставил пародии на оперетты в авангардной манере, пьесы Веры Инбер, принимавшей большое участие в делах театра, и одну трагикомедию Гинзбург, где главную роль исполнял... скелет.
Рабочим сцены, например, была Люся Гинзбург - угловатая девочка, неловкая, умная до такой степени, что сейчас она доктор филологических наук, профессор-литературовед в Ленинграде, автор многих научных трудов. Она же на занавесе, ей же за все попадает... - вспоминала Рина Зелёная в мемуарах «Разрозненные страницы», о которых ван Баскирк пишет, что они написаны в беспечном тоне. Я соглашусь с этой характеристикой, прибавив одно слово: мемуары эти написаны в мнимо беспечном тоне. Страницы же дневников Лидии Гинзбург, посвящённые Р., иногда очень больно и трудно читать:
У мужчины всегда есть какая-то особая, независимая и недоступная для женщины жизнь, которой боится и к которой ревнует самая надменная женщина самого несчастного возлюбленного. Я вспоминаю, как однажды мы шли втроём, она, С. и я, и С. рассказывал об обилии в Од<ессе> публичных домов и об отношении к ним властей; она слушала молча, а потом вдруг спросила резко: «а откуда вам известны такие подробности?» - страх, отвращение, любопытство и ревность, ревность не к измене, а к свободе мужчины есть в таких вопросах. А моя жизнь для неё так понятна и прозрачна. Что у меня есть там какие-то ей недоступные интеллектуальные интересы и занятия... так человек от этого делается только смешнее.
Вообще было такое время, что с одной стороны, ура-ура, обсуждать гомосексуальность уже начали, а с другой стороны, увы, большей частью в патологическом ключе. Подростки ставили себе диагнозы по Фрейду и Крафт-Эбингу, и с горькой иронией Гинзбург пишет в «Четвёртом разговоре о любви»: Они читали эту толстую довольно скучную книгу с болью, со страстью, с каким-то ужасным восторгом перед зрелищем разверзшейся бездны. Так, как они читали эту книгу, - они уже никогда не будут читать - ни „Фауста“, ни Пруста, ни „Медного всадника“. На саму Гинзбург глубоко повлиял Вейнингер, и в описании возлюбленной Р. проскальзывают типичные для этого несчастного женофоба мизогинистические нотки: как настоящая женщина вы жестоки, лицемерны, забывчивы и требовательны... и при этом всегда правы. В одном из очерков тридцатых годов, она поставила любимой диагноз «истерия» и «сексуальный нарцизм [устар. - нарциссизм]»Себя Лидия Гинзбург считала ненастоящей женщиной, кем-то не способным быть адекватной в характерных женских ролях (блистать, очаровывать и пр.) и в то же время не допускаемой к ролям характерно мужским (мыслить, действовать и пр.) К женскому миру она тяготения не испытывала: ...она [женщина] в своей специфической сфере будучи предназначена даровывать счастье (удовольствие, наслаждение), сама в лишь в малой степени приспособлена получать счастье. Природы и люди как бы по некоему негласному мировому соглашению пренебрегают индивидуальным женским мировосприятием. Начать с природы: менструации, тяготы родов, беременности и кормления, изобильные женские болезни, зачастую мучительность первого, а то и первых половых актов - разве не оскорбительно? В мир же мужской могла проникнуть разве что замаскированной, но времена кавалерист-девицы Дуровой давно прошли. Выбор был сделан: стать М, отказавшейся и от условных женских преимуществ, и от стремления к преимуществам мужским. М представляется образом если не бесполости, то агендерности. Друзья Лидии Гинзбург, говоря о её ориентации, употребляли слово «чудачество»...
Толстой осуждал. Жид и иже с ним поступают хуже: они покушаются с негодными средствами оправдывать вещи, не нуждающиеся в оправдании. И что смешнее всего, они уверены, что нашли «вопрос»; а вопрос никак не может существовать без того, чтобы на него не отвечали.
А я вот не могу видеть ничего другого, кроме факта, которому я не отвечаю, потому что он меня не спрашивает.
Гинзбург делила людей на четыре типа: активных, т.е. имеющих волю к действию, эмоциональных, чувственных и интеллектуальных. Себя безусловно и небезосновательно относила к последнему типу. Анализ был её основной стратегией перед лицом и личных драм и общественных трагедий. Война, голод, репрессивная политика государства - при невозможности борьбы требовали в первую очередь осмысления. Мне очень запало в душу то, как Гинзбург описывала блокадную дистрофию. Одним из понятных самим дистрофикам симптомов была необходимость волевого усилия, просто чтобы ходить, стоять, держаться при этом прямо... Сам человек не всегда замечает, что начинает пухнуть с голоду, это чаще видят со стороны, а вот невозможность без усилий прямо держаться - то да, явственно. По Гинзбург, существуют моральные дистрофики: у NN нет психического состояния. Осталась одна дистрофия, и то в виде остатков. Другие типы блокадных характеров - троглодиты, то есть люди настолько большой жизненной и инстинктивной силы, что страх смерти у них отходит на задний план, и фаталисты.
Личная интонация, например, у Берггольц, была для Гинзбург отталкивающей, потому что предполагала любование и самолюбование. Как писательница она вообще была склонна к типизации и формулизации. Некоторые вещи Лидия Гинзбург описывала с такой формульной чёткостью, что без напряжения могла взять цитату из детского детектива, который писала в начале тридцатых для заработка, и вставить её в текст о блокаде. Раз и навсегда осознать что-то и уже не отступать от этого осознания. Ассоциировала она себя с Вяземским: был через голову умён, учён, талантлив - и так за свою жизнь ничего путного не написал. Толстовский роман-эпопея, черновики которого Эмили ван Баскирк рассматривает с таким же пристальным вниманием, как и законченные произведения Гинзбург, так и не был завершён. Остальное - промежуточная проза, полууходящий жанр: мысли и афоризмы, характеры и анекдоты, бесфабульное, отрывочное, недоговорённое и тем не менее расширяющее границы того, что вообще может быть описано. Вообще писать для Гинзбург означало делать окружающий мир доступным сознанию...
Почитать Эмили Ван Баскирк можно здесь: https://magazines.gorky.media/authors/b/emili-van-baskirk