(no subject)
Выложу несколько цитат из книги С.В. Карпенко «Белые генералы и красная смута», ярко описывающие развал тыла Белого движения на юге России и как следствие разложение и как следствие разложение самой Белой армии, со своими комментариями и небольшими вставками. ИМХО именно развал тыла, полное отсутствие административных и организационных способностей у руководства Белого движения предопределило разложение войск и явилось одной из главных (если не главной) причин поражения Белого дела. Данный процесс весьма детально описан в книге у Карпенко. Итак:
Чем пестрее становилась Добровольческая армия по составу, чем прочнее укоренялось в ней "самоснабжение" за счет разворовывания трофеев и грабежа "благодарного населения", тем быстрее шло моральное разложение.
Первые идейные добровольны, вступившие в армию накануне "Ледяного" похода, выбывали из строя, уменьшались в числе. В боевых частях их оставалось все меньше, в основном они служили на командирских и штабных должностях.
Офицерский состав все сильнее разбавлялся теми, кто встал в ряды армии без особого душевного подъема. Кто-то просто посчитал это своим долгом Кого-то привела в ее ряды товарищеская солидарность. Кого-то загнала нужда. Кто-то умел только воевать и искал применения своим боевым навыкам. Кем-то владела слепая жажда мести. А в ком-то взяли верх, растоптав честь и совесть, самые низменные инстинкты, укоренилось восприятие войны как "законного" способа разбойничать и грабить. Когда армия стала пополняться путем мобилизаций, среди попадавших в нее по принуждению неизбежно оказывались и преступные элементы, и те, кто норовил использовать военную форму и оружие для пополнения своих карманов и вещевых мешков.
С "червоточиной" оказалось и офицерское пополнение, прибывшее из Украины и Грузии. Многие за полгода гетманской власти привыкли к необременительной службе в частях, существующих лишь в виде штабов и канцелярий, в комфортных городских условиях. Те, кого захватила спекулятивная горячка Киева, почувствовали вкус к легкой наживе. Восьмимесячное тифлисское безделье, голодание и нищенствование подорвали нравственные устои даже в молодых офицерах, которых еще не успела деморализовать мировая война. Многие приобрели навыки купли-продажи и не видели ничего зазорного в том, чтобы поправлять свои дела спекуляцией. И оказавшись в Добровольческой армии, они стали подыскивать "теплые местечки" в тыловых учреждениях и возможность подзаработать.
Уже летом начался отток в тыл из боевых частей наименее стойких офицеров в ком "шкурный" инстинкт брал верх над чувством долга. Такие, как тогда выражались, вовсю старались "ловчить". Одни "ловчилы", только вступившие в армию добровольно или мобилизованные, всеми способами стремились избежать отправки на фронт и занять тыловые должности. Лучше всего связанные с распоряжением материальными ценностями. Другие, уже "навоевавшись досыта" среди них появились и "первопоходники", всеми путями добивались перевода в штабы или тыловые учреждения армии Не получалось устраивали себе длительные "командировки". Были и такие, кто покидал фронт по фиктивным документам о ранении или болезни. В тылу они пускались в "коммерческие предприятия" и кутили в ресторанах, разбрасывая легко доставшиеся деньги. В донских госпиталях и лазаретах постоянно находилось некоторое число "раненых" и "больных", которые "лечились" исключительно вином и продажной любовью.
Заняв тыловую должность, "ловчила" держался за нее, опасаясь, что кто-либо из вновь поступивших в армию или мобилизованных офицеров займет ее по причине старшинства, опыта и знаний. И для защиты своего права на занятие "теплого местечка" использовал свой "добровольческий стаж".
Не менее пагубно влияли на моральный облик армии кубанские казаки: снисходительностью к плененным "станичникам" и лютостью к иногородним, пленным и беззащитным семьям красноармейцев, панибратством между рядовыми и офицерами, круговой порукой, всеядной жадностью до чужого, прежде всего "большевицкого", добра. Продвигаясь по Кубани, казаки Покровского вешали и устраивали массовые порки плетьми или шомполами за "большевизм". Как в грабеже, они и в бессудных расправах не отличали казака от иногороднего.
В армии быстро формировалась особая психология возмездия за все понесенные потери и пережитые страдания. Из нее вырастала двойная мораль: одна в отношении своих, другая "большевиков". Револьвер, винтовка и шашка, а с ними шомпол, кнут, веревка и огонь стали "законным" обоснованием собственного права на чужую жизнь и добро. "Большевиками" считали всех, кто вольно или по принуждению оказался причастным к красноармейским формированиям и советским учреждениям. Чужая жизнь, в первую очередь "большевика", ничего не стоила. Чужая собственность, особенно "большевицкая", считалась законной добычей.
Пережив самые тяжкие испытания, "первопоходники" воспитались в презрении к тем офицерам, кто не пошел с ними в начале 18-го, предпочел выждать. И люто ненавидели тех, кто пошел, пусть даже по мобилизации, в Красную армию. Поэтому взятых в плен офицеров, как правило, безжалостно расстреливали.
Деморализации способствовала и слабость судебных органов армии, невозможность в походно-боевой обстановке проводить дознание и следствие, неуловимость и безнаказанность преступников, все более безразличное отношение в частях к криминальным "подвигам" сослуживцев. Катастрофически не хватало военных юристов. Судопроизводство в полковых и военно-полевых судах было предельно упрощенным: в походных условиях едва хватало времени на беглое разбирательство и скоропалительный приговор, который сводился к простой формуле "казнить или миловать". Исходя не из писаных законов, а из собственных, "добровольческих" представлений о справедливости, военно-полевые суды были милостивы к добровольцам и беспощадны к "большевикам".
По мере развертывания армии и расширения занимаемой территории командующий и его штаб все дальше удалялись от "самой гущи армейского быта с его грехами и пороками". Корнилов в 1 -м Кубанском походе намного больше мог увидеть собственными глазами или услышать из уст местного жителя, чем Деникин во 2-м Кубанском походе узнать из рапортов и докладов. И, по его признанию, доходило до него немногое, "доставляя немало огорчений". Ситуация усугублялась идейной, моральной и психологической несовместимостью между казаками и офицерами регулярных, тем более гвардейских, частей. Казаки, больше донские, меньше кубанские, благодарные за освобождение своих областей, в глубине души считали "ахвицерив" и "юнкерей" из интеллигенции людьми "без кола и двора", "перелётухами". Сами без зазрения совести забиравшие добро иногородних и не гнушавшиеся грабежом горожан, они резко осуждали добровольцев, когда те прибирали к рукам казачье добро. Особенно недружелюбные отношения складывались между донским офицерством и добровольческим, чему благоприятствовала нездоровая атмосфера тыловых гарнизонов, особенно в Новочеркасске и Ростове. Добровольцы кастовую замкнутость и эгоизм казаков считали дурным и негостеприимным отношением к себе. Казаков же раздражало в добровольцах бравирование монархическими взглядами и символами, высокомерием, презрением ко всему "недобровольческому". На этой почве в тыловых городах часто случались пьяные скандалы.
По всему, "добровольческая" психология, основанная на обостренном восприятии и культивировании своей отверженности и исключительности, порождающими враждебность ко всем остальным слоям населения, уже прочно устоялась.
Карпенко тщательно прописывает основные причины разложения - это и размывание добровольческого ядра, и образование его особой морали и кастовости, и - в первую очередь - проблемы со снабжением, а точнее почти полное его отсутствие. Все эти проблемы вызывая лишь все нарастающее разложение войск и как следствие - полную утрату симпатий населения - во -многом явились одной из главнейших причин поражения Белого дела.
В мае июне Добровольческая армия вышла за пределы казачьих областей и вступила в губернии, где сельское и городское население не только рабочие, но и средние слои - встречало ее без того сочувствия, с каким относились к ним казаки. В лучшем случае с доброжелательным любопытством. Чаще равнодушно-выжидательно. Доброжелательность крестьян Украины и черноземных районов России вызывалась ожиданиями, что большевистскую продразверстку сменит свободная торговля по вольным ценам. А потому реквизиции за квитанции, по которым неизвестно кто и когда заплатит, они восприняли как грабеж. И недовольства не скрывали. Порой это недовольство выливалось в пассивное сопротивление реквизициям, укрывательство зерна, скота, муки и продуктов. И тогда добровольцы забирали у "благодарного населения" не только продукты, но и белье, теплую одежду, обувь, домашнюю птицу, скот, лошадей, повозки. Отъем, под угрозой оружия, имущества у крестьян, год назад переделивших между собой помещичьи земли и "барское добро", ощущался ими как справедливое возмездие "болыпевизанствующим мужикам", сознательно или "сдуру" принявшим участие в большевистском "грабеже награбленного".
По мере продвижения войск к Москве ситуация с продовольственным снабжением ухудшалась, а реквизиции участились. Квитанции выдавали все реже, зато все чаще применяли силу к тем, кто отказывался отдавать продукты. Помимо интендантств и хозяйственных частей полков к ним самочинно стали прибегать роты, эскадроны, взводы, а то и мелкие группы военнослужащих. Естественно, без денег и квитанций. Так грань между реквизициями и грабежом исчезла.
Вооруженный грабеж не мог вызвать у крестьян ничего, кроме озлобления. И их отношение к добровольцам и казакам быстро менялось: доброжелательность и равнодушие уступали место враждебности. "Нас грабили большевики, пришла Добрармия, которую мы так ждали, и тоже стала нac гpaбить", возмущались крестьяне. Скоро они прозвали Добровольческую армию "Грабь-армией".
С августа, после введения "военной хлебной повинности", интендантства стали проводить реквизиции в счет нее. Но случалось и по-другому: если деньги для оплаты продовольствия имелись, а заготовить его надо было побольше и поскорее, то интендантства рассчитывались с крестьянами по ценам выше тех, что установило Управление продовольствия. И это только усиливало сопротивление крестьян бесплатным реквизициям, которые проводили потом хозяйственные части полков.
Казаки, пострадав от большевистских реквизиций в 1918 г., как никто жаждали поскорее возместить убытки путем грабежа. Не гнушались даже грабежом казаков же, а особенно иногородних, в своих же областях. Так, весной 1919г. отряды казаков-верхнедонцев, отступившие в Задонье, нападали, обстреляв предварительно, на станицы и крестьянские села, грабили и насиловали. А потом оправдывались: "Часто денег не было за отсутствием аванса, ну и вынуждены были тащить". А как только донские и кубанские части вышли за пределы казачьих областей, они начали в массовом порядке грабить крестьянское население "русских" губерний. Грабили и склады в захваченных городах. Награбленное отправляли в свои станицы, туда же гнали лошадей табунами. За лето грабежи крестьян казачьими частями в местах их дислокации превратились в "сплошные разбои". (кстати, в недавней книжке Здановича есть примеры борьбы с бандитизмом в Красной армии - вплоть до массовых расстрелов и рядового и командного состава и расформирования целых дивизий - и одной из причин активного развития этого явления в частях конных армий - и 1-й и 2-й - называется то, что значительная часть их - в отдельных частях до половины - была укомплектована казаками, перешедшими из Белых армий).
В начале осени в Добровольческой армии, Киевской и Новороссийской группах войск самочинные бесплатные реквизиции и грабежи распространились почти повсеместно, стали обыденным явлением. В Добровольческой армии особенно широко: начальник ее снабжений Деев и интендант Елизаров считали продукты питания "второстепенным видом" централизованного снабжения через интендантство, а потому переложили на плечи полковых хозяйственников обеспечение продуктами личного состава за счет "местных средств". И части, вынужденные довольствоваться "местными средствами", без оглядки на начальство занялись "самоснабжением" за счет "благодарного населения": реквизициями, ничем не отличимыми от вооруженного грабежа. Порой вместо реквизиции сена просто выпускали на крестьянские поля и луга своих лошадей пастись травили посевы и покосы.
Сыграло свою роль и ухудшение состава Добровольческой армии. В мае 1919 г. в нее влились части бывшей Крымско-Азовской Добровольческой армии, куда зимой при их формировании поступило немало офицеров с темным прошлым и преступными наклонностями. Они отличились не в боях, а на ниве "обысков" и "выемок". И в дальнейшем с каждой новой мобилизацией в полки попадало немало нравственно разложившихся людей, а то и просто преступного элемента. Наконец, к прежним мотивам грабежа желание утолить голод, получше одеться, отомстить "большезанствующим мужикам" добавилась корысть ("только гнусность", как назвал ее Деникин). Добровольцы стали грабить ради денег, "товарный излишек" награбленного присовокуплялся к трофеям, пополняя "фонды" "реалдоба".
Стремление "оприходовать" как молено больше привело к тому, что уже никаких обозов не хватало для перевозки огромных запасов захваченного и награбленного. И полки, продвигаясь к Москве, стали захватывать на станциях паровозы, классные и товарные вагоны. Некоторые из них занимали под полковые запасы до 200 вагонов. Все, кто соприкасался с "самоснабжением" и "реалдобом", а с ними, как выразился Врангель, "соприкасались все, до младшего офицера и взводного раздатчика включительно", участвовали в "этом деле" с выгодой не только для своей части, но и для собственного карманна. В результате у них оказались "бешеные деньги", применение которым сразу нашлось в "разврате, игре и пьянстве"
При этом руководство Белого движения так и не смогло создать нормального инструмента для контроля и предотвращения разложения войск:
Деникин регулярно подписывал приказы и издавал законы о суровых наказаниях за грабеж, вплоть до смертной казни. По наиболее вопиющим случаям массовых грабежей создавались следственные комиссии. И военачальники издавали грозные приказы, запрещающие самочинные реквизиции, поскольку прекрасно видели: грабежи разлагают армию. Однако все приказы и законы встречали глухое сопротивление казачьей и офицерской среды.
Деникин понимал, что надо "рубить с голов", а не "бить по хвостам", однако "общественность", печать и молва уже подняли многих храбрых и удачливых, но склонных к поощрению грабежей военачальников Шкуро, Мамантова, Покровского до высоты "народных героев", дав им вместе с этим ореолом "служебный иммунитет". И главное командование не сумело справиться со старшими начальниками. Те, в свою очередь, вольно или невольно, не смогли обуздать войска в ситуации, когда все слои населения, от крестьян до предпринимателей, не желали жертвовать своим достоянием, делиться своим добром с армией ради победы над большевиками.
Военная юстиция оказалась практически бессильна в борьбе с "самоснабжением" за счет "реалдоба" и "багодарного населения". Расхитители трофеев, грабители и казнокрады в погонах могли попасть под военно-полевой или обычный военный суд только в случае уведомления судебно-следственных органов со стороны их начальства Если же жалоба попадала от жителей в военную прокуратуру, то ее препровождали тому же военному начальству для производства дознания. Начальники, сами многогрешные, предавали подчиненных суду только в том случае, если имели с ними счеты или хотели избавиться от них. При этом старались предавать их именно военно-полевому суду: они сами назначали членов суда и могли повлиять на их приговор, смягчить его.
Следственный аппарат был очень слабым, и следствие в условиях военного времени тянулось бесконечно. Поэтому начальники в случаях, когда дело получило огласку, а карать виновных не хотелось, дело передавали следователю военного суда, находившегося в тылу, а виновного отправляли на фронт, где его и найти-то не удавалось. Это было равносильно прекращению дела,
В итоге из тысячи преступников осуждались и наказывались единицы, которых по
каким-то СВОИМ причинам не хотело выручить их начальство. В тех же редких случаях, когда суду удавалось осудить какого-нибудь расхитителя трофейного и казенного имущества, казнокрада и грабителя, его начальство, ссылаясь на боевые заслуги, обращалось к главкому (на Дону к войсковому атаману) за милосердием. И почти никогда не получало в нем отказа.
Сквозь пальцы смотрела на грабежи проходящих частей уездная и сельская администрация. Как из-за пренебрежительного отношения к крестьянам и их нуждам, так и из опасений вступать в конфликты с военными. В результате недовольство крестьян "катами-деникинцами" становилось еще острее, а растущая враждебность и желание защитить свое добро от "белой саранчи" толкали их в ряды "зеленых" повстанческих отрядов.
И более чем закономерное следствие:
"Самоснабжение" за счет "реалдоба" и "благодарного населения" стало главным фактором морального разложения войск. Даже в мирных и благодушных людях обстановка разрухи и взаимоистребления пробуждала грабителя. Сознание безнаказанности разнуздывало его. А кричащие недостатки снабжения помогали заглушать последние, уже очень слабые, укоры совести. Поскольку борьба с грабежами носила "бумажный" характер, а наказания за наиболее вопиющие случаи, отягченные убийствами, были единичными исключениями, правилом стало беспрепятственное и систематическое ограбление населения, прежде всего крестьян. И разложение армии, превращение бойцов в грабителей, воюющих ради грабежа и захвата трофеев, пошло быстрыми темпами. О начавшемся разложении армии стали поговаривать, пока еще полушепотом, в тыловых учреждениях уже летом 1919г.
Вкусившие легкого, но увесистого заработка за счет "реалдоба" и "благодарного населения", "шкурные" элементы среди офицеров летом устремились в тыл либо на должности, либо в длительные "командировки". Именно за их счет с лета начались размножение и разбухание тыловых управлений и учреждений Добровольческой армии, особенно бросавшиеся в глаза на фоне постоянного некомплекта боевых частей. Несмотря на большой приток добровольцев и мобилизованных во вновь занятых районах, численность боевых частей увеличивалась медленно. Главными причинами, конечно, были потери, дезертирство насильно мобилизованных крестьян и бегство поставленных в строй пленных красноармейцев, но немалую роль играла и утечка офицеров в тыл.
Рост численности Добровольческой армии в основном и шел за счет размножения и разбухания тыловых учреждений, куда устремлялись во все большем числе офицеры. Там, благодаря многообразным связям, они благополучно пристраивались и с головой уходили в коммерцию и "гомерические кутежи", напрочь забыв о фронте. Врангель, назначенный командующим Добровольческой армией в конце ноября, когда она уже отступила к Харькову, телеграфировал Деникину: "Армия разваливается от пьянства и грабежей". А в рапорте от 9 декабря жестко указывал, что одной из причин "расстройства армии" стало "самоснабжение" войск: "Сложив с себя все заботы о довольствии войск, штаб армии предоставил войскам довольствоваться исключительно местными средствами, используя их попечением самих частей и обращая в свою пользу захватываемую военную добычу. Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами в грабеж и спекуляцию... Армия развращалась, обращаясь в торгашей и спекулянтов"
Примеров разложения Белых армий можно найти множество ( или вот тут например) - причем не только на юге России. Следствием всего этого была полная утрата симпатий населения - крестьянство (ранее радостно встречавшее белых) провожало их выстрелами (что отмечали и Шульгин, и врангелевский начштаба Шатилов, и кутеповский начштаба Доставалов). Это именно сравнение населением на своей шкуре той и другой власти. То же самое отмечали и британцы, обозначившие в январе 1920 года следующие причины поражения В.С.Ю.Р.:
E. Причины успеха [большевиков].
…
(d) Исключительная энергия и организационные способности.
(e) Завоевание симпатий населения в прифронтовых районах и использование их с пользой для Красной армии.
(f) Политические ошибки Деникина (земельный закон и т.д.)
(g) Грабежи и насилие деникинских войск.
(h) Размывание добровольческих кадров в массе призывников, негативно настроенных по отношению к земельному законодательству, офицерам и помещикам…
Как видим, британцами - отнюдь не симпатизирующими большевикам - в документе, предназначенном для внутреннего пользования - завоевание Красной армией симпатий населения в прифронтовой полосе противопоставляется грабежам и насилиям деникинских войск. В принципе и спустя несколько месяцев после разгрома Деникина и утверждения власти большевиков ситуация оставалась схожей. Вот что например написал в своем дневнике 2 июня 1920 года А.А.Валентинов, офицер полевой ставки ген. Врангеля :
"Утром слушал показания наших офицеров-перебежчиков и агентов разведки, бывших у красных. Впечатление самое безотрадное. Говорят, никаких восстаний на юге сейчас нет (а наши газеты-то, а "Вел.Россия" пекут их, что твои блины!). Об особенных насилиях над простым населением тоже ничего не слышно. О нашей армии население сохранило везде определенно скверные воспоминания и называют ее не Добрармией, а "грабьармией". На Кубани и в Новороссийске сдалось в общей сложности 10.000 офицеров. Почти все якобы живы. Советская власть будто бы прилагает все усилия, чтобы привлечь их на свою сторону. Многие уже служат в красных армиях. Ведущих, впрочем, агитацию против большевиков беспощадно расстреливают."
С разгромом Деникина Врангель попытался переломить ситуацию, используя недовольство продразверсткой большевиков:
Хорошо осведомленный, благодаря разведке, о настроениях крестьян, Врангель рассчитал точно. Весной 1920 г. среди зажиточного крестьянства юга России и Украины кратковременное облегчение по случаю изгнания "Грабь-армии" довольно быстро сменилось недовольством большевистской продразверсткой, реквизициями и повинностями в пользу Красной армии. В Северной Таврии, уездах Херсонской и Екатеринославской губерний массовый характер приняли отказ сдавать хлеб по продразверстке и выполнять повинности, частыми стали случаи порчи железных дорог и линий телеграфно-телефонной связи, активизировалось повстанческое движение. Семена, искусно посеянные в эту почву врангелевской пропагандой, быстро дали всходы: среди крестьян широко распространились слухи, что в Крыму генерал Врангель "заводит хорошие порядки". Крестьяне были довольны положением закона, что захваченная помещичья земля остается за ними, говоря: "Наконец-то белые и о нас вспомнили". Во время выхода Русской армии из Крыма лишь большевистски настроенная беднота встретила "освободителей" хмуро, некоторые ушли с красными. Основная же масса крестьян отнеслась к белым хоть и настороженно, но в целом доброжелательно, рассчитывая с их приходом избавиться от ненавистной продразверстки и получить долгожданную свободу торговли хлебом
Однако пропаганда в любом случае должна быть подкреплена реальными делами, а вот здесь успехи у Врангеля увы не сильно отличались от деникинских. Не буду приводить отрывок про провал реальной, а не декларативной аграрной политики Врангеля и Кривошеина - у Карпенко об этом сказано очень много, приведу лишь его же описание ситуации с гражданской администрацией и установлением законности на подвластных Врангелю территориях:
Для "ограждения населения от насилий" Врангель в середине апреля учредил должности военных комендантов селений. Назначаемые, как правило, из офицеров, они фактически вставали во главе сельской администрации. И уже месяц спустя главком констатировал в своем приказе: коменданты "сами нарушают порядок".
В Северной Таврии уездная, волостная и сельская администрация после краткого советского правления была совершенно парализована Едва восстановившись в прежнем виде после прихода Русской армии, она оказалась подмятой под военными комендантами и начальниками войсковых частей, проходящих через населенный пункт или стоящих в нем Их самоуправству она совершенно не могла противостоять.
В мае после восстановления местной администрации и налаживания ее работы Совет при главкоме одобрил проект создания при командирах корпусов должности заместителя по гражданской части. Этот проект предложил и горячо отстаивал Слащов, убежденный в том, что иначе не освободить командиров от гражданских дел, а местные власти от пагубного вмешательства военных в их деятельность. Согласно утвержденному главкомом 11 мая Положению о начальниках гражданской части при командирах корпусов, "начграчи", как их стали именовать, наделялись правами губернатора и подчинялись начальнику Гражданского управления. В состав гражданских частей вводились представители всех гражданских ведомств. Их главной задачей было формирование местного административного аппарата на только что занятой войсками территории (управлений начальников уездов, городской и сельской стражи), чтобы как можно скорее передавать ее под управление гражданских ведомств и тем положить предел произволу военного начальства, которое рассматривало ближайший тыл как свою вотчину.
Однако уже в середине июля гражданские части были расформированы, ибо создавали "двойственность властей", проще говоря вносили путаницу в управление. А главное вызывали сильнейшее недовольство военачальников, поскольку пытались упорядочить реквизиции, препятствовали "самоснабжению" войск.
Чтобы пресечь практику "самоснабжения", поднять в войсках дисциплину и тем переломить враждебное отношение крестьян к армии, Врангель в мае приказал образовать военно-судные комиссии при начальниках гарнизонов, штабах корпусов, дивизий и отдельных бригад. В их компетенцию входило расследование и вынесение приговоров по делам о грабежах, разбоях и самовольных реквизициях, совершаемых чинами армии. А в июле были образованы уездные военно-судные комиссии.
Учреждение их сразу породило неразбериху в судебном ведомстве: пока дела лежали без движения, между Военной прокуратурой, Управлением юстиции, окружной судебной палатой и окружным судом шли бесконечные споры о том, кто должен их рассматривать, поскольку все старались спихнуть их вновь образованным комиссиям Но военно-судные комиссии, которые крестьяне Таврии осаждали с жалобами на грабежи, оказались совершенно недееспособны. Прежде всего потому, что состояли не из опытных юристов, а из бывших строевых офицеров, которые не желали "цацкаться с мужиком" и строго наказывать своих однополчан. К тому же командиры частей всячески третировали комиссии, не отвечая на их запросы и укрывая привлеченных к ответственности офицеров, казаков и солдат. Наконец, большинство осужденных были помилованы самим же Врангелем ввиду их "боевых заслуг".
К осени военно-судные комиссии превратились либо в бюрократические учреждения, безуспешно "штурмующие" штабы и командование с целью вытребовать на допрос обвиняемых, либо в хозяйственные органы, которые расплачивались с крестьянами за уведенных лошадей, отобранный хлеб и прочее имущество, и на этой почве сами погрязли в вымогательстве и казнокрадстве. И несмотря на все грозные приказы Врангеля, тыловая жизнь таврического села шла своим чередом.
"Надзиратели, стражники пьянствуют, дебоширят, бьют морду крестьянам, берут взятки, обещая за это освобождение от мобилизации и освобождение от ареста, писал полковник С.К. Бородин в рапорте командиру Донского корпуса генералу Абрамову. Под арест же сажаются крестьяне не только без достаточных к тому поводов, но и с целью вымогательств. Пристава смотрят сквозь пальцы на преступные деяния низших органов административной власти, сами участвуя и в их попойках, и в сокрытии преступлений. Пристава, надзиратели, стражники, волостные старшины и старосты бездействуют и пристрастно относятся к зажиточным крестьянам, от которых можно кое-что получить детишкам на молочишко". Это вызывает у крестьян в лучшем случае безразличие, в худшем ярко враждебное отношение вообще к власти генерала Врангеля". Вдобавок, избивая крестьян шомполами за неповиновение, надзиратели и стражники ссылались на "секретные приказы Врангеля", чем возбуждали еще большую враждебность к диктатору и его властям.
Уже после завершения "крымской эпопеи" чины военно-судебного ведомства признали свое бессилие перед "офицерским правом". "Население местностей, занятых частями крымской армии, писали они, рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране. Приказы о пресечении грабежей были пустым звуком. При наблюдении того, что творилось по деревням и как власть реагировала на это, можно было вынести только одно заключение, что требование о прекращении грабежей было основано на желании кого-то убедить, что все благополучно. В действительности население буквально стонало от произвола комендантов, администрации, от полной беззащитности, от распущенной, ничем и никем не сдерживаемой офицерской и солдатской вольницы. Защиты у деревни не было никакой. Крестьянин был абсолютно бесправным существом, находился, можно сказать, "вне закона"".
Как видим, ситуация один в один с ситуацией при А.И. Деникине - с закономерным результатом:
Уже в июле войсковая и агентурная разведка Красной армии зафиксировала: вблизи позиций, в только что занятой белыми прифронтовой полосе преобладает равнодушно-дружелюбное отношение крестьян к врангелевцам, а в тылу, где крестьяне на своей шкуре опробовали новую власть и установленные ею порядки, быстро растут недовольство и враждебность.
За август и сентябрь в политических настроениях основной массы крестьян Таврии произошел перелом в пользу советской власти.
Ну и маленько отсебятины
Чем пестрее становилась Добровольческая армия по составу, чем прочнее укоренялось в ней "самоснабжение" за счет разворовывания трофеев и грабежа "благодарного населения", тем быстрее шло моральное разложение.
Первые идейные добровольны, вступившие в армию накануне "Ледяного" похода, выбывали из строя, уменьшались в числе. В боевых частях их оставалось все меньше, в основном они служили на командирских и штабных должностях.
Офицерский состав все сильнее разбавлялся теми, кто встал в ряды армии без особого душевного подъема. Кто-то просто посчитал это своим долгом Кого-то привела в ее ряды товарищеская солидарность. Кого-то загнала нужда. Кто-то умел только воевать и искал применения своим боевым навыкам. Кем-то владела слепая жажда мести. А в ком-то взяли верх, растоптав честь и совесть, самые низменные инстинкты, укоренилось восприятие войны как "законного" способа разбойничать и грабить. Когда армия стала пополняться путем мобилизаций, среди попадавших в нее по принуждению неизбежно оказывались и преступные элементы, и те, кто норовил использовать военную форму и оружие для пополнения своих карманов и вещевых мешков.
С "червоточиной" оказалось и офицерское пополнение, прибывшее из Украины и Грузии. Многие за полгода гетманской власти привыкли к необременительной службе в частях, существующих лишь в виде штабов и канцелярий, в комфортных городских условиях. Те, кого захватила спекулятивная горячка Киева, почувствовали вкус к легкой наживе. Восьмимесячное тифлисское безделье, голодание и нищенствование подорвали нравственные устои даже в молодых офицерах, которых еще не успела деморализовать мировая война. Многие приобрели навыки купли-продажи и не видели ничего зазорного в том, чтобы поправлять свои дела спекуляцией. И оказавшись в Добровольческой армии, они стали подыскивать "теплые местечки" в тыловых учреждениях и возможность подзаработать.
Уже летом начался отток в тыл из боевых частей наименее стойких офицеров в ком "шкурный" инстинкт брал верх над чувством долга. Такие, как тогда выражались, вовсю старались "ловчить". Одни "ловчилы", только вступившие в армию добровольно или мобилизованные, всеми способами стремились избежать отправки на фронт и занять тыловые должности. Лучше всего связанные с распоряжением материальными ценностями. Другие, уже "навоевавшись досыта" среди них появились и "первопоходники", всеми путями добивались перевода в штабы или тыловые учреждения армии Не получалось устраивали себе длительные "командировки". Были и такие, кто покидал фронт по фиктивным документам о ранении или болезни. В тылу они пускались в "коммерческие предприятия" и кутили в ресторанах, разбрасывая легко доставшиеся деньги. В донских госпиталях и лазаретах постоянно находилось некоторое число "раненых" и "больных", которые "лечились" исключительно вином и продажной любовью.
Заняв тыловую должность, "ловчила" держался за нее, опасаясь, что кто-либо из вновь поступивших в армию или мобилизованных офицеров займет ее по причине старшинства, опыта и знаний. И для защиты своего права на занятие "теплого местечка" использовал свой "добровольческий стаж".
Не менее пагубно влияли на моральный облик армии кубанские казаки: снисходительностью к плененным "станичникам" и лютостью к иногородним, пленным и беззащитным семьям красноармейцев, панибратством между рядовыми и офицерами, круговой порукой, всеядной жадностью до чужого, прежде всего "большевицкого", добра. Продвигаясь по Кубани, казаки Покровского вешали и устраивали массовые порки плетьми или шомполами за "большевизм". Как в грабеже, они и в бессудных расправах не отличали казака от иногороднего.
В армии быстро формировалась особая психология возмездия за все понесенные потери и пережитые страдания. Из нее вырастала двойная мораль: одна в отношении своих, другая "большевиков". Револьвер, винтовка и шашка, а с ними шомпол, кнут, веревка и огонь стали "законным" обоснованием собственного права на чужую жизнь и добро. "Большевиками" считали всех, кто вольно или по принуждению оказался причастным к красноармейским формированиям и советским учреждениям. Чужая жизнь, в первую очередь "большевика", ничего не стоила. Чужая собственность, особенно "большевицкая", считалась законной добычей.
Пережив самые тяжкие испытания, "первопоходники" воспитались в презрении к тем офицерам, кто не пошел с ними в начале 18-го, предпочел выждать. И люто ненавидели тех, кто пошел, пусть даже по мобилизации, в Красную армию. Поэтому взятых в плен офицеров, как правило, безжалостно расстреливали.
Деморализации способствовала и слабость судебных органов армии, невозможность в походно-боевой обстановке проводить дознание и следствие, неуловимость и безнаказанность преступников, все более безразличное отношение в частях к криминальным "подвигам" сослуживцев. Катастрофически не хватало военных юристов. Судопроизводство в полковых и военно-полевых судах было предельно упрощенным: в походных условиях едва хватало времени на беглое разбирательство и скоропалительный приговор, который сводился к простой формуле "казнить или миловать". Исходя не из писаных законов, а из собственных, "добровольческих" представлений о справедливости, военно-полевые суды были милостивы к добровольцам и беспощадны к "большевикам".
По мере развертывания армии и расширения занимаемой территории командующий и его штаб все дальше удалялись от "самой гущи армейского быта с его грехами и пороками". Корнилов в 1 -м Кубанском походе намного больше мог увидеть собственными глазами или услышать из уст местного жителя, чем Деникин во 2-м Кубанском походе узнать из рапортов и докладов. И, по его признанию, доходило до него немногое, "доставляя немало огорчений". Ситуация усугублялась идейной, моральной и психологической несовместимостью между казаками и офицерами регулярных, тем более гвардейских, частей. Казаки, больше донские, меньше кубанские, благодарные за освобождение своих областей, в глубине души считали "ахвицерив" и "юнкерей" из интеллигенции людьми "без кола и двора", "перелётухами". Сами без зазрения совести забиравшие добро иногородних и не гнушавшиеся грабежом горожан, они резко осуждали добровольцев, когда те прибирали к рукам казачье добро. Особенно недружелюбные отношения складывались между донским офицерством и добровольческим, чему благоприятствовала нездоровая атмосфера тыловых гарнизонов, особенно в Новочеркасске и Ростове. Добровольцы кастовую замкнутость и эгоизм казаков считали дурным и негостеприимным отношением к себе. Казаков же раздражало в добровольцах бравирование монархическими взглядами и символами, высокомерием, презрением ко всему "недобровольческому". На этой почве в тыловых городах часто случались пьяные скандалы.
По всему, "добровольческая" психология, основанная на обостренном восприятии и культивировании своей отверженности и исключительности, порождающими враждебность ко всем остальным слоям населения, уже прочно устоялась.
Карпенко тщательно прописывает основные причины разложения - это и размывание добровольческого ядра, и образование его особой морали и кастовости, и - в первую очередь - проблемы со снабжением, а точнее почти полное его отсутствие. Все эти проблемы вызывая лишь все нарастающее разложение войск и как следствие - полную утрату симпатий населения - во -многом явились одной из главнейших причин поражения Белого дела.
В мае июне Добровольческая армия вышла за пределы казачьих областей и вступила в губернии, где сельское и городское население не только рабочие, но и средние слои - встречало ее без того сочувствия, с каким относились к ним казаки. В лучшем случае с доброжелательным любопытством. Чаще равнодушно-выжидательно. Доброжелательность крестьян Украины и черноземных районов России вызывалась ожиданиями, что большевистскую продразверстку сменит свободная торговля по вольным ценам. А потому реквизиции за квитанции, по которым неизвестно кто и когда заплатит, они восприняли как грабеж. И недовольства не скрывали. Порой это недовольство выливалось в пассивное сопротивление реквизициям, укрывательство зерна, скота, муки и продуктов. И тогда добровольцы забирали у "благодарного населения" не только продукты, но и белье, теплую одежду, обувь, домашнюю птицу, скот, лошадей, повозки. Отъем, под угрозой оружия, имущества у крестьян, год назад переделивших между собой помещичьи земли и "барское добро", ощущался ими как справедливое возмездие "болыпевизанствующим мужикам", сознательно или "сдуру" принявшим участие в большевистском "грабеже награбленного".
По мере продвижения войск к Москве ситуация с продовольственным снабжением ухудшалась, а реквизиции участились. Квитанции выдавали все реже, зато все чаще применяли силу к тем, кто отказывался отдавать продукты. Помимо интендантств и хозяйственных частей полков к ним самочинно стали прибегать роты, эскадроны, взводы, а то и мелкие группы военнослужащих. Естественно, без денег и квитанций. Так грань между реквизициями и грабежом исчезла.
Вооруженный грабеж не мог вызвать у крестьян ничего, кроме озлобления. И их отношение к добровольцам и казакам быстро менялось: доброжелательность и равнодушие уступали место враждебности. "Нас грабили большевики, пришла Добрармия, которую мы так ждали, и тоже стала нac гpaбить", возмущались крестьяне. Скоро они прозвали Добровольческую армию "Грабь-армией".
С августа, после введения "военной хлебной повинности", интендантства стали проводить реквизиции в счет нее. Но случалось и по-другому: если деньги для оплаты продовольствия имелись, а заготовить его надо было побольше и поскорее, то интендантства рассчитывались с крестьянами по ценам выше тех, что установило Управление продовольствия. И это только усиливало сопротивление крестьян бесплатным реквизициям, которые проводили потом хозяйственные части полков.
Казаки, пострадав от большевистских реквизиций в 1918 г., как никто жаждали поскорее возместить убытки путем грабежа. Не гнушались даже грабежом казаков же, а особенно иногородних, в своих же областях. Так, весной 1919г. отряды казаков-верхнедонцев, отступившие в Задонье, нападали, обстреляв предварительно, на станицы и крестьянские села, грабили и насиловали. А потом оправдывались: "Часто денег не было за отсутствием аванса, ну и вынуждены были тащить". А как только донские и кубанские части вышли за пределы казачьих областей, они начали в массовом порядке грабить крестьянское население "русских" губерний. Грабили и склады в захваченных городах. Награбленное отправляли в свои станицы, туда же гнали лошадей табунами. За лето грабежи крестьян казачьими частями в местах их дислокации превратились в "сплошные разбои". (кстати, в недавней книжке Здановича есть примеры борьбы с бандитизмом в Красной армии - вплоть до массовых расстрелов и рядового и командного состава и расформирования целых дивизий - и одной из причин активного развития этого явления в частях конных армий - и 1-й и 2-й - называется то, что значительная часть их - в отдельных частях до половины - была укомплектована казаками, перешедшими из Белых армий).
В начале осени в Добровольческой армии, Киевской и Новороссийской группах войск самочинные бесплатные реквизиции и грабежи распространились почти повсеместно, стали обыденным явлением. В Добровольческой армии особенно широко: начальник ее снабжений Деев и интендант Елизаров считали продукты питания "второстепенным видом" централизованного снабжения через интендантство, а потому переложили на плечи полковых хозяйственников обеспечение продуктами личного состава за счет "местных средств". И части, вынужденные довольствоваться "местными средствами", без оглядки на начальство занялись "самоснабжением" за счет "благодарного населения": реквизициями, ничем не отличимыми от вооруженного грабежа. Порой вместо реквизиции сена просто выпускали на крестьянские поля и луга своих лошадей пастись травили посевы и покосы.
Сыграло свою роль и ухудшение состава Добровольческой армии. В мае 1919 г. в нее влились части бывшей Крымско-Азовской Добровольческой армии, куда зимой при их формировании поступило немало офицеров с темным прошлым и преступными наклонностями. Они отличились не в боях, а на ниве "обысков" и "выемок". И в дальнейшем с каждой новой мобилизацией в полки попадало немало нравственно разложившихся людей, а то и просто преступного элемента. Наконец, к прежним мотивам грабежа желание утолить голод, получше одеться, отомстить "большезанствующим мужикам" добавилась корысть ("только гнусность", как назвал ее Деникин). Добровольцы стали грабить ради денег, "товарный излишек" награбленного присовокуплялся к трофеям, пополняя "фонды" "реалдоба".
Стремление "оприходовать" как молено больше привело к тому, что уже никаких обозов не хватало для перевозки огромных запасов захваченного и награбленного. И полки, продвигаясь к Москве, стали захватывать на станциях паровозы, классные и товарные вагоны. Некоторые из них занимали под полковые запасы до 200 вагонов. Все, кто соприкасался с "самоснабжением" и "реалдобом", а с ними, как выразился Врангель, "соприкасались все, до младшего офицера и взводного раздатчика включительно", участвовали в "этом деле" с выгодой не только для своей части, но и для собственного карманна. В результате у них оказались "бешеные деньги", применение которым сразу нашлось в "разврате, игре и пьянстве"
При этом руководство Белого движения так и не смогло создать нормального инструмента для контроля и предотвращения разложения войск:
Деникин регулярно подписывал приказы и издавал законы о суровых наказаниях за грабеж, вплоть до смертной казни. По наиболее вопиющим случаям массовых грабежей создавались следственные комиссии. И военачальники издавали грозные приказы, запрещающие самочинные реквизиции, поскольку прекрасно видели: грабежи разлагают армию. Однако все приказы и законы встречали глухое сопротивление казачьей и офицерской среды.
Деникин понимал, что надо "рубить с голов", а не "бить по хвостам", однако "общественность", печать и молва уже подняли многих храбрых и удачливых, но склонных к поощрению грабежей военачальников Шкуро, Мамантова, Покровского до высоты "народных героев", дав им вместе с этим ореолом "служебный иммунитет". И главное командование не сумело справиться со старшими начальниками. Те, в свою очередь, вольно или невольно, не смогли обуздать войска в ситуации, когда все слои населения, от крестьян до предпринимателей, не желали жертвовать своим достоянием, делиться своим добром с армией ради победы над большевиками.
Военная юстиция оказалась практически бессильна в борьбе с "самоснабжением" за счет "реалдоба" и "багодарного населения". Расхитители трофеев, грабители и казнокрады в погонах могли попасть под военно-полевой или обычный военный суд только в случае уведомления судебно-следственных органов со стороны их начальства Если же жалоба попадала от жителей в военную прокуратуру, то ее препровождали тому же военному начальству для производства дознания. Начальники, сами многогрешные, предавали подчиненных суду только в том случае, если имели с ними счеты или хотели избавиться от них. При этом старались предавать их именно военно-полевому суду: они сами назначали членов суда и могли повлиять на их приговор, смягчить его.
Следственный аппарат был очень слабым, и следствие в условиях военного времени тянулось бесконечно. Поэтому начальники в случаях, когда дело получило огласку, а карать виновных не хотелось, дело передавали следователю военного суда, находившегося в тылу, а виновного отправляли на фронт, где его и найти-то не удавалось. Это было равносильно прекращению дела,
В итоге из тысячи преступников осуждались и наказывались единицы, которых по
каким-то СВОИМ причинам не хотело выручить их начальство. В тех же редких случаях, когда суду удавалось осудить какого-нибудь расхитителя трофейного и казенного имущества, казнокрада и грабителя, его начальство, ссылаясь на боевые заслуги, обращалось к главкому (на Дону к войсковому атаману) за милосердием. И почти никогда не получало в нем отказа.
Сквозь пальцы смотрела на грабежи проходящих частей уездная и сельская администрация. Как из-за пренебрежительного отношения к крестьянам и их нуждам, так и из опасений вступать в конфликты с военными. В результате недовольство крестьян "катами-деникинцами" становилось еще острее, а растущая враждебность и желание защитить свое добро от "белой саранчи" толкали их в ряды "зеленых" повстанческих отрядов.
И более чем закономерное следствие:
"Самоснабжение" за счет "реалдоба" и "благодарного населения" стало главным фактором морального разложения войск. Даже в мирных и благодушных людях обстановка разрухи и взаимоистребления пробуждала грабителя. Сознание безнаказанности разнуздывало его. А кричащие недостатки снабжения помогали заглушать последние, уже очень слабые, укоры совести. Поскольку борьба с грабежами носила "бумажный" характер, а наказания за наиболее вопиющие случаи, отягченные убийствами, были единичными исключениями, правилом стало беспрепятственное и систематическое ограбление населения, прежде всего крестьян. И разложение армии, превращение бойцов в грабителей, воюющих ради грабежа и захвата трофеев, пошло быстрыми темпами. О начавшемся разложении армии стали поговаривать, пока еще полушепотом, в тыловых учреждениях уже летом 1919г.
Вкусившие легкого, но увесистого заработка за счет "реалдоба" и "благодарного населения", "шкурные" элементы среди офицеров летом устремились в тыл либо на должности, либо в длительные "командировки". Именно за их счет с лета начались размножение и разбухание тыловых управлений и учреждений Добровольческой армии, особенно бросавшиеся в глаза на фоне постоянного некомплекта боевых частей. Несмотря на большой приток добровольцев и мобилизованных во вновь занятых районах, численность боевых частей увеличивалась медленно. Главными причинами, конечно, были потери, дезертирство насильно мобилизованных крестьян и бегство поставленных в строй пленных красноармейцев, но немалую роль играла и утечка офицеров в тыл.
Рост численности Добровольческой армии в основном и шел за счет размножения и разбухания тыловых учреждений, куда устремлялись во все большем числе офицеры. Там, благодаря многообразным связям, они благополучно пристраивались и с головой уходили в коммерцию и "гомерические кутежи", напрочь забыв о фронте. Врангель, назначенный командующим Добровольческой армией в конце ноября, когда она уже отступила к Харькову, телеграфировал Деникину: "Армия разваливается от пьянства и грабежей". А в рапорте от 9 декабря жестко указывал, что одной из причин "расстройства армии" стало "самоснабжение" войск: "Сложив с себя все заботы о довольствии войск, штаб армии предоставил войскам довольствоваться исключительно местными средствами, используя их попечением самих частей и обращая в свою пользу захватываемую военную добычу. Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами в грабеж и спекуляцию... Армия развращалась, обращаясь в торгашей и спекулянтов"
Примеров разложения Белых армий можно найти множество ( или вот тут например) - причем не только на юге России. Следствием всего этого была полная утрата симпатий населения - крестьянство (ранее радостно встречавшее белых) провожало их выстрелами (что отмечали и Шульгин, и врангелевский начштаба Шатилов, и кутеповский начштаба Доставалов). Это именно сравнение населением на своей шкуре той и другой власти. То же самое отмечали и британцы, обозначившие в январе 1920 года следующие причины поражения В.С.Ю.Р.:
E. Причины успеха [большевиков].
…
(d) Исключительная энергия и организационные способности.
(e) Завоевание симпатий населения в прифронтовых районах и использование их с пользой для Красной армии.
(f) Политические ошибки Деникина (земельный закон и т.д.)
(g) Грабежи и насилие деникинских войск.
(h) Размывание добровольческих кадров в массе призывников, негативно настроенных по отношению к земельному законодательству, офицерам и помещикам…
Как видим, британцами - отнюдь не симпатизирующими большевикам - в документе, предназначенном для внутреннего пользования - завоевание Красной армией симпатий населения в прифронтовой полосе противопоставляется грабежам и насилиям деникинских войск. В принципе и спустя несколько месяцев после разгрома Деникина и утверждения власти большевиков ситуация оставалась схожей. Вот что например написал в своем дневнике 2 июня 1920 года А.А.Валентинов, офицер полевой ставки ген. Врангеля :
"Утром слушал показания наших офицеров-перебежчиков и агентов разведки, бывших у красных. Впечатление самое безотрадное. Говорят, никаких восстаний на юге сейчас нет (а наши газеты-то, а "Вел.Россия" пекут их, что твои блины!). Об особенных насилиях над простым населением тоже ничего не слышно. О нашей армии население сохранило везде определенно скверные воспоминания и называют ее не Добрармией, а "грабьармией". На Кубани и в Новороссийске сдалось в общей сложности 10.000 офицеров. Почти все якобы живы. Советская власть будто бы прилагает все усилия, чтобы привлечь их на свою сторону. Многие уже служат в красных армиях. Ведущих, впрочем, агитацию против большевиков беспощадно расстреливают."
С разгромом Деникина Врангель попытался переломить ситуацию, используя недовольство продразверсткой большевиков:
Хорошо осведомленный, благодаря разведке, о настроениях крестьян, Врангель рассчитал точно. Весной 1920 г. среди зажиточного крестьянства юга России и Украины кратковременное облегчение по случаю изгнания "Грабь-армии" довольно быстро сменилось недовольством большевистской продразверсткой, реквизициями и повинностями в пользу Красной армии. В Северной Таврии, уездах Херсонской и Екатеринославской губерний массовый характер приняли отказ сдавать хлеб по продразверстке и выполнять повинности, частыми стали случаи порчи железных дорог и линий телеграфно-телефонной связи, активизировалось повстанческое движение. Семена, искусно посеянные в эту почву врангелевской пропагандой, быстро дали всходы: среди крестьян широко распространились слухи, что в Крыму генерал Врангель "заводит хорошие порядки". Крестьяне были довольны положением закона, что захваченная помещичья земля остается за ними, говоря: "Наконец-то белые и о нас вспомнили". Во время выхода Русской армии из Крыма лишь большевистски настроенная беднота встретила "освободителей" хмуро, некоторые ушли с красными. Основная же масса крестьян отнеслась к белым хоть и настороженно, но в целом доброжелательно, рассчитывая с их приходом избавиться от ненавистной продразверстки и получить долгожданную свободу торговли хлебом
Однако пропаганда в любом случае должна быть подкреплена реальными делами, а вот здесь успехи у Врангеля увы не сильно отличались от деникинских. Не буду приводить отрывок про провал реальной, а не декларативной аграрной политики Врангеля и Кривошеина - у Карпенко об этом сказано очень много, приведу лишь его же описание ситуации с гражданской администрацией и установлением законности на подвластных Врангелю территориях:
Для "ограждения населения от насилий" Врангель в середине апреля учредил должности военных комендантов селений. Назначаемые, как правило, из офицеров, они фактически вставали во главе сельской администрации. И уже месяц спустя главком констатировал в своем приказе: коменданты "сами нарушают порядок".
В Северной Таврии уездная, волостная и сельская администрация после краткого советского правления была совершенно парализована Едва восстановившись в прежнем виде после прихода Русской армии, она оказалась подмятой под военными комендантами и начальниками войсковых частей, проходящих через населенный пункт или стоящих в нем Их самоуправству она совершенно не могла противостоять.
В мае после восстановления местной администрации и налаживания ее работы Совет при главкоме одобрил проект создания при командирах корпусов должности заместителя по гражданской части. Этот проект предложил и горячо отстаивал Слащов, убежденный в том, что иначе не освободить командиров от гражданских дел, а местные власти от пагубного вмешательства военных в их деятельность. Согласно утвержденному главкомом 11 мая Положению о начальниках гражданской части при командирах корпусов, "начграчи", как их стали именовать, наделялись правами губернатора и подчинялись начальнику Гражданского управления. В состав гражданских частей вводились представители всех гражданских ведомств. Их главной задачей было формирование местного административного аппарата на только что занятой войсками территории (управлений начальников уездов, городской и сельской стражи), чтобы как можно скорее передавать ее под управление гражданских ведомств и тем положить предел произволу военного начальства, которое рассматривало ближайший тыл как свою вотчину.
Однако уже в середине июля гражданские части были расформированы, ибо создавали "двойственность властей", проще говоря вносили путаницу в управление. А главное вызывали сильнейшее недовольство военачальников, поскольку пытались упорядочить реквизиции, препятствовали "самоснабжению" войск.
Чтобы пресечь практику "самоснабжения", поднять в войсках дисциплину и тем переломить враждебное отношение крестьян к армии, Врангель в мае приказал образовать военно-судные комиссии при начальниках гарнизонов, штабах корпусов, дивизий и отдельных бригад. В их компетенцию входило расследование и вынесение приговоров по делам о грабежах, разбоях и самовольных реквизициях, совершаемых чинами армии. А в июле были образованы уездные военно-судные комиссии.
Учреждение их сразу породило неразбериху в судебном ведомстве: пока дела лежали без движения, между Военной прокуратурой, Управлением юстиции, окружной судебной палатой и окружным судом шли бесконечные споры о том, кто должен их рассматривать, поскольку все старались спихнуть их вновь образованным комиссиям Но военно-судные комиссии, которые крестьяне Таврии осаждали с жалобами на грабежи, оказались совершенно недееспособны. Прежде всего потому, что состояли не из опытных юристов, а из бывших строевых офицеров, которые не желали "цацкаться с мужиком" и строго наказывать своих однополчан. К тому же командиры частей всячески третировали комиссии, не отвечая на их запросы и укрывая привлеченных к ответственности офицеров, казаков и солдат. Наконец, большинство осужденных были помилованы самим же Врангелем ввиду их "боевых заслуг".
К осени военно-судные комиссии превратились либо в бюрократические учреждения, безуспешно "штурмующие" штабы и командование с целью вытребовать на допрос обвиняемых, либо в хозяйственные органы, которые расплачивались с крестьянами за уведенных лошадей, отобранный хлеб и прочее имущество, и на этой почве сами погрязли в вымогательстве и казнокрадстве. И несмотря на все грозные приказы Врангеля, тыловая жизнь таврического села шла своим чередом.
"Надзиратели, стражники пьянствуют, дебоширят, бьют морду крестьянам, берут взятки, обещая за это освобождение от мобилизации и освобождение от ареста, писал полковник С.К. Бородин в рапорте командиру Донского корпуса генералу Абрамову. Под арест же сажаются крестьяне не только без достаточных к тому поводов, но и с целью вымогательств. Пристава смотрят сквозь пальцы на преступные деяния низших органов административной власти, сами участвуя и в их попойках, и в сокрытии преступлений. Пристава, надзиратели, стражники, волостные старшины и старосты бездействуют и пристрастно относятся к зажиточным крестьянам, от которых можно кое-что получить детишкам на молочишко". Это вызывает у крестьян в лучшем случае безразличие, в худшем ярко враждебное отношение вообще к власти генерала Врангеля". Вдобавок, избивая крестьян шомполами за неповиновение, надзиратели и стражники ссылались на "секретные приказы Врангеля", чем возбуждали еще большую враждебность к диктатору и его властям.
Уже после завершения "крымской эпопеи" чины военно-судебного ведомства признали свое бессилие перед "офицерским правом". "Население местностей, занятых частями крымской армии, писали они, рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране. Приказы о пресечении грабежей были пустым звуком. При наблюдении того, что творилось по деревням и как власть реагировала на это, можно было вынести только одно заключение, что требование о прекращении грабежей было основано на желании кого-то убедить, что все благополучно. В действительности население буквально стонало от произвола комендантов, администрации, от полной беззащитности, от распущенной, ничем и никем не сдерживаемой офицерской и солдатской вольницы. Защиты у деревни не было никакой. Крестьянин был абсолютно бесправным существом, находился, можно сказать, "вне закона"".
Как видим, ситуация один в один с ситуацией при А.И. Деникине - с закономерным результатом:
Уже в июле войсковая и агентурная разведка Красной армии зафиксировала: вблизи позиций, в только что занятой белыми прифронтовой полосе преобладает равнодушно-дружелюбное отношение крестьян к врангелевцам, а в тылу, где крестьяне на своей шкуре опробовали новую власть и установленные ею порядки, быстро растут недовольство и враждебность.
За август и сентябрь в политических настроениях основной массы крестьян Таврии произошел перелом в пользу советской власти.
Ну и маленько отсебятины