Мое собранье насекомых
Понятно, что писателя делает - магия, и у Сергея Довлатова она заключается в его отношении к человеческому роду. Любить всех людей, потому что они дети Божьи, мог только Христос, а Довлатов просто считал всех людей достойными сочувствия - потому что они все умрут. И это не жалость - унизительная, и не всепрощение - безответственное, а именно сочувствие, основанное на сознании общей судьбы. Не то, чтобы он прямым текстом формулировал это в своих книгах - кроме знаменитого тезиса «милосердие выше справедливости», но именно это отношение и лежит в основе всего его творчества.
Свой жанр - пограничный между художественным и биографическим - не он, конечно, создал, но он стал, безусловно, лучшим его мастером. Характерно, что его герои - знакомые, часто описываемые им просто под собственными именами - редко жаловались, а самые умные из них вполне отдавали себе отчет в своем везении.
Вот, например, Петр Вайль: «Постоянно отвечая на вопрос, правда ли то, что про вас написал Довлатов, я выработал формулу: неправда, но я с этой неправдой полностью согласен. Признаю довлатовскую художественную достоверность высшего порядка». А вот Валерий Попов: «На Сергея навешивают ужасные обвинения - но надо смириться, надо гению простить. Он из нас по живому кроил своих героев. Иногда это больно, но остаются-то шедевры. Надо смириться и простить ему это, я так думаю».
Имя Георгия Иванова я узнала впервые не с обложки книги (его сочинения не издавались в советские времена), а из мемуаров современников, причем его творчество воспринималось ими отнюдь не восторженно. Особенно досталось «Петербургским зимам»: дескать, как бессовестно он там все переврал! Понятно, что особого желания прочитать это произведение у меня не возникло, и, если бы не случай, я бы с ним так и не ознакомилась.
А когда все-таки прочла, я поразилась: это же прекрасная книжка! Он, конечно, совершенно другой писатель - и по психологическому складу, и по жизненному опыту - нежели Довлатов, но, мне кажется, вот это сочувствие к человеку было у них общее. В «Петербургских зимах» не ощутить его невозможно - например, в главе о Нарбуте. (Справедливости ради скажу, что «Распад атома» я «ниасилила» - но не о нем сейчас разговор).
Почему же такое разное отношение? Могут сказываться, конечно, и особенности индивидуального читательского восприятия: мне случалось и в адрес Довлатова слышать упреки в пошлости (и это писателю, чье творчество - прямая противоположность пошлости). Соответственно, Иванову, возможно, просто повезло с читателями еще меньше.
Но все же более вероятно, что эта разница - отражение смены эпох: за разделяющие этих авторов полвека изменилось само наше понимание отношения литературного вымысла к действительности. Примерно так же, как с изобретением фотографии радикально изменилась живопись: если до этого главным образом ценилась «похожесть», то после него цели живописи стали совершенно другими. Возмущение Ахматовой, что, дескать, как это Жоржик Иванов пишет, что на ней была шелковая шляпка, тогда как в те времена шелка было не достать, кажется сейчас трогательно-наивным.
P.S. В сообществе ru_dovlatov мне напомнили, что, увы, и на Довлатова многие в обиде. Например, Вознесенский (по свидетельству Гениса) и Битов. Надо полагать, отношение к своему портрету руки Довлатова - неплохой тест на масштаб личности.