Встреча Начо Дуато с Клубом друзей Михайловского театра
Удалось мне побывать на встрече в Михайловском театре, организованной вчера, 28 мая. Встречу вела Ирина Иванова, очень неплохо, хорошие вопросы задавала, была в меру лирична и сентиментальна. Можете почитать, о чем там говорилось. Все-таки завтра еще одна встреча в Театральном музее, чтоб не было повторения уже сказанного. Записала практически дословно. В Театральный музей я не пойду, буду ждать отчетов.
Желающие повысить градус духовности могут завтра к 19.00 пойти и в Мраморный дворец, там будет открытие выставки Михаила Шемякина, перед открытием которой будет представлен новый небольшой балет.
Встреча в Михайловском театре началаась с общих тра-ля-ля, "К нам приехал, к нам приехал Начодуато, дорогой!" (с).
- Что чувствуете вы после премьеры "Невидимого"? Оправдались ли ваши ожидания?
- Я очень рад за театр, за танцовщиков. они очень хорошо вчера выступили. Прекрасно звучал оркестр. Но полностью я своей работой никогда не доволен - всегда можно сделать лучше. (О премьерах см. здесь).
- Ваши балеты для вас - как дети?
- Нет, балеты - не мои дети! Балет - это моя работа, то чем я зарабатываю по жизни. Кто-то ваяет статуи, кто-то лечит. А я делаю балеты. Разумеется, я люблю свою работу. Но она такая же работа, как и другие. Для того, чтоб ее делать, надо рано вставать, даже если тебе этого не хочется.
- Почему в ваших балетах природа - всегда лес, не море, не горы (ага, и болот почему нет? - мысли Блохи).
- Я не знаю, может быть, вы видите лес. Я его там не вижу. Некоторые зрители говорят: "Вот там луна!", а я ничего не вижу. Мне бы самому хотелось понять - что же там такое. Но какие-то вещи остаются невидимыми. Я бы хотел объяснить свой балет, хотя не люблю этого делать. Невидимое для меня - то, что нельзя потрогать, то, чего нельзя описать. Напрммер: смерть. Можно видеть труп, но смерть увидеть невозможно. Любовь: можно видеть любимого человека, но не любовь. Невозможно увидеть холод. Можно выглянуть в окно, увидеть там холодную погоду, но не увидеть холод. Можно увидеть электрический свет, но нельзя увидеть электричество. Вы никогда не увидите, что думаю я, а я - что думаете вы, хотя мы видим друг друга и сидим на расстоянии двух метров.
- Вы не всегда были хореографом. Вы были успешным танцовщиком. Где в сердце находится та кнопочка, чтоб переключиться из состояние танцовщика в состояние создателя? (Очень интересный и своевременный вопрос! Хотелось бы мне найти такую кнопочку у некоторых хореографов, чтоб их переключить в нетворческое состояние, чтоб они даже и не помышляли ставить - Блоха).
- Случилась простая вещь. В Гааге было очень скучно, я не знал чем заниматься после спектакля. Постоянно шел дождь, друзей поначалу не было. Переезд из солнечной Валенсии на север был сложным. Я решил, вместо того, чтоб смотреть в окно, ставить. У меня не было никакого откровения, ко мне не явилась некая сила... Я начал работать, это мне понравилось, понравилось директору труппы. И я решил продолжить.
- Вы учились у многих. Но везде говорите о влиянии на вас Иржи Килиана. Что он вам объяснил про балет?
- Я постоянно перепрыгивал из города в город, из театра в театр, из страны в страну, нигде не задерживался более чем на полтора года. В Гааге я познакомилмя с Килианом, нам понравилось работать. И я там остался на 9 лет. Если вы проработали бы с хореогрфом 9 лет, его влияние вы бы ощущали на себе. О своей баетмейстерской работе с Килианом я не говорил. Он просто дал мне студию, танцовщиков, но никогда не учил меня, никогда не говорил что и как мне надо делать.
- Для вас важна музыка. Как вы ее находите?
- Поставить балет без музыки невозможно, музыка превыше всего. Например, музыка Пануфтика - я хотел поставить балет на его музыку в Испании, но не полуилось, так как я ушел оттуда. Потом хотел поставить в Парижской Опере, потом в Нью-Йорке, но директор сказал, что нет денег на постановку. Я слушал эту музыку, наверное четыре года. не каждый, конечно, день, но часто. Потом я решил поставить этот балет здесь, в Петербурге.
- Музыка для вас имеет цвет?
- Пожалуй, да. "В лесу" должен быть зеленый цвет. Безусловно, почти у каждого звука есть цвет, свет, форма. Это зависит от того, как у каждого работает воображение.
- Можем ли мы говорить об авторском театре Начо Дуато? Существует ли у него будущее? Или он существует лишь в тот момент, пока вы работаете в нем?
- Я не понял вопрос.
- Тогда перейдем к простым вопросам. Расскажите, пожалуйста, о своей труппе, о своих танцовщиках: изменились ли они или нет.
- Я проработал здесь два с пловиной года. Я здесь постоянн7о, за исключением нескольких случаев, когда езжу на постановку в другой театр или домой в отпуск. В театре я каждый день, в классах, в столовой. С моей точки зрения, только так, каждодневно работая и в постоянном контакте с артистами, возможно создать труппу со своим лицом и своим репертуаром. Именно этим я занимаюсь два с половиной года. (Честно говоря, меня здесь несколько встряхнуло, потому что Блоха не считает, что до прихода господина Дуато в этот театр труппы была совершенно безлика. Да, она была совершенно другая, но перекраивать ее только в авторский театр Дуато мне было бы жаль).
Пропущу вопрос про лучших танцовщиков труппы. Господин Дуато назвал имена Перрен, Борченко, Сарафанова и Бондаревой, которой скоро предстоит дебютировать в партии Джульетты.
- До "Спящей красавицы" о вас говорили как об авторе бессюжетных балетов. Но уже есть "Спящая красавица", "Ромео и Джульетта", ожидается "Щелкунчик". Почему вам важны сюжетные балеты?
- Сделать сюжетный балет, "Спящую красавицу" меня попросил театр. Та же история со "Щелкунчиком". Кроме того, я знаю, что петербургские зрители любят сюжетные балеты. Вот я их и ставлю. Когда я сочиняю балеты, я должен сочинять то, что любит зритель и то, что хочет директор театра.Надо сказать, мне понравилось ставить сюжетные балеты. И я не боюсь говорить, что они - заказные. Ведь большинство великих творений искусства - это работы, сделанные по заказу. Пускай для меня сюжетные балеты - это не очень органичная вещь, но я понимаю, что этого от меня ждут. К тому же, это вроде бы неплохо у меня получилось. Когда мне говорят, что я не умею ставить сюжетные балеты, я отвечаю: потому я их и ставлю. Ведь если я чего-то не умею делать, то я этого не научусь делать до тех пор, пока не начну пытаться это сделать. Расти можно только тогда, когда пытаешься сделать то, чего еще не умеешь! (Ай, молодец!!! - Блоха).
- Вашу "Прелюдию" можно назвать петербургским балетом, не только по месту его создания, но и по духу!
- Это критики так считают. Сочиняя этот балет, я не думал о Санкт-Петербурге...
- ...а как же финал: художник, сидящий на куполе Исаакиевского собора?!
- Это был мой второй балет, который я поставил в Санкт-Петербурге, я пробыл здесь уже год, и в подсознании город уже занял свое место, поэтому и повился купол Исаакиевского собора. Но сознательно я этого не делал. А то, что считают критики... Меня, например, 15 лет считают средиземноморским хореографом, у которого хореография "пахнет апельсинами". Но у меня лишь один "средиземноморский" балет!
- Как вы встретились со своим громадным портретом на Московском проспекте?
- Хорошо, что его сняли (смеется). Недавно я пил кофе в Пассаже. Дама, сидящая рядом, спросила: "Это вы, тот человек с картинки?". Мне пришлось признаться, что это я. Было приятно, что меня узнали. А дама продолжила: "Я живу в доме напотив, и я вас каждый день вижу, выходя на кухню". Пришлось перед ней извиниться, что я, против ее воли, прихожу в ее квартиру.
- Как ваша семья относится к вашей профессии? Ведь родители не хотели, чтобы вы становились танцовщиком.
- Да, было. Но необходимо учитывать: когда я захотел стать танцовщиком, я жил в Испании в эпоху диктатуры Франко. Испания в то время была другой страной, не такой как сегодня. Культура - только в виде корриды и военных парадов. Семья моя консервативная, строгих нравов, отец - губернатор, дед - профессор университета. Конечно, родители хотели, чтобы я повторил этот путь. Я уехал учиться балету в Англию. У меня большая семья, 9 братьев и сестер. Да, я знаменитый брат. Но когда у моей мамы спрашивают: "Вы гордитесь своим сыном?", она отвечает: "Только это и делаю. Но каким из них?".
- Что для вас Михайловский театр? Для творчества и для жизни?
- Надеюсь, что Михайловский театр сможет взять от меня так же много, как взял от него и от его танцовщиков. Я многому научился от своих коллег, и от публики. Этот театр навсегда останется в моем сердце. В декабре после "Щелкунчика" я уезжаю, но буду возвращаться сюда. Разумеется, мои балеты будут идти, я буду приезжать - ставить новые спектаклм, следить за своими постановками... Театр останется в моем сердце...
Потом наступил черед вопросов из зала:
- Влияют ли политические события на ваши эмоции?
- Хороший вопрос. В принципе - да. Но в случае с "Невидимым" это не так.
Затем поговорили про способность русских танцовщиков к исполнению современной хореографии, и госпожа Иванова начала пытать господина Дуато:"А какое движение у вас самое любимое?" (Все равно, что спрашивать у композитора про любимую ноту, а у писателя - про любимое слово. Блоха). Дуато долго пытался отделаться от этого вопроса, потом с облегчением нашелся:
- ПОКЛОНЫ!
Спросили почему он принял предложение Берлинской Оперы:
- Из Берлина ко мне обращались три раза. Первый раз - в 90-е годы. Мы даже выпили с директором по бокалу шампанского за будущую работу. А через несколько дней я уехал в Испанию. Потом в 2000-х годах, когда там работал Малахов, они обратились вновь ко мне, но я в тот момент не хотел покидать Испанию. Когда они обратились в третий раз, я должен был согласиться. Мне это интересно.
- Если бы у вас не было никаких ограничений - творческих, материальных, вы могли бы пригласить любого артиста, - что бы вы поставили?
- Поверьте - не знаю!!! Именно потому, что у меня никогда не было планов поставить "самый лучший балет на свете". Речь идет о повесдневной работе. Мне приятно, когда меня просят что-то поставить, например, балет о Бахе - это заказная работа.
Блоха, конечно, тоже влезла с вопросом. Так как она его задавала, а не записывала, вопрос воспроизвожу по памяти:
- Господин Дуато, не ошибусь, если скажу от имени многих здесь присутствующих, что вы стали нам в какой-то степени родным и близким. И мы, как родственники, ужасно ревнивы. Поэтому мы с таким огорчением узнали о вашем переезде в Берлин. И на правах близких родственников "мы желаем знать подробно - что, чего, куды и как" (с). Могли бы вы сказать о вашей предстоящей работе в Берлине - есть ли планы, предполагаются, скажем, совместные постановки с Петербургом, гастроли? (да, я говорила долго, надо же было дать время Дуато заценить мою небесную красоту, а оператору, ведущему съемку, взять мое лицо в фокус - Блоха).
- Список моих берлинских премьер расписан до 2016 года. Но работать я еще не начал, в августе 2014 года я приступаю к исполнению своих обязанностей. Понимаю, что первый сезон будет очень напряженным. Хотелось бы объединить коллективы. В какой это будет форме - пока не знаю, может, в форме обменных гастролей, совместных постановок, выступлений артистов тут и там. Все будет зависеть от директора Берлинской оперы и нового художественного руководителя Михайловского театра.
Потом была автограф-сессия. Блоха вновь захотела получить персональный автограф, как от "Юрочки". Конечно, господин Дуато не смог написать "Олечке от Начиньки", но Блоха все равно осталась одухотворенной.
Желающие повысить градус духовности могут завтра к 19.00 пойти и в Мраморный дворец, там будет открытие выставки Михаила Шемякина, перед открытием которой будет представлен новый небольшой балет.
Встреча в Михайловском театре началаась с общих тра-ля-ля, "К нам приехал, к нам приехал Начодуато, дорогой!" (с).
- Что чувствуете вы после премьеры "Невидимого"? Оправдались ли ваши ожидания?
- Я очень рад за театр, за танцовщиков. они очень хорошо вчера выступили. Прекрасно звучал оркестр. Но полностью я своей работой никогда не доволен - всегда можно сделать лучше. (О премьерах см. здесь).
- Ваши балеты для вас - как дети?
- Нет, балеты - не мои дети! Балет - это моя работа, то чем я зарабатываю по жизни. Кто-то ваяет статуи, кто-то лечит. А я делаю балеты. Разумеется, я люблю свою работу. Но она такая же работа, как и другие. Для того, чтоб ее делать, надо рано вставать, даже если тебе этого не хочется.
- Почему в ваших балетах природа - всегда лес, не море, не горы (ага, и болот почему нет? - мысли Блохи).
- Я не знаю, может быть, вы видите лес. Я его там не вижу. Некоторые зрители говорят: "Вот там луна!", а я ничего не вижу. Мне бы самому хотелось понять - что же там такое. Но какие-то вещи остаются невидимыми. Я бы хотел объяснить свой балет, хотя не люблю этого делать. Невидимое для меня - то, что нельзя потрогать, то, чего нельзя описать. Напрммер: смерть. Можно видеть труп, но смерть увидеть невозможно. Любовь: можно видеть любимого человека, но не любовь. Невозможно увидеть холод. Можно выглянуть в окно, увидеть там холодную погоду, но не увидеть холод. Можно увидеть электрический свет, но нельзя увидеть электричество. Вы никогда не увидите, что думаю я, а я - что думаете вы, хотя мы видим друг друга и сидим на расстоянии двух метров.
- Вы не всегда были хореографом. Вы были успешным танцовщиком. Где в сердце находится та кнопочка, чтоб переключиться из состояние танцовщика в состояние создателя? (Очень интересный и своевременный вопрос! Хотелось бы мне найти такую кнопочку у некоторых хореографов, чтоб их переключить в нетворческое состояние, чтоб они даже и не помышляли ставить - Блоха).
- Случилась простая вещь. В Гааге было очень скучно, я не знал чем заниматься после спектакля. Постоянно шел дождь, друзей поначалу не было. Переезд из солнечной Валенсии на север был сложным. Я решил, вместо того, чтоб смотреть в окно, ставить. У меня не было никакого откровения, ко мне не явилась некая сила... Я начал работать, это мне понравилось, понравилось директору труппы. И я решил продолжить.
- Вы учились у многих. Но везде говорите о влиянии на вас Иржи Килиана. Что он вам объяснил про балет?
- Я постоянно перепрыгивал из города в город, из театра в театр, из страны в страну, нигде не задерживался более чем на полтора года. В Гааге я познакомилмя с Килианом, нам понравилось работать. И я там остался на 9 лет. Если вы проработали бы с хореогрфом 9 лет, его влияние вы бы ощущали на себе. О своей баетмейстерской работе с Килианом я не говорил. Он просто дал мне студию, танцовщиков, но никогда не учил меня, никогда не говорил что и как мне надо делать.
- Для вас важна музыка. Как вы ее находите?
- Поставить балет без музыки невозможно, музыка превыше всего. Например, музыка Пануфтика - я хотел поставить балет на его музыку в Испании, но не полуилось, так как я ушел оттуда. Потом хотел поставить в Парижской Опере, потом в Нью-Йорке, но директор сказал, что нет денег на постановку. Я слушал эту музыку, наверное четыре года. не каждый, конечно, день, но часто. Потом я решил поставить этот балет здесь, в Петербурге.
- Музыка для вас имеет цвет?
- Пожалуй, да. "В лесу" должен быть зеленый цвет. Безусловно, почти у каждого звука есть цвет, свет, форма. Это зависит от того, как у каждого работает воображение.
- Можем ли мы говорить об авторском театре Начо Дуато? Существует ли у него будущее? Или он существует лишь в тот момент, пока вы работаете в нем?
- Я не понял вопрос.
- Тогда перейдем к простым вопросам. Расскажите, пожалуйста, о своей труппе, о своих танцовщиках: изменились ли они или нет.
- Я проработал здесь два с пловиной года. Я здесь постоянн7о, за исключением нескольких случаев, когда езжу на постановку в другой театр или домой в отпуск. В театре я каждый день, в классах, в столовой. С моей точки зрения, только так, каждодневно работая и в постоянном контакте с артистами, возможно создать труппу со своим лицом и своим репертуаром. Именно этим я занимаюсь два с половиной года. (Честно говоря, меня здесь несколько встряхнуло, потому что Блоха не считает, что до прихода господина Дуато в этот театр труппы была совершенно безлика. Да, она была совершенно другая, но перекраивать ее только в авторский театр Дуато мне было бы жаль).
Пропущу вопрос про лучших танцовщиков труппы. Господин Дуато назвал имена Перрен, Борченко, Сарафанова и Бондаревой, которой скоро предстоит дебютировать в партии Джульетты.
- До "Спящей красавицы" о вас говорили как об авторе бессюжетных балетов. Но уже есть "Спящая красавица", "Ромео и Джульетта", ожидается "Щелкунчик". Почему вам важны сюжетные балеты?
- Сделать сюжетный балет, "Спящую красавицу" меня попросил театр. Та же история со "Щелкунчиком". Кроме того, я знаю, что петербургские зрители любят сюжетные балеты. Вот я их и ставлю. Когда я сочиняю балеты, я должен сочинять то, что любит зритель и то, что хочет директор театра.Надо сказать, мне понравилось ставить сюжетные балеты. И я не боюсь говорить, что они - заказные. Ведь большинство великих творений искусства - это работы, сделанные по заказу. Пускай для меня сюжетные балеты - это не очень органичная вещь, но я понимаю, что этого от меня ждут. К тому же, это вроде бы неплохо у меня получилось. Когда мне говорят, что я не умею ставить сюжетные балеты, я отвечаю: потому я их и ставлю. Ведь если я чего-то не умею делать, то я этого не научусь делать до тех пор, пока не начну пытаться это сделать. Расти можно только тогда, когда пытаешься сделать то, чего еще не умеешь! (Ай, молодец!!! - Блоха).
- Вашу "Прелюдию" можно назвать петербургским балетом, не только по месту его создания, но и по духу!
- Это критики так считают. Сочиняя этот балет, я не думал о Санкт-Петербурге...
- ...а как же финал: художник, сидящий на куполе Исаакиевского собора?!
- Это был мой второй балет, который я поставил в Санкт-Петербурге, я пробыл здесь уже год, и в подсознании город уже занял свое место, поэтому и повился купол Исаакиевского собора. Но сознательно я этого не делал. А то, что считают критики... Меня, например, 15 лет считают средиземноморским хореографом, у которого хореография "пахнет апельсинами". Но у меня лишь один "средиземноморский" балет!
- Как вы встретились со своим громадным портретом на Московском проспекте?
- Хорошо, что его сняли (смеется). Недавно я пил кофе в Пассаже. Дама, сидящая рядом, спросила: "Это вы, тот человек с картинки?". Мне пришлось признаться, что это я. Было приятно, что меня узнали. А дама продолжила: "Я живу в доме напотив, и я вас каждый день вижу, выходя на кухню". Пришлось перед ней извиниться, что я, против ее воли, прихожу в ее квартиру.
- Как ваша семья относится к вашей профессии? Ведь родители не хотели, чтобы вы становились танцовщиком.
- Да, было. Но необходимо учитывать: когда я захотел стать танцовщиком, я жил в Испании в эпоху диктатуры Франко. Испания в то время была другой страной, не такой как сегодня. Культура - только в виде корриды и военных парадов. Семья моя консервативная, строгих нравов, отец - губернатор, дед - профессор университета. Конечно, родители хотели, чтобы я повторил этот путь. Я уехал учиться балету в Англию. У меня большая семья, 9 братьев и сестер. Да, я знаменитый брат. Но когда у моей мамы спрашивают: "Вы гордитесь своим сыном?", она отвечает: "Только это и делаю. Но каким из них?".
- Что для вас Михайловский театр? Для творчества и для жизни?
- Надеюсь, что Михайловский театр сможет взять от меня так же много, как взял от него и от его танцовщиков. Я многому научился от своих коллег, и от публики. Этот театр навсегда останется в моем сердце. В декабре после "Щелкунчика" я уезжаю, но буду возвращаться сюда. Разумеется, мои балеты будут идти, я буду приезжать - ставить новые спектаклм, следить за своими постановками... Театр останется в моем сердце...
Потом наступил черед вопросов из зала:
- Влияют ли политические события на ваши эмоции?
- Хороший вопрос. В принципе - да. Но в случае с "Невидимым" это не так.
Затем поговорили про способность русских танцовщиков к исполнению современной хореографии, и госпожа Иванова начала пытать господина Дуато:"А какое движение у вас самое любимое?" (Все равно, что спрашивать у композитора про любимую ноту, а у писателя - про любимое слово. Блоха). Дуато долго пытался отделаться от этого вопроса, потом с облегчением нашелся:
- ПОКЛОНЫ!
Спросили почему он принял предложение Берлинской Оперы:
- Из Берлина ко мне обращались три раза. Первый раз - в 90-е годы. Мы даже выпили с директором по бокалу шампанского за будущую работу. А через несколько дней я уехал в Испанию. Потом в 2000-х годах, когда там работал Малахов, они обратились вновь ко мне, но я в тот момент не хотел покидать Испанию. Когда они обратились в третий раз, я должен был согласиться. Мне это интересно.
- Если бы у вас не было никаких ограничений - творческих, материальных, вы могли бы пригласить любого артиста, - что бы вы поставили?
- Поверьте - не знаю!!! Именно потому, что у меня никогда не было планов поставить "самый лучший балет на свете". Речь идет о повесдневной работе. Мне приятно, когда меня просят что-то поставить, например, балет о Бахе - это заказная работа.
Блоха, конечно, тоже влезла с вопросом. Так как она его задавала, а не записывала, вопрос воспроизвожу по памяти:
- Господин Дуато, не ошибусь, если скажу от имени многих здесь присутствующих, что вы стали нам в какой-то степени родным и близким. И мы, как родственники, ужасно ревнивы. Поэтому мы с таким огорчением узнали о вашем переезде в Берлин. И на правах близких родственников "мы желаем знать подробно - что, чего, куды и как" (с). Могли бы вы сказать о вашей предстоящей работе в Берлине - есть ли планы, предполагаются, скажем, совместные постановки с Петербургом, гастроли? (да, я говорила долго, надо же было дать время Дуато заценить мою небесную красоту, а оператору, ведущему съемку, взять мое лицо в фокус - Блоха).
- Список моих берлинских премьер расписан до 2016 года. Но работать я еще не начал, в августе 2014 года я приступаю к исполнению своих обязанностей. Понимаю, что первый сезон будет очень напряженным. Хотелось бы объединить коллективы. В какой это будет форме - пока не знаю, может, в форме обменных гастролей, совместных постановок, выступлений артистов тут и там. Все будет зависеть от директора Берлинской оперы и нового художественного руководителя Михайловского театра.
Потом была автограф-сессия. Блоха вновь захотела получить персональный автограф, как от "Юрочки". Конечно, господин Дуато не смог написать "Олечке от Начиньки", но Блоха все равно осталась одухотворенной.