Георгий Господинов: Что художественная литература может сделать сегодня? Часть I.
Часть I.
часть II.
Лауреат Международной Букеровской премии Георгий Господинов размышляет о чудесной, спасительной силе литературы:
"Что может художественная литература (в том числе в переводе) в такие времена, как наше? Ничего. Это был бы самый короткий, резкий и самый пессимистичный ответ. Но, если бы мы на самом деле (а не ради риторической помпезности) так ответили на поставленный вопрос, то нам следовало бы немедленно отказаться от этого текста, закрыть фестивали, выкинуть книги из библиотек, отказаться от написания литературных произведений и смиренно сидеть в ожидании конца света. Ибо, если мы перестанем рассказывать истории о мире, то конец действительно близок.
Литература, рассказывание историй и, в особенности, художественная литература способны творить чудеса. Я начну с личной истории. Мой первый подобный опыт произошел, когда мне было шесть или семь лет. Мне приснился кошмар, не только страшный, но еще и повторяющийся каждую ночь. Однажды утром я набрался смелости и рассказал это бабушке. Но, как только я начал, она остановила меня, прижав палец к губам. Страшные сны не следует пересказывать, потому что это заставляет их сбываться. На самом деле она выразилась гораздо красивее: они наливаются кровью и оживают. Так я остался один на один со своим кошмаром, неспособный никому о нем рассказать, но и не имея сил держать его в себе. Тогда мне пришла в голову, на мой взгляд, блестящая идея - гениальными мы бываем только в шесть или семь лет - записать свой сон. Я тайком вырвал страницу из дедушкиной тетради и, только что выученными буквами алфавита, довольно некрасивыми каракулями записал свой сон. И... Я стал обладателем своего чуда. Больше мне этот кошмар не снился. Но также я никогда его не забывал. Такова была цена. (Я все еще помню этот сон сегодня, сорок девять лет спустя; возможно, я расскажу его в конце лекции).
Есть две вещи, которые за ниточки можно вытащить из наших воспоминаний. Записывание спасает нас от наших страхов. И записывание создает воспоминание. Мы рассказываем истории, чтобы помнить. Иногда верно и обратное: мы запоминаем, чтобы было, что рассказать. Да, письмо порождает память, даже если эта память связана с пугающими вещами. Но воспоминания о пугающих вещах не всегда являются пугающими воспоминаниями. Напротив, однажды рассказанные, однажды уютно расположенные в ячейках памяти, пугающие вещи начинают терять свою устрашающую силу. Рассказывая истории, мы постепенно приручаем страшных зверей.
Почему мы рассказываем детям сказки на ночь? По той же причине, по которой существуют мифы. Мы рассказываем истории, чтобы укротить мир, который изначально в момент создания был диким, который и сейчас дикий и будет диким до конца. Мы рассказываем истории, чтобы объяснить хаотичный и необъяснимый мир гроз, пожаров и наводнений вокруг нас, а также мир этих же вещей внутри нас. Рассказывая истории, мы создаем иллюзию, что про этот мир вообще можно рассказывать (его можно облечь в слова и поделиться ими) и упорядочить (его можно организовать). По секрету, я подозреваю, что порядка нет, и его создают только наши истории. Но это делает наше повествование еще более важным.
Как автору романа «Физика печали», позвольте мне отвлечься на квантовую физику. Согласно принципу неопределенности Гейзенберга наблюдение за процессом и присутствие наблюдателя могут изменить его параметры: в квантовой физике события происходят по-разному в зависимости от того, наблюдает за ними кто-либо или нет. По аналогии, если бы никто не наблюдал и не рассказывал об этом мире, кто знает, что бы с ним случилось; может, он уже давно бы развалился? Так мы подходим к еще одной обязанности и ответственности и без того перегруженного писателя - еще к одной причине рассказывать истории. Мы рассказываем, чтобы сохранить целостность мира. И придать смысл тому, что происходит с ним и с нами (тайно подозревая, что смысла нет). По этой же причине мы читаем книги и, особенно, художественную литературу.
Многие ошибочно полагают, что художественная литература - это воображаемые, неправдивые, выдуманные истории, и, поэтому, делят литературу на художественную и документальную (близкую к истине). Я считаю это глубоким недоразумением. Художественная литература создает миф и придает смысл реальности, она изобретает легенду о видимом, формирует из нее повествование и объясняет его нам. “Миф - ничто, но в мифе скрыто все”, - говорит Пессоа.
Художественная литература может порождать настоящие воспоминания. Никогда не забуду, как, прочитав «Войну и мир», я лежал на поле Аустерлицкой битвы и как будто впервые смотрел на облака надо мной. Как я мог не замечать их раньше? Я говорю себе своим голосом, а не голосом раненого князя Болконского. После «Ста лет одиночества» я отчетливо помню тот день, когда отец повел меня к цыганам, чтобы я впервые увидел настоящий лед. Еще помню метель и мерцающую в комнате свечу, как у Пастернака.
Помимо прошлого и воспоминаний, литература часто продумывает будущее мира и создает утопические структуры; другими словами, она намекает и предлагает судьбе, обществу и вселенной возможные следующие шаги. Часто эти утопии превращаются в антиутопии, а романы-антиутопии, которые мы пишем, порой оказываются вполне реалистичными. Сам Оруэлл протестовал после "1984": он не пытался написать руководство к действию, а, скорее, предупреждал о том, чего не следует делать. В определенной степени нечто подобное я испытал и со своим романом , но об этом в другой раз.
Итак, какие еще конкретные вещи может сделать литература и художественная литература, кроме создания памяти и укрощения страхов? Они могут делать и другие простые вещи, например, спасать жизнь.
Литература рассказывает истории и тем самым отодвигает конец. Лучше всего мы знаем это по Шахерезаде. С каждой историей, которую она рассказывает, она выигрывает еще один день жизни. В ее рассказах самой частой разменной монетой жизни снова становятся истории. Изменяют ли эти истории Шахрияра, этого серийного убийцу женщин, пробуждают ли они в нем сочувствие к этому миру? Кто знает. Но они вливают в него снадобье нового любопытства к миру со всеми его чудесами, изгибами и поворотами, любовью и обманами. Когда жертва рассказывает историю, она временно обитает в другой, защищенной зоне. Женщина или мужчина, рассказывающие историю, и их слушатели (или читатели) теперь находятся внутри лабиринта самой истории, в другом пространстве. Другими словами, они пребывают одновременно в двух местах: реальном и вымышленном. И в разных временах одновременно. Это возвращает нас к элементарным частицам в квантовой физике, которые также могут существовать в двух местах одновременно. Литература и квантовая физика гораздо более похожи, чем мы можем предположить. Более того, к нашему благу (то есть к благу писателей и читателей), литература знала об этих вещах за столетия до того, как их открыла наука. Итак, пока длятся истории, жизнь Шахерезады обеспечена. Гарантирована самим рассказом. И история, как и лабиринт, бесконечна.
Это то, что я хотел бы, чтобы мы запомнили из великой истории Шахерезады: способность слабых рассказывать истории. Литература при этом обеспечивает особую гарантию. В детстве я подсознательно это чувствовал, потому что всегда предпочитал читать книги, в которых ведется рассказ от первого лица единственного числа. Я знал, что их главные герои никогда не умрут в конце книги. Пока я рассказываю истории, я существую. Рассказывая истории, я сохраняю целостность себя и мира вокруг. Я рассказываю, следовательно, я существую.
Телеграм-канал "Интриги книги".
часть II.
Лауреат Международной Букеровской премии Георгий Господинов размышляет о чудесной, спасительной силе литературы:
"Что может художественная литература (в том числе в переводе) в такие времена, как наше? Ничего. Это был бы самый короткий, резкий и самый пессимистичный ответ. Но, если бы мы на самом деле (а не ради риторической помпезности) так ответили на поставленный вопрос, то нам следовало бы немедленно отказаться от этого текста, закрыть фестивали, выкинуть книги из библиотек, отказаться от написания литературных произведений и смиренно сидеть в ожидании конца света. Ибо, если мы перестанем рассказывать истории о мире, то конец действительно близок.
Литература, рассказывание историй и, в особенности, художественная литература способны творить чудеса. Я начну с личной истории. Мой первый подобный опыт произошел, когда мне было шесть или семь лет. Мне приснился кошмар, не только страшный, но еще и повторяющийся каждую ночь. Однажды утром я набрался смелости и рассказал это бабушке. Но, как только я начал, она остановила меня, прижав палец к губам. Страшные сны не следует пересказывать, потому что это заставляет их сбываться. На самом деле она выразилась гораздо красивее: они наливаются кровью и оживают. Так я остался один на один со своим кошмаром, неспособный никому о нем рассказать, но и не имея сил держать его в себе. Тогда мне пришла в голову, на мой взгляд, блестящая идея - гениальными мы бываем только в шесть или семь лет - записать свой сон. Я тайком вырвал страницу из дедушкиной тетради и, только что выученными буквами алфавита, довольно некрасивыми каракулями записал свой сон. И... Я стал обладателем своего чуда. Больше мне этот кошмар не снился. Но также я никогда его не забывал. Такова была цена. (Я все еще помню этот сон сегодня, сорок девять лет спустя; возможно, я расскажу его в конце лекции).
Есть две вещи, которые за ниточки можно вытащить из наших воспоминаний. Записывание спасает нас от наших страхов. И записывание создает воспоминание. Мы рассказываем истории, чтобы помнить. Иногда верно и обратное: мы запоминаем, чтобы было, что рассказать. Да, письмо порождает память, даже если эта память связана с пугающими вещами. Но воспоминания о пугающих вещах не всегда являются пугающими воспоминаниями. Напротив, однажды рассказанные, однажды уютно расположенные в ячейках памяти, пугающие вещи начинают терять свою устрашающую силу. Рассказывая истории, мы постепенно приручаем страшных зверей.
Почему мы рассказываем детям сказки на ночь? По той же причине, по которой существуют мифы. Мы рассказываем истории, чтобы укротить мир, который изначально в момент создания был диким, который и сейчас дикий и будет диким до конца. Мы рассказываем истории, чтобы объяснить хаотичный и необъяснимый мир гроз, пожаров и наводнений вокруг нас, а также мир этих же вещей внутри нас. Рассказывая истории, мы создаем иллюзию, что про этот мир вообще можно рассказывать (его можно облечь в слова и поделиться ими) и упорядочить (его можно организовать). По секрету, я подозреваю, что порядка нет, и его создают только наши истории. Но это делает наше повествование еще более важным.
Как автору романа «Физика печали», позвольте мне отвлечься на квантовую физику. Согласно принципу неопределенности Гейзенберга наблюдение за процессом и присутствие наблюдателя могут изменить его параметры: в квантовой физике события происходят по-разному в зависимости от того, наблюдает за ними кто-либо или нет. По аналогии, если бы никто не наблюдал и не рассказывал об этом мире, кто знает, что бы с ним случилось; может, он уже давно бы развалился? Так мы подходим к еще одной обязанности и ответственности и без того перегруженного писателя - еще к одной причине рассказывать истории. Мы рассказываем, чтобы сохранить целостность мира. И придать смысл тому, что происходит с ним и с нами (тайно подозревая, что смысла нет). По этой же причине мы читаем книги и, особенно, художественную литературу.
Многие ошибочно полагают, что художественная литература - это воображаемые, неправдивые, выдуманные истории, и, поэтому, делят литературу на художественную и документальную (близкую к истине). Я считаю это глубоким недоразумением. Художественная литература создает миф и придает смысл реальности, она изобретает легенду о видимом, формирует из нее повествование и объясняет его нам. “Миф - ничто, но в мифе скрыто все”, - говорит Пессоа.
Художественная литература может порождать настоящие воспоминания. Никогда не забуду, как, прочитав «Войну и мир», я лежал на поле Аустерлицкой битвы и как будто впервые смотрел на облака надо мной. Как я мог не замечать их раньше? Я говорю себе своим голосом, а не голосом раненого князя Болконского. После «Ста лет одиночества» я отчетливо помню тот день, когда отец повел меня к цыганам, чтобы я впервые увидел настоящий лед. Еще помню метель и мерцающую в комнате свечу, как у Пастернака.
Помимо прошлого и воспоминаний, литература часто продумывает будущее мира и создает утопические структуры; другими словами, она намекает и предлагает судьбе, обществу и вселенной возможные следующие шаги. Часто эти утопии превращаются в антиутопии, а романы-антиутопии, которые мы пишем, порой оказываются вполне реалистичными. Сам Оруэлл протестовал после "1984": он не пытался написать руководство к действию, а, скорее, предупреждал о том, чего не следует делать. В определенной степени нечто подобное я испытал и со своим романом , но об этом в другой раз.
Итак, какие еще конкретные вещи может сделать литература и художественная литература, кроме создания памяти и укрощения страхов? Они могут делать и другие простые вещи, например, спасать жизнь.
Литература рассказывает истории и тем самым отодвигает конец. Лучше всего мы знаем это по Шахерезаде. С каждой историей, которую она рассказывает, она выигрывает еще один день жизни. В ее рассказах самой частой разменной монетой жизни снова становятся истории. Изменяют ли эти истории Шахрияра, этого серийного убийцу женщин, пробуждают ли они в нем сочувствие к этому миру? Кто знает. Но они вливают в него снадобье нового любопытства к миру со всеми его чудесами, изгибами и поворотами, любовью и обманами. Когда жертва рассказывает историю, она временно обитает в другой, защищенной зоне. Женщина или мужчина, рассказывающие историю, и их слушатели (или читатели) теперь находятся внутри лабиринта самой истории, в другом пространстве. Другими словами, они пребывают одновременно в двух местах: реальном и вымышленном. И в разных временах одновременно. Это возвращает нас к элементарным частицам в квантовой физике, которые также могут существовать в двух местах одновременно. Литература и квантовая физика гораздо более похожи, чем мы можем предположить. Более того, к нашему благу (то есть к благу писателей и читателей), литература знала об этих вещах за столетия до того, как их открыла наука. Итак, пока длятся истории, жизнь Шахерезады обеспечена. Гарантирована самим рассказом. И история, как и лабиринт, бесконечна.
Это то, что я хотел бы, чтобы мы запомнили из великой истории Шахерезады: способность слабых рассказывать истории. Литература при этом обеспечивает особую гарантию. В детстве я подсознательно это чувствовал, потому что всегда предпочитал читать книги, в которых ведется рассказ от первого лица единственного числа. Я знал, что их главные герои никогда не умрут в конце книги. Пока я рассказываю истории, я существую. Рассказывая истории, я сохраняю целостность себя и мира вокруг. Я рассказываю, следовательно, я существую.
Телеграм-канал "Интриги книги".