Основные произведения Дж.М.Кутзее. Часть II.
Часть I.
Часть II.
P.S. Если вам этого показалось мало, то вот еще одна статья на похожую тему - "Where to start with: JM Coetzee" с сайта газеты "The Guardian".
"Будь краток, но дай мне все.
Запыхавшуюся, перепачканную, в тяжелой от соленой воды юбке, потерпевшую кораблекрушение Сьюзен Бартон выбрасывает на берег острова у побережья Бразилии, где ее уже поджидают двое мужчин: англичанин Робинзон Крузо (на английском языке слово "Crusoe" без буквы "е") и его спутник Пятница (без языка). Троица спасена. По пути домой Крузо умирает. Высаженная в Лондоне, Сьюзен не имеет ничего, кроме «всего, что Крузо оставил после себя, а именно истории его острова». Она безуспешно пытается писать, а Пятница - Крузо заявил, что его изуродовали работорговцы, в чем Сьюзен сомневается - кажется, вообще не владеет языками. Они должны обратиться к вызывающему моральные сомнения и глубоко признательному писателю-призраку: некоему Дэниелу Фо, чьи взгляды на литературу и на рынок правдивых историй навсегда отделят ее от острова Крузо.
Я всегда был влюблен в книгу «Мистер Фо» (1986), которая, если судить по краткому изложению сюжета, может звучать как один из многих сиквелов английского канона «Империя отвечает», вроде «Широкого Саргассово моря» Джины Рис ("Антуаннета", антильская «Джейн Эйр») или «Джек Мэггс» Питера Кэри (австралийские «Большие надежды»). Уже второе поколение студентов-литературоведов увлечено неразрешимым смешением в романе речи и письма, гендера и колониализма и выжимает каждую каплю теории из романа объемом в 160 страниц. Но «Мистер Фо», написанный в необычайной манере чревовещания на английском языке XVIII века, - это нечто большее, чем просто постколониальная история, и нечто большее, чем перевернутая Робинзонада.
Кто автор и у кого есть «история жизни»? Самый короткий и величайший роман Кутзее, имеющий всего лишь трехбуквенное название (на английском зыке - просто "Foe"), рассказывает о том, что искусство и жизнь всегда будут идти в противоречии. Речь идет о непреодолимом желании писателей-неудачников при недостаточных литературных возможностях показать вам другой мир. И, прежде всего, этот неисчерпаемый роман о том, как сохранить свою истинную сущность, когда новые медиа - роман в 18 веке или аккаунт TikTok в 21 веке - хотят превратить вашу жизнь в повествование для продажи.
Я хочу знать про его настоящую жизнь - или насколько близко я могу к ней подобраться.
Кутзее написал три тома своей биографии - но так же, как и художественные романы, эти мнимые мемуары (все они рассказаны от третьего лица, «он» держится на расстоянии вытянутой руки) имеют переменчивое отношение к правде. «Детство» (1997) повествует о жизни автора в возрасте от 10 до 13 лет, с несчастными школьными днями и глубоким отдалением от отца. Облегчение приносили лишь восторженные поездки в Кару, засушливую фермерский регион страны. В «Молодости» (2002) читатель следует за 20-летним Кутзее в Лондон, где тот встречается с девушками.
Последний, лучший и самый странный из трех романов - «Летнее время» (2009), который, по-видимому, охватывает 1970-е годы: возвращение в Южную Африку и первые усилия в художественной литературе. Но, кажется, что автор, указанный на обложке, уже мертв. В книгу вошли пять интервью с бывшими любовницами, студентами и знакомыми, взятые биографом «покойного Джона Кутзее».
Я могу справиться с ним в его самой мрачной ситуации. (Я думаю).
Для 50-летнего профессора Дэвида Лурье знание английской романтической поэзии, кажется, дает этическое право на соблазнение студентки, степень согласия которой мы могли бы великодушно назвать двусмысленной. Дело раскрыто; Лурье теряет работу (после ужасной сцены университетского трибунала со всей мрачной комедийностью Кафки); он уезжает из Кейптауна, чтобы присоединиться к своей дочери Люси на ее ферме в Восточном Кейптауне. Но затем происходит еще один акт сексуального насилия, гораздо более жестокий, чем его собственный проступок - и, поскольку Люси думает о своем благополучии, ее отец должен очистить гангренозную основу своей моральной жизни.
В отличие от его двусмысленных произведений 1980-х годов, «Бесчестье» (1999) требует, чтобы эту книгу читали в свете современной Южной Африки с ее новой многорасовой демократией, поглощенной публичными слушаниями Комиссии по установлению истины и примирению. Когда Дэвид умоляет свою дочь обратиться в полицию, Люси настаивает, что она не будет сообщать о групповом изнасиловании «в этом месте, в это время… и это место - Южная Африка». Не буду врать - эта книга мрачна, как «Царь Эдип» Софокла. Но в мрачности может быть и красота, а строгий фатализм «Бесчестья» сделал эту книгу одной из самых обсуждаемых за последние 30 лет.
Это произведение принесло Кутзее второй Букер (и, как и в первый раз, он не удосужился взять его в руки) и общественную известность, которую он явно недолюбливает. Книга также вызвала гневную оппозицию и в ЮАР со стороны руководства Африканского национального конгресса, осудившего его «расизм» и в ООН, и со стороны белых консерваторов, которые считали себя настоящими жертвами. Сегодня, однако, более непосредственная ценность произведения состоит в тщательном изучении гендера: «Бесчестье», конечно, является романом-предшественником движения "MeToo", книга целиком посвящена желаниям и недостаткам мужчин, а также публичному и частному порицанию, которое они могут на себя навлечь.
«Бесчестье» также открывает главную тему более поздних произведений Кутзее: отношение людей к животным, исследованные с философской строгостью в «Элизабет Костелло» и в его рассказах. Если Лурье и находит хоть малейшее отпущение грехов (или благодать - название не совсем противоположное), то в ветеринарной клинике, где он ухаживает за животными в мире, где люди - собаки.
Что насчет его критики?
В своих романах Кутзее уклоняется, искажает, иронизирует; в своих нонфикшн произведениях он хирургически точен. "White Writing: On the Culture of Letters in South Africa" («Белое письмо: о культуре письма в Южной Африке») (1988) - самый оригинальный из нескольких его сборников эссе, который исследует романы «людей, уже не европейцев, но еще и не африканцев», а также национальное и расовое мифотворчество белых писателей, работающих как на английском языке, так и на африкаансе. (Большая часть изучаемых им романов таких авторов, как Sarah Gertrude Millin и C. M. van den Heever, были написаны до введения апартеида в 1948 году.)
Есть сладкие трагедии о смешанных браках, есть отталкивающая криптоантропология о ленивых туземцах и трудолюбивых голландцах, но ключевым объектом исследования Кутзее является plaasroman, или «фермерский роман» на языке африкаанс. В пасторальных рассказах этих поселенцев южноафриканская почва мифологизирована и феминизирована, но это суровая и «бесплодная» Мать-Земля, которая, кажется, отвергает даже мертвых. Я особенно ценю «White Writing» как образец того, как критик должен относиться к расистским произведениям прошлого: никакого отстранения, никаких оправданий, только спокойное и непоколебимое разоблачение их фатальных противоречий. «Наше ремесло, - пишет здесь Кутзее, - состоит в том, чтобы читать другого: пробелы, инверсии, изнанку; завуалированное, темное, погребенное, женственное; инаковости».
Я не боюсь показаться немного странным.
Кутзее после иммиграции в Австралию в 2000-х годах сотворил потрясающий третий акт; его книги стали более экспериментальными и философскими, в которых сочетается художественная литература с нофикшн и в которых часто бросается вызов традиционной структуре. Самый важный из его австралийских романов - книга настоящей силы и глубокой тайны - «Детство Иисуса» (2013), первый в трилогии своеобразных и бесстрастных историй о мальчике и мужчине, которые начинают новую жизнь в «вымытом начисто» мире.
Симон и Давид - как и все жители безликого городка Новиллы, в который они прибыли на лодке - беженцы, чья память была стерта. Они осваивают зачатки нового языка. (Этот язык - испанский, и недавно, в знак небольшого личного протеста против гегемонии английского языка, Кутзее выпустил свой новый роман на испанском языке более чем за год до того, как он вышел в оригинале). Симон знакомит мальчика с женщиной, Инес, и, в диковинной пародии на Благовещение, убеждает ее, что она мать Давида. Только вот поведение Давида… ну, оно не совсем божественное. Он представлен как негодник, серьезно увлеченный математикой, пропагандирующей мистическую веру в то, что числа - это «острова в огромном черном море небытия», недоступные арифметике.
Эта книга и две последующие за ней донкихотские в своем первоначальном смысле: «Дон Кихот» или, по крайней мере, его детская адаптация занимает центральное место в личном Евангелии Давида. Даже больше, чем «В ожидании варваров», эта книга предполагает аллегорическое прочтение, прежде чем вы сможете сказать "Noli me tangere" ("не тронь меня"). Тем не менее, «Детство Иисуса» раскрывает множество тем, которые волновали Кутзее еще с 1970 года, и, прежде всего, напряжение между эмоциями и разумом. Даже за самой строгой аскезой может стоять пыл."
Телеграм-канал "Интриги книги"
Часть II.
P.S. Если вам этого показалось мало, то вот еще одна статья на похожую тему - "Where to start with: JM Coetzee" с сайта газеты "The Guardian".
"Будь краток, но дай мне все.
Запыхавшуюся, перепачканную, в тяжелой от соленой воды юбке, потерпевшую кораблекрушение Сьюзен Бартон выбрасывает на берег острова у побережья Бразилии, где ее уже поджидают двое мужчин: англичанин Робинзон Крузо (на английском языке слово "Crusoe" без буквы "е") и его спутник Пятница (без языка). Троица спасена. По пути домой Крузо умирает. Высаженная в Лондоне, Сьюзен не имеет ничего, кроме «всего, что Крузо оставил после себя, а именно истории его острова». Она безуспешно пытается писать, а Пятница - Крузо заявил, что его изуродовали работорговцы, в чем Сьюзен сомневается - кажется, вообще не владеет языками. Они должны обратиться к вызывающему моральные сомнения и глубоко признательному писателю-призраку: некоему Дэниелу Фо, чьи взгляды на литературу и на рынок правдивых историй навсегда отделят ее от острова Крузо.
Я всегда был влюблен в книгу «Мистер Фо» (1986), которая, если судить по краткому изложению сюжета, может звучать как один из многих сиквелов английского канона «Империя отвечает», вроде «Широкого Саргассово моря» Джины Рис ("Антуаннета", антильская «Джейн Эйр») или «Джек Мэггс» Питера Кэри (австралийские «Большие надежды»). Уже второе поколение студентов-литературоведов увлечено неразрешимым смешением в романе речи и письма, гендера и колониализма и выжимает каждую каплю теории из романа объемом в 160 страниц. Но «Мистер Фо», написанный в необычайной манере чревовещания на английском языке XVIII века, - это нечто большее, чем просто постколониальная история, и нечто большее, чем перевернутая Робинзонада.
Кто автор и у кого есть «история жизни»? Самый короткий и величайший роман Кутзее, имеющий всего лишь трехбуквенное название (на английском зыке - просто "Foe"), рассказывает о том, что искусство и жизнь всегда будут идти в противоречии. Речь идет о непреодолимом желании писателей-неудачников при недостаточных литературных возможностях показать вам другой мир. И, прежде всего, этот неисчерпаемый роман о том, как сохранить свою истинную сущность, когда новые медиа - роман в 18 веке или аккаунт TikTok в 21 веке - хотят превратить вашу жизнь в повествование для продажи.
Я хочу знать про его настоящую жизнь - или насколько близко я могу к ней подобраться.
Кутзее написал три тома своей биографии - но так же, как и художественные романы, эти мнимые мемуары (все они рассказаны от третьего лица, «он» держится на расстоянии вытянутой руки) имеют переменчивое отношение к правде. «Детство» (1997) повествует о жизни автора в возрасте от 10 до 13 лет, с несчастными школьными днями и глубоким отдалением от отца. Облегчение приносили лишь восторженные поездки в Кару, засушливую фермерский регион страны. В «Молодости» (2002) читатель следует за 20-летним Кутзее в Лондон, где тот встречается с девушками.
Последний, лучший и самый странный из трех романов - «Летнее время» (2009), который, по-видимому, охватывает 1970-е годы: возвращение в Южную Африку и первые усилия в художественной литературе. Но, кажется, что автор, указанный на обложке, уже мертв. В книгу вошли пять интервью с бывшими любовницами, студентами и знакомыми, взятые биографом «покойного Джона Кутзее».
Я могу справиться с ним в его самой мрачной ситуации. (Я думаю).
Для 50-летнего профессора Дэвида Лурье знание английской романтической поэзии, кажется, дает этическое право на соблазнение студентки, степень согласия которой мы могли бы великодушно назвать двусмысленной. Дело раскрыто; Лурье теряет работу (после ужасной сцены университетского трибунала со всей мрачной комедийностью Кафки); он уезжает из Кейптауна, чтобы присоединиться к своей дочери Люси на ее ферме в Восточном Кейптауне. Но затем происходит еще один акт сексуального насилия, гораздо более жестокий, чем его собственный проступок - и, поскольку Люси думает о своем благополучии, ее отец должен очистить гангренозную основу своей моральной жизни.
В отличие от его двусмысленных произведений 1980-х годов, «Бесчестье» (1999) требует, чтобы эту книгу читали в свете современной Южной Африки с ее новой многорасовой демократией, поглощенной публичными слушаниями Комиссии по установлению истины и примирению. Когда Дэвид умоляет свою дочь обратиться в полицию, Люси настаивает, что она не будет сообщать о групповом изнасиловании «в этом месте, в это время… и это место - Южная Африка». Не буду врать - эта книга мрачна, как «Царь Эдип» Софокла. Но в мрачности может быть и красота, а строгий фатализм «Бесчестья» сделал эту книгу одной из самых обсуждаемых за последние 30 лет.
Это произведение принесло Кутзее второй Букер (и, как и в первый раз, он не удосужился взять его в руки) и общественную известность, которую он явно недолюбливает. Книга также вызвала гневную оппозицию и в ЮАР со стороны руководства Африканского национального конгресса, осудившего его «расизм» и в ООН, и со стороны белых консерваторов, которые считали себя настоящими жертвами. Сегодня, однако, более непосредственная ценность произведения состоит в тщательном изучении гендера: «Бесчестье», конечно, является романом-предшественником движения "MeToo", книга целиком посвящена желаниям и недостаткам мужчин, а также публичному и частному порицанию, которое они могут на себя навлечь.
«Бесчестье» также открывает главную тему более поздних произведений Кутзее: отношение людей к животным, исследованные с философской строгостью в «Элизабет Костелло» и в его рассказах. Если Лурье и находит хоть малейшее отпущение грехов (или благодать - название не совсем противоположное), то в ветеринарной клинике, где он ухаживает за животными в мире, где люди - собаки.
Что насчет его критики?
В своих романах Кутзее уклоняется, искажает, иронизирует; в своих нонфикшн произведениях он хирургически точен. "White Writing: On the Culture of Letters in South Africa" («Белое письмо: о культуре письма в Южной Африке») (1988) - самый оригинальный из нескольких его сборников эссе, который исследует романы «людей, уже не европейцев, но еще и не африканцев», а также национальное и расовое мифотворчество белых писателей, работающих как на английском языке, так и на африкаансе. (Большая часть изучаемых им романов таких авторов, как Sarah Gertrude Millin и C. M. van den Heever, были написаны до введения апартеида в 1948 году.)
Есть сладкие трагедии о смешанных браках, есть отталкивающая криптоантропология о ленивых туземцах и трудолюбивых голландцах, но ключевым объектом исследования Кутзее является plaasroman, или «фермерский роман» на языке африкаанс. В пасторальных рассказах этих поселенцев южноафриканская почва мифологизирована и феминизирована, но это суровая и «бесплодная» Мать-Земля, которая, кажется, отвергает даже мертвых. Я особенно ценю «White Writing» как образец того, как критик должен относиться к расистским произведениям прошлого: никакого отстранения, никаких оправданий, только спокойное и непоколебимое разоблачение их фатальных противоречий. «Наше ремесло, - пишет здесь Кутзее, - состоит в том, чтобы читать другого: пробелы, инверсии, изнанку; завуалированное, темное, погребенное, женственное; инаковости».
Я не боюсь показаться немного странным.
Кутзее после иммиграции в Австралию в 2000-х годах сотворил потрясающий третий акт; его книги стали более экспериментальными и философскими, в которых сочетается художественная литература с нофикшн и в которых часто бросается вызов традиционной структуре. Самый важный из его австралийских романов - книга настоящей силы и глубокой тайны - «Детство Иисуса» (2013), первый в трилогии своеобразных и бесстрастных историй о мальчике и мужчине, которые начинают новую жизнь в «вымытом начисто» мире.
Симон и Давид - как и все жители безликого городка Новиллы, в который они прибыли на лодке - беженцы, чья память была стерта. Они осваивают зачатки нового языка. (Этот язык - испанский, и недавно, в знак небольшого личного протеста против гегемонии английского языка, Кутзее выпустил свой новый роман на испанском языке более чем за год до того, как он вышел в оригинале). Симон знакомит мальчика с женщиной, Инес, и, в диковинной пародии на Благовещение, убеждает ее, что она мать Давида. Только вот поведение Давида… ну, оно не совсем божественное. Он представлен как негодник, серьезно увлеченный математикой, пропагандирующей мистическую веру в то, что числа - это «острова в огромном черном море небытия», недоступные арифметике.
Эта книга и две последующие за ней донкихотские в своем первоначальном смысле: «Дон Кихот» или, по крайней мере, его детская адаптация занимает центральное место в личном Евангелии Давида. Даже больше, чем «В ожидании варваров», эта книга предполагает аллегорическое прочтение, прежде чем вы сможете сказать "Noli me tangere" ("не тронь меня"). Тем не менее, «Детство Иисуса» раскрывает множество тем, которые волновали Кутзее еще с 1970 года, и, прежде всего, напряжение между эмоциями и разумом. Даже за самой строгой аскезой может стоять пыл."
Телеграм-канал "Интриги книги"