Миссиофильско-миссиофобское
Несколько заметок по поводу «тотальной миссии»/«миссиофобии». Экспертом в этой области себя не считаю, наблюдения мои отчасти противоречивые, мнение сугубо частное, мысли несвоевременные, т.е. некоторым образом запоздавшие.
Не думаю, что активно демонстрируя «работу с молодёжными субкультурами», миссионеры хотели кого-то заманить в ловушку. Всяк поступал как свойственно ему. Но некоторых «миссиофобов» заманить удалось (употребляю «миссиофоб» исключительно в нейтральном ключе, ну, повелось так обозначать людей, критически относящихся к возможности или благотворности «тотальной миссии» в её современном варианте, пусть пока будет). А ловушка была вот в чём (по моему субъективнейшему мнению).
Во-первых, нападение на «порочную и одержимую молодёжь» - это всегда проигрыш, отказ от разговора, «слив», в лучшем случае снижение уровня дискуссии («ну, дайте старикам поворчать»). Я это по своей юности помню: львиная доля того, чем болело моё поколение, мне совсем не нравилась, но и лобовое объявление всех рождённых после N-го года уродами (или нечто близкое к тому), вызывало отторжение или тоскливое недоумение. Что-то вроде: «А не могли бы вы нас простить за то, что мы не родились сразу пятидесятилетними, или всё же порекомендуете сдохнуть для вашего спокойствия?». Потому что во всех этих обвинениях звучало даже не властное требование вернуть старшим искони принадлежащие им права и привилегии, а желание, что бы молодёжь не усложняла своим появлением картину мира, и без того пугающую, запутанную, вызывающую беспомощную тревогу.
При этом «молодёжничество», апология «юных и ярких» часто ещё хуже, не спорю.
Во-вторых, многие критикуя «миссионерское» «молодёжничество», «динамизм», «успешничество» противопоставили этому мир «простых верующих русских людей», «грустных лиц и поношенных серых пиджаков» (определение не моё, и не доброе, но, imho, в некотором роде верное). Мне-то это скорее нравится, я и сам мрачноватый мужик среднего возраста и пиджак мой сер. Но хорошо бы соблюсти некоторую деликатность. Не ради компромисса с духом века сего, и даже не из страха отпугнуть, тем, что в комплекте с верой яко бы навязывается некая (суб)культурная или даже сословная принадлежность. Просто у нас за спиной страшноватый ХХ век и утверждать, что «скромный простой человек завсегда надёжней спасается» можно только с определённой условностью. Десятилетиями в этом веке (после страшных лет террора, но всё же) простые и скромные люди просто и скромно шли мимо храмов, не заходя и лба не перекрестивши («к чему начальство сердить? да и мракобесие это всё, космонавты летали никого не видели»), а к Чаше Причастия выстраивались в очередь (кроме православных бабушек) различные и иногда довольно эксцентричные персонажи.
Впрочем, осознаю, что возможна (и достойна уважительного внимания) точка зрения, которая бы сняла нелогичности последнего пункта. Например: лояльность государству (в числе прочего проявляющаяся в условном сером пиджаке, отказе от «самовыражения» и проч.), противостоящему онтологически богопротивному Западу (дотоле и поскольку оно ему противостоит, т.е., под любым флагом, но выполняет миссию Удерживающего) сама по себе важнее «формальной религиозности». Учитывая, что в среде «миссионеров» достаточно заметны прозападные (де-факто) «уранополиты», а среди «миссиофобов» сильны патриотические настроения, спор перешёл бы заметно иную плоскость. Но в текущей (прошедшей?) дискуссии, кажется, эта аргументация на первый план не вышла. И это хорошо, кстати.
***
Возвращаясь к субкультурам. Критика субкультурно-молодёжной миссии выглядела иногда странновато.
В принципе, насколько я понимаю, в прошлом осталась узкая трактовка термина «субкультура», как молодёжного движения, заимствованного (как правило) с Запада, характеризующегося специфическими, яркими (необычными, вызывающими) образом жизни, манерой поведения и стилем одежды, пристрастием к какому-либо культурному феномену (музыке определённой жанровой принадлежности, граффити определённой стилистики и т.д.).
Сейчас этим словом скорее именуют совокупность моделей поведения, обычаев, привычек, коммуникативной специфики, имеющего хождение «фольклора» и т.д., присущих той или иной группе. В последнем смысле можно говорить о субкультуре военных, субкультуре столичной профессуры или гастарбайтеров, субкультуре коммунальной квартиры № 10, субкультуре мужиков гаражного кооператива «Ухабчики» и прочее в этом духе.
«Миссиофобы» же начали изобличать субкультуры как «преступление против Бога и нации».
То есть специфика «миссии» в этом случае почти не рассматривалась, а обличение сосредоточилось на самом феномене субкультур. Огульные утверждения в том, что наркотики и половые извращения являются прямо-таки неотъемлемой и неизменной чертой всякой субкультуры, доверия к ней (критике) не добавили. Столь же неубедительное (даже скорее комичное) впечатление производит щеголянье теми или иными цитатами, определениями, якобы «закрывающими тему». Провозглашать, например, что сказанное в каком-нибудь «семьдесят лохматом» году, допустим, «культовым персонажем» является «окончательным приговором року» или цитировать словарь американских жаргонизмов стоит с менее серьёзным лицом.
Впрочем, и превозносить молодёжные субкультурные группировки, как оазисы интеллектуального и художественного творчества нового поколения, тоже причин нет.
Конечно, это паразитарные структуры, хотя это и не их вина. Молодой человек в современном мире - иждивенец и по закону и вследствие особенностей экономического и социального устройства. Праздность несовершеннолетних обязательна, подросток больше не является и не может являться подмастерьем отца или матери, детский труд запрещен, родительская власть под прицелом ювенальной юстиции, семья несуверенна. При этом основное школьное образование построено так, что изучению искусств уделяется куда больше внимание, чем, например, освоению ремёсел (ничего не имею против, просто констатирую). Естественным образом формируются сообщества юных, праздных, объединённых чем-то околокультурным (музыка, танцы, граффити и т.д.).
Самое отталкивающее в субкультурах, на мой необъективный взгляд, это не их яко бы обязательный разврат и употребление наркотиков, а своего рода снобизм. Причём гипербезосновательный. Типа есть мы - клёвые и интересные, у нас тут праздник, креатив, искренность, продвинутость, «мы отличаемся от массы» и т.д. (нужное подчеркнуть). И есть какие-то тупые, серые люди без лиц, которые тупо и серо идут на свою тупую и серую работу, по построенным ими (тупыми и серыми) тупым и серым городам, в которых если и есть что-то интересное и прикольное - так это то, что мы на стенах нарисовали. Паразитизм плюс сектантская надменность - довольно тошнотворный коктейль. Но это, впрочем, не общее свойство субкультур. Чем субкультура старше, тем больше она от состояния «секта» переходит к состоянию «хобби» (пример - те же байкеры). Понятно, что эта трансформация вызывает у тех немногих, кто так и не вернулся с каких-нибудь земляничных полян, отторжение и протест, но что поделаешь, жизнь есть жизнь, «он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов "ГО" (и пять альбомов БГ), и вроде бы он не предатель, он по своему прав».
***
Впрочем, все эти мои турусы на колёсах - в сторону. Куда занятнее, имхо, один вопрос: почему всё же «миссонеры» пошли именно к «неформалам», зачем нужны были эти опыты (с лёгким привкусом безумия) с «православными анимешниками», «православными реперами» и т.д.?
Выскажу свои, сугубо субъективные догадки на сей счёт.
Во-первых, многие «миссионеры» воспринимают молодёжь как конгломерат субкультур. Есть эмо, есть анимешники, есть скейбордеры, есть «толкинутые» и т.д. В сумме будет «молодёжь», «будущее России». Те, что остались за границами этих пёстрых образований не очень интересны, они «мещане», «биомасса», может быть, «гопники».
Во-вторых (и это моё предположение отчасти объясняет первый пункт), у заметной части миссионеров за плечами есть более или менее значительный хипповый, панковский, «металлисткий» и т.д. стаж (см. выше про снобизм). Причём, они вовсе не смотрят на своё прошлое с покаянным ужасом (что вызывает недовольство некоторых их оппонентов), а видят в нём, например, закономерный и плодотворный этап в своих духовных поисках, или просто невинные забавы юности. К этому ещё может примешиваться сословный фактор, ибо встретить в условном «андеграунде» генеральскую дочку или профессорского сынка куда проще, чем в курилке заборостроительного лицея или на заводской, простите, проходной. Естественно, миссионеры идут к «умным, образованным и творческим ребятам».
И в-третьих (быть может самое серьёзное): «Церковь, идущая к людям» придти может только к организованным меньшинствам (субкультурам, диаспорам и т.д.). Ибо только у них «есть куда придти». У них есть места тусовок, где с ними можно поговорить, у них есть лидеры и авторитеты, которым они по-настоящему доверяют (часто одного только обращения в веру первого лица достаточно, что бы изменилось настроение всех его подопечных), есть организационная и информационная связность, нередко есть свои СМИ (не только сайты, но и газеты, альманахи встречаются).
А как «придти» к обычному гражданину? Фабрики и офисы по многим причинам отпадают, соседских общин нет. Тогда что? Приставать к прохожим? Проповедовать в супермаркетах? Стучаться в жилища субботним утром? Много ли это даст, кроме пополнения словаря крепких выражений?
Вот и идут туда, куда можно. Что может стать результатом такого похода? Русская Церковь как центр притяжения и консолидации разнообразных меньшинств, от хиппи до яппи, от растаманов до гастарбайтеров, меньшинств, кичащихся своей инаковостью, меньшинств, с брезгливым презрением глядящих на большинство, - перспектива жутковатая. Впрочем, я не верю в опасность такого сценария, но полагаю, что даже тени его достаточно для того, что бы стать «миссиофобом».
Замечу, что с моей точки зрения, значимость третьего пункта никак не обнуляет вес первых двух. К «неформалам» «нео-миссионеры» обращаются не по одной лишь жестокой необходимости, а из искренней симпатии, скорее даже духовного родства. Ведь далеко не все организованные сообщества привлекательны для современной «миссии». Есть, например, субкультура цветоводов. Ядро её вполне оформившееся: имеются клубы, издания, общеизвестные фигуры, сочувствующих миллионы. Публика по-своему благодарная - много женщин как раз того возраста, когда «пора и о душе подумать». Препятствий для «воцерковления» цветоводства уж точно не больше, чем для, допустим, «воцерковления» «готичности». Клумбы у храмов смотрятся никак не хуже, чем изображения святых в «мультяшной» манере. Однако об активности в этом направлении как-то не слышно (могу ошибаться). И, наверное, это логично: нужно воцерковление людей, а не их досуговых забав.
Но тогда в чём неправда тех, кто сомневается в возможности «обращения» клубной музыки, маунтинбайкерства и т.д.? Ведь речь (как я понимаю) вовсе не идёт о том, что у молодого человека нужно непременно отобрать и сжечь его любимые игрушки (будь то комиксы, диски, велосипед или ролики), а о том, что бы игрушки заняли своё, скромное, место, что бы одержимость ушла, быть может, превратившись в «просто хобби»…
***
К слову, если почти нет мест, где миссионеры могут встретиться с «обычными людьми», «обывателями», «представителями молчаливого большинства», то, наверное, есть резон создавать такие места. И вряд ли очень успешными будут соответствующие клубы или «православные дискотеки». Самым сильным миссионерским проектом могло бы стать развитие сети опекаемых Церковью средних (а то и высших) учебных заведений. Не обязательно бесплатных, но с символической платой, и непременно качественных. С учётом деградации государственной школы, был бы довольно удачный ход (правда, с определёнными рисками в будущем). Но это требует огромных ресурсов, да и «кто ж даст развернуться», даже уже имеющиеся православные школы подвергаются атакам светской власти. К тому же и мировой опыт особый оптимизм не вселяет.
***
Быть может, не ошибусь, если скажу, что самую значительную часть верующих составляют те, кто пришёл в Церковь в 90-е, даже не на волне «моды», а после, в безвременье. Они же соответственно составляют базу «миссиофобии». Пришли потому, что, грубо говоря, в мире им чего-то не хватало. Эта нехватка у всех была разная. Кому-то стала очевидна нищета смыслов, предлагаемых «современностью» примитивному, как насекомое «экономическому человеку», кто-то остро переживал истребление того, что осталось от национальной культуры, кому-то невыносима была несправедливость, творящаяся в «модернизирующемся обществе», кого-то тошнило от культивируемой безнравственности, кто-то оплакивал личные утраты и искал утешения, кого-то жгла обида за державу, кто-то искал потерянные «корни». Эти люди имеют опыт своеобразной аскезы, выраженной в том, что многое из того, что щедро предлагает современность, было им чуждо, отвратительно, да и недостижимо (в этом нет противоречия).
К тому же, те, кто вошёл в церковную ограду в то время, пришли туда зачастую поодиночке, иногда приведённые кем-то из очень близких друзей или родных, но никогда «гуртом». Они не крестились в составе трудовых коллективов, субкультурных групп, или дружин «Наших». И у них была злая школа отторжения и непонимания со стороны окружающих: «у тебя нет любовницы?» «у тебя пост и ты не выпьешь с нами?», «все поступают так-то и так-то, а ты хочешь остаться чистеньким?», «считаешь нормальным, что твои дети сидят на картошке и макаронах, но полагаешь преступлением аборт?».
Если всё это учитывать, становиться понятным, почему сильны «миссиофобские» сомнения в том, Церковь нужна тем, кто наполнен нынешней «светскостью-современностью», «социальной адаптированностью» под самую крышечку и вполне доволен этим. На эти сомнения миссионерам надо как-то отвечать (имхо).
***
Существующий церковный народ в значительной части оппозиционен «европейничающей» и «толерантнечающей» власти, хотя, при этом и не склонен к бунту. На этом фоне откровенный, почти кричащий лоялисткий задор многих «миссионеров» (вплоть до «Путин с нами» или даже «спасибо Ельцину») выглядит странновато (и настороженности в отношении «миссии» добавляет). Кому-то нужно «переломить ситуацию в среде верующих»? А зачем?
***
Понравился мне аргумент одного «миссиофоба» (к сожалению, ни ссылку не сохранил, ни имени его не запомнил): люблю, написал он, цыганскую музыку, но совершенно не хотел бы, что бы цыганский хор спел мне «Ай-не-не-не, Бог любит тебя».
Плавно переходим к рок-миссии. Когда я стал чаще слышать это выражение (т.е. лет примерно 10 назад), мне представлялось, что это будет нечто напоминающее соответственный американский, протестантский опыт: длинные баллады о том, что надо завязывать с наркотиками, «христианский рок», «Истинная любовь ждет», все дела. Разговор обращённых в веру музыкантов с широкой аудиторией.
И ведь то, что происходило в «русском роке» в 90-х (по крайней мере, на уровне хитов) делало его, на мой субъективный взгляд, настолько удобным инструментом миссии, насколько вообще таковым может быть светское массовое искусство.
Поясню:
1) «Русский рок» - это язык, на котором в нашей стране можно говорить с весьма широкой аудиторией от 50 до 15 лет включительно.
2) Музыкально в тот период многие группы отошли от «громкой музыки с шаманскими ритмами» в сторону «современной русской городской песни».
3) Целый ряд музыкантов в разные годы последнего десятилетия ХХ века заявляли о своей православной вере. Из тех, что помню навскидку: Гребенщиков, Шевчук, братья Самойловы (в интервью «НГ-религиям»), Сукачев, Ревякин.
4) Рок чудесным образом сохраняет остатки репутации «настоящего» (т.е. не попсового) искусства, над посылом которого не грех и задуматься. «…Коммерческое, танцевальное начало в роке у нас никогда не преобладало, а больше ценилась некая идея» (А. Троицкий).
5) Выросло число групп собственно «христианского рока», хотя и преимущественно не слишком сильных профессионально и не очень популярных. Прежде всего, пожалуй, стоит вспомнить группу «Если».
6) Может быть, самое важное. Рок 90-х очень неплохо отражал мироощущение бывшего советского гражданина, именно того, который в это время начал осознавать себя русским и искать свою тропку в Церковь. Мироощущение примерно такое. Да, на дворе «годы такие неправые», «наверху, в облаках реет чёрный истребитель», «их цены ужасно растут», «а на кладбище мальчишки глушат водку за одноклассников в плену», в общем, «сейчас со всей мочи завою с тоски - никто не услышит». Но мы остаёмся русскими, наше коренное ещё при нас в большом («умирали пацаны просто») и в малом («скорее б лёд встал, пошёл бы тогда на рыбалку, чего бы поймал - знакомым раздал, не жалко»). В общем, «мчится тихий огонёк моей души». И мы способны любить и быть верными, «тебе семнадцать, тебе опять семнадцать лет, каждый твой день рожденья хочет прибавить, а я скажу: нет; твой портрет - твои дети, я расскажу им о том, дети, вашей маме снова семнадцать, вы просто поверьте, а поймете потом». И земля у нас прекрасная, особенно если рвануть оттуда где «над удолбанной Москвою в небо лезут леса» и «турки стоят муляжи Святой Руси за полчаса», туда «где слышен крик совы, где стынет в лужах талая вода». И, главное, есть, жива наша строгая вера, «там, на горе возвышается Крест», «смотри, Господи, мы дети у Тебя в руках, научи нас видеть Тебя за каждой бедой». «Я говорю - мы победим, Господь нас уважает…»
А получилась не миссия рокеров к ширнармассам, а миссия к рокерам, точнее к извечному племени длинноволосых подростков с отстранённым взглядом, одетых в черные футболки. О Боге и Родине поёт узко субкультурный Кинчев, у которого и «музыка громкая» и «ритмы шаманские». И почти не слышно других.
***
Есть люди, которые вечно предъявляют церковной жизни претензии в эстетическом неблагообразии. То какая-нибудь барышня напишет что-то вроде: «зашла в храм, а там все какие-то хмурые, плохо одетые, непозитивные, старушки на меня косятся, не пойду туда больше». То мужчина возмутится: «зашёл в церковь, а там гламурная блондинка на старух таращится, так и ушёл не помолившись». И есть люди, готовые каяться перед требовательными посетителями: нам укор, мы виноваты, грехи-недоработки…
По моему субъективному - не спешить бы с подобными раскаяниями. Мы живём в эпоху рынка ощущений: купи такую-то машину и почувствуй себя покорителем джунглей, сходи в такой-то клуб и почувствуй себя отвязным панком, приди в тот бутик и почувствуй себя принцессой, купи эту рубашку и почувствуй себя мачо, посети концерт вон той группы и почувствуй себя моложе, в этих туфлях почувствуй свою привлекательность, а в этой футболке - ощути свободу и т.д. Вот и любители почувствовать себя духовным тоже имеются. Церковное они обсуждают так, как обсуждают шоу: «басист лажает, звук отстойный, подтасовка жидковата, солист не в голосе, не получил и десятой части предполагаемого удовольствия».
И кстати, не надо, по моему, заприметив со свечкой очередного известного своей неправедной жизнью крупного предпринимателя, политика, «звезду», «культового тусовщика» или чиновника, восклицать: «Это же пеар», или «это же формальность, обязаловка». За всеми этими утверждениями стоит уверенность, что самому прожиге быть в церкви не хочется, а хочется в сауну или по клубам. Отнюдь, вполне возможно, что хочется, как с похмелья кефирчику, а после обжорства на диету. Ему там хорошо, даже на свой лад благостно, а в сауну он завтра съездит.
Да, и возможность искреннего обращения со счетов сбрасывать никогда нельзя.
***
Маленькое замечание к тем дискуссиям, что возникают вокруг о. Андрея. Я сейчас не про принципиальные позиции, и в целом не про суть, а про детали. Например, почему о. протодьякон выглядит едва ли не кощунником в глазах людей нейтральных.
«.. быть миссионером - это очень опасно. Миссионер всегда немного вне Церкви. Он обращается к людям, далеким от Церкви. Естественно, он должен говорить на их языке. Естественно, что при этом он сам испытывает встречное воздействие своей аудитории - и тогда степень неизбежного приспосабливания миссионера к его потенциальной пастве становится угрожающей». (А. Кураев «Потерявшийся миссионер», «НГ-Религии», 13.09.2000)
Здесь, собственно «почти всё». Его аудитория - это, по моим необъективным наблюдениям, преимущественно последнее советское поколение (поколения). Есть у него (у нас) особенности, например, почти клиническая неспособность говорить о высоком так, как должно говорить о высоком (и, соответственно, слушать). Плохо получается самостоятельно, без стыда и понуждения, встать перед тем, перед, чем нужно вставать, склониться перед тем, чем стоит склоняться. Любое «это то, во что я верю», «это то, что считаю самым ценным, ценнее собственной жизни» нужно выражать с изрядными «прыжками и ужимками», что бы поверили, что всерьёз, «не по приколу» или для проформы. Отчасти «Система» виновата, как-то очень неправильно кормила своими кумирами и своим пафосом (я оскорбить ничьих убеждений не хочу, но: сделать так, что в частной жизни манифестация любых убеждений, кроме пофигизма, стала делом ненормальных - это надо суметь). К тому же, мы первые поколения, для которых «антиавтортарное воспитание» было не просто чем-то распространённым, а нормой, в массе своей мы не знали «беспрекословного подчинения отцам». Если последние и притязали на то, что бы быть для своих детей непререкаемыми властителями, без оперы на авторитет веры или традиции, это выглядело вызывающим самодурством. Многие взгляды на воспитание, которые сейчас, не обинуясь, озвучивают наши молодые бородатые современники с двумя высшими образованиями, нашим менее просвещённым родителям могли показаться «дикими». Мы продукты (или жертвы?) такой неавторитарности. По большей же части, неспособность к благоговению - следствие нашей собственной порочности, у разных поколений разные недостатки. Кстати, по моим наблюдениям, это лечится. Примерно лет за пять. Излечившимся уже не нужна эта манера говорить о вере и её святынях отчасти небрежно, отчасти отстранённо и когда о святых пишут что-нибудь вроде «он стал есть какую-то гадость с "бром-эффектом"» в этом уже слышится кощунство.
При этом, что важно, советские школьники того времени «умничали», даже дворовая шантрапа. Это осталось, кого не спросишь - у всех «аналитический склад» и «широкие взгляды». Т.е. ничего против «интересной беседы», как правило, аудитория о. Андрея не имеет. Только нужно быть не «учителем», не «большим писателем», не «гуру», а «современным интеллектуалом». Аналитичным, но не чуждым эмоциональности, парадоксальным шоуменом, «приглашающим к размышлению», «предлагающим необычный ракурс» и т.д. «Современный интеллектуал», в числе прочего, должен время от времени «бить по своим», с чувством, хлёстко. Либерал сообщает, что он стыдится своих товарищей, рафинированный левак клянётся в любви к черносотенству, националист русофобствует, интернационалист признаётся в ненависти к эмигрантам и т.д. Только важно не признавать осмысленно (пусть и сквозь зубы) чужую правоту (это уже похоже на предательство), а выдавать размашистые «эмоциональные реплики». Тогда это почитается свидетельством «живой мысли» и наполняет поклонников ощущением сопричастности.
Всем этим искусством о. Андрей владеет в совершенстве. А теперь представим, как это выглядит в глазах людей с другим сознанием. Совсем другим сознанием…
***
Россия - страна христианской культуры. Нет, я вовсе не собираюсь «пролечить» вас на тему «жива, жива Святая Русь», но и к скорбным утверждениям наподобие «не может называться христианской страна, в которой есть “Дом-2” и мне вчера в трамвае отдавили ногу», я отношусь без сочувствия. Россия - страна христианской культуры, это не хорошо, не плохо, это - строчка из её объективных ТТХ. В числе прочего это означает, что в общей, базовой фоновой информации, которой владеют практически все (без неё невозможна адекватная коммуникация), содержится масса сведений о Православии, его установлениях и традициях. Сведения эти не то что бы ложные, а специфические, занятно описывающие «оптику» смотрящих, например, достаточно каждому неплохо известно о запретах и ограничениях, которые надлежит соблюдать православному. Соответственно, многие строят своё отношение к Церкви примеряясь, прежде всего, к критерию «могу-не могу отказаться от того-то и того-то» (что-то вроде «нагулялся/не нагулялся»).
Из этого обстоятельства есть два следствия.
Первое: В Церковь всегда будет приходить немало тех, кого не пугают общеизвестные ограничения, которым «ништяки» этого мира не только несладки, но горьки, чужды, трудны, страшны. В том числе те, кто «не смог заработать нормальные деньги», «кто всегда комплексовал пойти на дискотеку» и, простите, «кому девки не давали». Некогда, в года давние, было относительно распространены представления, что такие люди «слишком» чисты и ранимы, сейчас их именуют неудачниками, подозревают в зависти и подавленной агрессивности (что занятно - распространяли такие представления одни и те же люди, только в разное время). Особенной проблемы это не составляет, «энергичных и успешных», буде они придут в храм, скромные «неудачники» не обидят (в большинстве случаев), но «атмосферой» отпугнуть могут и «энергичность и успешность» в качестве обязательной добродетели не примут.
Второе: В России крайне мало сколько-либо взрослых и умственно полноценных людей, которые бы «просто не знали», например, что в христианском храме не курят, не танцуют канкан или о том, как относится Церковь к внебрачному сексу. Никакого «им неоткуда было слышать об этом», «к ним не пустили миссионеров». Все всё знают.
***
«Церковь, идущая к людям», повторюсь, «придти» в нашем обществе может (за малым исключением) только к меньшинствам, у них «есть куда».
Церковь большинства (Церковь для большинства) - это «стоять и ждать», увы, но так. Стоять на холме над городом и держать двери открытыми. И ждать, да. Ждать хмурого мужика, когда он приведёт за руку своего маленького сына в церковно-приходскую школу и неумело объяснит, что хоть попов не очень-то жалует, но уж больно много в мире паскудства всякого и паренька нужно как-то от этого защищать и потому он здесь. Ждать военного пенсионера из политруков, который не далее как вчера сформулировал, как надо жить человечеству, и сегодня пришёл побеседовать об этом с батюшкой, призвать последнего в ряды своих адептов. Ждать богатую и праздную домохозяйку, у которой «всё есть», но почему-то на душе неспокойно и тревога какая-то всё время, «уж не сглазил ли кто, надо в церковь сходить». Ждать очкарика, которому скоро тридцать лет, у которого нет девушки, но есть строгая и больная мама. Ждать рубаху-парня, которого «девки любят», и вообще «всё в шоколаде», но который начал захаживать в храм после похорон друга. Ждать какую-нибудь Клавдию Петровну сорока с лишним небезгрешных лет от роду, которая вчера орала на мужа, за то, что у него маленькая заплата, а потом всю ночь плакала, прощаясь со своими бабьими (а равно и девичьими) мечтами о «красивой жизни», а утром вышла из дома не накрасившись (чего за ней сроду не водилось) и пошла в церковь, руководствуясь тем безошибочным чутьём, с каким ищут целебные травы раненные собаки. Ждать шестнадцатилетнего умника, который ветер в своей голове важно именует «философскими поисками», и который уже неделя как собрался в монахи. Ждать робкую и претворяющуюся скептичной «филологиню» с кандидатской степенью и неудачной любовью. Ждать смертельно усталую и злобившуюся многодетную мать. Ждать пожилого инженера, у которого в автокатастрофе погибла единственная дочь, и у него есть страшные вопросы к Творцу. Ждать, конечно же, пенсионерку Октябрину Матвеевну, в прошлом комсомольскую активистку и ударницу, а в будущем хозяйку свечного ящика. «Придти» к ним нельзя, их можно только дождаться.
***
Простите, если что не так….
Не думаю, что активно демонстрируя «работу с молодёжными субкультурами», миссионеры хотели кого-то заманить в ловушку. Всяк поступал как свойственно ему. Но некоторых «миссиофобов» заманить удалось (употребляю «миссиофоб» исключительно в нейтральном ключе, ну, повелось так обозначать людей, критически относящихся к возможности или благотворности «тотальной миссии» в её современном варианте, пусть пока будет). А ловушка была вот в чём (по моему субъективнейшему мнению).
Во-первых, нападение на «порочную и одержимую молодёжь» - это всегда проигрыш, отказ от разговора, «слив», в лучшем случае снижение уровня дискуссии («ну, дайте старикам поворчать»). Я это по своей юности помню: львиная доля того, чем болело моё поколение, мне совсем не нравилась, но и лобовое объявление всех рождённых после N-го года уродами (или нечто близкое к тому), вызывало отторжение или тоскливое недоумение. Что-то вроде: «А не могли бы вы нас простить за то, что мы не родились сразу пятидесятилетними, или всё же порекомендуете сдохнуть для вашего спокойствия?». Потому что во всех этих обвинениях звучало даже не властное требование вернуть старшим искони принадлежащие им права и привилегии, а желание, что бы молодёжь не усложняла своим появлением картину мира, и без того пугающую, запутанную, вызывающую беспомощную тревогу.
При этом «молодёжничество», апология «юных и ярких» часто ещё хуже, не спорю.
Во-вторых, многие критикуя «миссионерское» «молодёжничество», «динамизм», «успешничество» противопоставили этому мир «простых верующих русских людей», «грустных лиц и поношенных серых пиджаков» (определение не моё, и не доброе, но, imho, в некотором роде верное). Мне-то это скорее нравится, я и сам мрачноватый мужик среднего возраста и пиджак мой сер. Но хорошо бы соблюсти некоторую деликатность. Не ради компромисса с духом века сего, и даже не из страха отпугнуть, тем, что в комплекте с верой яко бы навязывается некая (суб)культурная или даже сословная принадлежность. Просто у нас за спиной страшноватый ХХ век и утверждать, что «скромный простой человек завсегда надёжней спасается» можно только с определённой условностью. Десятилетиями в этом веке (после страшных лет террора, но всё же) простые и скромные люди просто и скромно шли мимо храмов, не заходя и лба не перекрестивши («к чему начальство сердить? да и мракобесие это всё, космонавты летали никого не видели»), а к Чаше Причастия выстраивались в очередь (кроме православных бабушек) различные и иногда довольно эксцентричные персонажи.
Впрочем, осознаю, что возможна (и достойна уважительного внимания) точка зрения, которая бы сняла нелогичности последнего пункта. Например: лояльность государству (в числе прочего проявляющаяся в условном сером пиджаке, отказе от «самовыражения» и проч.), противостоящему онтологически богопротивному Западу (дотоле и поскольку оно ему противостоит, т.е., под любым флагом, но выполняет миссию Удерживающего) сама по себе важнее «формальной религиозности». Учитывая, что в среде «миссионеров» достаточно заметны прозападные (де-факто) «уранополиты», а среди «миссиофобов» сильны патриотические настроения, спор перешёл бы заметно иную плоскость. Но в текущей (прошедшей?) дискуссии, кажется, эта аргументация на первый план не вышла. И это хорошо, кстати.
***
Возвращаясь к субкультурам. Критика субкультурно-молодёжной миссии выглядела иногда странновато.
В принципе, насколько я понимаю, в прошлом осталась узкая трактовка термина «субкультура», как молодёжного движения, заимствованного (как правило) с Запада, характеризующегося специфическими, яркими (необычными, вызывающими) образом жизни, манерой поведения и стилем одежды, пристрастием к какому-либо культурному феномену (музыке определённой жанровой принадлежности, граффити определённой стилистики и т.д.).
Сейчас этим словом скорее именуют совокупность моделей поведения, обычаев, привычек, коммуникативной специфики, имеющего хождение «фольклора» и т.д., присущих той или иной группе. В последнем смысле можно говорить о субкультуре военных, субкультуре столичной профессуры или гастарбайтеров, субкультуре коммунальной квартиры № 10, субкультуре мужиков гаражного кооператива «Ухабчики» и прочее в этом духе.
«Миссиофобы» же начали изобличать субкультуры как «преступление против Бога и нации».
То есть специфика «миссии» в этом случае почти не рассматривалась, а обличение сосредоточилось на самом феномене субкультур. Огульные утверждения в том, что наркотики и половые извращения являются прямо-таки неотъемлемой и неизменной чертой всякой субкультуры, доверия к ней (критике) не добавили. Столь же неубедительное (даже скорее комичное) впечатление производит щеголянье теми или иными цитатами, определениями, якобы «закрывающими тему». Провозглашать, например, что сказанное в каком-нибудь «семьдесят лохматом» году, допустим, «культовым персонажем» является «окончательным приговором року» или цитировать словарь американских жаргонизмов стоит с менее серьёзным лицом.
Впрочем, и превозносить молодёжные субкультурные группировки, как оазисы интеллектуального и художественного творчества нового поколения, тоже причин нет.
Конечно, это паразитарные структуры, хотя это и не их вина. Молодой человек в современном мире - иждивенец и по закону и вследствие особенностей экономического и социального устройства. Праздность несовершеннолетних обязательна, подросток больше не является и не может являться подмастерьем отца или матери, детский труд запрещен, родительская власть под прицелом ювенальной юстиции, семья несуверенна. При этом основное школьное образование построено так, что изучению искусств уделяется куда больше внимание, чем, например, освоению ремёсел (ничего не имею против, просто констатирую). Естественным образом формируются сообщества юных, праздных, объединённых чем-то околокультурным (музыка, танцы, граффити и т.д.).
Самое отталкивающее в субкультурах, на мой необъективный взгляд, это не их яко бы обязательный разврат и употребление наркотиков, а своего рода снобизм. Причём гипербезосновательный. Типа есть мы - клёвые и интересные, у нас тут праздник, креатив, искренность, продвинутость, «мы отличаемся от массы» и т.д. (нужное подчеркнуть). И есть какие-то тупые, серые люди без лиц, которые тупо и серо идут на свою тупую и серую работу, по построенным ими (тупыми и серыми) тупым и серым городам, в которых если и есть что-то интересное и прикольное - так это то, что мы на стенах нарисовали. Паразитизм плюс сектантская надменность - довольно тошнотворный коктейль. Но это, впрочем, не общее свойство субкультур. Чем субкультура старше, тем больше она от состояния «секта» переходит к состоянию «хобби» (пример - те же байкеры). Понятно, что эта трансформация вызывает у тех немногих, кто так и не вернулся с каких-нибудь земляничных полян, отторжение и протест, но что поделаешь, жизнь есть жизнь, «он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов "ГО" (и пять альбомов БГ), и вроде бы он не предатель, он по своему прав».
***
Впрочем, все эти мои турусы на колёсах - в сторону. Куда занятнее, имхо, один вопрос: почему всё же «миссонеры» пошли именно к «неформалам», зачем нужны были эти опыты (с лёгким привкусом безумия) с «православными анимешниками», «православными реперами» и т.д.?
Выскажу свои, сугубо субъективные догадки на сей счёт.
Во-первых, многие «миссионеры» воспринимают молодёжь как конгломерат субкультур. Есть эмо, есть анимешники, есть скейбордеры, есть «толкинутые» и т.д. В сумме будет «молодёжь», «будущее России». Те, что остались за границами этих пёстрых образований не очень интересны, они «мещане», «биомасса», может быть, «гопники».
Во-вторых (и это моё предположение отчасти объясняет первый пункт), у заметной части миссионеров за плечами есть более или менее значительный хипповый, панковский, «металлисткий» и т.д. стаж (см. выше про снобизм). Причём, они вовсе не смотрят на своё прошлое с покаянным ужасом (что вызывает недовольство некоторых их оппонентов), а видят в нём, например, закономерный и плодотворный этап в своих духовных поисках, или просто невинные забавы юности. К этому ещё может примешиваться сословный фактор, ибо встретить в условном «андеграунде» генеральскую дочку или профессорского сынка куда проще, чем в курилке заборостроительного лицея или на заводской, простите, проходной. Естественно, миссионеры идут к «умным, образованным и творческим ребятам».
И в-третьих (быть может самое серьёзное): «Церковь, идущая к людям» придти может только к организованным меньшинствам (субкультурам, диаспорам и т.д.). Ибо только у них «есть куда придти». У них есть места тусовок, где с ними можно поговорить, у них есть лидеры и авторитеты, которым они по-настоящему доверяют (часто одного только обращения в веру первого лица достаточно, что бы изменилось настроение всех его подопечных), есть организационная и информационная связность, нередко есть свои СМИ (не только сайты, но и газеты, альманахи встречаются).
А как «придти» к обычному гражданину? Фабрики и офисы по многим причинам отпадают, соседских общин нет. Тогда что? Приставать к прохожим? Проповедовать в супермаркетах? Стучаться в жилища субботним утром? Много ли это даст, кроме пополнения словаря крепких выражений?
Вот и идут туда, куда можно. Что может стать результатом такого похода? Русская Церковь как центр притяжения и консолидации разнообразных меньшинств, от хиппи до яппи, от растаманов до гастарбайтеров, меньшинств, кичащихся своей инаковостью, меньшинств, с брезгливым презрением глядящих на большинство, - перспектива жутковатая. Впрочем, я не верю в опасность такого сценария, но полагаю, что даже тени его достаточно для того, что бы стать «миссиофобом».
Замечу, что с моей точки зрения, значимость третьего пункта никак не обнуляет вес первых двух. К «неформалам» «нео-миссионеры» обращаются не по одной лишь жестокой необходимости, а из искренней симпатии, скорее даже духовного родства. Ведь далеко не все организованные сообщества привлекательны для современной «миссии». Есть, например, субкультура цветоводов. Ядро её вполне оформившееся: имеются клубы, издания, общеизвестные фигуры, сочувствующих миллионы. Публика по-своему благодарная - много женщин как раз того возраста, когда «пора и о душе подумать». Препятствий для «воцерковления» цветоводства уж точно не больше, чем для, допустим, «воцерковления» «готичности». Клумбы у храмов смотрятся никак не хуже, чем изображения святых в «мультяшной» манере. Однако об активности в этом направлении как-то не слышно (могу ошибаться). И, наверное, это логично: нужно воцерковление людей, а не их досуговых забав.
Но тогда в чём неправда тех, кто сомневается в возможности «обращения» клубной музыки, маунтинбайкерства и т.д.? Ведь речь (как я понимаю) вовсе не идёт о том, что у молодого человека нужно непременно отобрать и сжечь его любимые игрушки (будь то комиксы, диски, велосипед или ролики), а о том, что бы игрушки заняли своё, скромное, место, что бы одержимость ушла, быть может, превратившись в «просто хобби»…
***
К слову, если почти нет мест, где миссионеры могут встретиться с «обычными людьми», «обывателями», «представителями молчаливого большинства», то, наверное, есть резон создавать такие места. И вряд ли очень успешными будут соответствующие клубы или «православные дискотеки». Самым сильным миссионерским проектом могло бы стать развитие сети опекаемых Церковью средних (а то и высших) учебных заведений. Не обязательно бесплатных, но с символической платой, и непременно качественных. С учётом деградации государственной школы, был бы довольно удачный ход (правда, с определёнными рисками в будущем). Но это требует огромных ресурсов, да и «кто ж даст развернуться», даже уже имеющиеся православные школы подвергаются атакам светской власти. К тому же и мировой опыт особый оптимизм не вселяет.
***
Быть может, не ошибусь, если скажу, что самую значительную часть верующих составляют те, кто пришёл в Церковь в 90-е, даже не на волне «моды», а после, в безвременье. Они же соответственно составляют базу «миссиофобии». Пришли потому, что, грубо говоря, в мире им чего-то не хватало. Эта нехватка у всех была разная. Кому-то стала очевидна нищета смыслов, предлагаемых «современностью» примитивному, как насекомое «экономическому человеку», кто-то остро переживал истребление того, что осталось от национальной культуры, кому-то невыносима была несправедливость, творящаяся в «модернизирующемся обществе», кого-то тошнило от культивируемой безнравственности, кто-то оплакивал личные утраты и искал утешения, кого-то жгла обида за державу, кто-то искал потерянные «корни». Эти люди имеют опыт своеобразной аскезы, выраженной в том, что многое из того, что щедро предлагает современность, было им чуждо, отвратительно, да и недостижимо (в этом нет противоречия).
К тому же, те, кто вошёл в церковную ограду в то время, пришли туда зачастую поодиночке, иногда приведённые кем-то из очень близких друзей или родных, но никогда «гуртом». Они не крестились в составе трудовых коллективов, субкультурных групп, или дружин «Наших». И у них была злая школа отторжения и непонимания со стороны окружающих: «у тебя нет любовницы?» «у тебя пост и ты не выпьешь с нами?», «все поступают так-то и так-то, а ты хочешь остаться чистеньким?», «считаешь нормальным, что твои дети сидят на картошке и макаронах, но полагаешь преступлением аборт?».
Если всё это учитывать, становиться понятным, почему сильны «миссиофобские» сомнения в том, Церковь нужна тем, кто наполнен нынешней «светскостью-современностью», «социальной адаптированностью» под самую крышечку и вполне доволен этим. На эти сомнения миссионерам надо как-то отвечать (имхо).
***
Существующий церковный народ в значительной части оппозиционен «европейничающей» и «толерантнечающей» власти, хотя, при этом и не склонен к бунту. На этом фоне откровенный, почти кричащий лоялисткий задор многих «миссионеров» (вплоть до «Путин с нами» или даже «спасибо Ельцину») выглядит странновато (и настороженности в отношении «миссии» добавляет). Кому-то нужно «переломить ситуацию в среде верующих»? А зачем?
***
Понравился мне аргумент одного «миссиофоба» (к сожалению, ни ссылку не сохранил, ни имени его не запомнил): люблю, написал он, цыганскую музыку, но совершенно не хотел бы, что бы цыганский хор спел мне «Ай-не-не-не, Бог любит тебя».
Плавно переходим к рок-миссии. Когда я стал чаще слышать это выражение (т.е. лет примерно 10 назад), мне представлялось, что это будет нечто напоминающее соответственный американский, протестантский опыт: длинные баллады о том, что надо завязывать с наркотиками, «христианский рок», «Истинная любовь ждет», все дела. Разговор обращённых в веру музыкантов с широкой аудиторией.
И ведь то, что происходило в «русском роке» в 90-х (по крайней мере, на уровне хитов) делало его, на мой субъективный взгляд, настолько удобным инструментом миссии, насколько вообще таковым может быть светское массовое искусство.
Поясню:
1) «Русский рок» - это язык, на котором в нашей стране можно говорить с весьма широкой аудиторией от 50 до 15 лет включительно.
2) Музыкально в тот период многие группы отошли от «громкой музыки с шаманскими ритмами» в сторону «современной русской городской песни».
3) Целый ряд музыкантов в разные годы последнего десятилетия ХХ века заявляли о своей православной вере. Из тех, что помню навскидку: Гребенщиков, Шевчук, братья Самойловы (в интервью «НГ-религиям»), Сукачев, Ревякин.
4) Рок чудесным образом сохраняет остатки репутации «настоящего» (т.е. не попсового) искусства, над посылом которого не грех и задуматься. «…Коммерческое, танцевальное начало в роке у нас никогда не преобладало, а больше ценилась некая идея» (А. Троицкий).
5) Выросло число групп собственно «христианского рока», хотя и преимущественно не слишком сильных профессионально и не очень популярных. Прежде всего, пожалуй, стоит вспомнить группу «Если».
6) Может быть, самое важное. Рок 90-х очень неплохо отражал мироощущение бывшего советского гражданина, именно того, который в это время начал осознавать себя русским и искать свою тропку в Церковь. Мироощущение примерно такое. Да, на дворе «годы такие неправые», «наверху, в облаках реет чёрный истребитель», «их цены ужасно растут», «а на кладбище мальчишки глушат водку за одноклассников в плену», в общем, «сейчас со всей мочи завою с тоски - никто не услышит». Но мы остаёмся русскими, наше коренное ещё при нас в большом («умирали пацаны просто») и в малом («скорее б лёд встал, пошёл бы тогда на рыбалку, чего бы поймал - знакомым раздал, не жалко»). В общем, «мчится тихий огонёк моей души». И мы способны любить и быть верными, «тебе семнадцать, тебе опять семнадцать лет, каждый твой день рожденья хочет прибавить, а я скажу: нет; твой портрет - твои дети, я расскажу им о том, дети, вашей маме снова семнадцать, вы просто поверьте, а поймете потом». И земля у нас прекрасная, особенно если рвануть оттуда где «над удолбанной Москвою в небо лезут леса» и «турки стоят муляжи Святой Руси за полчаса», туда «где слышен крик совы, где стынет в лужах талая вода». И, главное, есть, жива наша строгая вера, «там, на горе возвышается Крест», «смотри, Господи, мы дети у Тебя в руках, научи нас видеть Тебя за каждой бедой». «Я говорю - мы победим, Господь нас уважает…»
А получилась не миссия рокеров к ширнармассам, а миссия к рокерам, точнее к извечному племени длинноволосых подростков с отстранённым взглядом, одетых в черные футболки. О Боге и Родине поёт узко субкультурный Кинчев, у которого и «музыка громкая» и «ритмы шаманские». И почти не слышно других.
***
Есть люди, которые вечно предъявляют церковной жизни претензии в эстетическом неблагообразии. То какая-нибудь барышня напишет что-то вроде: «зашла в храм, а там все какие-то хмурые, плохо одетые, непозитивные, старушки на меня косятся, не пойду туда больше». То мужчина возмутится: «зашёл в церковь, а там гламурная блондинка на старух таращится, так и ушёл не помолившись». И есть люди, готовые каяться перед требовательными посетителями: нам укор, мы виноваты, грехи-недоработки…
По моему субъективному - не спешить бы с подобными раскаяниями. Мы живём в эпоху рынка ощущений: купи такую-то машину и почувствуй себя покорителем джунглей, сходи в такой-то клуб и почувствуй себя отвязным панком, приди в тот бутик и почувствуй себя принцессой, купи эту рубашку и почувствуй себя мачо, посети концерт вон той группы и почувствуй себя моложе, в этих туфлях почувствуй свою привлекательность, а в этой футболке - ощути свободу и т.д. Вот и любители почувствовать себя духовным тоже имеются. Церковное они обсуждают так, как обсуждают шоу: «басист лажает, звук отстойный, подтасовка жидковата, солист не в голосе, не получил и десятой части предполагаемого удовольствия».
И кстати, не надо, по моему, заприметив со свечкой очередного известного своей неправедной жизнью крупного предпринимателя, политика, «звезду», «культового тусовщика» или чиновника, восклицать: «Это же пеар», или «это же формальность, обязаловка». За всеми этими утверждениями стоит уверенность, что самому прожиге быть в церкви не хочется, а хочется в сауну или по клубам. Отнюдь, вполне возможно, что хочется, как с похмелья кефирчику, а после обжорства на диету. Ему там хорошо, даже на свой лад благостно, а в сауну он завтра съездит.
Да, и возможность искреннего обращения со счетов сбрасывать никогда нельзя.
***
Маленькое замечание к тем дискуссиям, что возникают вокруг о. Андрея. Я сейчас не про принципиальные позиции, и в целом не про суть, а про детали. Например, почему о. протодьякон выглядит едва ли не кощунником в глазах людей нейтральных.
«.. быть миссионером - это очень опасно. Миссионер всегда немного вне Церкви. Он обращается к людям, далеким от Церкви. Естественно, он должен говорить на их языке. Естественно, что при этом он сам испытывает встречное воздействие своей аудитории - и тогда степень неизбежного приспосабливания миссионера к его потенциальной пастве становится угрожающей». (А. Кураев «Потерявшийся миссионер», «НГ-Религии», 13.09.2000)
Здесь, собственно «почти всё». Его аудитория - это, по моим необъективным наблюдениям, преимущественно последнее советское поколение (поколения). Есть у него (у нас) особенности, например, почти клиническая неспособность говорить о высоком так, как должно говорить о высоком (и, соответственно, слушать). Плохо получается самостоятельно, без стыда и понуждения, встать перед тем, перед, чем нужно вставать, склониться перед тем, чем стоит склоняться. Любое «это то, во что я верю», «это то, что считаю самым ценным, ценнее собственной жизни» нужно выражать с изрядными «прыжками и ужимками», что бы поверили, что всерьёз, «не по приколу» или для проформы. Отчасти «Система» виновата, как-то очень неправильно кормила своими кумирами и своим пафосом (я оскорбить ничьих убеждений не хочу, но: сделать так, что в частной жизни манифестация любых убеждений, кроме пофигизма, стала делом ненормальных - это надо суметь). К тому же, мы первые поколения, для которых «антиавтортарное воспитание» было не просто чем-то распространённым, а нормой, в массе своей мы не знали «беспрекословного подчинения отцам». Если последние и притязали на то, что бы быть для своих детей непререкаемыми властителями, без оперы на авторитет веры или традиции, это выглядело вызывающим самодурством. Многие взгляды на воспитание, которые сейчас, не обинуясь, озвучивают наши молодые бородатые современники с двумя высшими образованиями, нашим менее просвещённым родителям могли показаться «дикими». Мы продукты (или жертвы?) такой неавторитарности. По большей же части, неспособность к благоговению - следствие нашей собственной порочности, у разных поколений разные недостатки. Кстати, по моим наблюдениям, это лечится. Примерно лет за пять. Излечившимся уже не нужна эта манера говорить о вере и её святынях отчасти небрежно, отчасти отстранённо и когда о святых пишут что-нибудь вроде «он стал есть какую-то гадость с "бром-эффектом"» в этом уже слышится кощунство.
При этом, что важно, советские школьники того времени «умничали», даже дворовая шантрапа. Это осталось, кого не спросишь - у всех «аналитический склад» и «широкие взгляды». Т.е. ничего против «интересной беседы», как правило, аудитория о. Андрея не имеет. Только нужно быть не «учителем», не «большим писателем», не «гуру», а «современным интеллектуалом». Аналитичным, но не чуждым эмоциональности, парадоксальным шоуменом, «приглашающим к размышлению», «предлагающим необычный ракурс» и т.д. «Современный интеллектуал», в числе прочего, должен время от времени «бить по своим», с чувством, хлёстко. Либерал сообщает, что он стыдится своих товарищей, рафинированный левак клянётся в любви к черносотенству, националист русофобствует, интернационалист признаётся в ненависти к эмигрантам и т.д. Только важно не признавать осмысленно (пусть и сквозь зубы) чужую правоту (это уже похоже на предательство), а выдавать размашистые «эмоциональные реплики». Тогда это почитается свидетельством «живой мысли» и наполняет поклонников ощущением сопричастности.
Всем этим искусством о. Андрей владеет в совершенстве. А теперь представим, как это выглядит в глазах людей с другим сознанием. Совсем другим сознанием…
***
Россия - страна христианской культуры. Нет, я вовсе не собираюсь «пролечить» вас на тему «жива, жива Святая Русь», но и к скорбным утверждениям наподобие «не может называться христианской страна, в которой есть “Дом-2” и мне вчера в трамвае отдавили ногу», я отношусь без сочувствия. Россия - страна христианской культуры, это не хорошо, не плохо, это - строчка из её объективных ТТХ. В числе прочего это означает, что в общей, базовой фоновой информации, которой владеют практически все (без неё невозможна адекватная коммуникация), содержится масса сведений о Православии, его установлениях и традициях. Сведения эти не то что бы ложные, а специфические, занятно описывающие «оптику» смотрящих, например, достаточно каждому неплохо известно о запретах и ограничениях, которые надлежит соблюдать православному. Соответственно, многие строят своё отношение к Церкви примеряясь, прежде всего, к критерию «могу-не могу отказаться от того-то и того-то» (что-то вроде «нагулялся/не нагулялся»).
Из этого обстоятельства есть два следствия.
Первое: В Церковь всегда будет приходить немало тех, кого не пугают общеизвестные ограничения, которым «ништяки» этого мира не только несладки, но горьки, чужды, трудны, страшны. В том числе те, кто «не смог заработать нормальные деньги», «кто всегда комплексовал пойти на дискотеку» и, простите, «кому девки не давали». Некогда, в года давние, было относительно распространены представления, что такие люди «слишком» чисты и ранимы, сейчас их именуют неудачниками, подозревают в зависти и подавленной агрессивности (что занятно - распространяли такие представления одни и те же люди, только в разное время). Особенной проблемы это не составляет, «энергичных и успешных», буде они придут в храм, скромные «неудачники» не обидят (в большинстве случаев), но «атмосферой» отпугнуть могут и «энергичность и успешность» в качестве обязательной добродетели не примут.
Второе: В России крайне мало сколько-либо взрослых и умственно полноценных людей, которые бы «просто не знали», например, что в христианском храме не курят, не танцуют канкан или о том, как относится Церковь к внебрачному сексу. Никакого «им неоткуда было слышать об этом», «к ним не пустили миссионеров». Все всё знают.
***
«Церковь, идущая к людям», повторюсь, «придти» в нашем обществе может (за малым исключением) только к меньшинствам, у них «есть куда».
Церковь большинства (Церковь для большинства) - это «стоять и ждать», увы, но так. Стоять на холме над городом и держать двери открытыми. И ждать, да. Ждать хмурого мужика, когда он приведёт за руку своего маленького сына в церковно-приходскую школу и неумело объяснит, что хоть попов не очень-то жалует, но уж больно много в мире паскудства всякого и паренька нужно как-то от этого защищать и потому он здесь. Ждать военного пенсионера из политруков, который не далее как вчера сформулировал, как надо жить человечеству, и сегодня пришёл побеседовать об этом с батюшкой, призвать последнего в ряды своих адептов. Ждать богатую и праздную домохозяйку, у которой «всё есть», но почему-то на душе неспокойно и тревога какая-то всё время, «уж не сглазил ли кто, надо в церковь сходить». Ждать очкарика, которому скоро тридцать лет, у которого нет девушки, но есть строгая и больная мама. Ждать рубаху-парня, которого «девки любят», и вообще «всё в шоколаде», но который начал захаживать в храм после похорон друга. Ждать какую-нибудь Клавдию Петровну сорока с лишним небезгрешных лет от роду, которая вчера орала на мужа, за то, что у него маленькая заплата, а потом всю ночь плакала, прощаясь со своими бабьими (а равно и девичьими) мечтами о «красивой жизни», а утром вышла из дома не накрасившись (чего за ней сроду не водилось) и пошла в церковь, руководствуясь тем безошибочным чутьём, с каким ищут целебные травы раненные собаки. Ждать шестнадцатилетнего умника, который ветер в своей голове важно именует «философскими поисками», и который уже неделя как собрался в монахи. Ждать робкую и претворяющуюся скептичной «филологиню» с кандидатской степенью и неудачной любовью. Ждать смертельно усталую и злобившуюся многодетную мать. Ждать пожилого инженера, у которого в автокатастрофе погибла единственная дочь, и у него есть страшные вопросы к Творцу. Ждать, конечно же, пенсионерку Октябрину Матвеевну, в прошлом комсомольскую активистку и ударницу, а в будущем хозяйку свечного ящика. «Придти» к ним нельзя, их можно только дождаться.
***
Простите, если что не так….