Краткий абрис истории Дома Страха (2)
Продолжение. Начало - вот здесь.
***************************
2. Дом Страха и мир глазами ребёнка-без-кожи
Об обычаях своего дома Герд и Гена знали не так уж и много - особенно что касается не просто фактов, а их объяснений, смысла традиций. Гена и вовсе покинула дом малолеткой, ну а Герду, хоть он и делал карьеру чтобы бежать поскорее, всё происходящее в доме было настолько противно, что он старался принимать всё по минимуму, после чего по максимуму выбрасывать из головы. По сей причине мы узнавали о внутренней жизни Дома Страха весьма постепенно, по мере оживления всё более и более знающих людей; появление в наших рядах таких корифеев как дядюшка Вок и папаша Ундр сделало видимую панораму дармоглотского житья-бытья достаточно элегантной и завершённой - однако, разумеется, много тайн сокрыто от нас и теперь. Здесь, на этих страницах, мы не будем пытаться изложить всё в подробностях; в нашу задачу входит лишь набросать нечто вроде эскиза, чтобы читатель мог полнее представить себе эту горестную и вместе с тем трогающую сердце картину. На первом этапе это будет набросок скорее с ракурса Гены с Гердом, на последующих - в бόльшей степени с ракурса старших дармоглотов; мы питаем надежду, что так будет понятнее.
Город Хрустальных Часов, где в течение двух тысяч лет жил своей тихой, почти что потусторонней жизнью Дом Страха, уходит своими корнями в весьма отдалённую древность. На последнем этапе довольно-таки малочисленный, городок этот располагается на пересечении важных дорог, является узлом целого ряда транспортных артерий - поэтому там всегда бывает много приезжих, среди коих дармоглоты и усматривают по преимуществу свою добычу. Когда-то очень давно через город Хрустальных Часов протекала река; много лет минуло с тех пор, как её засыпали и территорию эту застроили, однако в роевой памяти гнезда река живёт и поныне - в тех фантастических представлениях, которые дармоглоты разыгрывают перед своими жертвами, тема реки возникает снова и снова. Прошедшие через Дом Страха иной раз пытаются найти то место, где они пережили нечто столь сокрушительное, однако не могут узнать не только дόма, но и населённого пункта: они ищут город с рекой, над которой навзрыд объяснялись с давно умершими возлюбленными и утраченными друзьями - а такого города уже нет на земле… Можно сказать, что пересохшая, засыпанная и застроенная река является символом исторического пути дармоглотовского гнезда: служение на Великой Чёрной Реке, служение иссякает как река, служение замещено какими-то иными конструкциями; очевидно, однако, что на сознательном уровне эта тема не отражается, и даже более того - у дармоглотов культивируется мнение, что они никогда не имели отношения ни к какому служению. Никогда, никогда, никогда! - что, впрочем, делает образ реки ещё более значимым и притягательным.
Дом Страха представляет из себя довольно-таки причудливое строение: выходя несколькими фасадами на разные улицы, он занимает едва ли не целый квартал, стенами стыкуясь с уже давно необитаемыми зданиями, так что отличить его от окружающих домов можно только если очень хорошо понимать что к чему. Здание это гнездо традиционно арендует - дармоглоты полагают, что пытаться выкупить дом или перевести его на бесплатное пользование нельзя. Раз в год в мэрию вносится арендная плата; делается это со всякими шутками-прибаутками, чтобы не вызывать у новеньких или пришлых чиновников удивления такой архаикой - старые-то понимают ситуацию если не головой, то нутром, и к дармоглотам обычно не вяжутся. Арендная плата пребывает некогда установленной - восемь золотых - и золотые монеты приходится в течение всего года раздобывать то у контрабандистов, то у музейщиков, то в других местах. Иногда золотые монеты попадаются в числе трофеев, но это бывает не часто.
В Доме Страха существует два главных входа, точнее - вход и выход: это "главная" дверь, через которую "гостей" вводят в дом, а также "чёрная" или "вышибальная" дверь, через которую выгоняют вон тех, кого оставляют в живых. Эти двери находятся на совершенно разных улицах, далеко друг от друга. "Вышибаемому" обычно даётся такой сильный посыл, что он бежит по узкой кривой улице не оглядываясь, не помня себя - и начинает хоть сколько-нибудь соображать уже далеко. Многим навсегда врезается в память главная дверь, выщербленные ступени к порогу, старинная литая дверная ручка… Однако найти эту дверь среди многих в пустынных кварталах, построенных в незапамятные времена, практически никому не удаётся.
В подземной части Дома Страха располагается хитрая вязь подземных ходов - лабиринт, не имеющий ни одного тупика; в центре этого лабиринта пребывает то самое, что является сердцем дома - атомный реактор. Данный реактор относится к числу самых первых реакторов на Востоке, это реактор закрытого типа, то есть "одноразовый" - добавление в него топлива невозможно. Если бы не живущие около него грифоны, он бы прекратил своё существование уже давным-давно; для дармоглотов же он важнее солнца, это и в самом деле сердце их дома: дыхание роя и дыхание реактора слиты воедино. Разумеется, обыкновенные дети гнезда отнюдь не мыслят в категориях атомной энергетики и не размышляют о том, как определяется то-что-обитает-в-лабиринте с точки зрения внешнего мира; лишь встречаясь с другими подобными объектами снаружи, грифоны Дома Страха могут разобраться, что к чему.
У дармоглотов не принято никого ничему учить, специальное обучение чему бы то ни было считается дурным делом; знание обо всём, что думают дети Дома Страха о себе и о мире, вырастающее в гнезде существо получает или из разговоров старших, или изнутри себя самого - чаще из общей памяти роя, чем из памяти какой-то сторонней ветки. Бесконечные свары о том, как правильно делать то или иное, обычно сопровождаются аргументами типа "мы знаем, как лучше, мы живём уже давно и помним как это делалось ещё когда вы были маленькими!" - и, наоборот - "мы знаем, как лучше, мы живём меньше вашего и лучше помним кровью, как это делалось ещё раньше, а вот вы уже помните только свою жизнь, а настоящее старое давно забыли!" Разумеется, в памяти роя запечатлены и совсем далёкие времена, времена до падения - однако говорить о таких воспоминаниях в Доме Страха нельзя. Ничего подобного никогда, никогда, никогда не было, поэтому вспоминать о таких вещах дармоглот не может.
Думать о себе полагалось примерно так:
Мы, дармоглоты, никогда не были ни животными, ни людьми; мы всегда притворялись кем-то из тех, кто нас окружает, морочили их и так добывали себе пропитание. Иногда мы вступаем в альянсы с другими гнёздами - но всегда стремимся выгадать свою пользу за их счёт. Мы никогда никому и ничему не служили, мы всегда служим только самим себе.
При этом то "мы", которое подразумевается в данном кредо - это отнюдь не отдельные дармоглоты и даже не их совокупность. "Мы" - это дом, Дом Страха, и жизнь сего дома ставится гораздо выше, чем жизнь роя, жизнь гнезда. Дармоглоты являются составной частью Дома - а отнюдь не наоборот.
В Доме Страха есть твёрдые, неизменяемые части, как кости, как панцирь - это фундамент и стены; есть в нём и мягкие, легко меняющиеся части - это дармоглоты. Есть и другие живые части, пребывающие меж застывшим и подвижным составом - главные из них это скатерти. Скатерти питаются кровью и другими телесными остатками; большие пугают мелких, что скатерть может сожрать дармоглота, если тот зазевается - но сами большие прекрасно знают, что это неправда, что скатерти не нападают, а только впитывают такое, что к ним непосредственно приложено. Сердце дома - реактор, а кровь дома - страх; страх исходит из лабиринта, он поднимается оттуда, как вода, наполняя этажи - вся жизнь в доме имеет этот страх основой. Говорить об этом не принято, но все это знают. В лабиринт никто не спускается по доброй воле, однако время от времени требуется совершать вопрошание, и тогда в лабиринт вынужденно входят все. Если нужно получить ответ на какой-то вопрос, который не удаётся решить просто так - все дармоглоты, кроме самых маленьких, расходятся по лабиринту и бродят подземными коридорами поодиночке, пребывая в состоянии общения с сознанием роя, покуда опять не сойдутся все вместе уже с единым ответом. Как показывает практика, ответ этот далеко не всегда бывает верным, поступив сообразно ему дармоглоты иной раз получают совсем не тот результат, к которому стремились - тогда они говорят, что послушали не в то ухо, что они неправильно поняли предков или даже что предки их обманули.
Рой составляют тринадцать "больших" и не более чем вдвое "маленьких" - в "маленькие" включаются рождённые в доме дети и подростки, краденые дети и краденые женщины, а также все прочие несвободные - те, кого дом ещё должен "переварить" и "усвоить". Общее число дармоглотов не должно превышать сорока, но и меньше чем тридцать девять тоже быть не должно. Если по какой-то причине образуется нехватка, следует её восполнить, родить нового ребёнка или сделать перемещение - одного из маленьких перевести в большие, а на его место украсть кого-нибудь подходящего снаружи. Число добытчиков в доме всегда больше чем число больших, часть маленьких уже является добытчиками, они выходят из дома и промышляют вокруг, но покидать город им нельзя. А прочим маленьким и вовсе не разрешается выходить из дома - ни несвободным, ни детям.
Главная дверь никогда не запирается, но зато за ней постоянно следят, равно как и за всеми тремя коридорами, которые к ней ведут; чёрная дверь, наоборот, заперта практически всегда - её отпирают только для вышибания. Существуют и другие выходы из дома, но чаще всего это выходы не прямо на улицу, а в соседние дома - пустующие, где раньше располагались учреждения; выходы эти, как правило, тайные, они заделаны и забыты - отдельные дармоглоты могут обнаруживать их и держать в качестве своего личного секрета. Внутри дома двери не запираются, чтобы "гости" не могли закрыться в случае чего, однако некоторые двери, "штурвальные", открываются с трудом, только после того как ручка-"штурвал" будет прокручена несколько раз. Это тоже удобно, поскольку "гости" не знают этого, а хозяева знают. Все окна в Доме Страха заделаны и не отпираются; стёкла покрыты изнутри специальной плёнкой, которая пропускает свет в одну сторону - с улицы нельзя увидеть даже что в доме включены лампы, так что Дом Страха не отличается от прочих нежилых построек.
Жилые помещения дома разделены на две половины - "гостевую" и "свою". На гостевой половине всё содержится более-менее прилично, как у белых людей - хоть дармоглоты и морочат головы гостям, однако быть уверенным в постоянном контроле над сознанием гостя нельзя, поэтому вопиюще грубо выпадающих из "сюжета" деталей появляться не должно. На гостевой половине всегда есть мытая посуда и чистая одежда, туда ни в коем случае нельзя затаскивать подушек из человеческих волос и тому подобного - мало ли какие чуткие могут попасться! На гостевой половине есть телефон, но ненастоящий, он связывает только некоторые помещения внутри дома, и даже есть телевизор - только он не работает, принято считать, что смотрение телевизора может сбить гостя с настройки на то, что ему показывают дармоглоты. Если дармоглоты хотят показать гостю нечто как бы по телевизору - они ведут его сюда и около телевизора наводят на него иллюзион. На половине для "своих" всё устроено иначе - так, как удобно жить дармоглотам.
Гостя могут ввести в дом на один день или на несколько, это решается на живую нитку и зависит от того, насколько гость интересен, что можно стрясти с него ценного в материальном и всяком другом смысле; иногда гостем занимаются всего один-два дармоглота, иногда несколько. Если внезапно возникает мысль, что как раз неплохо бы этого гостя съесть - на него, конечно, собирается пялиться весь дом. Какие именно представления разыгрываются вокруг каждого конкретного человека, зависит скорее от его личного душевного расклада, чем от хозяев - хотя иной раз темы возникают такие, которые самих дармоглотов сильно волнуют. На последнем этапе жизни Дома Страха, скажем, повторяющимся мотивом был образ арендной платы: к примеру, человек обнаруживает своих трагически утраченных близких живущими в нищете и убожестве, и те жалуются что их обижают местные начальники, грозят выселить и даже убить, если те не внесут арендную плату в срок - вынуждая гостя постепенно отдать абсолютно всё что у него есть, пойти на любые меры по раздобыванию денег тут же в городе (под контролем дармоглотов, конечно) и т.д. и т.п. Интересно, что на самом деле никаких проблем с арендной платой тогда как раз и не возникало - однако реактор умирал, и вместе с ним действительно умирал дом, дармоглоты агонизировали, пробуждаясь к активности только время от времени, так что всё это складывалось в весьма специфическую картину.
Что касается жертвы, то в доме категорически отрицается, что убийство и пожирание человека представляет из себя элемент культа: мы никому и ничему не служим, никакого культа у нас нет - просто дому нужна еда, и в числе прочего дом питается людьми. Через дом должны понемногу протекать вещи и деньги, живые, полусъеденные и съеденные люди - дом пропускает всё это через себя, чтобы нужное переварить, а ненужное выбросить. В жертвоприношении участвуют только большие, но едят потом все, это один из ключевых моментов "усвоения" домом похищенных и прочих некондиционных: "кто с нами ел - тот наш". Жертва поедается домом в течение многих месяцев, потому что нужно съесть абсолютно всё, что вообще возможно съесть - так что уклониться от того, чтобы есть части жертвы вместе со всеми, практически невозможно. Убитого человека кладут в котёл не снимая одежды - "в чём (он) есть, в том и будем есть!" - и варят до тех пор, покуда не сварится кровь и всё прочее, чего в доме нельзя проливать, а уж потом вынимают и делят: отдельно вываривают одежду, после чего её можно привести в порядок и носить либо продать как любую добычу, отдельно варят части тела - рассчитывая всё таким образом, чтобы сперва постепенно съесть всё вкусное и съедобное, после чего переходить к невкусному и несъедобному, добавляя в другую еду порошок из растёртых костей и толчёных ногтей, так что процесс затягивается надолго. С телами умерших своих обращаются похоже, но существенно проще - скажем, то, что не очень съедобно, разрешается попросту выбросить. Со стороны хорошо понятно, что таким образом дармоглоты изображают собою погребальный костёр, сжирающий всё без остатка; особая специфика потребления тела жертвы состоит в том, что всё достояние должно быть по максимуму обезличено: если на теле убитого остались амулеты, перстни и пр., которые не удалось по обычаю убедить снять до убийства, то их следует лишить формы - переплавить, пережечь, даже пуговицы с одежды срезать (правда, можно нашить их на другую одежду), только после этого можно присоединить достояние жертвы к остальным трофеям. Трофеи делятся по категориям и продаются в разных городах - дармоглоты отдельно знают места, где скупают часы, отдельно места, где скупают бритвенные приборы, отдельно места, где скупают сумочки и так далее. В конечном итоге от жертвы остаются только волосы - их можно не есть, но нельзя выбрасывать, так что ими набивают подушки, плетут из них всякие хозяйственные мелочи и пр.
"Кто с нами ел, тот наш": принято считать, что дом может переварить и усвоить любого, взятого с улицы и найденного подходящим - однако на самом деле, конечно, глаз кладут не на любую ничейную женщину или бесхозного ребёнка, а чаще всего на тех, кто относится к той же или сходной породе. Дармоглотские женщины рόдами умирают, так что ребёнок обычно сперва питается молоком своей мёртвой матери, а потом ест её тело вместе со всеми; дети Дома Страха, в отличие от большинства чёрных, не помнят своих матерей - "рождаются спиной к ним" и могут вспомнить мать только при каких-то особых обстоятельствах, обычно уже покинув дом. Женщины в Доме Страха зачинают детей не вступая в плотские отношения с мужчинами - однако отцовство несут именно мужчины, от того каковы мужчины в доме, зависят и дети. Мальчики, рождённые крадеными женщинами, отцовства в этом смысле не несут, хотя могут быть добытчиками; девочки, рождённые крадеными женщинами, могут быть полноценными матерями - рождённые от них дети обоего пола уже настоящие дармоглоты. Краденая женщина иной раз может родить два-три раза, а потом скорее всего всё равно умрёт; свои же женщины умирают родами практически всегда. Мальчики зачинаются во время жертвоприношения - встряска, которую получает организм будущей матери, как раз достаточна для того, чтобы зачать мальчика, в котором таким образом запечатлевается актуализованная в жертвоприношении структура дома. Именно поэтому настоящие мужчины Дома Страха - это те, кто рождён участницами жертвоприношения, а не крадеными: они являются носителями схемы внутренних силовых линий жизни гнезда.
Всеми делами в доме заправляют большие; они дают маленьким хозяйственные поручения, но среди маленьких тоже одни сильнее, другие слабее - и маленькие могут вынуждать друг друга исполнять то, чего не хотят делать сами. В итоге все только и делают, что грызутся между собой, и большие, и маленькие; большие, конечно, никому не позволяют отнимать у себя еду, а маленькие крадут друг у друга или попросту отбирают силой, так что если зазеваешься - останешься голодным. Совсем умереть с голоду, конечно, большие не дадут, зачем им потом искать кого украсть с улицы на замену - однако дружеские отношения, прежде всего между старшими и младшими, в доме редкость. Когда кто-то относится к кому-то особым образом, это всегда привлекает внимание прочих, вызывает неодобрение и пересуды.
Я очень счастливая, говорит Гена.
Я очень счастливая, в течение жизни я много раз переходила из одного общества в другое - и каждый следующий этап моей жизни был лучше чем предыдущий.
Подобно другим чадам гнезда, Гена не помнила своей матери, да и в доме-то прожила слишком мало для того, чтобы узнать, помнит ли кто-нибудь толком её мать и похожа ли она на неё. Говорилось невнятное: "эта Гиена не такая… та Гиена такая не была… интересно, эту Гиену кто-нибудь кормил?... вот именно что никто её не кормил… тогда почему она такая?" Как ни странно, при Гене ни разу не было сказано прямо, что эта Гиена ещё более никчёмная, чем та, предыдущая; быть может, этому препятствовали специфические Генины странности - те самые, из-за которых ею пугали Герда. Наибольшей странностью Гены была склонность к посещению лабиринта, однако об этом чуть погодя. На самом деле кое-кто из больших очень даже помнил мать Гены, хоть та и умерла молодой - например, дядюшка Вок. "Ну что за добытчица!" - добродушно ворчал он в ответ на наши с Геной взволнованные расспросы, - "как щас помню, стоит у цветочного лотка целый час да нюхает цветочек! вместо того чтобы хватать и цветочную корзину, и цветочный лоток, и цветочницу - и тащить в дом…"
Когда Гена была совсем маленькой, она однажды бросилась в котёл с кипящим щёлоком; это было так давно, что она помнит это чисто внешне, подобно рассказу из книжки - историю про ребёнка, который залез на стол и рухнул в кипяток, не желая жить по законам, принятым в его родном доме. Грифоновская порода немыслимо живуча, так что Гену вылечили, спасли - с неё полностью слезла кожа, но впоследствии всё заросло без следа. "Ну вот ещё что за глупости", - ворчал дядя Вок, получив от нас с Геной подтверждение, что он помнит всё правильно, что это и есть та самая девочка, которая некогда упала в котёл, - "тоже мне придумала, была потом вся красная, варёная и без кожи, тоже мне красавица, тоже мне добрая душа!.." В дальнейшем для Гены много значил этот образ - она так и говорила себе, что непохожа на других детей потому, что она - без кожи: поэтому-то ей всех жалко, поэтому она во всех влюбляется, мечтает всех спасти и так далее. На самом-то деле Гена понятия не имела, что переживали и что думали другие дети - она ни с кем в доме не дружила и вообще мало обращала на сверстников внимания.
Маленькая Гена проводила много времени у окон, прижавшись носом к стеклу и разглядывая редких прохожих; она одновременно и мечтала посмотреть на них поближе, и ужасалась, что любой из них может в ближайшее время оказаться в доме, быть ограбленным, сведённым с ума или вовсе съеденным. Именно так, в окно, она увидела когда-то давным-давно Дабл Ю и сразу же влюбилась в него; когда он появился в доме, она чуть на месте не умерла - однако тут же и успокоилась, поняв, что боится напрасно: выяснилось, что Дабл Ю - один из сынов Поймы, а сыны Поймы не только могут свободно входить в дом и выходить из него, но и вообще считают себя кураторами дармоглотов, а дармоглоты предпочитают с ними не спорить ("мы вступаем в альянсы с другими гнёздами - но всегда стремимся выгадать свою пользу за их счёт!") Дабл Ю очень много значил для Гены в течение всей её жизни, но об этом потом.
Рано узнав о страхе, Гена решила вступить с ним в борьбу, чтобы освободиться от него. Трудно переоценить значение, которое имел в доме страх - страх был кровью дома, страх нужно было уметь выказывать, страх нужно было уметь скрывать; страх поднимался из лабиринта и наполнял дом как тёмная тяжёлая вода - и маленькая Гена выступила противнику навстречу. Она стала спускаться в лабиринты, погружаясь в страх, позволяя ему наполнять себя целиком - чтобы исследовать его, перемогать его, отделять его от себя. Эти экспедиции не только давали Гене пищу для размышлений и переживаний, но и побуждали её бродить по всей остальной территории дома, исследуя как и что. Таким образом она и наткнулась как-то раз на заделанный потайной ход в соседнее здание, расколупала его, изучила и на правах подрастающего детёныша оставила этот секрет за собой; через этот самый потайной ход она впоследствии и покинула дом.
Теперь про Верó. Верó был человек совершенно незаурядный и оказался в Доме Страха на положении, которого Гена до того никогда не наблюдала: он был пленным - и вместе с тем расхаживал где хотел и делал что хотел, его только не выпускали из дома; Веро активно общался и с большими, и с маленькими, рассказывал и расспрашивал, и никто не пытался его морочить - наоборот, всем ужасно интересно было поглазеть на такого человека, послушать его рассказов о местах где он странствовал, полюбопытствовать как он делает то и сё. Дети вертелись вокруг Веро почти всё время, помимо интересных историй им то и дело перепадали от него какие-нибудь гостинцы - Веро охотно делился своей едой и не давал одним отбирать её у других, и вообще заступался за обиженных. Веро был путешественник, он успел побывать на Арийской Территории и даже на Северном Полюсе; его зажигательные повествования не оставляли равнодушным никого в доме. Гена очень любила Веро, но никак не могла разобраться, грозит ему что-либо или не грозит, может она как-нибудь помочь ему или нет; про то, что Веро связан с Дабл Ю, Гена не знала.
Строго говоря, Веро вошёл в дом сознательно и добровольно - дармоглоты уже какое-то время безуспешно пытались Веро заловить, но поймать его им не удавалось, а тут он захотел прийти сам, чтобы наконец разобраться, кто у кого ворует девушек и каких именно. Обвинения дармоглотов в отношении Веро и "всех там ваших" были не совсем беспочвенны, потому что контрабандист Кондор, с которым Веро был в приятельских отношениях, некоторое время назад и правда украл из дома юную добытчицу ("совсем плохую, ненужную", как было принято говорить о тех дармоглотах, кого удавалось украсть посторонним) - однако в качестве ответной акции дармоглоты украли двух Наст, старшую и младшую, то есть мать и дочь, а эти Насты были близкими Веро. Младшая Наста была малолетней, и мать кормила её грудью; Гена смотрела на них и тосковала, что не может вспомнить своей матери, хотя и успела попить молока из её остывающей груди - а другие дети украдкой превращались в маленькую Насту и подкатывались к старшей Насте пососать. Маленькую Насту при этом отпихивали прочь и вообще старались вытолкать из помещения, так что ясно было, что вскоре она захиреет; да и старшая Наста чувствовала себя всё хуже и хуже. Когда Веро попал в дом, дармоглоты стали глумиться, что теперь он даже не сможет угадать, кто из женщин и детей дома - его собственные: дескать, Насты уже наши, мы их уже переварили!.. Ни Насты, ни Веро не повели себя с точки зрения гнезда опасно, и их оставили в покое - однако через какое-то время Насты всё-таки сбежали. История эта была весьма удивительной. В доме вдруг отключилась вода - а надо сказать, что дармоглоты относятся к воде очень плохо: вода считается "грязной", прикасаться к воде без особой нужды зазорно, пить воду просто так нельзя, и вообще дармоглоты стараются иметь со своим водопроводом как можно меньше дела. Они даже склонны полагать, что одна и та же вода омывает реактор и течёт у них из крана, что это вода замкнутого цикла, не приходящая в дом извне и не выходящая из него - хотя любой здравомыслящий дармоглот легко понимает, что это не так. Плохое отношение к воде, однако, с угрозой радиации не связано: как уже говорилось, радиации грифоны не боятся, даже наоборот; есть основания полагать, что запрет на общение с водой связан с нежеланием вспоминать жизнь на Великой Реке, где общение с водой имело для грифонов огромное значение. Короче говоря, водопровод оказался испорчен (после всего он, правда, починился столь же таинственно, как сломался - никому и в голову не пришло, что Веро может найти в доме соответствующий вентиль, перекрыть его, а потом включить снова), и когда потребовалась вода, то неприятное задание идти за водой на колонку передавалось по цепочке от старших к младшим, покуда в экспедицию не оказались отряжены самые маленькие - вопреки обыкновению не выпускать их из дома. В числе прочих были и обе Насты. Группа дармоглотов изображала собою нечто вроде фольклорного показа костюмов "Здравствуй, лето!" - несколько девушек и девочек в сарафанах и косынках с вёдрами; им преградил дорогу военный автомобиль, парни в форменках высунулись и стали заигрывать, девушки начали отбиваться - и по ходу всего веселья Насты бесследно пропали. Много позже Гена узнала от Дабл Ю, что операция по спасению Наст была подготовлена общими усилиями, что машина принадлежала контрразведке, к которой Дабл Ю имел отношение уже тогда - и что там же в контрразведке Наст укрывали вплоть до того, как освободился и сам Веро.
Странствуя в лабиринте в борьбе со страхом, Гена неоднократно встречала там Веро и не боялась его, однако не догадывалась, что Веро исследует дом во вполне практических целях. Помимо водопроводного вентиля, Веро обнаружил и другую ценную штуку - изучив устройство клоаки, Веро придумал способ, как разобраться с её решёткой, чтобы покинуть дом через неё. Уместно добавить, что исследования Веро не остались незамеченными со стороны того же внимательнейшего дядюшки Вока; как-то раз дядя Вок исподтишка увидел Веро стоящим в одних трусах - на глазах изумлённого Вока Веро снял с себя трусы, выжал их - из трусов потекла вода! - повесил их сушиться и стал одеваться в верхнюю одежду. В потрясении Вок истолковал дело так: известное дело, что Веро любит воду; оказывается, он такой ушлый, что знает способ конденсировать воду себе на трусы!.. Как бы то ни было, через некоторое время после исчезновения Наст бежал и Веро - дармоглоты так и не догадались, как это случилось. Гена была сему очень рада; она продолжала свои экспедиции по подвалам, покуда однажды вдруг не встретила там Дабл Ю. Они оба слегка испугались друг друга, однако Дабл Ю хмыкнул, Гена захихикала; Дабл Ю назвал её по имени - она ужасно испугалась, а он сказал: "Угадал? Тогда выведи меня отсюда!" - он забрался в дом тайно и заблудился, изучая лабиринт, так что сейчас ему и вправду угрожала опасность. Гена вывела его своим личным потайным ходом, а когда они оба достигли выхода на улицу, Дабл Ю спросил: "Ты не выдашь меня?" - Гена честно сказала "Не знаю!", так как не была уверена, сумеет ли она закрыться от старших в случае чего. - "Тогда я не могу тебя тут оставить!" - сказал Дабл Ю, завернул Гену в свою куртку и унёс с собой. Гена для порядка даже куснула его пару раз, но вообще-то это было то самое, о чём она мечтала.
Дабл Ю принёс Гену в своё частное жильё вне Поймы, и там её накрыло ломкой - ломка была очень тяжёлая, Гена буквально каталась по полу и едва слышно выла, больше всего боясь, что кто-нибудь засечёт её и вернёт домой. Её действительно заметили - сыны Поймы пришли, обыскали дом и нашли; они говорили с Дабл Ю в другом помещении, но Гена поняла, что Дабл Ю не хотел её отдавать, однако они вынудили его уступить, потому что по сравнению с ними, в пойменских понятиях, он был "маленьким", немногим "старше" чем сама Гена. Впоследствии Дабл Ю не хотел соглашаться с тем, что его напрягли и дожали, как мальчишку - он говорил Гене, что она, мол, сама захотела уйти от него в Пойму! - но это было неправдой, они сперва заставили его смириться, а уж потом стали говорить с ней. Сыны Поймы и в самом деле спросили Гену, желает ли она принадлежать Пойме? - и Гена была так потрясена и так восхищена этим (её впервые в жизни спросили о том, желает ли она того, что хотят с ней сделать!), что немедленно согласилась. Однако от этого она чуть не умерла: вступив в контакт с роевым сознанием Поймы, Гена не могла Поймой "перевариться", а стала агонизировать - и сыны Поймы велели Дабл Ю, из-за которого такое существо оказалось в Пойме и чуть не осквернило её, вывезти Гену из Поймы вон, сжечь и пепел развеять. На каком этапе и как всё было состроено, чтобы её спасти, Гена не знает, но помнит ощущение бездонного, безоблачного счастья - они плывут вдвоём на плоту, Дабл Ю гребёт, Гена лежит и не может пошевелиться, а сама думает: "Вот, он бежит от своих ради меня!" - а потом над ними начинает гудеть вертолёт контрразведки, Дабл Ю поднимает ружьё и делает сигнальный выстрел, плот переворачивается, они оба в воде… - Гена теряет сознание и приходит в себя уже в контрразведке, среди людей, знающих толк в таких существах как она - эти люди сами по себе довольно страшные, но они живут уже по совсем, совсем другим законам, чем законы Дома Страха.
Я очень счастливая, говорит Гена.
И с этим невозможно не согласиться.
***************************
Продолжение - вот здесь.
***************************
2. Дом Страха и мир глазами ребёнка-без-кожи
Об обычаях своего дома Герд и Гена знали не так уж и много - особенно что касается не просто фактов, а их объяснений, смысла традиций. Гена и вовсе покинула дом малолеткой, ну а Герду, хоть он и делал карьеру чтобы бежать поскорее, всё происходящее в доме было настолько противно, что он старался принимать всё по минимуму, после чего по максимуму выбрасывать из головы. По сей причине мы узнавали о внутренней жизни Дома Страха весьма постепенно, по мере оживления всё более и более знающих людей; появление в наших рядах таких корифеев как дядюшка Вок и папаша Ундр сделало видимую панораму дармоглотского житья-бытья достаточно элегантной и завершённой - однако, разумеется, много тайн сокрыто от нас и теперь. Здесь, на этих страницах, мы не будем пытаться изложить всё в подробностях; в нашу задачу входит лишь набросать нечто вроде эскиза, чтобы читатель мог полнее представить себе эту горестную и вместе с тем трогающую сердце картину. На первом этапе это будет набросок скорее с ракурса Гены с Гердом, на последующих - в бόльшей степени с ракурса старших дармоглотов; мы питаем надежду, что так будет понятнее.
Город Хрустальных Часов, где в течение двух тысяч лет жил своей тихой, почти что потусторонней жизнью Дом Страха, уходит своими корнями в весьма отдалённую древность. На последнем этапе довольно-таки малочисленный, городок этот располагается на пересечении важных дорог, является узлом целого ряда транспортных артерий - поэтому там всегда бывает много приезжих, среди коих дармоглоты и усматривают по преимуществу свою добычу. Когда-то очень давно через город Хрустальных Часов протекала река; много лет минуло с тех пор, как её засыпали и территорию эту застроили, однако в роевой памяти гнезда река живёт и поныне - в тех фантастических представлениях, которые дармоглоты разыгрывают перед своими жертвами, тема реки возникает снова и снова. Прошедшие через Дом Страха иной раз пытаются найти то место, где они пережили нечто столь сокрушительное, однако не могут узнать не только дόма, но и населённого пункта: они ищут город с рекой, над которой навзрыд объяснялись с давно умершими возлюбленными и утраченными друзьями - а такого города уже нет на земле… Можно сказать, что пересохшая, засыпанная и застроенная река является символом исторического пути дармоглотовского гнезда: служение на Великой Чёрной Реке, служение иссякает как река, служение замещено какими-то иными конструкциями; очевидно, однако, что на сознательном уровне эта тема не отражается, и даже более того - у дармоглотов культивируется мнение, что они никогда не имели отношения ни к какому служению. Никогда, никогда, никогда! - что, впрочем, делает образ реки ещё более значимым и притягательным.
Дом Страха представляет из себя довольно-таки причудливое строение: выходя несколькими фасадами на разные улицы, он занимает едва ли не целый квартал, стенами стыкуясь с уже давно необитаемыми зданиями, так что отличить его от окружающих домов можно только если очень хорошо понимать что к чему. Здание это гнездо традиционно арендует - дармоглоты полагают, что пытаться выкупить дом или перевести его на бесплатное пользование нельзя. Раз в год в мэрию вносится арендная плата; делается это со всякими шутками-прибаутками, чтобы не вызывать у новеньких или пришлых чиновников удивления такой архаикой - старые-то понимают ситуацию если не головой, то нутром, и к дармоглотам обычно не вяжутся. Арендная плата пребывает некогда установленной - восемь золотых - и золотые монеты приходится в течение всего года раздобывать то у контрабандистов, то у музейщиков, то в других местах. Иногда золотые монеты попадаются в числе трофеев, но это бывает не часто.
В Доме Страха существует два главных входа, точнее - вход и выход: это "главная" дверь, через которую "гостей" вводят в дом, а также "чёрная" или "вышибальная" дверь, через которую выгоняют вон тех, кого оставляют в живых. Эти двери находятся на совершенно разных улицах, далеко друг от друга. "Вышибаемому" обычно даётся такой сильный посыл, что он бежит по узкой кривой улице не оглядываясь, не помня себя - и начинает хоть сколько-нибудь соображать уже далеко. Многим навсегда врезается в память главная дверь, выщербленные ступени к порогу, старинная литая дверная ручка… Однако найти эту дверь среди многих в пустынных кварталах, построенных в незапамятные времена, практически никому не удаётся.
В подземной части Дома Страха располагается хитрая вязь подземных ходов - лабиринт, не имеющий ни одного тупика; в центре этого лабиринта пребывает то самое, что является сердцем дома - атомный реактор. Данный реактор относится к числу самых первых реакторов на Востоке, это реактор закрытого типа, то есть "одноразовый" - добавление в него топлива невозможно. Если бы не живущие около него грифоны, он бы прекратил своё существование уже давным-давно; для дармоглотов же он важнее солнца, это и в самом деле сердце их дома: дыхание роя и дыхание реактора слиты воедино. Разумеется, обыкновенные дети гнезда отнюдь не мыслят в категориях атомной энергетики и не размышляют о том, как определяется то-что-обитает-в-лабиринте с точки зрения внешнего мира; лишь встречаясь с другими подобными объектами снаружи, грифоны Дома Страха могут разобраться, что к чему.
У дармоглотов не принято никого ничему учить, специальное обучение чему бы то ни было считается дурным делом; знание обо всём, что думают дети Дома Страха о себе и о мире, вырастающее в гнезде существо получает или из разговоров старших, или изнутри себя самого - чаще из общей памяти роя, чем из памяти какой-то сторонней ветки. Бесконечные свары о том, как правильно делать то или иное, обычно сопровождаются аргументами типа "мы знаем, как лучше, мы живём уже давно и помним как это делалось ещё когда вы были маленькими!" - и, наоборот - "мы знаем, как лучше, мы живём меньше вашего и лучше помним кровью, как это делалось ещё раньше, а вот вы уже помните только свою жизнь, а настоящее старое давно забыли!" Разумеется, в памяти роя запечатлены и совсем далёкие времена, времена до падения - однако говорить о таких воспоминаниях в Доме Страха нельзя. Ничего подобного никогда, никогда, никогда не было, поэтому вспоминать о таких вещах дармоглот не может.
Думать о себе полагалось примерно так:
Мы, дармоглоты, никогда не были ни животными, ни людьми; мы всегда притворялись кем-то из тех, кто нас окружает, морочили их и так добывали себе пропитание. Иногда мы вступаем в альянсы с другими гнёздами - но всегда стремимся выгадать свою пользу за их счёт. Мы никогда никому и ничему не служили, мы всегда служим только самим себе.
При этом то "мы", которое подразумевается в данном кредо - это отнюдь не отдельные дармоглоты и даже не их совокупность. "Мы" - это дом, Дом Страха, и жизнь сего дома ставится гораздо выше, чем жизнь роя, жизнь гнезда. Дармоглоты являются составной частью Дома - а отнюдь не наоборот.
В Доме Страха есть твёрдые, неизменяемые части, как кости, как панцирь - это фундамент и стены; есть в нём и мягкие, легко меняющиеся части - это дармоглоты. Есть и другие живые части, пребывающие меж застывшим и подвижным составом - главные из них это скатерти. Скатерти питаются кровью и другими телесными остатками; большие пугают мелких, что скатерть может сожрать дармоглота, если тот зазевается - но сами большие прекрасно знают, что это неправда, что скатерти не нападают, а только впитывают такое, что к ним непосредственно приложено. Сердце дома - реактор, а кровь дома - страх; страх исходит из лабиринта, он поднимается оттуда, как вода, наполняя этажи - вся жизнь в доме имеет этот страх основой. Говорить об этом не принято, но все это знают. В лабиринт никто не спускается по доброй воле, однако время от времени требуется совершать вопрошание, и тогда в лабиринт вынужденно входят все. Если нужно получить ответ на какой-то вопрос, который не удаётся решить просто так - все дармоглоты, кроме самых маленьких, расходятся по лабиринту и бродят подземными коридорами поодиночке, пребывая в состоянии общения с сознанием роя, покуда опять не сойдутся все вместе уже с единым ответом. Как показывает практика, ответ этот далеко не всегда бывает верным, поступив сообразно ему дармоглоты иной раз получают совсем не тот результат, к которому стремились - тогда они говорят, что послушали не в то ухо, что они неправильно поняли предков или даже что предки их обманули.
Рой составляют тринадцать "больших" и не более чем вдвое "маленьких" - в "маленькие" включаются рождённые в доме дети и подростки, краденые дети и краденые женщины, а также все прочие несвободные - те, кого дом ещё должен "переварить" и "усвоить". Общее число дармоглотов не должно превышать сорока, но и меньше чем тридцать девять тоже быть не должно. Если по какой-то причине образуется нехватка, следует её восполнить, родить нового ребёнка или сделать перемещение - одного из маленьких перевести в большие, а на его место украсть кого-нибудь подходящего снаружи. Число добытчиков в доме всегда больше чем число больших, часть маленьких уже является добытчиками, они выходят из дома и промышляют вокруг, но покидать город им нельзя. А прочим маленьким и вовсе не разрешается выходить из дома - ни несвободным, ни детям.
Главная дверь никогда не запирается, но зато за ней постоянно следят, равно как и за всеми тремя коридорами, которые к ней ведут; чёрная дверь, наоборот, заперта практически всегда - её отпирают только для вышибания. Существуют и другие выходы из дома, но чаще всего это выходы не прямо на улицу, а в соседние дома - пустующие, где раньше располагались учреждения; выходы эти, как правило, тайные, они заделаны и забыты - отдельные дармоглоты могут обнаруживать их и держать в качестве своего личного секрета. Внутри дома двери не запираются, чтобы "гости" не могли закрыться в случае чего, однако некоторые двери, "штурвальные", открываются с трудом, только после того как ручка-"штурвал" будет прокручена несколько раз. Это тоже удобно, поскольку "гости" не знают этого, а хозяева знают. Все окна в Доме Страха заделаны и не отпираются; стёкла покрыты изнутри специальной плёнкой, которая пропускает свет в одну сторону - с улицы нельзя увидеть даже что в доме включены лампы, так что Дом Страха не отличается от прочих нежилых построек.
Жилые помещения дома разделены на две половины - "гостевую" и "свою". На гостевой половине всё содержится более-менее прилично, как у белых людей - хоть дармоглоты и морочат головы гостям, однако быть уверенным в постоянном контроле над сознанием гостя нельзя, поэтому вопиюще грубо выпадающих из "сюжета" деталей появляться не должно. На гостевой половине всегда есть мытая посуда и чистая одежда, туда ни в коем случае нельзя затаскивать подушек из человеческих волос и тому подобного - мало ли какие чуткие могут попасться! На гостевой половине есть телефон, но ненастоящий, он связывает только некоторые помещения внутри дома, и даже есть телевизор - только он не работает, принято считать, что смотрение телевизора может сбить гостя с настройки на то, что ему показывают дармоглоты. Если дармоглоты хотят показать гостю нечто как бы по телевизору - они ведут его сюда и около телевизора наводят на него иллюзион. На половине для "своих" всё устроено иначе - так, как удобно жить дармоглотам.
Гостя могут ввести в дом на один день или на несколько, это решается на живую нитку и зависит от того, насколько гость интересен, что можно стрясти с него ценного в материальном и всяком другом смысле; иногда гостем занимаются всего один-два дармоглота, иногда несколько. Если внезапно возникает мысль, что как раз неплохо бы этого гостя съесть - на него, конечно, собирается пялиться весь дом. Какие именно представления разыгрываются вокруг каждого конкретного человека, зависит скорее от его личного душевного расклада, чем от хозяев - хотя иной раз темы возникают такие, которые самих дармоглотов сильно волнуют. На последнем этапе жизни Дома Страха, скажем, повторяющимся мотивом был образ арендной платы: к примеру, человек обнаруживает своих трагически утраченных близких живущими в нищете и убожестве, и те жалуются что их обижают местные начальники, грозят выселить и даже убить, если те не внесут арендную плату в срок - вынуждая гостя постепенно отдать абсолютно всё что у него есть, пойти на любые меры по раздобыванию денег тут же в городе (под контролем дармоглотов, конечно) и т.д. и т.п. Интересно, что на самом деле никаких проблем с арендной платой тогда как раз и не возникало - однако реактор умирал, и вместе с ним действительно умирал дом, дармоглоты агонизировали, пробуждаясь к активности только время от времени, так что всё это складывалось в весьма специфическую картину.
Что касается жертвы, то в доме категорически отрицается, что убийство и пожирание человека представляет из себя элемент культа: мы никому и ничему не служим, никакого культа у нас нет - просто дому нужна еда, и в числе прочего дом питается людьми. Через дом должны понемногу протекать вещи и деньги, живые, полусъеденные и съеденные люди - дом пропускает всё это через себя, чтобы нужное переварить, а ненужное выбросить. В жертвоприношении участвуют только большие, но едят потом все, это один из ключевых моментов "усвоения" домом похищенных и прочих некондиционных: "кто с нами ел - тот наш". Жертва поедается домом в течение многих месяцев, потому что нужно съесть абсолютно всё, что вообще возможно съесть - так что уклониться от того, чтобы есть части жертвы вместе со всеми, практически невозможно. Убитого человека кладут в котёл не снимая одежды - "в чём (он) есть, в том и будем есть!" - и варят до тех пор, покуда не сварится кровь и всё прочее, чего в доме нельзя проливать, а уж потом вынимают и делят: отдельно вываривают одежду, после чего её можно привести в порядок и носить либо продать как любую добычу, отдельно варят части тела - рассчитывая всё таким образом, чтобы сперва постепенно съесть всё вкусное и съедобное, после чего переходить к невкусному и несъедобному, добавляя в другую еду порошок из растёртых костей и толчёных ногтей, так что процесс затягивается надолго. С телами умерших своих обращаются похоже, но существенно проще - скажем, то, что не очень съедобно, разрешается попросту выбросить. Со стороны хорошо понятно, что таким образом дармоглоты изображают собою погребальный костёр, сжирающий всё без остатка; особая специфика потребления тела жертвы состоит в том, что всё достояние должно быть по максимуму обезличено: если на теле убитого остались амулеты, перстни и пр., которые не удалось по обычаю убедить снять до убийства, то их следует лишить формы - переплавить, пережечь, даже пуговицы с одежды срезать (правда, можно нашить их на другую одежду), только после этого можно присоединить достояние жертвы к остальным трофеям. Трофеи делятся по категориям и продаются в разных городах - дармоглоты отдельно знают места, где скупают часы, отдельно места, где скупают бритвенные приборы, отдельно места, где скупают сумочки и так далее. В конечном итоге от жертвы остаются только волосы - их можно не есть, но нельзя выбрасывать, так что ими набивают подушки, плетут из них всякие хозяйственные мелочи и пр.
"Кто с нами ел, тот наш": принято считать, что дом может переварить и усвоить любого, взятого с улицы и найденного подходящим - однако на самом деле, конечно, глаз кладут не на любую ничейную женщину или бесхозного ребёнка, а чаще всего на тех, кто относится к той же или сходной породе. Дармоглотские женщины рόдами умирают, так что ребёнок обычно сперва питается молоком своей мёртвой матери, а потом ест её тело вместе со всеми; дети Дома Страха, в отличие от большинства чёрных, не помнят своих матерей - "рождаются спиной к ним" и могут вспомнить мать только при каких-то особых обстоятельствах, обычно уже покинув дом. Женщины в Доме Страха зачинают детей не вступая в плотские отношения с мужчинами - однако отцовство несут именно мужчины, от того каковы мужчины в доме, зависят и дети. Мальчики, рождённые крадеными женщинами, отцовства в этом смысле не несут, хотя могут быть добытчиками; девочки, рождённые крадеными женщинами, могут быть полноценными матерями - рождённые от них дети обоего пола уже настоящие дармоглоты. Краденая женщина иной раз может родить два-три раза, а потом скорее всего всё равно умрёт; свои же женщины умирают родами практически всегда. Мальчики зачинаются во время жертвоприношения - встряска, которую получает организм будущей матери, как раз достаточна для того, чтобы зачать мальчика, в котором таким образом запечатлевается актуализованная в жертвоприношении структура дома. Именно поэтому настоящие мужчины Дома Страха - это те, кто рождён участницами жертвоприношения, а не крадеными: они являются носителями схемы внутренних силовых линий жизни гнезда.
Всеми делами в доме заправляют большие; они дают маленьким хозяйственные поручения, но среди маленьких тоже одни сильнее, другие слабее - и маленькие могут вынуждать друг друга исполнять то, чего не хотят делать сами. В итоге все только и делают, что грызутся между собой, и большие, и маленькие; большие, конечно, никому не позволяют отнимать у себя еду, а маленькие крадут друг у друга или попросту отбирают силой, так что если зазеваешься - останешься голодным. Совсем умереть с голоду, конечно, большие не дадут, зачем им потом искать кого украсть с улицы на замену - однако дружеские отношения, прежде всего между старшими и младшими, в доме редкость. Когда кто-то относится к кому-то особым образом, это всегда привлекает внимание прочих, вызывает неодобрение и пересуды.
Я очень счастливая, говорит Гена.
Я очень счастливая, в течение жизни я много раз переходила из одного общества в другое - и каждый следующий этап моей жизни был лучше чем предыдущий.
Подобно другим чадам гнезда, Гена не помнила своей матери, да и в доме-то прожила слишком мало для того, чтобы узнать, помнит ли кто-нибудь толком её мать и похожа ли она на неё. Говорилось невнятное: "эта Гиена не такая… та Гиена такая не была… интересно, эту Гиену кто-нибудь кормил?... вот именно что никто её не кормил… тогда почему она такая?" Как ни странно, при Гене ни разу не было сказано прямо, что эта Гиена ещё более никчёмная, чем та, предыдущая; быть может, этому препятствовали специфические Генины странности - те самые, из-за которых ею пугали Герда. Наибольшей странностью Гены была склонность к посещению лабиринта, однако об этом чуть погодя. На самом деле кое-кто из больших очень даже помнил мать Гены, хоть та и умерла молодой - например, дядюшка Вок. "Ну что за добытчица!" - добродушно ворчал он в ответ на наши с Геной взволнованные расспросы, - "как щас помню, стоит у цветочного лотка целый час да нюхает цветочек! вместо того чтобы хватать и цветочную корзину, и цветочный лоток, и цветочницу - и тащить в дом…"
Когда Гена была совсем маленькой, она однажды бросилась в котёл с кипящим щёлоком; это было так давно, что она помнит это чисто внешне, подобно рассказу из книжки - историю про ребёнка, который залез на стол и рухнул в кипяток, не желая жить по законам, принятым в его родном доме. Грифоновская порода немыслимо живуча, так что Гену вылечили, спасли - с неё полностью слезла кожа, но впоследствии всё заросло без следа. "Ну вот ещё что за глупости", - ворчал дядя Вок, получив от нас с Геной подтверждение, что он помнит всё правильно, что это и есть та самая девочка, которая некогда упала в котёл, - "тоже мне придумала, была потом вся красная, варёная и без кожи, тоже мне красавица, тоже мне добрая душа!.." В дальнейшем для Гены много значил этот образ - она так и говорила себе, что непохожа на других детей потому, что она - без кожи: поэтому-то ей всех жалко, поэтому она во всех влюбляется, мечтает всех спасти и так далее. На самом-то деле Гена понятия не имела, что переживали и что думали другие дети - она ни с кем в доме не дружила и вообще мало обращала на сверстников внимания.
Маленькая Гена проводила много времени у окон, прижавшись носом к стеклу и разглядывая редких прохожих; она одновременно и мечтала посмотреть на них поближе, и ужасалась, что любой из них может в ближайшее время оказаться в доме, быть ограбленным, сведённым с ума или вовсе съеденным. Именно так, в окно, она увидела когда-то давным-давно Дабл Ю и сразу же влюбилась в него; когда он появился в доме, она чуть на месте не умерла - однако тут же и успокоилась, поняв, что боится напрасно: выяснилось, что Дабл Ю - один из сынов Поймы, а сыны Поймы не только могут свободно входить в дом и выходить из него, но и вообще считают себя кураторами дармоглотов, а дармоглоты предпочитают с ними не спорить ("мы вступаем в альянсы с другими гнёздами - но всегда стремимся выгадать свою пользу за их счёт!") Дабл Ю очень много значил для Гены в течение всей её жизни, но об этом потом.
Рано узнав о страхе, Гена решила вступить с ним в борьбу, чтобы освободиться от него. Трудно переоценить значение, которое имел в доме страх - страх был кровью дома, страх нужно было уметь выказывать, страх нужно было уметь скрывать; страх поднимался из лабиринта и наполнял дом как тёмная тяжёлая вода - и маленькая Гена выступила противнику навстречу. Она стала спускаться в лабиринты, погружаясь в страх, позволяя ему наполнять себя целиком - чтобы исследовать его, перемогать его, отделять его от себя. Эти экспедиции не только давали Гене пищу для размышлений и переживаний, но и побуждали её бродить по всей остальной территории дома, исследуя как и что. Таким образом она и наткнулась как-то раз на заделанный потайной ход в соседнее здание, расколупала его, изучила и на правах подрастающего детёныша оставила этот секрет за собой; через этот самый потайной ход она впоследствии и покинула дом.
Теперь про Верó. Верó был человек совершенно незаурядный и оказался в Доме Страха на положении, которого Гена до того никогда не наблюдала: он был пленным - и вместе с тем расхаживал где хотел и делал что хотел, его только не выпускали из дома; Веро активно общался и с большими, и с маленькими, рассказывал и расспрашивал, и никто не пытался его морочить - наоборот, всем ужасно интересно было поглазеть на такого человека, послушать его рассказов о местах где он странствовал, полюбопытствовать как он делает то и сё. Дети вертелись вокруг Веро почти всё время, помимо интересных историй им то и дело перепадали от него какие-нибудь гостинцы - Веро охотно делился своей едой и не давал одним отбирать её у других, и вообще заступался за обиженных. Веро был путешественник, он успел побывать на Арийской Территории и даже на Северном Полюсе; его зажигательные повествования не оставляли равнодушным никого в доме. Гена очень любила Веро, но никак не могла разобраться, грозит ему что-либо или не грозит, может она как-нибудь помочь ему или нет; про то, что Веро связан с Дабл Ю, Гена не знала.
Строго говоря, Веро вошёл в дом сознательно и добровольно - дармоглоты уже какое-то время безуспешно пытались Веро заловить, но поймать его им не удавалось, а тут он захотел прийти сам, чтобы наконец разобраться, кто у кого ворует девушек и каких именно. Обвинения дармоглотов в отношении Веро и "всех там ваших" были не совсем беспочвенны, потому что контрабандист Кондор, с которым Веро был в приятельских отношениях, некоторое время назад и правда украл из дома юную добытчицу ("совсем плохую, ненужную", как было принято говорить о тех дармоглотах, кого удавалось украсть посторонним) - однако в качестве ответной акции дармоглоты украли двух Наст, старшую и младшую, то есть мать и дочь, а эти Насты были близкими Веро. Младшая Наста была малолетней, и мать кормила её грудью; Гена смотрела на них и тосковала, что не может вспомнить своей матери, хотя и успела попить молока из её остывающей груди - а другие дети украдкой превращались в маленькую Насту и подкатывались к старшей Насте пососать. Маленькую Насту при этом отпихивали прочь и вообще старались вытолкать из помещения, так что ясно было, что вскоре она захиреет; да и старшая Наста чувствовала себя всё хуже и хуже. Когда Веро попал в дом, дармоглоты стали глумиться, что теперь он даже не сможет угадать, кто из женщин и детей дома - его собственные: дескать, Насты уже наши, мы их уже переварили!.. Ни Насты, ни Веро не повели себя с точки зрения гнезда опасно, и их оставили в покое - однако через какое-то время Насты всё-таки сбежали. История эта была весьма удивительной. В доме вдруг отключилась вода - а надо сказать, что дармоглоты относятся к воде очень плохо: вода считается "грязной", прикасаться к воде без особой нужды зазорно, пить воду просто так нельзя, и вообще дармоглоты стараются иметь со своим водопроводом как можно меньше дела. Они даже склонны полагать, что одна и та же вода омывает реактор и течёт у них из крана, что это вода замкнутого цикла, не приходящая в дом извне и не выходящая из него - хотя любой здравомыслящий дармоглот легко понимает, что это не так. Плохое отношение к воде, однако, с угрозой радиации не связано: как уже говорилось, радиации грифоны не боятся, даже наоборот; есть основания полагать, что запрет на общение с водой связан с нежеланием вспоминать жизнь на Великой Реке, где общение с водой имело для грифонов огромное значение. Короче говоря, водопровод оказался испорчен (после всего он, правда, починился столь же таинственно, как сломался - никому и в голову не пришло, что Веро может найти в доме соответствующий вентиль, перекрыть его, а потом включить снова), и когда потребовалась вода, то неприятное задание идти за водой на колонку передавалось по цепочке от старших к младшим, покуда в экспедицию не оказались отряжены самые маленькие - вопреки обыкновению не выпускать их из дома. В числе прочих были и обе Насты. Группа дармоглотов изображала собою нечто вроде фольклорного показа костюмов "Здравствуй, лето!" - несколько девушек и девочек в сарафанах и косынках с вёдрами; им преградил дорогу военный автомобиль, парни в форменках высунулись и стали заигрывать, девушки начали отбиваться - и по ходу всего веселья Насты бесследно пропали. Много позже Гена узнала от Дабл Ю, что операция по спасению Наст была подготовлена общими усилиями, что машина принадлежала контрразведке, к которой Дабл Ю имел отношение уже тогда - и что там же в контрразведке Наст укрывали вплоть до того, как освободился и сам Веро.
Странствуя в лабиринте в борьбе со страхом, Гена неоднократно встречала там Веро и не боялась его, однако не догадывалась, что Веро исследует дом во вполне практических целях. Помимо водопроводного вентиля, Веро обнаружил и другую ценную штуку - изучив устройство клоаки, Веро придумал способ, как разобраться с её решёткой, чтобы покинуть дом через неё. Уместно добавить, что исследования Веро не остались незамеченными со стороны того же внимательнейшего дядюшки Вока; как-то раз дядя Вок исподтишка увидел Веро стоящим в одних трусах - на глазах изумлённого Вока Веро снял с себя трусы, выжал их - из трусов потекла вода! - повесил их сушиться и стал одеваться в верхнюю одежду. В потрясении Вок истолковал дело так: известное дело, что Веро любит воду; оказывается, он такой ушлый, что знает способ конденсировать воду себе на трусы!.. Как бы то ни было, через некоторое время после исчезновения Наст бежал и Веро - дармоглоты так и не догадались, как это случилось. Гена была сему очень рада; она продолжала свои экспедиции по подвалам, покуда однажды вдруг не встретила там Дабл Ю. Они оба слегка испугались друг друга, однако Дабл Ю хмыкнул, Гена захихикала; Дабл Ю назвал её по имени - она ужасно испугалась, а он сказал: "Угадал? Тогда выведи меня отсюда!" - он забрался в дом тайно и заблудился, изучая лабиринт, так что сейчас ему и вправду угрожала опасность. Гена вывела его своим личным потайным ходом, а когда они оба достигли выхода на улицу, Дабл Ю спросил: "Ты не выдашь меня?" - Гена честно сказала "Не знаю!", так как не была уверена, сумеет ли она закрыться от старших в случае чего. - "Тогда я не могу тебя тут оставить!" - сказал Дабл Ю, завернул Гену в свою куртку и унёс с собой. Гена для порядка даже куснула его пару раз, но вообще-то это было то самое, о чём она мечтала.
Дабл Ю принёс Гену в своё частное жильё вне Поймы, и там её накрыло ломкой - ломка была очень тяжёлая, Гена буквально каталась по полу и едва слышно выла, больше всего боясь, что кто-нибудь засечёт её и вернёт домой. Её действительно заметили - сыны Поймы пришли, обыскали дом и нашли; они говорили с Дабл Ю в другом помещении, но Гена поняла, что Дабл Ю не хотел её отдавать, однако они вынудили его уступить, потому что по сравнению с ними, в пойменских понятиях, он был "маленьким", немногим "старше" чем сама Гена. Впоследствии Дабл Ю не хотел соглашаться с тем, что его напрягли и дожали, как мальчишку - он говорил Гене, что она, мол, сама захотела уйти от него в Пойму! - но это было неправдой, они сперва заставили его смириться, а уж потом стали говорить с ней. Сыны Поймы и в самом деле спросили Гену, желает ли она принадлежать Пойме? - и Гена была так потрясена и так восхищена этим (её впервые в жизни спросили о том, желает ли она того, что хотят с ней сделать!), что немедленно согласилась. Однако от этого она чуть не умерла: вступив в контакт с роевым сознанием Поймы, Гена не могла Поймой "перевариться", а стала агонизировать - и сыны Поймы велели Дабл Ю, из-за которого такое существо оказалось в Пойме и чуть не осквернило её, вывезти Гену из Поймы вон, сжечь и пепел развеять. На каком этапе и как всё было состроено, чтобы её спасти, Гена не знает, но помнит ощущение бездонного, безоблачного счастья - они плывут вдвоём на плоту, Дабл Ю гребёт, Гена лежит и не может пошевелиться, а сама думает: "Вот, он бежит от своих ради меня!" - а потом над ними начинает гудеть вертолёт контрразведки, Дабл Ю поднимает ружьё и делает сигнальный выстрел, плот переворачивается, они оба в воде… - Гена теряет сознание и приходит в себя уже в контрразведке, среди людей, знающих толк в таких существах как она - эти люди сами по себе довольно страшные, но они живут уже по совсем, совсем другим законам, чем законы Дома Страха.
Я очень счастливая, говорит Гена.
И с этим невозможно не согласиться.
***************************
Продолжение - вот здесь.