Краткий абрис истории Дома Страха (1)
Предварительные материалы к нижеизложенному можно видеть вот здесь:
"Образ Реки и тема возвращения домой"
***************************
Светоносные струи невидимых рек
или
Краткий абрис истории Дома Страха
от начала служения Высоких Грифонов на Чёрной,
составленный в занимательной форме
с поучительными примерами из жизни
Светоносные струи невидимых рек,
Вашей горечи мы не забудем вовек -
В ней дорогу домой естество обретёт,
Лишь коснувшись смертельных живительных вод…
(Переложение древнего игнского
песнопения о Горькой Реке)
1. Священное прошлое и дармоглотские будни
Гена с Гердом - брат и сестра, но не как это бывает у белых: ни общего отца, ни общей матери у них нет. Гена с Гердом - дети одного гнезда, одного дома; Гена с Гердом - дети Дома Страха.
Маленькие, хрупкие, негромкие, невзрачные - о, сколь пронзительна эта грифоновская безвидность, эта пляска светотени на чуть скошенных скулах, эта неуловимая мимика, открывающая взору слушающего всё то, о чём повествует рассказчик!.. Немолодые - по меркам белых людей можно даже сказать пожилые: и Гене, и Герду - примерно по сто лет. Прожив бόльшую часть жизни среди белых, они оба и впрямь склонны считать себя пожилыми - хотя по правде они ещё очень юны, и воспоминания детства помогают им почувствовать себя теми, кем пристало им быть. Но, конечно, это воспоминания не того детства, которое осталось давным-далеко, в Доме Страха - а настоящего детства, детства их плоти, их ветви, их рода.
Гена с Гердом вспоминают сны. Ветреные, тёплые, лёгкие сны - небось, той поры, когда предков ещё не призвали в служение: лежишь над ручьём, на поляне, зверьком из со-светия солнечных бликов - рассыпься-слейся, ищи меня!.. - тебя найдут твои братья, а может - и нет, а может, останешься тут на всю ночь, играть с отраженьем созвездий - слейся-рассыпься, ищу тебя!.. - мерцанье ручья и шуршанье травы, и дыхание тёплой земли. И едва слышный рокот - мурчанье, мурчанье, мурчанье…
О мать Гарденокт, о большой Чёрный Кот!.. Согреты, обдышаны, вскормлены все твои чада. Взгляни и на этих, ты видишь - они повзрослели, теперь им пора обрести свои крылья. Их матерью будет отныне неистовый Охра, ему ты доверишь их смело, ведь он - Огнезверь, он вовеки не бросит пятнистых котят, он возьмёт их в свой дом, приведёт на Великую Чёрную Реку. Там-то и ждёт их высокая доля крылатых, ведь "крылья" - это служение: такое служение, где всё то, чем богаты они от рождения, взрастёт до небес, распахнётся от края до края. Хлипкие крапчатые хамелеончики, плетущие затейливые циновки из тростника, пугливые и любопытные пряхи, способные услышать невысказанное и запечатлеть невыразимое - им дано будет ткать паутины судеб и петь погребальные песни, открывать неспокойно ушедшим дороги к покою; они будут принимать на себя образы этих немирно ушедших, превращаться в них плотью и давать в себе место их страждущим душам, чтобы помочь им решить их земные дела, примириться с обиженными и обидчиками - и всё прочее что потребуется, всё чего не успели доделать покойные. Они будут уметь это делать с тех самых пор и до века, несмотря ни на что - ибо крылья не отнимаются. Провернулись десятки столетий - но и те, кто всего лишь готовил шаманам и пришлым еду, и те, кто фактически сам был шаманом, и те, кто бесстрашно ушли служить в мир, невзирая на то, что служение на Чёрной иссякло, и те, кто закрылись от мира, а после и вовсе вступили с ним во вражду - все дети рода сего, все потомки служивших несут полноту дарований, открытых когда-то на Чёрной. Любой из Высоких Грифонов способен в самый неожиданный миг распахнуть незримые крылья - даже если дотоле он думал, что их нет или что они связаны, что он их недостоин - или что всё это сказка, что крыльев вообще не бывает на свете.
Гена с Гердом вспоминают сны о Великой Реке. Матушка Чёрная, царица Глубокая!.. С северных скал, от хрустальных ключей Еловоди, меж замшелых камней изумрудных и чёрных борόв неустанно течёшь ты на Юг - ты, несущая утешение, возвращающая память, провожающая домой. От истоков до устья ты вся - колыбель и могила, обитающие на твоих берегах - все священны и царственны, все преисполнены сил, даже если не знают об этом. Ты не просто хранишь воспоминание об Атлантике, ты сама воплощенье Атлантики; ничего, что врата внешних сфер затворились надолго, быть может, навек - ты послужишь любому потерянному дорогой покоя, ты поможешь любому, кто бродит во тьме, увидать путеводный огонь.
О, эти огни, о Бессонные Огни на Чёрной!.. Маяки у воды, у широких причалов на каменных низких террасах; погребальные костры на утёсах повыше; пламена всесожжения, огненные алтари - а ещё, в глубине лабиринтов, смертоносные для незащищённых огни очищения. Свет Бессонных Огней не имеет преград, души страждущих могут узреть этот свет даже с самого дна преисподней - и рвануть напрямик, чтобы вспомнить себя, чтобы вспомнить свой дом, чтобы встретить всех любящих, всех дожидающихся возвращения.
О, эти огни!.. Неистовый Охра привёл к ним трепещущих пёстрых котят, и те возлюбили служенье огням превыше всякого блага. Маленькие и невзрачные, в обыденной жизни смиренно не причисляющие себя к прочему человечеству - к шаманам, к приезжим различных пород - по ходу служенья они облачались в незримые ризы величия. Высокие Грифоны, о да! - не чада роящихся муринских гнёзд, а почти что шаманы. Жизнь роем осталась вдали, далеко за спиной - "мы были такими, как те, но теперь мы совсем не такие!" Князья и военачальники, с богатыми приношениями приплывавшие на кораблях, чтобы здесь проводить своих мёртвых, получить отпущение для неспокойно отшедших - по сравнению с шаманами эти сильнейшие мира были никто. А грифоны вершили служенье.
Нет на свете даров, не открытых Высоким Грифонам хотя бы отчасти! Чернейшие из чёрных, в отличие от иных чёрных, грифоны совсем не боятся огня - пламя может убить, но не ввергнет их в панику, не обратит в бегство; радиация, смертоносное для бόльшей части живущих незримое пламя - не вредит им, более того - многие из таких излучений грифонам полезны. Те особые "печки", в которых пылает огонь распаденья основ вещества, привлекают грифонов, рождая желание греться и греть - ведь грифоны способны подхлёстывать эти процессы, и срок жизни любой остывающей "печки" будет сильно продлён, если грифоны поселятся при ней и будут поддерживать её дыхание своим. Грифоны распознают вещества в запечатанных сосудах, не пробуя их ни на запах ни на вкус; грифоны читают по пеплу - по следовым количествам праха они могут понять, что это был за огонь, что сгорело и что пережили все те, кто к огню был причастен. Грифоны и вообще могут отслеживать сỷдьбы вещей - прикоснуться, прислушаться, уловить взглядом, вытянуть нужную нить из плетёнки историй… "Стоглазыми" звали грифонов ещё до служенья на Чёрной, и это не просто иное звучание слова "пятнистый", не просто сравнение "пятна - глаза"; тем более, кто наблюдал эти пятна прямым взором, кто видел такое кроме как во снах?.. Зверьки то ли люди с плывущим обличьем, всё тело которых покрыто подвижными моргающими глазками - не символ ли это, не преображённый ли образ огромного чёрного облака с множеством пламенеющих глаз - Гарденокта-старшего?.. И вместе с тем без сомнения это знак Гарденокта-младшего - того, кто своими детьми полагает всех крапчатых, всех пятнистых, всех тех, кто не "чистой породы", а значит - не замкнут в себе, не оторван от мира: такая "пестрота" - это чуткость, глазастость, погруженность в невидимые струи и струны, в переплетения судеб… Ну а уж если опять завести разговор о дарах оклика и отклика, без которых грифоновское служение погребения неисполнимо - то можно смело назвать этих тихих посредников ангелами. Уловить в колебаньях эфира страдание отходящей души или тех, кто лишается близких, лишается смысла; извести чью-то боль на поверхность, найти её корень, явить сей источник страданья глазам каждого из причастных, открыть им врата избывания боли - это мощь, доступная не любому из сонма помощников Сил.
Неприметный, безвидный, несущий чужое мученье -
Эта мощь, эта грозная сила великого - в малом…
А теперь представьте себе, что получится, когда такое существо падёт.
Представили? Вот то-то и оно-то.
Гена с Гердом смеются, они уже очень давно ничего не боятся. Дети Дома Страха, Дома Дармоглотов - никакие ужастики мира их не пугают, хотя очень порою печалят. Однако отсутствие страха ещё не есть ответ на вопрос "почему?", не есть оно также ответ на вопрос "как же это произошло?" Отсутствие страха - точнее, победа над страхом - является ответом на другой вопрос, куда более важный: "как с этим бороться?"
Гена с Гердом вспоминают миф о Великой Битве. Откуда он взялся, какие события могут таиться под витиеватым покровом?.. Рассказывают, что когда-то давным-давно все живущие на Земле поделились на два лагеря, чтобы сразиться насмерть. Была устроена величайшая битва, и в неё в числе прочих оказались вовлечены существа, которым воевать категорически запрещалось. Из-за участия в этой битве многие существа переменили свой облик и статус - говорят, что легенда перечисляет великое множество, но Гена с Гердом не помнят всех, только некоторых. Единороги и онагры отказались воевать, а бегемоты согласились - и стали с тех пор носорогами, а те слоны, которые согласились, стали боевыми элефантами. Грифонам же было открыто, где лежат их спрятанные до времени крылья, они взяли эти крылья, чтобы сражаться - и сделались гарпиями. Когда битва закончилась, все оставшиеся в живых разбежались в стыде и ужасе кто куда, оставив на поле великое множество мёртвых тел - и тут Небеса разверзлись, чтобы произвести за беззаконие суд и назначить всем подобающее наказание. Грифонам в искупление их вины было велено немедля оставить все дела и без отдыха погребать убитых, пока не погребут всех до единого. Часть грифонов озлобилась и ожесточилась - с хохотом и глумлением схватили они одно из мёртвых тел, разорвали его и сожрали. Тогда им было произнесено определение, что отныне те, кто так поступил, будут жить от последствий войны и питаться падалью, будут глумиться над мёртвыми, хохотать и выть, бродя по пустым местам - эти самые существа, заключает легенда, и стали с тех пор гиенами.
Сказка? Конечно, сказка. Скорее всего, не было ничего такого на Земле никогда, и перечисленные в легенде существа связаны вовсе не так, как там говорится. Однако же миф на то и миф, что он открывает сердцу нечто более важное, чем внешнюю связь событий.
Как похоже на наш дом, говорит Герд.
Как похоже на наш дом, говорит Гена.
Дом Страха, Дом Дармоглотов! - многие, кто хотя бы соприкасался с ним не понаслышке, утверждают, что это и есть ад или по меньшей мере филиал ада на земле. Дармоглоты - Высокие Грифоны, извратившие свой путь - идут на запах страдания, на запах неуспокоенности; они охотятся на людей, снедаемых тайной болью, заманивают их в своё гнездо, выворачивают наизнанку, сводят с ума. Некоторых убивают и съедают - такое, правда, бывает не часто; однако и те, кто уходят живыми, в течение долгого времени чувствуют себя полусъеденными, иной раз не могут исцелиться от полученных душевных ран до конца своих дней.
Я очень счастливая, говорит Гена.
Я очень счастливая, в течение жизни я много раз переходила из одного общества в другое - и каждый следующий этап моей жизни был лучше чем предыдущий. Я родилась в нашем доме, хуже которого не может быть ничего - поэтому всё, что я знала потом, было лучше, всё лучше и лучше.
Гена улыбается. Когда мы только оживили её, она была смуглая, сухая, старая и без возраста - теперь же она светлая, округлая, юная и без возраста. Но улыбка у неё осталась прежней - так, наверное, улыбалась она и тогда, когда была неудачливым детёнышем Дома Дармоглотов. Гена ошибается - о, как много, оказывается, на Земле мест, по сравнению с которыми Дом Страха - всего лишь патриархальная обитель умеренно агрессивных дикарей!.. Однако ребёнку, какой бы породы он ни был, сравнивать не с чем - его дом служит для него мерилом всего, будь это всё хорошее или всё плохое.
Гена улыбается. Её детское имя в доме - Гиена; когда она была маленькой, она не знала, что это значит, знала только, что такое же имя носила и мать. Так полагается у дармоглотов - мать умирает, а имя передаётся ребёнку, чтобы в доме всегда были одни и те же, чтобы всё сохранялось как надо. Когда Гена стала жить вне дома, её называли по-разному, не спрашивая, какие имена ей нравятся, а какие - нет, однако потом она встретила имя Гена, полюбила его и оставила за собой. Это имя она получила в наследство от моряка, погибшего некогда в плавании на подводной лодке - вышло так, что Гене довелось изображать душеприказчика то ли призрака этого моряка, чтобы раскрутить военно-морское начальство на экспедицию по обнаружению и поднятию вышеозначенной подводной лодки, затонувшей несколько десятков лет назад, со дна. Это нужно было, конечно, не Гене, а тем, кто командовал Геной по линии контрразведки - ведь Гена долго работала в контрразведке, а ещё она после этой истории служила во флоте под именем "капитан Гена" - точнее говоря, до капитана-то она дослужилась не сразу, ну то есть не дослужилась, конечно, а дослужился - Гена же была парнем, она и в контрразведке-то по большей части была парнем, потому что была подневольной, и стать женщиной позволила себе только уже когда стала жить на свободе, а такая пора наступила ой как нескоро.
Герд тоже много лет служил в контрразведке, но там они с Геной никогда не встречались - да и не были бы рады: встреча с единокровными - это всегда страшно и тяжело, это вечная угроза возвращения домой силой. У дармоглотов и так существует обычай не-замечания друг друга, когда они странствуют вне гнезда - чтобы не портить собрату охоту - а уж тем более стремятся игнорировать друг друга беглецы. И Гена, и Герд покинули дом малолетками, не встречались всю жизнь, да и не вспоминали друг друга - однако теперь, лишь прослышав про Герда, Гена сразу же захотела его оживить. Прослышание это было случайным, но вместе с тем и закономерным: ведь грифоны не только нарочно улавливают чужие переживания, они и совсем невольно влияют на окружающих так, что люди, особенно пребывающие в томлении, усматривают в их невнятных обликах болезненное сходство с утраченными близкими. Ну или не с близкими, а с далёкими, такими, которые занимают их мысли - короче говоря, с кем угодно, кто их волнует. Мы с Геной бродили по улицам, Гена была свежеоживлённая и расточала сияние во всю свою грифоновскую мощь, и её приняли за Герда - тем более что, как выяснилось, принявший её за Герда знал Герда у нас на Западе, притом в качестве женщины. Разъясниться с новым знакомцем нам удалось довольно быстро, и по ходу этого разъяснения Гена вдруг поняла, о ком речь - опознала сей пеленг как пеленг одного из мелких своего родного дома.
Оживляя Герда, мы боялись, не стало бы Гене плохо, не испугалась бы она, всё ж таки воспоминания её детства ужасней кошмаров - но опасения наши оказались напрасны. Гена тут же упала на четвереньки рядом с лежащим без чувств, помогала оказывать ему помощь, тормошила его, причитая - братец, братец!.. - а когда новичок наконец очнулся, нежно-нежно спросила - братец, ты помнишь меня?.. Герд в ответ просиял ей улыбкой - конечно, сестра! Как не помнить - меня ведь тобою столько пугали! - мол, смотри, не ходи за ней, это Гиена, она схватит тебя и сожрёт в уголке! - и ты виделась мне очень страшной, огромной, с большими глазами, большими зубами…
Гена с Гердом смеются, они ничего не боятся. Гена с Гердом перебирают ощущения "грифоновского нутра" - то, что помнится кровью, идёт из глубин: шорохи в камышах, шлёпание босых ног, скрипы то ли уключин, а то ли сдвигаемых пяльцев… Но самое важное, самое волнующее - это прялка, гудение прялки! Герд вытягивается, слегка запрокинув лицо, и начинает гудеть, звук сгущается и убаюкивает, наполняя пространство, Гена охает и замирает… Герд умеет изображать и другие будоражащие звуки, нечто вроде "народных грифоновских музыкальных композиций" - наиболее впечатлившей нас вещи мы сообща присвоили название "Пара змей тащит повозку": шуршание, лёгкий скрежет, поскрипывание, побрякивание, поскрёбывание… Герд покачивается, полузакрыв глаза, прищёлкивает, посвистывает - представляется, будто облако звуков окружает его, что он весь растворяется в музыке крови, поющей в ушах.
Герд сухой и подтянутый, он как будто рождён чтоб носить полуформенку без знаков различия, в которую по оживлении в два счёта и облачился - жизнь в женском амплуа его изрядно утомила, он вступил на сей путь исключительно ради покойной жены, ради неё же он и уехал с Востока на Запад. До того Герд служил в контрразведке врачом - деловой, ироничный, суровый; никому из его пациентов, в число коих входили чины из довольно-таки высшего офицерства, даже в голову не могло бы прийти, что сей грозный блюститель здоровья был некогда младшим добытчиком-дармоглотом, всеми пинаемым, из рук вон неловким и неуклюжим. Герда взяли в добытчики рано, так уж сложилась тогда ситуация в доме - у него получалось всё плохо, и он бесконечно страдал, то виня самого себя, что его так рано продвинули, а он оказался такой негодный, то виня всех больших, что его слишком рано продвинули, и из-за этого он теперь никуда не годится.
Как-то раз Герд пытался увлечь в дом добычу, которая очень смущала его самого - этот дядька был пожилым офицером пограничных войск и явно вёл с Гердом двойную игру. Герду ужасно не хотелось вникать в переживания пойманного, с него довольно было, что на крючок дядька попался, принимает Герда за кого-то из своих знакомых - Герд надеялся довести его до дома и сдать большим, а уж там большие пусть разбираются. Герд уже ощущал внутри этого человека безуминку и, конечно, боялся, что ему нагорит, ведь безумцев вводить в дом запрещено, сходить с ума добыча должна только после того как её из дома прогонят - однако куда сильнее Герд боялся, что его накажут, если он придёт и вовсе без никого.
Около входа в дом у человека произошёл-таки срыв - он заорал "ага, теперь я знаю, где укрываются дезертиры, а ты - иди-ка за мной!" - схватил Герда и потащил прочь, и тут срыв случился уже у Герда. Герд неожиданно для себя выдал приступ паники - до того он не знал даже, что обладает даром паники, да это и к лучшему, потому что в доме дара паники боятся и не одобряют. Ударенный паникой офицер отреагировал неординарно, ибо уже в самом деле сходил с ума: он вырубил Герда рукояткой пистолета по башке и рванул вместе с ним на границу, едва ли не останавливая общественный транспорт с оружием в руках. На границе они оба оказались в одном лазарете, и там Герд пережил ломку отрыва от гнезда - ломка прошла легко, потому что состояние Герда было и так не многим лучше, чем состояние его похитителя.
Предыстория, как оказалось, состояла в том, что из гарнизона сбежало несколько юношей, один из которых был лично знаком с этим офицером, так что тот надеялся вернуть беглеца уговорами. Поскольку Герду, привезённому в качестве этого мальчика, был поставлен диагноз по психической части - так же как и его похитителю - то скандал погасился сам собой: юноша заболел, потому и бежал и увлёк за собою других - ну мало ли, бывает!.. Как ни странно, обоих больных, подлечив, не комиссовали, а вернули в строй; так наш Герд сделался пограничником.
Служить на границе Герду понравилось несравненно больше, чем быть добытчиком у дармоглотов, а с этим пожилым офицером они и вовсе стали не разлей вода. Герд по-честному не один раз пытался объяснить своему другу, что вообще-то он - совсем не тот юноша, который отсюда сбежал! - но старик неизменно грозил ему пальцем: нечего-нечего, мол! - опять крыша едет, опять в лазарет захотелось?..
Счастливая жизнь Герда на границе оказалась недолгой - через пару лет его старший товарищ умер от разрыва сердца во время учений, и Герд впал в отчаяние. Он искал смерти и рвался на самые сложные операции, какие только случались в мирной пограничной области; Герд получил подряд три награды, после чего начальству это надоело, и Герда перевели в десантные войска контрразведки. В качестве фактически смертника он был брошен на ликвидацию аварии на химическом производстве - будучи грифоном, Герд выжил единственным из своей десятки. Награда, присвоенная другим парням сего десанта посмертно, застала Герда в контрразведческом госпитале.
По ходу лечения на Герда обратили внимание два молодых врача - начинающие акулы медицинского теневого бизнеса, они сумели понять, что перед ними существо из разряда "объектов альфа-икс", которые очень дорого ценятся при нелегальной продаже и на кровь, и на ткани, и целиком. Эти двое буквально прилипли к Герду, навязывая свою дружбу - Герд не мог не видеть, что намерения у них чёрные, но был так одинок, что готов был пойти на союз даже и с ними. Они без устали уговаривали его рассказать, откуда он родом, где живут его братья и сёстры - и, несмотря на все слёзные уверения Герда, что он не помнит и вспоминать не хочет никого из родных, в конечном итоге всё-таки вынудили его отвезти их в город Хрустальных Часов и доставить к порогу Дома Страха.
Результат был закономерным. Одного из несостоявшихся торговцев органами тут же вывернули наизнанку и вышвырнули вон, другого съели - ну а Герд снова оказался в родном доме, на последнем месте. Его не стали никак наказывать специально, только посмеялись, что он три года отсутствовал, зато притащил двойную добычу - однако статус его был теперь подобен статусу пленных чужих: за ним следовало наводить секу, пока он не "переварится", не усвоится домом вновь. Убежать из дома при таком раскладе было нереально, однако Герд, уже познавший вкус свободы, был готов теперь стиснув зубы ждать своего часа; ему следовало только старательно прикрываться от своих, чтобы они не могли прочитать его истинных чувств. Герд взял на вооружение ту практику, которой дармоглоты пользуются в отношениях с добычей: проникая в мысли и чувства ловимого, проникаясь его мыслями и чувствами настолько, чтобы полностью отвечать его затаённым чаяниям, дармоглот должен делить свою душу на две части - в одной, внешней части, он открыт ловимому и солидарен с ним, в другой же, внутренней, он остаётся самим собой - коварным и безжалостным, равнодушным к тому, что снаружи. Так же действовал и Герд, только наоборот. В обращённой ко гнезду части себя Герд был тихим и лояльным, терпеливо и неспешно меняя статусы - покуда не достиг возможности разъезжать по другим городам, продавая трофейные вещи. Тут-то он и сбежал.
Герд хладнокровно залёг, чтобы без помех перемочь ломку, после чего восстановил документы и стал устраиваться на работу. Он успел послужить немного в охране атомной станции, где и сделал для себя ряд важных выводов о жизни своего дома - а затем контрразведка вычислила его как бывшего сотрудника, он был приглашён на работу и охотно согласился. Герд не знал, да и знать не хотел ничего о внутри-контрразведческих дрязгах, так что чудом избежал попадания в так называемый "корпус тéней", где грифоновские дары использовались почти столь же цинично, как в его родном доме; Герду здорово повезло - он прошёл обучение у очень хорошего человека и стал врачом. Таким образом он прослужил в контрразведке более пятидесяти лет.
Анриэтт Серинга была девушка с довольно-таки странной судьбой. Уроженка Арийского Запада, настоящая западная Серинга из весьма понимающей себя фамилии, она покинула родной дом, чтобы стать свободной женщиной. Родные не одобряли её, полагая, что ей эта стезя не подходит - однако жизнь закрутила Анриэтт, и она оказалась на Востоке. В скитаниях по Востоку она встретила подростка-Серингу, тоже происходящего с Запада, и усыновила его. Некоторое время спустя они познакомились с Гердом, полюбили друг друга и составили семью. Анриэтт понимала, кто такой Герд, и много рассказывала ему о себе; при этом она во многих отношениях относилась к Герду как к сестре - так получилось, что они увидели друг друга впервые после автобусной аварии, когда Герд оказывал помощь пострадавшим, и Анриэтт приняла его за свою сестру-близняшку, умершую во младенчестве и теперь пришедшую за ней, чтоб вести её на тот свет. Анриэтт очень горевала о своих родных - она чувствовала, что вернуться на Запад ей не судьба, и просила Герда после её смерти принять её образ, чтобы навестить её родных. Так оно и случилось - сперва умер мальчик, их приёмный сын, а затем погибла сама Анриэтт. Герд решил, что в таком случае ему следует полностью переменить свою жизнь - тем более что в контрразведке начали происходить уж совсем ужасающие разборки, и правильнее всего было оттуда бежать. Герд отправился в путь, настроившись так, как если бы это он умер, а жена осталась жива; до границы он добирался, пребывая с нею в общении - после чего предоставил себя Анриэтт, так что границу пересекла уже как бы она сама. Он нашёл её семейство и пришёл к ним в качестве безымянной странницы - они дали ему, то есть ей, комнату Анриэтт и вскоре же начали звать её именем Анриэтт - однако же на самом деле, будучи Серингами, понимали, что это не дочь их семьи, а существо, стремящееся заменить её им. Через некоторое время Герд ощутил, что жить с ними вместе ему больше смысла нет - и, воспользовавшись оказией, отправился в дальнейшие странствия. Продолжая линию Анриэтт, Герд несколько лет пробыл свободной женщиной; с многими из своих мужчин он так и остался в дальнейшей дружбе, и друзья весьма ценили его трезвый ум и надёжность, хоть и сетовали порою, что для свободной женщины он излишне суров. Что же, старый врач - он старый врач и есть!.. Как известно, сапёр ошибается лишь однажды; Герд погиб на боевом посту - его убил безумец, упорно принимавший Герда за ранившую его сердце возлюбленную, с которым Герд утомился бороться при помощи строгости и фактически позволил себя убить. Как уже было сказано, по оживлении Герд в два счёта переоделся в форменку и заявил, что с него хватит - всё же по призванию он и правда лекарь, а совсем не гетера.
***************************
Продолжение - вот здесь.
"Образ Реки и тема возвращения домой"
***************************
Светоносные струи невидимых рек
или
Краткий абрис истории Дома Страха
от начала служения Высоких Грифонов на Чёрной,
составленный в занимательной форме
с поучительными примерами из жизни
Светоносные струи невидимых рек,
Вашей горечи мы не забудем вовек -
В ней дорогу домой естество обретёт,
Лишь коснувшись смертельных живительных вод…
(Переложение древнего игнского
песнопения о Горькой Реке)
1. Священное прошлое и дармоглотские будни
Гена с Гердом - брат и сестра, но не как это бывает у белых: ни общего отца, ни общей матери у них нет. Гена с Гердом - дети одного гнезда, одного дома; Гена с Гердом - дети Дома Страха.
Маленькие, хрупкие, негромкие, невзрачные - о, сколь пронзительна эта грифоновская безвидность, эта пляска светотени на чуть скошенных скулах, эта неуловимая мимика, открывающая взору слушающего всё то, о чём повествует рассказчик!.. Немолодые - по меркам белых людей можно даже сказать пожилые: и Гене, и Герду - примерно по сто лет. Прожив бόльшую часть жизни среди белых, они оба и впрямь склонны считать себя пожилыми - хотя по правде они ещё очень юны, и воспоминания детства помогают им почувствовать себя теми, кем пристало им быть. Но, конечно, это воспоминания не того детства, которое осталось давным-далеко, в Доме Страха - а настоящего детства, детства их плоти, их ветви, их рода.
Гена с Гердом вспоминают сны. Ветреные, тёплые, лёгкие сны - небось, той поры, когда предков ещё не призвали в служение: лежишь над ручьём, на поляне, зверьком из со-светия солнечных бликов - рассыпься-слейся, ищи меня!.. - тебя найдут твои братья, а может - и нет, а может, останешься тут на всю ночь, играть с отраженьем созвездий - слейся-рассыпься, ищу тебя!.. - мерцанье ручья и шуршанье травы, и дыхание тёплой земли. И едва слышный рокот - мурчанье, мурчанье, мурчанье…
О мать Гарденокт, о большой Чёрный Кот!.. Согреты, обдышаны, вскормлены все твои чада. Взгляни и на этих, ты видишь - они повзрослели, теперь им пора обрести свои крылья. Их матерью будет отныне неистовый Охра, ему ты доверишь их смело, ведь он - Огнезверь, он вовеки не бросит пятнистых котят, он возьмёт их в свой дом, приведёт на Великую Чёрную Реку. Там-то и ждёт их высокая доля крылатых, ведь "крылья" - это служение: такое служение, где всё то, чем богаты они от рождения, взрастёт до небес, распахнётся от края до края. Хлипкие крапчатые хамелеончики, плетущие затейливые циновки из тростника, пугливые и любопытные пряхи, способные услышать невысказанное и запечатлеть невыразимое - им дано будет ткать паутины судеб и петь погребальные песни, открывать неспокойно ушедшим дороги к покою; они будут принимать на себя образы этих немирно ушедших, превращаться в них плотью и давать в себе место их страждущим душам, чтобы помочь им решить их земные дела, примириться с обиженными и обидчиками - и всё прочее что потребуется, всё чего не успели доделать покойные. Они будут уметь это делать с тех самых пор и до века, несмотря ни на что - ибо крылья не отнимаются. Провернулись десятки столетий - но и те, кто всего лишь готовил шаманам и пришлым еду, и те, кто фактически сам был шаманом, и те, кто бесстрашно ушли служить в мир, невзирая на то, что служение на Чёрной иссякло, и те, кто закрылись от мира, а после и вовсе вступили с ним во вражду - все дети рода сего, все потомки служивших несут полноту дарований, открытых когда-то на Чёрной. Любой из Высоких Грифонов способен в самый неожиданный миг распахнуть незримые крылья - даже если дотоле он думал, что их нет или что они связаны, что он их недостоин - или что всё это сказка, что крыльев вообще не бывает на свете.
Гена с Гердом вспоминают сны о Великой Реке. Матушка Чёрная, царица Глубокая!.. С северных скал, от хрустальных ключей Еловоди, меж замшелых камней изумрудных и чёрных борόв неустанно течёшь ты на Юг - ты, несущая утешение, возвращающая память, провожающая домой. От истоков до устья ты вся - колыбель и могила, обитающие на твоих берегах - все священны и царственны, все преисполнены сил, даже если не знают об этом. Ты не просто хранишь воспоминание об Атлантике, ты сама воплощенье Атлантики; ничего, что врата внешних сфер затворились надолго, быть может, навек - ты послужишь любому потерянному дорогой покоя, ты поможешь любому, кто бродит во тьме, увидать путеводный огонь.
О, эти огни, о Бессонные Огни на Чёрной!.. Маяки у воды, у широких причалов на каменных низких террасах; погребальные костры на утёсах повыше; пламена всесожжения, огненные алтари - а ещё, в глубине лабиринтов, смертоносные для незащищённых огни очищения. Свет Бессонных Огней не имеет преград, души страждущих могут узреть этот свет даже с самого дна преисподней - и рвануть напрямик, чтобы вспомнить себя, чтобы вспомнить свой дом, чтобы встретить всех любящих, всех дожидающихся возвращения.
О, эти огни!.. Неистовый Охра привёл к ним трепещущих пёстрых котят, и те возлюбили служенье огням превыше всякого блага. Маленькие и невзрачные, в обыденной жизни смиренно не причисляющие себя к прочему человечеству - к шаманам, к приезжим различных пород - по ходу служенья они облачались в незримые ризы величия. Высокие Грифоны, о да! - не чада роящихся муринских гнёзд, а почти что шаманы. Жизнь роем осталась вдали, далеко за спиной - "мы были такими, как те, но теперь мы совсем не такие!" Князья и военачальники, с богатыми приношениями приплывавшие на кораблях, чтобы здесь проводить своих мёртвых, получить отпущение для неспокойно отшедших - по сравнению с шаманами эти сильнейшие мира были никто. А грифоны вершили служенье.
Нет на свете даров, не открытых Высоким Грифонам хотя бы отчасти! Чернейшие из чёрных, в отличие от иных чёрных, грифоны совсем не боятся огня - пламя может убить, но не ввергнет их в панику, не обратит в бегство; радиация, смертоносное для бόльшей части живущих незримое пламя - не вредит им, более того - многие из таких излучений грифонам полезны. Те особые "печки", в которых пылает огонь распаденья основ вещества, привлекают грифонов, рождая желание греться и греть - ведь грифоны способны подхлёстывать эти процессы, и срок жизни любой остывающей "печки" будет сильно продлён, если грифоны поселятся при ней и будут поддерживать её дыхание своим. Грифоны распознают вещества в запечатанных сосудах, не пробуя их ни на запах ни на вкус; грифоны читают по пеплу - по следовым количествам праха они могут понять, что это был за огонь, что сгорело и что пережили все те, кто к огню был причастен. Грифоны и вообще могут отслеживать сỷдьбы вещей - прикоснуться, прислушаться, уловить взглядом, вытянуть нужную нить из плетёнки историй… "Стоглазыми" звали грифонов ещё до служенья на Чёрной, и это не просто иное звучание слова "пятнистый", не просто сравнение "пятна - глаза"; тем более, кто наблюдал эти пятна прямым взором, кто видел такое кроме как во снах?.. Зверьки то ли люди с плывущим обличьем, всё тело которых покрыто подвижными моргающими глазками - не символ ли это, не преображённый ли образ огромного чёрного облака с множеством пламенеющих глаз - Гарденокта-старшего?.. И вместе с тем без сомнения это знак Гарденокта-младшего - того, кто своими детьми полагает всех крапчатых, всех пятнистых, всех тех, кто не "чистой породы", а значит - не замкнут в себе, не оторван от мира: такая "пестрота" - это чуткость, глазастость, погруженность в невидимые струи и струны, в переплетения судеб… Ну а уж если опять завести разговор о дарах оклика и отклика, без которых грифоновское служение погребения неисполнимо - то можно смело назвать этих тихих посредников ангелами. Уловить в колебаньях эфира страдание отходящей души или тех, кто лишается близких, лишается смысла; извести чью-то боль на поверхность, найти её корень, явить сей источник страданья глазам каждого из причастных, открыть им врата избывания боли - это мощь, доступная не любому из сонма помощников Сил.
Неприметный, безвидный, несущий чужое мученье -
Эта мощь, эта грозная сила великого - в малом…
А теперь представьте себе, что получится, когда такое существо падёт.
Представили? Вот то-то и оно-то.
Гена с Гердом смеются, они уже очень давно ничего не боятся. Дети Дома Страха, Дома Дармоглотов - никакие ужастики мира их не пугают, хотя очень порою печалят. Однако отсутствие страха ещё не есть ответ на вопрос "почему?", не есть оно также ответ на вопрос "как же это произошло?" Отсутствие страха - точнее, победа над страхом - является ответом на другой вопрос, куда более важный: "как с этим бороться?"
Гена с Гердом вспоминают миф о Великой Битве. Откуда он взялся, какие события могут таиться под витиеватым покровом?.. Рассказывают, что когда-то давным-давно все живущие на Земле поделились на два лагеря, чтобы сразиться насмерть. Была устроена величайшая битва, и в неё в числе прочих оказались вовлечены существа, которым воевать категорически запрещалось. Из-за участия в этой битве многие существа переменили свой облик и статус - говорят, что легенда перечисляет великое множество, но Гена с Гердом не помнят всех, только некоторых. Единороги и онагры отказались воевать, а бегемоты согласились - и стали с тех пор носорогами, а те слоны, которые согласились, стали боевыми элефантами. Грифонам же было открыто, где лежат их спрятанные до времени крылья, они взяли эти крылья, чтобы сражаться - и сделались гарпиями. Когда битва закончилась, все оставшиеся в живых разбежались в стыде и ужасе кто куда, оставив на поле великое множество мёртвых тел - и тут Небеса разверзлись, чтобы произвести за беззаконие суд и назначить всем подобающее наказание. Грифонам в искупление их вины было велено немедля оставить все дела и без отдыха погребать убитых, пока не погребут всех до единого. Часть грифонов озлобилась и ожесточилась - с хохотом и глумлением схватили они одно из мёртвых тел, разорвали его и сожрали. Тогда им было произнесено определение, что отныне те, кто так поступил, будут жить от последствий войны и питаться падалью, будут глумиться над мёртвыми, хохотать и выть, бродя по пустым местам - эти самые существа, заключает легенда, и стали с тех пор гиенами.
Сказка? Конечно, сказка. Скорее всего, не было ничего такого на Земле никогда, и перечисленные в легенде существа связаны вовсе не так, как там говорится. Однако же миф на то и миф, что он открывает сердцу нечто более важное, чем внешнюю связь событий.
Как похоже на наш дом, говорит Герд.
Как похоже на наш дом, говорит Гена.
Дом Страха, Дом Дармоглотов! - многие, кто хотя бы соприкасался с ним не понаслышке, утверждают, что это и есть ад или по меньшей мере филиал ада на земле. Дармоглоты - Высокие Грифоны, извратившие свой путь - идут на запах страдания, на запах неуспокоенности; они охотятся на людей, снедаемых тайной болью, заманивают их в своё гнездо, выворачивают наизнанку, сводят с ума. Некоторых убивают и съедают - такое, правда, бывает не часто; однако и те, кто уходят живыми, в течение долгого времени чувствуют себя полусъеденными, иной раз не могут исцелиться от полученных душевных ран до конца своих дней.
Я очень счастливая, говорит Гена.
Я очень счастливая, в течение жизни я много раз переходила из одного общества в другое - и каждый следующий этап моей жизни был лучше чем предыдущий. Я родилась в нашем доме, хуже которого не может быть ничего - поэтому всё, что я знала потом, было лучше, всё лучше и лучше.
Гена улыбается. Когда мы только оживили её, она была смуглая, сухая, старая и без возраста - теперь же она светлая, округлая, юная и без возраста. Но улыбка у неё осталась прежней - так, наверное, улыбалась она и тогда, когда была неудачливым детёнышем Дома Дармоглотов. Гена ошибается - о, как много, оказывается, на Земле мест, по сравнению с которыми Дом Страха - всего лишь патриархальная обитель умеренно агрессивных дикарей!.. Однако ребёнку, какой бы породы он ни был, сравнивать не с чем - его дом служит для него мерилом всего, будь это всё хорошее или всё плохое.
Гена улыбается. Её детское имя в доме - Гиена; когда она была маленькой, она не знала, что это значит, знала только, что такое же имя носила и мать. Так полагается у дармоглотов - мать умирает, а имя передаётся ребёнку, чтобы в доме всегда были одни и те же, чтобы всё сохранялось как надо. Когда Гена стала жить вне дома, её называли по-разному, не спрашивая, какие имена ей нравятся, а какие - нет, однако потом она встретила имя Гена, полюбила его и оставила за собой. Это имя она получила в наследство от моряка, погибшего некогда в плавании на подводной лодке - вышло так, что Гене довелось изображать душеприказчика то ли призрака этого моряка, чтобы раскрутить военно-морское начальство на экспедицию по обнаружению и поднятию вышеозначенной подводной лодки, затонувшей несколько десятков лет назад, со дна. Это нужно было, конечно, не Гене, а тем, кто командовал Геной по линии контрразведки - ведь Гена долго работала в контрразведке, а ещё она после этой истории служила во флоте под именем "капитан Гена" - точнее говоря, до капитана-то она дослужилась не сразу, ну то есть не дослужилась, конечно, а дослужился - Гена же была парнем, она и в контрразведке-то по большей части была парнем, потому что была подневольной, и стать женщиной позволила себе только уже когда стала жить на свободе, а такая пора наступила ой как нескоро.
Герд тоже много лет служил в контрразведке, но там они с Геной никогда не встречались - да и не были бы рады: встреча с единокровными - это всегда страшно и тяжело, это вечная угроза возвращения домой силой. У дармоглотов и так существует обычай не-замечания друг друга, когда они странствуют вне гнезда - чтобы не портить собрату охоту - а уж тем более стремятся игнорировать друг друга беглецы. И Гена, и Герд покинули дом малолетками, не встречались всю жизнь, да и не вспоминали друг друга - однако теперь, лишь прослышав про Герда, Гена сразу же захотела его оживить. Прослышание это было случайным, но вместе с тем и закономерным: ведь грифоны не только нарочно улавливают чужие переживания, они и совсем невольно влияют на окружающих так, что люди, особенно пребывающие в томлении, усматривают в их невнятных обликах болезненное сходство с утраченными близкими. Ну или не с близкими, а с далёкими, такими, которые занимают их мысли - короче говоря, с кем угодно, кто их волнует. Мы с Геной бродили по улицам, Гена была свежеоживлённая и расточала сияние во всю свою грифоновскую мощь, и её приняли за Герда - тем более что, как выяснилось, принявший её за Герда знал Герда у нас на Западе, притом в качестве женщины. Разъясниться с новым знакомцем нам удалось довольно быстро, и по ходу этого разъяснения Гена вдруг поняла, о ком речь - опознала сей пеленг как пеленг одного из мелких своего родного дома.
Оживляя Герда, мы боялись, не стало бы Гене плохо, не испугалась бы она, всё ж таки воспоминания её детства ужасней кошмаров - но опасения наши оказались напрасны. Гена тут же упала на четвереньки рядом с лежащим без чувств, помогала оказывать ему помощь, тормошила его, причитая - братец, братец!.. - а когда новичок наконец очнулся, нежно-нежно спросила - братец, ты помнишь меня?.. Герд в ответ просиял ей улыбкой - конечно, сестра! Как не помнить - меня ведь тобою столько пугали! - мол, смотри, не ходи за ней, это Гиена, она схватит тебя и сожрёт в уголке! - и ты виделась мне очень страшной, огромной, с большими глазами, большими зубами…
Гена с Гердом смеются, они ничего не боятся. Гена с Гердом перебирают ощущения "грифоновского нутра" - то, что помнится кровью, идёт из глубин: шорохи в камышах, шлёпание босых ног, скрипы то ли уключин, а то ли сдвигаемых пяльцев… Но самое важное, самое волнующее - это прялка, гудение прялки! Герд вытягивается, слегка запрокинув лицо, и начинает гудеть, звук сгущается и убаюкивает, наполняя пространство, Гена охает и замирает… Герд умеет изображать и другие будоражащие звуки, нечто вроде "народных грифоновских музыкальных композиций" - наиболее впечатлившей нас вещи мы сообща присвоили название "Пара змей тащит повозку": шуршание, лёгкий скрежет, поскрипывание, побрякивание, поскрёбывание… Герд покачивается, полузакрыв глаза, прищёлкивает, посвистывает - представляется, будто облако звуков окружает его, что он весь растворяется в музыке крови, поющей в ушах.
Герд сухой и подтянутый, он как будто рождён чтоб носить полуформенку без знаков различия, в которую по оживлении в два счёта и облачился - жизнь в женском амплуа его изрядно утомила, он вступил на сей путь исключительно ради покойной жены, ради неё же он и уехал с Востока на Запад. До того Герд служил в контрразведке врачом - деловой, ироничный, суровый; никому из его пациентов, в число коих входили чины из довольно-таки высшего офицерства, даже в голову не могло бы прийти, что сей грозный блюститель здоровья был некогда младшим добытчиком-дармоглотом, всеми пинаемым, из рук вон неловким и неуклюжим. Герда взяли в добытчики рано, так уж сложилась тогда ситуация в доме - у него получалось всё плохо, и он бесконечно страдал, то виня самого себя, что его так рано продвинули, а он оказался такой негодный, то виня всех больших, что его слишком рано продвинули, и из-за этого он теперь никуда не годится.
Как-то раз Герд пытался увлечь в дом добычу, которая очень смущала его самого - этот дядька был пожилым офицером пограничных войск и явно вёл с Гердом двойную игру. Герду ужасно не хотелось вникать в переживания пойманного, с него довольно было, что на крючок дядька попался, принимает Герда за кого-то из своих знакомых - Герд надеялся довести его до дома и сдать большим, а уж там большие пусть разбираются. Герд уже ощущал внутри этого человека безуминку и, конечно, боялся, что ему нагорит, ведь безумцев вводить в дом запрещено, сходить с ума добыча должна только после того как её из дома прогонят - однако куда сильнее Герд боялся, что его накажут, если он придёт и вовсе без никого.
Около входа в дом у человека произошёл-таки срыв - он заорал "ага, теперь я знаю, где укрываются дезертиры, а ты - иди-ка за мной!" - схватил Герда и потащил прочь, и тут срыв случился уже у Герда. Герд неожиданно для себя выдал приступ паники - до того он не знал даже, что обладает даром паники, да это и к лучшему, потому что в доме дара паники боятся и не одобряют. Ударенный паникой офицер отреагировал неординарно, ибо уже в самом деле сходил с ума: он вырубил Герда рукояткой пистолета по башке и рванул вместе с ним на границу, едва ли не останавливая общественный транспорт с оружием в руках. На границе они оба оказались в одном лазарете, и там Герд пережил ломку отрыва от гнезда - ломка прошла легко, потому что состояние Герда было и так не многим лучше, чем состояние его похитителя.
Предыстория, как оказалось, состояла в том, что из гарнизона сбежало несколько юношей, один из которых был лично знаком с этим офицером, так что тот надеялся вернуть беглеца уговорами. Поскольку Герду, привезённому в качестве этого мальчика, был поставлен диагноз по психической части - так же как и его похитителю - то скандал погасился сам собой: юноша заболел, потому и бежал и увлёк за собою других - ну мало ли, бывает!.. Как ни странно, обоих больных, подлечив, не комиссовали, а вернули в строй; так наш Герд сделался пограничником.
Служить на границе Герду понравилось несравненно больше, чем быть добытчиком у дармоглотов, а с этим пожилым офицером они и вовсе стали не разлей вода. Герд по-честному не один раз пытался объяснить своему другу, что вообще-то он - совсем не тот юноша, который отсюда сбежал! - но старик неизменно грозил ему пальцем: нечего-нечего, мол! - опять крыша едет, опять в лазарет захотелось?..
Счастливая жизнь Герда на границе оказалась недолгой - через пару лет его старший товарищ умер от разрыва сердца во время учений, и Герд впал в отчаяние. Он искал смерти и рвался на самые сложные операции, какие только случались в мирной пограничной области; Герд получил подряд три награды, после чего начальству это надоело, и Герда перевели в десантные войска контрразведки. В качестве фактически смертника он был брошен на ликвидацию аварии на химическом производстве - будучи грифоном, Герд выжил единственным из своей десятки. Награда, присвоенная другим парням сего десанта посмертно, застала Герда в контрразведческом госпитале.
По ходу лечения на Герда обратили внимание два молодых врача - начинающие акулы медицинского теневого бизнеса, они сумели понять, что перед ними существо из разряда "объектов альфа-икс", которые очень дорого ценятся при нелегальной продаже и на кровь, и на ткани, и целиком. Эти двое буквально прилипли к Герду, навязывая свою дружбу - Герд не мог не видеть, что намерения у них чёрные, но был так одинок, что готов был пойти на союз даже и с ними. Они без устали уговаривали его рассказать, откуда он родом, где живут его братья и сёстры - и, несмотря на все слёзные уверения Герда, что он не помнит и вспоминать не хочет никого из родных, в конечном итоге всё-таки вынудили его отвезти их в город Хрустальных Часов и доставить к порогу Дома Страха.
Результат был закономерным. Одного из несостоявшихся торговцев органами тут же вывернули наизнанку и вышвырнули вон, другого съели - ну а Герд снова оказался в родном доме, на последнем месте. Его не стали никак наказывать специально, только посмеялись, что он три года отсутствовал, зато притащил двойную добычу - однако статус его был теперь подобен статусу пленных чужих: за ним следовало наводить секу, пока он не "переварится", не усвоится домом вновь. Убежать из дома при таком раскладе было нереально, однако Герд, уже познавший вкус свободы, был готов теперь стиснув зубы ждать своего часа; ему следовало только старательно прикрываться от своих, чтобы они не могли прочитать его истинных чувств. Герд взял на вооружение ту практику, которой дармоглоты пользуются в отношениях с добычей: проникая в мысли и чувства ловимого, проникаясь его мыслями и чувствами настолько, чтобы полностью отвечать его затаённым чаяниям, дармоглот должен делить свою душу на две части - в одной, внешней части, он открыт ловимому и солидарен с ним, в другой же, внутренней, он остаётся самим собой - коварным и безжалостным, равнодушным к тому, что снаружи. Так же действовал и Герд, только наоборот. В обращённой ко гнезду части себя Герд был тихим и лояльным, терпеливо и неспешно меняя статусы - покуда не достиг возможности разъезжать по другим городам, продавая трофейные вещи. Тут-то он и сбежал.
Герд хладнокровно залёг, чтобы без помех перемочь ломку, после чего восстановил документы и стал устраиваться на работу. Он успел послужить немного в охране атомной станции, где и сделал для себя ряд важных выводов о жизни своего дома - а затем контрразведка вычислила его как бывшего сотрудника, он был приглашён на работу и охотно согласился. Герд не знал, да и знать не хотел ничего о внутри-контрразведческих дрязгах, так что чудом избежал попадания в так называемый "корпус тéней", где грифоновские дары использовались почти столь же цинично, как в его родном доме; Герду здорово повезло - он прошёл обучение у очень хорошего человека и стал врачом. Таким образом он прослужил в контрразведке более пятидесяти лет.
Анриэтт Серинга была девушка с довольно-таки странной судьбой. Уроженка Арийского Запада, настоящая западная Серинга из весьма понимающей себя фамилии, она покинула родной дом, чтобы стать свободной женщиной. Родные не одобряли её, полагая, что ей эта стезя не подходит - однако жизнь закрутила Анриэтт, и она оказалась на Востоке. В скитаниях по Востоку она встретила подростка-Серингу, тоже происходящего с Запада, и усыновила его. Некоторое время спустя они познакомились с Гердом, полюбили друг друга и составили семью. Анриэтт понимала, кто такой Герд, и много рассказывала ему о себе; при этом она во многих отношениях относилась к Герду как к сестре - так получилось, что они увидели друг друга впервые после автобусной аварии, когда Герд оказывал помощь пострадавшим, и Анриэтт приняла его за свою сестру-близняшку, умершую во младенчестве и теперь пришедшую за ней, чтоб вести её на тот свет. Анриэтт очень горевала о своих родных - она чувствовала, что вернуться на Запад ей не судьба, и просила Герда после её смерти принять её образ, чтобы навестить её родных. Так оно и случилось - сперва умер мальчик, их приёмный сын, а затем погибла сама Анриэтт. Герд решил, что в таком случае ему следует полностью переменить свою жизнь - тем более что в контрразведке начали происходить уж совсем ужасающие разборки, и правильнее всего было оттуда бежать. Герд отправился в путь, настроившись так, как если бы это он умер, а жена осталась жива; до границы он добирался, пребывая с нею в общении - после чего предоставил себя Анриэтт, так что границу пересекла уже как бы она сама. Он нашёл её семейство и пришёл к ним в качестве безымянной странницы - они дали ему, то есть ей, комнату Анриэтт и вскоре же начали звать её именем Анриэтт - однако же на самом деле, будучи Серингами, понимали, что это не дочь их семьи, а существо, стремящееся заменить её им. Через некоторое время Герд ощутил, что жить с ними вместе ему больше смысла нет - и, воспользовавшись оказией, отправился в дальнейшие странствия. Продолжая линию Анриэтт, Герд несколько лет пробыл свободной женщиной; с многими из своих мужчин он так и остался в дальнейшей дружбе, и друзья весьма ценили его трезвый ум и надёжность, хоть и сетовали порою, что для свободной женщины он излишне суров. Что же, старый врач - он старый врач и есть!.. Как известно, сапёр ошибается лишь однажды; Герд погиб на боевом посту - его убил безумец, упорно принимавший Герда за ранившую его сердце возлюбленную, с которым Герд утомился бороться при помощи строгости и фактически позволил себя убить. Как уже было сказано, по оживлении Герд в два счёта переоделся в форменку и заявил, что с него хватит - всё же по призванию он и правда лекарь, а совсем не гетера.
***************************
Продолжение - вот здесь.