Краткий абрис истории Дома Страха (3)
Продолжение. Начало - вот здесь.
***************************
3. Грузовик неодобренной рыбы, или Размышления продвинутого дармоглота о культе
Бόльшую часть жизни дядюшка Вок полагал себя несгибаемым прагматиком и аналитиком - ещё будучи молодым, он выстраивал свои действия строго рационально, проверяя все эмоции в свете логики. Думать о каких бы то ни было "высоких материях" ему приходилось только ежели вдруг припирала нужда, но и в этом случае он старался пользоваться прежде всего силами разума. Целесообразность и научный подход были главными свойствами, которые с юности привлекали Вока в белых людях - так что ещё весьма задолго до того, как им был замышлен и осуществлён побег из Дома Страха, Вок стремился догнать и перегнать белых по их наиболее ценным качествам.
Имя Вока в доме звучало как Ву, точнее даже - Вууу! - что означает "вой". Голос Вока и правда имеет большую силу, но в течение многих лет Вока это не занимало; лишь в последнюю часть жизни, когда Вок служил кладбищенским грифоном и пел для умерших, он не раз благодарил судьбу за дар голоса, равно как и за дар чтения - Вок всегда умел схватывать на лету, о ком и о чём думает визави, и проникать в эти мысли достаточно глубоко. В общении с посетителями кладбища последнее пригождалось Воку очень и очень; в юные годы оно, конечно, тоже пригождалось, но иным образом, по-дармоглотски. Выходя на промысел, Вок обычно не ограничивался тем, чтобы изображать абы что абы как - он любил вникать в детали, в охотку обсуждал с добычей третьих лиц, которых знал лишь с подачи самого заманиваемого; Вок запросто мог построить сложную комбинацию, превращаясь то в одного, то в другого её участника - челночная дипломатия импонировала ему не только эффективностью, но и чисто эстетически. Вок с младых ногтей понимал себя умельцем, рано вошёл в число добытчиков и знал себе цену. Как и принято у дармоглотов, он весьма презирал прочих больших и их дурацкие мнения - однако на своём мнении настаивать не любил, предпочитал просто поступать так, как считает нужным.
Воку нравилась жизнь белых, он разбирался в ней и умел пользоваться её благами, так что охотно проводил время в разъездах, питаясь в кафешках, нежась в уютных креслах и наслаждаясь дизайном. Вок считал суеверием принятое в доме убеждение, будто "внешняя" еда дармоглотами не усваивается, поэтому отмечал все местечки, где можно было задаром или задёшево пожрать и потусоваться с другими посетителями не для дела, а исключительно ради кайфа; он всегда находил бесплатные магазины, чтобы прибарахлиться хотя бы на время поездки - возвращаясь в дом, следовало отдавать всё лишнее на общую поживу. С тем, что сии нелегальные удовольствия оплачиваются ломкой, Вок был знаком не понаслышке: задерживаясь в особо приятных закутках, Вок начинал испытывать всё более болезненную тягу домой, в гнездо - воспринимал это как несвободу и уязвлялся. Вок то и дело слышал от своих жалобы типа: "вот, они меня там не выпускали и до того задержали, что меня даже начало ломать!" - и всякий раз думал о том, так ли уж поневоле сородичи застревают у белых, так ли уж силой их принуждают ещё часок посидеть за столом, ещё полдня поваляться в пуховых перинах?.. Однако же мысль о том, что можно сбежать, чтобы жить среди белых всегда, Воку не приходила в голову долго - а после того как она пришла и поселилась, он ещё долго не решался её реализовать, страшась ломки: уж если не всерьёз бывает так тяжко - что же будет при действительном бегстве?!
Будучи одним из больших, Вок относился к ситуации с Кондором, Веро и Настами с полной ответственностью. Он считал правильным, что Наст взяли в дом, хотя склонен был полагать, что нужна скорее большая Наста, чем маленькая, и находил абсолютно неправильным, что Веро удерживали силой - с точки зрения Вока, Веро как раз относился к числу таких, кто должен свободно входить в дом и выходить из него, и тогда дому от него будет польза, а не вред. Когда Насты и Веро сбежали, Вок отправился по следу и выяснил, где они, полагая, что большую Насту лучше всё-таки забрать. Защита со стороны контрразведки не позволяла дармоглотам просто прийти и уволочь Насту, так что Вок стал описывать круги, желая состроить необходимую комбинацию, и обратил внимание на парня, который был приставлен Наст охранять. Это был молодой офицер по имени Дак - молчаливый, хмурый, недоверчивый, с тайной болью внутри: когда он был маленьким, погибла его любимая подружка-ровесница, и теперь он засматривался на младшую Насту, мечтая, как здорово было бы взять её в сестрёнки, ну а большую Насту куда-нибудь девать, желательно насовсем. Вок решил, что это подходящий расклад - и что лучше бы всего Веро выманил большую Насту из-под защиты контрразведки, тогда Вок схватит её и утащит, ну а уж маленькую пускай забирает себе Дак. Вок изобразил было большой Насте Веро, стал звать её - но та не поверила, и он понял, что требуется подлинный Веро. Вок стал крутиться вокруг Веро, изображая Дака, убеждая Веро поскорее отправиться к Насте и позвать её выйти вон. Тут совсем некстати заявился Кондор и стал лезть во всё - был постоянно взвинчен, запугивал Веро дармоглотами, настаивал, что это нежить, с которой нельзя церемониться; Воку очень хотелось отодвинуть Кондора, чтобы тот не мешался, но Кондор так боялся, что не поддавался ни на какие резоны. С Кондором Вок общался тоже под видом Дака - приходил-уходил, уговаривал; опасался Кондора, но не слишком, полагая себя достаточно опытным добытчиком, чтобы почуять угрозу заранее. Вок ошибся. В нежданный момент у Кондора началась истерика, которую, скорее всего, он сам же себе и спровоцировал; выхватив пистолет, Кондор всадил в Вока разрывную. Вок упал, заливаясь кровью, а Кондор бросился бежать, и буквально через два коридора наткнулся на ещё одного Дака - настоящего.
Собрав нервы в кулак, Кондор заговорил с Даком как ни в чём не бывало, сумев не возбудить в нелюдимом и подозрительном страже никаких опасений; они даже вместе перекурили, после чего Кондор изобразил нечто вроде сердечного приступа то ли печёночной колики. Дак проникся сочувствием и чуть ли не в охапке потащил Кондора к врачу, и тут Кондор изловчился и всадил вторую разрывную Даку в спину, после чего бежал, не желая разбираться, сколько тут ещё бродит дармоглотов, жадно алчущих лишить его запаса патронов. Делиться такими приключениями с Веро Кондору нисколько не хотелось, так что он собирался всё это скрыть, но вышло иначе.
Кровавый след Кондора связал между собой тяжелораненого Вока и умирающего Дака. Если бы не сочетание всего в совокупности - и то, что Вок общался с Даком, и то, что он его изображал, и то, что они были расстреляны при столь сходных обстоятельствах - скорее всего, Вок не соединился бы с Даком и не стал бы его провожать, ведь Вок не знал даже, что на такое способен; так получилось само, и для Вока эти первые в жизни проводы умирающего оказались едва ли не важнее, чем для Дака. Физически они не были рядом, но в пустынных коридорах никто не увидел двух растерзанных тел, никто не помешал общению павших; не отличая Вока от Веро (ведь Вок ранее приступал к Даку под видом Веро), Дак полагал, что Веро пришёл посидеть с ним, умирающим - и горько жаловался ему на свою нескладную жизнь и нелепую кончину.
Дак был незаконным сыном популярного киноартиста от случайной связи со смазливой официанткой. Отец вроде как относился к нему неплохо и даже брал пожить в свою семью; жена и дети отца нещадно издевались над Даком, по виду признавая его за родного, а по сути презирая. И мать, и отец Дака были хороши собой, а Дак получился похожим на отца, но карикатурно, и считал себя ужасным уродом: массивные челюсти, невысокий рост да чёрная шевелюра - вылитый главный герой сериала про ублюдка, помесь волка с медведем, которого лесники вырастили служакой, грозой браконьеров. Этого страшного воина звали Даком: в его-то честь наш Дак и взял себе имя, поступая в контрразведку. Он мечтал, что сделает карьеру и "всем покажет" - кому покажет и что, было неясно для него самого. Наиболее светлые воспоминания Дака касались погибшей в нежном возрасте подружки, прочие окружающие виделись ему врагами. Вероломство Кондора оказалось для Дака непереносимым - в кои-то веки он пожалел человека и захотел помочь!.. Неизбывное горе Дака, в свою очередь, сокрушило Вока, ведь он был абсолютно неопытным провожатым - и он полностью присоединился к Даку во всех его переживаниях.
Вместе с Даком Вок воззвал к Веро; предсмертный вопль отчаяния достиг адресата, и Веро помчался на крик, не разбирая пути. Он искал того, кто взывает о помощи, и поэтому нашёл живого, а не покойника - то есть Вока. Не раздумывая, Веро сорвал гардину и туго запеленал в неё то, что осталось от воковского тела, после чего спрятал кокон в безопасном месте: это был самый надёжный способ спасти жизнь грифона, но Веро поступил так не из осведомлённости, а лишь повинуясь внутреннему чувству. Вок провёл достаточно времени запелёнутым, чтобы произошла полная репарация - после чего вышел из кокона изрядно обновлённым. Это приключение послужило для Вока подлинным овердрайвом: пройдя через смерть вместе с Даком, Вок осознал возможность столь тесной близости с человеческим существом, о которой никогда не помышлял. Более того: пребывая в коконе в переживаниях даковского прошлого, Вок понял, что честно было бы ему и далее жить жизнью Дака. Пусть даже он не будет настоящим Даком - всё равно он может стать его наследником и занять его место. Если бы Вок был опытным похоронным грифоном, он сумел бы утешить умирающего, взяв на себя его важные недоделанные дела, однако ситуация была не такова. Неизбывное горе Дака рухнуло на Вока и погребло его под собой, Вок принял на себя всю ненависть и всё желание мести, которым терзался Дак - можно сказать, что Вок пообещал Даку исполнить отмщение, и только так успокоил и отпустил сию несчастную душу. Делать этого было нельзя, но Вок понял это лишь потом. Провожающий грифон ни при каких обстоятельствах не должен становиться рупором мести, рупором смерти, иначе возникает амόк - безжалостный вихрь убийства, увлекающий в чёрную воронку всякого, кто окажется рядом.
Выйдя из кокона, Вок возвратился в Дом Страха, однако вскоре почувствовал, что желание мести вновь разгорается в нём, и захотел дать ему выход - ведь он обещал Даку, что "мы отомстим!" Имея привычку оценивать всё трезвым взглядом, Вок осознавал, что эта сила гнёт и тащит его, но чтό следует делать, решить не мог. Он поехал туда, где находились Веро и Кондор - они вновь были вместе, и Вок бродил вокруг их жилья, заглядывая в окна и в двери, прикасаясь к их вещам то мысленно, то руками. Увидев тот самый пистолет, Вок не задумываясь коснулся его - и почувствовал, как амόк перетекает на тяжёлую рукоять, вливается в чёрное дуло… Вок затосковал и остался поблизости ждать продолжения.
Веро и Кондор пришли, Веро увидел пистолет, стал спрашивать Кондора, взял пистолет в руку - на него накатило, перед его глазами встало всё как есть: вероломный выстрел, ужасная смерть… Веро не мог, да и не пытался понять, сколько их было, кто из них умер, кто нет - гнев и ярость накрыли его, свет померк, он стал требовать с Кондора правды, тот в отчаянии заюлил - Веро поднял пистолет, и Вок понял, что сейчас тут будет ещё один растерзанный труп. Ещё один труп - у Вока внутри аж всё вновь заболело! - ещё один труп, а Дака не будет, всё равно не будет!.. И тогда Вок толкнул Веро под руку - из-за двери, не приближаясь - и Веро промахнулся, пуля прошла мимо. Она должна была взорваться, но не взорвалась - не взорвалась, потому что случилось нечто ещё более страшное.
Вслед за Веро и Кондором, как выяснилось, приехала Дина Дельфинка - дочь Клана Стражей, высокая госпожа и безбашенная хулиганка, состоявшая с Кондором в нежной дружбе, фактически в побратимстве. Уголовник-контрабандист, любитель задушевных стихов и торжественных слов, Кондор пленил Дину хищной простотой и безыскусным лукавством; ради друзей Дина и так-то была готова на всё - правда, и убить могла на месте от ярости, безо всякого амока - а уж за того, кого числила под своим покровительством, Дина просто могла порвать в мелкие клочья любого. Она оказалась в комнате как раз в тот момент, когда грянул выстрел, и от ужаса за Кондора сделала так, чтобы пуля не взорвалась, однако сила разрыва и амок ударили по ней. Вок увидел, что Дина перенесла напряжение, недопустимое для женщины; она вышла и опустилась прямо на ступеньки крыльца, запрокинув лицо, на лице была кровь - то ли губу закусила, то ли нос и глаза пострадали... Веро сидел за столом, уронив голову на руки, а Кондор, вновь обретший дар речи, клятвенно рвал перед ним рубашку на груди. Вок понимал, что амок теперь в Дине и что случилось непоправимое, хотя в чём именно дело, не видел - у него уже не было сил смотреть. А дело было в том, что Дина была беременна, и что вскорости после этой истории у неё случился выкидыш.
Вок в печали уехал, однако долго быть в стороне не смог; через пару недель он вернулся, чтобы на них посмотреть - и узнал, что Веро предназначен для жертвы в Клане Стражей. Шоковое состояние Дины затянулось, после выкидыша она металась по людным местам с оружием в руках, чуть не застрелила кое-кого из клановых сервов, бредила дармоглотами - всё это вызвало разбирательство, по ходу которого Веро был обвинён в пособничестве дармоглотам, поскольку наотрез отказался выдавать сынам Клана то место, где дармоглоты живут. Вок очень горевал, крутился вокруг, но помочь ничем не мог; кое-кто из клановых мужей принял было Вока за одного из родственников и пригласил для участия в жертве - однако есть Веро Вок не захотел и отправился восвояси. Уезжая, он видел прибывающего Дабл Ю и понадеялся, что, быть может, это добрый знак - о дружбе Дабл Ю с Веро Вок не знал, но у него проскочила ассоциация между Дабл Ю и историей бегства Наст, так что он подумал - а вдруг Веро выпутается и на сей раз?.. Однако его надежды не оправдались. О том, что Дабл Ю и правда хотел спасти Веро, умолял, чтобы Веро разрешил Дабл Ю заменить его собой, однако Веро отказался наотрез, и тогда Дабл Ю просто остался участником, чтобы Веро проводить - обо всём этом Вок в ту пору так и не узнал.
Пережив все вышеописанные горести, Вок принялся проводить в жизнь свой план по занятию даковского места. Для начала он заявился к врачу, который констатировал смерть Дака, когда был обнаружен труп, и пожаловался на ерундовое недомогание, которое якобы случилось у него по выздоровлении от ранений; врач отнёсся с одобрением, не сказал ничего прямо, но дал понять, что жить - хорошо, а ежели кому удаётся выжить и после смерти - ещё лучше! Вока это вдохновило, и он стал понемногу обживаться в контрразведке, для начала на даковском месте службы, а затем уже там, где было сподручнее ему самому. В течение многих лет Вок не мог решиться на полный уход из дома и совмещал работу в контрразведке с работой дармоглотом, пользуясь правом большого разъезжать вне дома сколько заблагорассудится. Теперь у него имелись хазы, где он обеспечивал себе комфортную жизнь белого, и вопрос о том, чтобы при возвращении отдавать лишнее барахло сородичам, уже не вставал. Зато с течением времени перед Воком начали вставать другие вопросы, и обдумывать их было всё более мучительно. Это были вопросы о допустимости участия в дармоглотовском промысле и жертвах - а заодно и о том, нельзя ли вообще как-нибудь прекратить этот кошмар, если не враз, то хотя бы постепенно?..
Будучи сторонником научно-практического подхода, Вок стал последовательно испытывать разные способы смягчения того воздействия, которое дармоглоты оказывали на внешний мир. Не разделяя многих суеверий, которым были подвержены его собраться, Вок тем не менее доверял главному положению идеологии Дома Страха - "никакого служения у нас нет, мы никому не служим, мы просто добываем себе пропитание". Поэтому поначалу он прилагал массу усилий, чтобы досыта накормить гнездо, чтобы необходимость охотиться на людей отпала сама собой. Вок мешками таскал в дом консервы с контрразведческих складов, раздобывал деньги, приносил посуду и шмотки - всё что душеньке угодно!.. - и с величайшим удивлением убеждался в том, что это не действует, даже наоборот: изобилие барахла вызывает всё большее недовольство, ведь барахло отвлекает силы на то чтобы его разбирать, пристраивать для нόски, продавать или жрать, а надо-то ведь охотиться, надо-то заманивать и морочить - спрашивается, кто будет делать это и, кстати, когда, если весь дом занят сортировкой?!.. Как-то раз Вок раздобыл две огромные бадьи с рыбой и с торжеством прикатил их на краденом грузовике - грузовик пришлось бросить, потому что никаких транспортных средств дармоглотам не полагается, а с этой рыбой дом разбирался едва ли не месяц, и все ужасно на Вока злились. И это при том, что вообще-то дармоглоты обожают рыбу, что они обычно покупают рыбу с рук за деньги, что сыны Поймы приносят дармоглотам рыбу в качестве расчёта за то, чтобы забрать у них кого-нибудь из пойманных или за выполнение каких-нибудь частных поручений… Одним словом, Вок с горечью убедился, что без охоты на людей дело никак не обходится - так что ему приходилось время от времени кого-то в дом вводить, хоть он и старался уследить, чтобы его человека не щипал никто, кроме него самого, и стремился обойтись минимумом психотравмы, по возможности просто мошенничеством и грабежом.
Самым изнурительным для Вока было, конечно же, участие в жертвах - продолжая жить в доме, он не имел возможности уклоняться ни от убийства, ни от еды; размышления об этих материях, порождаемые конкретными ситуациями, приводили к резонным сомнениям по части отсутствия у дармоглотов культа, тем более это и было как раз то самое, на чём они настаивали почти истерически. Очевидно было, что жизнь гнезда очень сильно завязана на этих жертвах, в том числе что каждая жертва подхлёстывает рождаемость - однако не так-то легко было разобрать, в какой момент и на что действуют главные факторы: что регулирует, скажем, обилие мяса - а что сопряжённый с убийством страх?..
Время от времени рой впадал в томление и беспокойство, начинались разговоры о том, что давно мы, дескать, никого не ели! Дармоглоты могли проводить целые часы в спорах о том, каких лучше всего есть - препирательства касались и породы, и возраста, и цвета волос… А уж какие перебранки происходили обычно после жертвы! - конечно, такое бывало не в первую неделю, в первую неделю все только благодушествовали и валялись, переваривая мясо; даже на промысел в эти дни не ходил никто. Зато потом, когда всё вкусное уже съедено, когда нужно грызть тугие жилы и жёсткие мослы, неизменно затевалась взаимоуничижительная критика - дескать, мол, и кто это только придумал такого есть, ничего хорошего в нём нет, да и вообще - разве таких едят, тем более при наших обстоятельствах? Полагается брать не таких, а совсем наоборот… - те же, останки чьего выдвиженца уныло поскрипывали на зубах, глухо и раздражённо огрызались - мол, в следующий раз приведёте своего, и тогда мы посмотрим!
Страх, неразрывно связанный с убийством жертвы, присутствовал в доме не менее стойко, чем страх, ползущий из подземелий, от умирающего реактора - только страх из подпола был резче, горче и плотнее, его можно было буквально нащупать руками, а страх жертвоприношения был тонким и еле заметным, как лёгкий дымок чуть курящейся папиросы; в обычные дни про него даже можно было забыть, и во всю мощь он вырастал только в самый главный момент, захватывая весь дом как ревущее пламя. "Если сверху кипит, значит, снизу горит!" - так гласит одна из любимых дармоглотовских поговорок, передающая самую суть жизни дома - с непрекращающимися пустыми сварами на поверхности и пылающим адским жаром внутри.
Что думали в гнезде про это, как рассуждали обо всём? - поскольку никто никого ничему не учил, то каждому, кто хотел что-то понять для себя, приходилось делать свои собственные выкладки на свойственном для себя языке; в этом самом положении оказался и Вок. Излагая нам свои соображения, Вок время от времени повторял - только имейте в виду, ничего такого у нас в доме не говорят, всё это просто молчаливо подразумевается, а слова чтобы сформулировать я подбирал сам!
В Доме Страха не оперируют таким понятием как душа, однако молчаливо подразумевается, что живое существо состоит так примерно из тела и кое-чего ещё, пребывающего в очень сложных соотношениях с телом; возможно, тут как раз и подходят старинные понятия "ка" и "ба", указывающие на тетраду, в которой в числе прочего присутствуют "душа тела" и "кровь духа". Относительно жертвы молчаливо подразумевается, что следует разделить эту невидимую двухсоставную часть убиваемого, и, поскольку "кровь духа" всё равно не удержать, то нужно чтобы она улетучилась как можно скорее (поэтому ни в коем случае не должно оставаться пятен крови и других следов, за которые эта невидимая часть может зацепиться и задержаться) - а вот другую часть души, сцепленную с плотью, как раз и следует съесть, вместе с этой самой плотью распределить между собой. Чем более цельным является человек, тем труднее произвести эти действия; в человеке же нецельном, разымчивом, эти части души легко отделяются друг от друга, как отварное мясо от костей - и посему следует не только правильно выбирать жертву, приводя в дом таких, которые уже и так пребывают в не-цельном, невразумительном состоянии, но и правильно вести себя с жертвой в преддверии съедения, производя, так сказать, предварительный процесс внешнего переваривания.
Бывает, что вопрос о жертве решается заранее, а бывает и так, что кого-то вводят в дом без особой мысли, и тут все вдруг включаются, что этого-то как раз и надо съесть!.. Тогда, конечно же, поглазеть на него собирается весь дом, и бывает что все так и ходят за обречённым гуськом - конечно, стараясь чтоб он этого не замечал, для чего или прикрываются вовсе, или делают вид, что с ним общаются одни и те же двое-трое, а вовсе не двадцать-тридцать. Прежде совершения жертвы нужно чтобы человек поспал - и все будут ждать сколько угодно, пока он наконец ляжет и уснёт. Если человек в таком состоянии, что не может спать, в возбуждении бродит по дому и никак не ложится, а все ходят за ним и изводятся - тогда можно принять меры и попытаться потихонечку навести на него сон, или даже сыпануть ему травы, хотя это считается нехорошо, потому что трава действует и на своих, и вообще всё лучше получается, если человек уснёт сам.
Полагается добиться, чтобы человек перед сном хоть немного разделся, чтобы не варить его, скажем, в синтетической куртке или резиновых сапогах - "в чём он есть, в том и будем есть" - однако раздетого убивать тоже нельзя, надо чтоб был хоть немного одетым. Будить нельзя, и на спящего набрасываться тоже нельзя - так что все подбираются к спящему поближе и ждут момента, чтобы наброситься на жертву при первом движении пробуждения, когда человек максимально расслаблен, не готов к сопротивлению. Убивать можно только голыми руками, никаким оружием пользоваться нельзя, хотя можно душить своей или его собственной одеждой - и вот тут-то страх вырастает пожаром, полыхающим на весь дом! - ничего более страшного Вок в своей жизни не встречал, это безумный, абсурдный, деморализующий страх: как если бы ты нападал на грозного противника, крупнее тебя раза в два-три, который крушит черепа и сминает хребты как бумагу, и одолеть его - это единственный способ спасти свою жизнь. Тут уж никак не скажешь "мы ничему не служим, мы делаем только то что хотим!" - всепожирающий страх поглумится над беспомощными заклинаниями: любому из дармоглотов ясно, что совершаемое - поперёк естества.
Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кровь или другие телесные жидкости пролились на пол, так что правильнее всего не просто приближаться к жертве со скатертями наготове, а даже пока он спит затащить его потихонечку на одну из скатертей - и когда проснётся, то нападать уже с остальными скатертями, чтобы они сразу же высосали пролитую кровь или другие остатки, чтобы на пол и вовсе ничего не попало, и как можно скорее заложить тело в скороварку и варить часок, а уж после этого можно вынимать, раздевать и разделывать как полагается, чтобы варить дальше.
Много лет спустя бегства из дома Вок задумался вдруг, удивляясь, отчего же ему никогда не бывало жалко этих людей, отчего он совсем их не чувствовал, несмотря на то, что вообще-то обычно "читает с листа"?.. К счастью, Воку ни разу не довелось привести кого-то в дом на съедение - так что все кого съели при нём были для него заведомо чужими. Осмысление процесса разделения частей души пришло к нему тоже очень много лет спустя, когда он служил на кладбище: достигая всё большего умения в деле проводов, Вок постепенно осознал, что в задачу похоронного грифона входит ровно противоположное тому, что они совершали при жертве - вернее даже будет сказать, что жертвоприношение в Доме Страха являет собою полную противоположность, травестию служения погребения. Ведь душа отходящего тоже подчас норовит разделиться, зацепиться этими самыми сопряжёнными с телом частями за мелочи быта, отвлечься от мыслей про необходимость ухода, прилипнуть к болезненным узелкам, незакрытым делам… - так что в задачу грифона входит помочь ей собраться в целостность, закончить дела и подвести итог, чтобы отходящему не распадаться на множащееся количество плохо связанных оболочек. Грифон может предоставить умершему себя целиком, побыть им для его близких сколько надо, чтобы все могли по-хорошему с ним проститься; грифон может научить скорбящих предоставлять умершему специальное место в садах своих душ - чтобы умерший имел возможность общаться с ними, пока они живы. Именно об этом поётся в "Псалме о Цветущем Саде" - Арийский Запад, принявший в свои объятия неисчислимое множество грифонов, всегда помнит о том, что мы храним и взращиваем в себе всех нами утраченных, и что хоть мы не можем дать им полноту телесной жизни, всё равно мы делимся с ними пространством своей души - а уж полнотой бытия когда-нибудь насытит всех нас вместе Тот, в Чьей Руке все сады и все жизни мира…
Надо сказать, что даже будучи в конце жизни опытным кладбищенским грифоном, дядюшка Вок не дерзал называть свою деятельность "служением", а воспринимал её как "работу"; "служение" и "культ" означали для него прежде всего "поклонение" - а поклонения он не усматривал ни в физиологических сокращениях Дома Страха, ни в своём смиренном труде провожатого. Тот простой факт, что служение есть прежде всего манифестация, провозглашение, утверждение некоей истины как основы личного бытия (бытия ли человека, бытия ли дома…) - не укладывался в привычный шаблон исповедуемого Воком прагматизма, хотя глядя на вещи с другой стороны он прекрасно понимал, что не существует ничего более важного для человека, чем определить себя самого в мире и держаться этого определения вопреки всем житейским невзгодам. Просто если одни люди способны формировать для себя собственные, личные смыслы бытия, определяющие их значение во вселенной, то другие страдают и не могут найти себе места, покуда им не будет предложено смысла общественного - который манифестируется обычно через то или иное служение. Роевые существа по природе своей меньше боятся личной смерти, воспринимая себя через родовое единство, однако для них тем более важны жизнь рода и её смысл, поэтому для грифонов так важно иметь касательство ко служению, определяющему смысл жизни рода. Погребальное служение при Бессонных Огнях являло собой манифестацию торжества жизни над смертью силою памяти, дарующей возможность встречи; травестия погребального служения Дома Страха при умирающем реакторе, не имеющем шансов на возрождение, являла собой манифестацию торжества смерти над жизнью - через расточение и обезличение, через лишение памяти её силы. Смысл, несомненно, противоположный - однако и в том и в другом случае он несомненно есть ("мы нужны для того чтобы объявить миру вот что…"), вдобавок и в том и в другом случае грифоны имеют возможность поступать сообразно своей природе, делать то, что получается у них лучше всего: перебирать клавиши душ, окликать и откликаться. Разница всего-навсего в том, что в одном случае это делается чтобы спасти, а в другом чтобы погубить - но такое несущественное отличие не всегда понимает и белый человек, обученный премудростям логики и основам гражданского права, что уж говорить о бедных невежественных дармоглотах…
Дядюшка Вок решился бежать из дома, увидев, как целеустремлённо действовал Герд. Герд не побоялся вторичной ломки, и это вдохновило Вока, добавило мужества - неужели я не осилю того же, что этот мальчишка?!.. Ломка оказалась куда менее болезненной, чем он опасался; в жизни наступил новый этап, и Вок отнёсся к его обустройству с подобающей обстоятельностью. Он продолжил службу в контрразведке, не спеша повышая квалификацию по части "охраны сокровищ" - работал преимущественно в области финансовых проверок, а также в сфере перемещения денег и других ценностей. Мифологическим грифонам полагается хранить сокровища, Вок знал это и весьма прикалывался. Когда люди глядят на чужие богатства, они обычно начинают напряжённо думать о своих, так что Воку как на ладони видны были делишки коллег, с кем ему приходилось общаться по службе; Вок указывал этим людям на моменты, из-за которых их тайные ценности могли оказаться под угрозой, и они прилично платили ему за это, тем более что он всегда хранил тайну, и слово его было твёрдым. То ли рэкет, а то ли аудит?.. - как бы то ни было, Воку нравилось, что он это умеет, что это приносит ему и достаток, и уважение.
Вок женился даже; затеялся с женитьбой он исключительно чтобы быть более респектабельным, однако неожиданно всё получилось всерьёз. Раиса тоже была из контрразведки, разведённая, с сыном, хищная и страстная; Вок сперва присмотрел её как ценную вещицу, изобразил для неё, будто он тот самый, кого она когда-то без памяти любила, она поймалась на крючок и сразу вышла за него замуж - однако по мере того как они знакомились, между ними прояснялось и то, что он совсем другой человек, и то, что они любят именно друг друга, а ни кого другого на всём свете. Постепенно Вок открыл ей правду о себе, в том числе и то, говорить о чём он боялся больше всего на свете: что он вообще не человек, а дармоглот; что он из того самого дома дармоглотов, где морочат и едят людей; что он тоже ел. Раиса приняла всё с мужеством и оптимизмом - вот и хорошо, мол, таким ты мне нравишься и ещё больше, а главное - что теперь ты не там, а здесь, со мной!.. Вок со всей ответственностью предупреждал Раису, чтобы она никогда, ни при каких обстоятельствах не сказала ему "Уходи!" - ведь если сказать грифону подобные слова, то он вынужден будет уйти и не возвращаться более в то место, где их услышал. "Не говори так никогда, - поучал Вок жену, - а не то нам с тобой придётся покупать новый дом, а ведь он очень дорого стоит!" Дом у них был шикарный - окружённый садом, обихоженный, с резным изображением дракона по фасаду: Вок отчасти играл, будто он - дракон.
В годы агонии Дома Страха Вок тяжело болел; то же самое происходило и с другими чадами дома, много лет уже пребывавшими на свободе. Он почти не просыпался, бредил умирающим домом или попросту был в прострации; Раиса боролась за него изо всех сил - купала в ванне, трясла, кусала за нос, рыдала, часами звала… Иногда Вок пробуждался, но не было никакой надежды, что получится добудиться его ещё раз. В какой-то момент Вок испытал сильный толчок и стал выздоравливать; чуть погодя стало ясно, что с этого самого момента Раиса забеременела - как беременеют грифоновские женщины, без секса. Раиса сперва даже не могла в это поверить, готова была выдумать, что якобы она не помня себя убежала на улицу и отдалась первому встречному - но Вок утешил её, объяснив, что для его породы это обычное дело. Значит, теперь их личному дому сопутствует новая сила, старый же Дом Дармоглотов, скорее всего, перестал существовать.
Сын Раисы и Вока, Раймонд, рос не зная ни в чём отказа, но родители не хотели рассказывать ему, что его отец грифон, покуда он не подрастёт - мало ли как воздействует это на ребёнка! Однако всё равно дело кончилось бедой. Взрослый сын Раисы, Роланд, катаясь с братом на лодке по Чёрной, не выдержал и стал говорить мальчику, что в том скрываются неизведанные дарования - мол, ты бы мог плавать в этих водах как рыба!.. В тот же миг лодка вздрогнула, и ребёнок то ли упал в волны, то ли сам бросился за борт. С той поры он пропал, но Раиса не верила в его смерть, полагая, что от потрясения сын превратился в рыбу и всё забыл, и что даже если он сумеет найти дорогу домой, то может испугаться брата, невольно сделавшего с ним такое - поэтому воспретила Роланду бывать в их доме. При жизни Раисы Раймонд не нашёлся, и Вок, жалея Роланда, стал проводить всё больше времени на кладбище, на могиле Раисы - туда-то Роланд имел право приходить, чтобы общаться с покойной матерью и приёмным отцом. Вок обосновался на кладбище, занял должность смотрителя и поселился там же, в маленьком домике; кладбище это принадлежало контрразведке, так что Вок нередко встречал своих бывших коллег - кого встречал, кого провожал. Прослужив кладбищенским грифоном более двадцати лет, Вок вспоминал и обдумывал очень многое из того, что знал и видел в разное время жизни, так что знание, идущее от нутра, и знание, идущее от ума, постепенно выстраивались в единый лад. Он пел для умерших про их жизнь, претворяя каждую из этих жизней в гимн; он разговаривал с безутешными близкими, помогая им примириться с собой, с ушедшими и со вселенной.
Однажды ему довелось утешать немолодую женщину, потерявшую мужа. Она в общем-то даже любила покойного, только мало обращала на него внимания, ей всегда хотелось чтобы мир вращался вокруг неё - и оказалась совершенно не готова к его смерти. Воку пришлось прожить у неё дома почти до истечения сороковин, и она изо всех сил стремилась переключиться на то, что Вок послан ей вместо мужа, что она может теперь воздать мужу недоданное - по сути же дело сводилось к тому, что мир всё-таки вращается вокруг неё, вот и муж ради неё из могилы вышел!.. С превеликим трудом Вок всё-таки убедил её, что он должен вернуться к себе на кладбище, распрощался и отбыл - но стоило ему задуматься, как ноги сами принесли его в дом вдовы, и он очнулся, уже переодеваясь в пижаму покойного. К счастью, вдовы дома не было; Вок выбежал вон и спрятался на чердаке - вдова уже поднималась по лестнице, и он готов был превратиться в электрощиток рубильника, лишь бы только она его не заметила. Вдова, как видно, почуяла его присутствие, обошла квартиру - маялась, искала… - и вдруг зарыдала, завыла в голос, как над гробом: "на кого ты меня оставил?!.." Вок понял, что она наконец-то приняла смерть мужа, что теперь она и вправду простилась - и от облегчения умер от разрыва сердца.
***************************
Продолжение - вот здесь.
***************************
3. Грузовик неодобренной рыбы, или Размышления продвинутого дармоглота о культе
Бόльшую часть жизни дядюшка Вок полагал себя несгибаемым прагматиком и аналитиком - ещё будучи молодым, он выстраивал свои действия строго рационально, проверяя все эмоции в свете логики. Думать о каких бы то ни было "высоких материях" ему приходилось только ежели вдруг припирала нужда, но и в этом случае он старался пользоваться прежде всего силами разума. Целесообразность и научный подход были главными свойствами, которые с юности привлекали Вока в белых людях - так что ещё весьма задолго до того, как им был замышлен и осуществлён побег из Дома Страха, Вок стремился догнать и перегнать белых по их наиболее ценным качествам.
Имя Вока в доме звучало как Ву, точнее даже - Вууу! - что означает "вой". Голос Вока и правда имеет большую силу, но в течение многих лет Вока это не занимало; лишь в последнюю часть жизни, когда Вок служил кладбищенским грифоном и пел для умерших, он не раз благодарил судьбу за дар голоса, равно как и за дар чтения - Вок всегда умел схватывать на лету, о ком и о чём думает визави, и проникать в эти мысли достаточно глубоко. В общении с посетителями кладбища последнее пригождалось Воку очень и очень; в юные годы оно, конечно, тоже пригождалось, но иным образом, по-дармоглотски. Выходя на промысел, Вок обычно не ограничивался тем, чтобы изображать абы что абы как - он любил вникать в детали, в охотку обсуждал с добычей третьих лиц, которых знал лишь с подачи самого заманиваемого; Вок запросто мог построить сложную комбинацию, превращаясь то в одного, то в другого её участника - челночная дипломатия импонировала ему не только эффективностью, но и чисто эстетически. Вок с младых ногтей понимал себя умельцем, рано вошёл в число добытчиков и знал себе цену. Как и принято у дармоглотов, он весьма презирал прочих больших и их дурацкие мнения - однако на своём мнении настаивать не любил, предпочитал просто поступать так, как считает нужным.
Воку нравилась жизнь белых, он разбирался в ней и умел пользоваться её благами, так что охотно проводил время в разъездах, питаясь в кафешках, нежась в уютных креслах и наслаждаясь дизайном. Вок считал суеверием принятое в доме убеждение, будто "внешняя" еда дармоглотами не усваивается, поэтому отмечал все местечки, где можно было задаром или задёшево пожрать и потусоваться с другими посетителями не для дела, а исключительно ради кайфа; он всегда находил бесплатные магазины, чтобы прибарахлиться хотя бы на время поездки - возвращаясь в дом, следовало отдавать всё лишнее на общую поживу. С тем, что сии нелегальные удовольствия оплачиваются ломкой, Вок был знаком не понаслышке: задерживаясь в особо приятных закутках, Вок начинал испытывать всё более болезненную тягу домой, в гнездо - воспринимал это как несвободу и уязвлялся. Вок то и дело слышал от своих жалобы типа: "вот, они меня там не выпускали и до того задержали, что меня даже начало ломать!" - и всякий раз думал о том, так ли уж поневоле сородичи застревают у белых, так ли уж силой их принуждают ещё часок посидеть за столом, ещё полдня поваляться в пуховых перинах?.. Однако же мысль о том, что можно сбежать, чтобы жить среди белых всегда, Воку не приходила в голову долго - а после того как она пришла и поселилась, он ещё долго не решался её реализовать, страшась ломки: уж если не всерьёз бывает так тяжко - что же будет при действительном бегстве?!
Будучи одним из больших, Вок относился к ситуации с Кондором, Веро и Настами с полной ответственностью. Он считал правильным, что Наст взяли в дом, хотя склонен был полагать, что нужна скорее большая Наста, чем маленькая, и находил абсолютно неправильным, что Веро удерживали силой - с точки зрения Вока, Веро как раз относился к числу таких, кто должен свободно входить в дом и выходить из него, и тогда дому от него будет польза, а не вред. Когда Насты и Веро сбежали, Вок отправился по следу и выяснил, где они, полагая, что большую Насту лучше всё-таки забрать. Защита со стороны контрразведки не позволяла дармоглотам просто прийти и уволочь Насту, так что Вок стал описывать круги, желая состроить необходимую комбинацию, и обратил внимание на парня, который был приставлен Наст охранять. Это был молодой офицер по имени Дак - молчаливый, хмурый, недоверчивый, с тайной болью внутри: когда он был маленьким, погибла его любимая подружка-ровесница, и теперь он засматривался на младшую Насту, мечтая, как здорово было бы взять её в сестрёнки, ну а большую Насту куда-нибудь девать, желательно насовсем. Вок решил, что это подходящий расклад - и что лучше бы всего Веро выманил большую Насту из-под защиты контрразведки, тогда Вок схватит её и утащит, ну а уж маленькую пускай забирает себе Дак. Вок изобразил было большой Насте Веро, стал звать её - но та не поверила, и он понял, что требуется подлинный Веро. Вок стал крутиться вокруг Веро, изображая Дака, убеждая Веро поскорее отправиться к Насте и позвать её выйти вон. Тут совсем некстати заявился Кондор и стал лезть во всё - был постоянно взвинчен, запугивал Веро дармоглотами, настаивал, что это нежить, с которой нельзя церемониться; Воку очень хотелось отодвинуть Кондора, чтобы тот не мешался, но Кондор так боялся, что не поддавался ни на какие резоны. С Кондором Вок общался тоже под видом Дака - приходил-уходил, уговаривал; опасался Кондора, но не слишком, полагая себя достаточно опытным добытчиком, чтобы почуять угрозу заранее. Вок ошибся. В нежданный момент у Кондора началась истерика, которую, скорее всего, он сам же себе и спровоцировал; выхватив пистолет, Кондор всадил в Вока разрывную. Вок упал, заливаясь кровью, а Кондор бросился бежать, и буквально через два коридора наткнулся на ещё одного Дака - настоящего.
Собрав нервы в кулак, Кондор заговорил с Даком как ни в чём не бывало, сумев не возбудить в нелюдимом и подозрительном страже никаких опасений; они даже вместе перекурили, после чего Кондор изобразил нечто вроде сердечного приступа то ли печёночной колики. Дак проникся сочувствием и чуть ли не в охапке потащил Кондора к врачу, и тут Кондор изловчился и всадил вторую разрывную Даку в спину, после чего бежал, не желая разбираться, сколько тут ещё бродит дармоглотов, жадно алчущих лишить его запаса патронов. Делиться такими приключениями с Веро Кондору нисколько не хотелось, так что он собирался всё это скрыть, но вышло иначе.
Кровавый след Кондора связал между собой тяжелораненого Вока и умирающего Дака. Если бы не сочетание всего в совокупности - и то, что Вок общался с Даком, и то, что он его изображал, и то, что они были расстреляны при столь сходных обстоятельствах - скорее всего, Вок не соединился бы с Даком и не стал бы его провожать, ведь Вок не знал даже, что на такое способен; так получилось само, и для Вока эти первые в жизни проводы умирающего оказались едва ли не важнее, чем для Дака. Физически они не были рядом, но в пустынных коридорах никто не увидел двух растерзанных тел, никто не помешал общению павших; не отличая Вока от Веро (ведь Вок ранее приступал к Даку под видом Веро), Дак полагал, что Веро пришёл посидеть с ним, умирающим - и горько жаловался ему на свою нескладную жизнь и нелепую кончину.
Дак был незаконным сыном популярного киноартиста от случайной связи со смазливой официанткой. Отец вроде как относился к нему неплохо и даже брал пожить в свою семью; жена и дети отца нещадно издевались над Даком, по виду признавая его за родного, а по сути презирая. И мать, и отец Дака были хороши собой, а Дак получился похожим на отца, но карикатурно, и считал себя ужасным уродом: массивные челюсти, невысокий рост да чёрная шевелюра - вылитый главный герой сериала про ублюдка, помесь волка с медведем, которого лесники вырастили служакой, грозой браконьеров. Этого страшного воина звали Даком: в его-то честь наш Дак и взял себе имя, поступая в контрразведку. Он мечтал, что сделает карьеру и "всем покажет" - кому покажет и что, было неясно для него самого. Наиболее светлые воспоминания Дака касались погибшей в нежном возрасте подружки, прочие окружающие виделись ему врагами. Вероломство Кондора оказалось для Дака непереносимым - в кои-то веки он пожалел человека и захотел помочь!.. Неизбывное горе Дака, в свою очередь, сокрушило Вока, ведь он был абсолютно неопытным провожатым - и он полностью присоединился к Даку во всех его переживаниях.
Вместе с Даком Вок воззвал к Веро; предсмертный вопль отчаяния достиг адресата, и Веро помчался на крик, не разбирая пути. Он искал того, кто взывает о помощи, и поэтому нашёл живого, а не покойника - то есть Вока. Не раздумывая, Веро сорвал гардину и туго запеленал в неё то, что осталось от воковского тела, после чего спрятал кокон в безопасном месте: это был самый надёжный способ спасти жизнь грифона, но Веро поступил так не из осведомлённости, а лишь повинуясь внутреннему чувству. Вок провёл достаточно времени запелёнутым, чтобы произошла полная репарация - после чего вышел из кокона изрядно обновлённым. Это приключение послужило для Вока подлинным овердрайвом: пройдя через смерть вместе с Даком, Вок осознал возможность столь тесной близости с человеческим существом, о которой никогда не помышлял. Более того: пребывая в коконе в переживаниях даковского прошлого, Вок понял, что честно было бы ему и далее жить жизнью Дака. Пусть даже он не будет настоящим Даком - всё равно он может стать его наследником и занять его место. Если бы Вок был опытным похоронным грифоном, он сумел бы утешить умирающего, взяв на себя его важные недоделанные дела, однако ситуация была не такова. Неизбывное горе Дака рухнуло на Вока и погребло его под собой, Вок принял на себя всю ненависть и всё желание мести, которым терзался Дак - можно сказать, что Вок пообещал Даку исполнить отмщение, и только так успокоил и отпустил сию несчастную душу. Делать этого было нельзя, но Вок понял это лишь потом. Провожающий грифон ни при каких обстоятельствах не должен становиться рупором мести, рупором смерти, иначе возникает амόк - безжалостный вихрь убийства, увлекающий в чёрную воронку всякого, кто окажется рядом.
Выйдя из кокона, Вок возвратился в Дом Страха, однако вскоре почувствовал, что желание мести вновь разгорается в нём, и захотел дать ему выход - ведь он обещал Даку, что "мы отомстим!" Имея привычку оценивать всё трезвым взглядом, Вок осознавал, что эта сила гнёт и тащит его, но чтό следует делать, решить не мог. Он поехал туда, где находились Веро и Кондор - они вновь были вместе, и Вок бродил вокруг их жилья, заглядывая в окна и в двери, прикасаясь к их вещам то мысленно, то руками. Увидев тот самый пистолет, Вок не задумываясь коснулся его - и почувствовал, как амόк перетекает на тяжёлую рукоять, вливается в чёрное дуло… Вок затосковал и остался поблизости ждать продолжения.
Веро и Кондор пришли, Веро увидел пистолет, стал спрашивать Кондора, взял пистолет в руку - на него накатило, перед его глазами встало всё как есть: вероломный выстрел, ужасная смерть… Веро не мог, да и не пытался понять, сколько их было, кто из них умер, кто нет - гнев и ярость накрыли его, свет померк, он стал требовать с Кондора правды, тот в отчаянии заюлил - Веро поднял пистолет, и Вок понял, что сейчас тут будет ещё один растерзанный труп. Ещё один труп - у Вока внутри аж всё вновь заболело! - ещё один труп, а Дака не будет, всё равно не будет!.. И тогда Вок толкнул Веро под руку - из-за двери, не приближаясь - и Веро промахнулся, пуля прошла мимо. Она должна была взорваться, но не взорвалась - не взорвалась, потому что случилось нечто ещё более страшное.
Вслед за Веро и Кондором, как выяснилось, приехала Дина Дельфинка - дочь Клана Стражей, высокая госпожа и безбашенная хулиганка, состоявшая с Кондором в нежной дружбе, фактически в побратимстве. Уголовник-контрабандист, любитель задушевных стихов и торжественных слов, Кондор пленил Дину хищной простотой и безыскусным лукавством; ради друзей Дина и так-то была готова на всё - правда, и убить могла на месте от ярости, безо всякого амока - а уж за того, кого числила под своим покровительством, Дина просто могла порвать в мелкие клочья любого. Она оказалась в комнате как раз в тот момент, когда грянул выстрел, и от ужаса за Кондора сделала так, чтобы пуля не взорвалась, однако сила разрыва и амок ударили по ней. Вок увидел, что Дина перенесла напряжение, недопустимое для женщины; она вышла и опустилась прямо на ступеньки крыльца, запрокинув лицо, на лице была кровь - то ли губу закусила, то ли нос и глаза пострадали... Веро сидел за столом, уронив голову на руки, а Кондор, вновь обретший дар речи, клятвенно рвал перед ним рубашку на груди. Вок понимал, что амок теперь в Дине и что случилось непоправимое, хотя в чём именно дело, не видел - у него уже не было сил смотреть. А дело было в том, что Дина была беременна, и что вскорости после этой истории у неё случился выкидыш.
Вок в печали уехал, однако долго быть в стороне не смог; через пару недель он вернулся, чтобы на них посмотреть - и узнал, что Веро предназначен для жертвы в Клане Стражей. Шоковое состояние Дины затянулось, после выкидыша она металась по людным местам с оружием в руках, чуть не застрелила кое-кого из клановых сервов, бредила дармоглотами - всё это вызвало разбирательство, по ходу которого Веро был обвинён в пособничестве дармоглотам, поскольку наотрез отказался выдавать сынам Клана то место, где дармоглоты живут. Вок очень горевал, крутился вокруг, но помочь ничем не мог; кое-кто из клановых мужей принял было Вока за одного из родственников и пригласил для участия в жертве - однако есть Веро Вок не захотел и отправился восвояси. Уезжая, он видел прибывающего Дабл Ю и понадеялся, что, быть может, это добрый знак - о дружбе Дабл Ю с Веро Вок не знал, но у него проскочила ассоциация между Дабл Ю и историей бегства Наст, так что он подумал - а вдруг Веро выпутается и на сей раз?.. Однако его надежды не оправдались. О том, что Дабл Ю и правда хотел спасти Веро, умолял, чтобы Веро разрешил Дабл Ю заменить его собой, однако Веро отказался наотрез, и тогда Дабл Ю просто остался участником, чтобы Веро проводить - обо всём этом Вок в ту пору так и не узнал.
Пережив все вышеописанные горести, Вок принялся проводить в жизнь свой план по занятию даковского места. Для начала он заявился к врачу, который констатировал смерть Дака, когда был обнаружен труп, и пожаловался на ерундовое недомогание, которое якобы случилось у него по выздоровлении от ранений; врач отнёсся с одобрением, не сказал ничего прямо, но дал понять, что жить - хорошо, а ежели кому удаётся выжить и после смерти - ещё лучше! Вока это вдохновило, и он стал понемногу обживаться в контрразведке, для начала на даковском месте службы, а затем уже там, где было сподручнее ему самому. В течение многих лет Вок не мог решиться на полный уход из дома и совмещал работу в контрразведке с работой дармоглотом, пользуясь правом большого разъезжать вне дома сколько заблагорассудится. Теперь у него имелись хазы, где он обеспечивал себе комфортную жизнь белого, и вопрос о том, чтобы при возвращении отдавать лишнее барахло сородичам, уже не вставал. Зато с течением времени перед Воком начали вставать другие вопросы, и обдумывать их было всё более мучительно. Это были вопросы о допустимости участия в дармоглотовском промысле и жертвах - а заодно и о том, нельзя ли вообще как-нибудь прекратить этот кошмар, если не враз, то хотя бы постепенно?..
Будучи сторонником научно-практического подхода, Вок стал последовательно испытывать разные способы смягчения того воздействия, которое дармоглоты оказывали на внешний мир. Не разделяя многих суеверий, которым были подвержены его собраться, Вок тем не менее доверял главному положению идеологии Дома Страха - "никакого служения у нас нет, мы никому не служим, мы просто добываем себе пропитание". Поэтому поначалу он прилагал массу усилий, чтобы досыта накормить гнездо, чтобы необходимость охотиться на людей отпала сама собой. Вок мешками таскал в дом консервы с контрразведческих складов, раздобывал деньги, приносил посуду и шмотки - всё что душеньке угодно!.. - и с величайшим удивлением убеждался в том, что это не действует, даже наоборот: изобилие барахла вызывает всё большее недовольство, ведь барахло отвлекает силы на то чтобы его разбирать, пристраивать для нόски, продавать или жрать, а надо-то ведь охотиться, надо-то заманивать и морочить - спрашивается, кто будет делать это и, кстати, когда, если весь дом занят сортировкой?!.. Как-то раз Вок раздобыл две огромные бадьи с рыбой и с торжеством прикатил их на краденом грузовике - грузовик пришлось бросить, потому что никаких транспортных средств дармоглотам не полагается, а с этой рыбой дом разбирался едва ли не месяц, и все ужасно на Вока злились. И это при том, что вообще-то дармоглоты обожают рыбу, что они обычно покупают рыбу с рук за деньги, что сыны Поймы приносят дармоглотам рыбу в качестве расчёта за то, чтобы забрать у них кого-нибудь из пойманных или за выполнение каких-нибудь частных поручений… Одним словом, Вок с горечью убедился, что без охоты на людей дело никак не обходится - так что ему приходилось время от времени кого-то в дом вводить, хоть он и старался уследить, чтобы его человека не щипал никто, кроме него самого, и стремился обойтись минимумом психотравмы, по возможности просто мошенничеством и грабежом.
Самым изнурительным для Вока было, конечно же, участие в жертвах - продолжая жить в доме, он не имел возможности уклоняться ни от убийства, ни от еды; размышления об этих материях, порождаемые конкретными ситуациями, приводили к резонным сомнениям по части отсутствия у дармоглотов культа, тем более это и было как раз то самое, на чём они настаивали почти истерически. Очевидно было, что жизнь гнезда очень сильно завязана на этих жертвах, в том числе что каждая жертва подхлёстывает рождаемость - однако не так-то легко было разобрать, в какой момент и на что действуют главные факторы: что регулирует, скажем, обилие мяса - а что сопряжённый с убийством страх?..
Время от времени рой впадал в томление и беспокойство, начинались разговоры о том, что давно мы, дескать, никого не ели! Дармоглоты могли проводить целые часы в спорах о том, каких лучше всего есть - препирательства касались и породы, и возраста, и цвета волос… А уж какие перебранки происходили обычно после жертвы! - конечно, такое бывало не в первую неделю, в первую неделю все только благодушествовали и валялись, переваривая мясо; даже на промысел в эти дни не ходил никто. Зато потом, когда всё вкусное уже съедено, когда нужно грызть тугие жилы и жёсткие мослы, неизменно затевалась взаимоуничижительная критика - дескать, мол, и кто это только придумал такого есть, ничего хорошего в нём нет, да и вообще - разве таких едят, тем более при наших обстоятельствах? Полагается брать не таких, а совсем наоборот… - те же, останки чьего выдвиженца уныло поскрипывали на зубах, глухо и раздражённо огрызались - мол, в следующий раз приведёте своего, и тогда мы посмотрим!
Страх, неразрывно связанный с убийством жертвы, присутствовал в доме не менее стойко, чем страх, ползущий из подземелий, от умирающего реактора - только страх из подпола был резче, горче и плотнее, его можно было буквально нащупать руками, а страх жертвоприношения был тонким и еле заметным, как лёгкий дымок чуть курящейся папиросы; в обычные дни про него даже можно было забыть, и во всю мощь он вырастал только в самый главный момент, захватывая весь дом как ревущее пламя. "Если сверху кипит, значит, снизу горит!" - так гласит одна из любимых дармоглотовских поговорок, передающая самую суть жизни дома - с непрекращающимися пустыми сварами на поверхности и пылающим адским жаром внутри.
Что думали в гнезде про это, как рассуждали обо всём? - поскольку никто никого ничему не учил, то каждому, кто хотел что-то понять для себя, приходилось делать свои собственные выкладки на свойственном для себя языке; в этом самом положении оказался и Вок. Излагая нам свои соображения, Вок время от времени повторял - только имейте в виду, ничего такого у нас в доме не говорят, всё это просто молчаливо подразумевается, а слова чтобы сформулировать я подбирал сам!
В Доме Страха не оперируют таким понятием как душа, однако молчаливо подразумевается, что живое существо состоит так примерно из тела и кое-чего ещё, пребывающего в очень сложных соотношениях с телом; возможно, тут как раз и подходят старинные понятия "ка" и "ба", указывающие на тетраду, в которой в числе прочего присутствуют "душа тела" и "кровь духа". Относительно жертвы молчаливо подразумевается, что следует разделить эту невидимую двухсоставную часть убиваемого, и, поскольку "кровь духа" всё равно не удержать, то нужно чтобы она улетучилась как можно скорее (поэтому ни в коем случае не должно оставаться пятен крови и других следов, за которые эта невидимая часть может зацепиться и задержаться) - а вот другую часть души, сцепленную с плотью, как раз и следует съесть, вместе с этой самой плотью распределить между собой. Чем более цельным является человек, тем труднее произвести эти действия; в человеке же нецельном, разымчивом, эти части души легко отделяются друг от друга, как отварное мясо от костей - и посему следует не только правильно выбирать жертву, приводя в дом таких, которые уже и так пребывают в не-цельном, невразумительном состоянии, но и правильно вести себя с жертвой в преддверии съедения, производя, так сказать, предварительный процесс внешнего переваривания.
Бывает, что вопрос о жертве решается заранее, а бывает и так, что кого-то вводят в дом без особой мысли, и тут все вдруг включаются, что этого-то как раз и надо съесть!.. Тогда, конечно же, поглазеть на него собирается весь дом, и бывает что все так и ходят за обречённым гуськом - конечно, стараясь чтоб он этого не замечал, для чего или прикрываются вовсе, или делают вид, что с ним общаются одни и те же двое-трое, а вовсе не двадцать-тридцать. Прежде совершения жертвы нужно чтобы человек поспал - и все будут ждать сколько угодно, пока он наконец ляжет и уснёт. Если человек в таком состоянии, что не может спать, в возбуждении бродит по дому и никак не ложится, а все ходят за ним и изводятся - тогда можно принять меры и попытаться потихонечку навести на него сон, или даже сыпануть ему травы, хотя это считается нехорошо, потому что трава действует и на своих, и вообще всё лучше получается, если человек уснёт сам.
Полагается добиться, чтобы человек перед сном хоть немного разделся, чтобы не варить его, скажем, в синтетической куртке или резиновых сапогах - "в чём он есть, в том и будем есть" - однако раздетого убивать тоже нельзя, надо чтоб был хоть немного одетым. Будить нельзя, и на спящего набрасываться тоже нельзя - так что все подбираются к спящему поближе и ждут момента, чтобы наброситься на жертву при первом движении пробуждения, когда человек максимально расслаблен, не готов к сопротивлению. Убивать можно только голыми руками, никаким оружием пользоваться нельзя, хотя можно душить своей или его собственной одеждой - и вот тут-то страх вырастает пожаром, полыхающим на весь дом! - ничего более страшного Вок в своей жизни не встречал, это безумный, абсурдный, деморализующий страх: как если бы ты нападал на грозного противника, крупнее тебя раза в два-три, который крушит черепа и сминает хребты как бумагу, и одолеть его - это единственный способ спасти свою жизнь. Тут уж никак не скажешь "мы ничему не служим, мы делаем только то что хотим!" - всепожирающий страх поглумится над беспомощными заклинаниями: любому из дармоглотов ясно, что совершаемое - поперёк естества.
Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кровь или другие телесные жидкости пролились на пол, так что правильнее всего не просто приближаться к жертве со скатертями наготове, а даже пока он спит затащить его потихонечку на одну из скатертей - и когда проснётся, то нападать уже с остальными скатертями, чтобы они сразу же высосали пролитую кровь или другие остатки, чтобы на пол и вовсе ничего не попало, и как можно скорее заложить тело в скороварку и варить часок, а уж после этого можно вынимать, раздевать и разделывать как полагается, чтобы варить дальше.
Много лет спустя бегства из дома Вок задумался вдруг, удивляясь, отчего же ему никогда не бывало жалко этих людей, отчего он совсем их не чувствовал, несмотря на то, что вообще-то обычно "читает с листа"?.. К счастью, Воку ни разу не довелось привести кого-то в дом на съедение - так что все кого съели при нём были для него заведомо чужими. Осмысление процесса разделения частей души пришло к нему тоже очень много лет спустя, когда он служил на кладбище: достигая всё большего умения в деле проводов, Вок постепенно осознал, что в задачу похоронного грифона входит ровно противоположное тому, что они совершали при жертве - вернее даже будет сказать, что жертвоприношение в Доме Страха являет собою полную противоположность, травестию служения погребения. Ведь душа отходящего тоже подчас норовит разделиться, зацепиться этими самыми сопряжёнными с телом частями за мелочи быта, отвлечься от мыслей про необходимость ухода, прилипнуть к болезненным узелкам, незакрытым делам… - так что в задачу грифона входит помочь ей собраться в целостность, закончить дела и подвести итог, чтобы отходящему не распадаться на множащееся количество плохо связанных оболочек. Грифон может предоставить умершему себя целиком, побыть им для его близких сколько надо, чтобы все могли по-хорошему с ним проститься; грифон может научить скорбящих предоставлять умершему специальное место в садах своих душ - чтобы умерший имел возможность общаться с ними, пока они живы. Именно об этом поётся в "Псалме о Цветущем Саде" - Арийский Запад, принявший в свои объятия неисчислимое множество грифонов, всегда помнит о том, что мы храним и взращиваем в себе всех нами утраченных, и что хоть мы не можем дать им полноту телесной жизни, всё равно мы делимся с ними пространством своей души - а уж полнотой бытия когда-нибудь насытит всех нас вместе Тот, в Чьей Руке все сады и все жизни мира…
Надо сказать, что даже будучи в конце жизни опытным кладбищенским грифоном, дядюшка Вок не дерзал называть свою деятельность "служением", а воспринимал её как "работу"; "служение" и "культ" означали для него прежде всего "поклонение" - а поклонения он не усматривал ни в физиологических сокращениях Дома Страха, ни в своём смиренном труде провожатого. Тот простой факт, что служение есть прежде всего манифестация, провозглашение, утверждение некоей истины как основы личного бытия (бытия ли человека, бытия ли дома…) - не укладывался в привычный шаблон исповедуемого Воком прагматизма, хотя глядя на вещи с другой стороны он прекрасно понимал, что не существует ничего более важного для человека, чем определить себя самого в мире и держаться этого определения вопреки всем житейским невзгодам. Просто если одни люди способны формировать для себя собственные, личные смыслы бытия, определяющие их значение во вселенной, то другие страдают и не могут найти себе места, покуда им не будет предложено смысла общественного - который манифестируется обычно через то или иное служение. Роевые существа по природе своей меньше боятся личной смерти, воспринимая себя через родовое единство, однако для них тем более важны жизнь рода и её смысл, поэтому для грифонов так важно иметь касательство ко служению, определяющему смысл жизни рода. Погребальное служение при Бессонных Огнях являло собой манифестацию торжества жизни над смертью силою памяти, дарующей возможность встречи; травестия погребального служения Дома Страха при умирающем реакторе, не имеющем шансов на возрождение, являла собой манифестацию торжества смерти над жизнью - через расточение и обезличение, через лишение памяти её силы. Смысл, несомненно, противоположный - однако и в том и в другом случае он несомненно есть ("мы нужны для того чтобы объявить миру вот что…"), вдобавок и в том и в другом случае грифоны имеют возможность поступать сообразно своей природе, делать то, что получается у них лучше всего: перебирать клавиши душ, окликать и откликаться. Разница всего-навсего в том, что в одном случае это делается чтобы спасти, а в другом чтобы погубить - но такое несущественное отличие не всегда понимает и белый человек, обученный премудростям логики и основам гражданского права, что уж говорить о бедных невежественных дармоглотах…
Дядюшка Вок решился бежать из дома, увидев, как целеустремлённо действовал Герд. Герд не побоялся вторичной ломки, и это вдохновило Вока, добавило мужества - неужели я не осилю того же, что этот мальчишка?!.. Ломка оказалась куда менее болезненной, чем он опасался; в жизни наступил новый этап, и Вок отнёсся к его обустройству с подобающей обстоятельностью. Он продолжил службу в контрразведке, не спеша повышая квалификацию по части "охраны сокровищ" - работал преимущественно в области финансовых проверок, а также в сфере перемещения денег и других ценностей. Мифологическим грифонам полагается хранить сокровища, Вок знал это и весьма прикалывался. Когда люди глядят на чужие богатства, они обычно начинают напряжённо думать о своих, так что Воку как на ладони видны были делишки коллег, с кем ему приходилось общаться по службе; Вок указывал этим людям на моменты, из-за которых их тайные ценности могли оказаться под угрозой, и они прилично платили ему за это, тем более что он всегда хранил тайну, и слово его было твёрдым. То ли рэкет, а то ли аудит?.. - как бы то ни было, Воку нравилось, что он это умеет, что это приносит ему и достаток, и уважение.
Вок женился даже; затеялся с женитьбой он исключительно чтобы быть более респектабельным, однако неожиданно всё получилось всерьёз. Раиса тоже была из контрразведки, разведённая, с сыном, хищная и страстная; Вок сперва присмотрел её как ценную вещицу, изобразил для неё, будто он тот самый, кого она когда-то без памяти любила, она поймалась на крючок и сразу вышла за него замуж - однако по мере того как они знакомились, между ними прояснялось и то, что он совсем другой человек, и то, что они любят именно друг друга, а ни кого другого на всём свете. Постепенно Вок открыл ей правду о себе, в том числе и то, говорить о чём он боялся больше всего на свете: что он вообще не человек, а дармоглот; что он из того самого дома дармоглотов, где морочат и едят людей; что он тоже ел. Раиса приняла всё с мужеством и оптимизмом - вот и хорошо, мол, таким ты мне нравишься и ещё больше, а главное - что теперь ты не там, а здесь, со мной!.. Вок со всей ответственностью предупреждал Раису, чтобы она никогда, ни при каких обстоятельствах не сказала ему "Уходи!" - ведь если сказать грифону подобные слова, то он вынужден будет уйти и не возвращаться более в то место, где их услышал. "Не говори так никогда, - поучал Вок жену, - а не то нам с тобой придётся покупать новый дом, а ведь он очень дорого стоит!" Дом у них был шикарный - окружённый садом, обихоженный, с резным изображением дракона по фасаду: Вок отчасти играл, будто он - дракон.
В годы агонии Дома Страха Вок тяжело болел; то же самое происходило и с другими чадами дома, много лет уже пребывавшими на свободе. Он почти не просыпался, бредил умирающим домом или попросту был в прострации; Раиса боролась за него изо всех сил - купала в ванне, трясла, кусала за нос, рыдала, часами звала… Иногда Вок пробуждался, но не было никакой надежды, что получится добудиться его ещё раз. В какой-то момент Вок испытал сильный толчок и стал выздоравливать; чуть погодя стало ясно, что с этого самого момента Раиса забеременела - как беременеют грифоновские женщины, без секса. Раиса сперва даже не могла в это поверить, готова была выдумать, что якобы она не помня себя убежала на улицу и отдалась первому встречному - но Вок утешил её, объяснив, что для его породы это обычное дело. Значит, теперь их личному дому сопутствует новая сила, старый же Дом Дармоглотов, скорее всего, перестал существовать.
Сын Раисы и Вока, Раймонд, рос не зная ни в чём отказа, но родители не хотели рассказывать ему, что его отец грифон, покуда он не подрастёт - мало ли как воздействует это на ребёнка! Однако всё равно дело кончилось бедой. Взрослый сын Раисы, Роланд, катаясь с братом на лодке по Чёрной, не выдержал и стал говорить мальчику, что в том скрываются неизведанные дарования - мол, ты бы мог плавать в этих водах как рыба!.. В тот же миг лодка вздрогнула, и ребёнок то ли упал в волны, то ли сам бросился за борт. С той поры он пропал, но Раиса не верила в его смерть, полагая, что от потрясения сын превратился в рыбу и всё забыл, и что даже если он сумеет найти дорогу домой, то может испугаться брата, невольно сделавшего с ним такое - поэтому воспретила Роланду бывать в их доме. При жизни Раисы Раймонд не нашёлся, и Вок, жалея Роланда, стал проводить всё больше времени на кладбище, на могиле Раисы - туда-то Роланд имел право приходить, чтобы общаться с покойной матерью и приёмным отцом. Вок обосновался на кладбище, занял должность смотрителя и поселился там же, в маленьком домике; кладбище это принадлежало контрразведке, так что Вок нередко встречал своих бывших коллег - кого встречал, кого провожал. Прослужив кладбищенским грифоном более двадцати лет, Вок вспоминал и обдумывал очень многое из того, что знал и видел в разное время жизни, так что знание, идущее от нутра, и знание, идущее от ума, постепенно выстраивались в единый лад. Он пел для умерших про их жизнь, претворяя каждую из этих жизней в гимн; он разговаривал с безутешными близкими, помогая им примириться с собой, с ушедшими и со вселенной.
Однажды ему довелось утешать немолодую женщину, потерявшую мужа. Она в общем-то даже любила покойного, только мало обращала на него внимания, ей всегда хотелось чтобы мир вращался вокруг неё - и оказалась совершенно не готова к его смерти. Воку пришлось прожить у неё дома почти до истечения сороковин, и она изо всех сил стремилась переключиться на то, что Вок послан ей вместо мужа, что она может теперь воздать мужу недоданное - по сути же дело сводилось к тому, что мир всё-таки вращается вокруг неё, вот и муж ради неё из могилы вышел!.. С превеликим трудом Вок всё-таки убедил её, что он должен вернуться к себе на кладбище, распрощался и отбыл - но стоило ему задуматься, как ноги сами принесли его в дом вдовы, и он очнулся, уже переодеваясь в пижаму покойного. К счастью, вдовы дома не было; Вок выбежал вон и спрятался на чердаке - вдова уже поднималась по лестнице, и он готов был превратиться в электрощиток рубильника, лишь бы только она его не заметила. Вдова, как видно, почуяла его присутствие, обошла квартиру - маялась, искала… - и вдруг зарыдала, завыла в голос, как над гробом: "на кого ты меня оставил?!.." Вок понял, что она наконец-то приняла смерть мужа, что теперь она и вправду простилась - и от облегчения умер от разрыва сердца.
***************************
Продолжение - вот здесь.