Краткий абрис истории Дома Страха (4)
Продолжение. Начало - вот здесь.
***************************
4. Странствия черепашонка в поисках Сизых Марей
Глядя на Гену, Герда, Вока и Ундра, можно подумать, что младшим дармоглотам полагается быть светлой масти, а старшим - тёмной: Герд и Гена светлоглазые, с почти бесцветными ресницами, волосы тоже со светлым отливом, хотя что-то определённое про их цвет сказать трудно; ну а дядюшка Вок и папаша Ундр - те совсем наоборот. И Вок, и Ундр чернявые и смуглокожие, с выпуклыми веками и тёмными ресницами, оба гладкие и подвижные, словно ящерицы или змеи - только папаша Ундр длинный и узкий, а Вок, в память о коренастом и широкоплечем Даке, пониже и поплотнее. Опять-таки, в отличие от молодого поколения, Вок с Ундром весельчаки, азартные и хищные умельцы пошутить - так что, продолжая вольную систематизацию, можно было бы вообразить, что младшие дармоглоты, что называется, "белее и пушистее" старших. Вообще много чего можно навоображать и далеко идущих выводов наделать, если перед глазами всего четыре представителя Дома Страха. Можно наделать, но мы так никогда не поступаем, и вам не советуем. Не советуем, о нет!..
Папа Ундр ассоциирует себя не столько даже с ящерицей, сколько с черепахой. Образ черепахи исключительно важен для него, ибо кровь Ундра хранит воспоминания о гигантских черепахах, чьи панцири омывались светоносными водами Клайры, смертельно опасными для многих, но не для грифонов, вместе с черепахами сослуживших Паркам Клайры. Три Великих Матери, одна из которой также и отец, встречали переходящих-бездну-по-спинам-черепах, выслушивали их вопрошания и давали ответы. Никто не в силах изменить судьбу человека, кроме него самого - однако Парки Клайры творили плетение судеб, соединяя поступки и замыслы множества разных существ в причудливые полотна, прозревая сквозь них картины удалённого прошлого и приуготовляемого будущего. По спинам черепах, по каменным уступам, со страхом и трепетом перебирались в обитель Парок вопрошающие, по спинам черепах, по каменным уступам, легко и блаженно порхали босоногие младшие - многочисленные потомки Трёх Великих Матерей и глубоковидящих черепах.
Черепахи Клайры - близкая родня достойнейшим представителям черепашьего племени, обитателям далёкого океана премудрым зеннам. В давние времена зенны ведь и сами были черепахами, носили тяжёлые панцири и были неуклюжи и беззащитны, поэтому легко делались жертвами жестокого истребления: от прямой атаки их прикрывала броня, но упорные охотники сбрасывали зеннов со скал или варили живьём. Зенны были настолько миролюбивы и деликатны, что не решались взывать к совести и милосердию нападавших - не имея представления о жизни на суше, зенны всерьёз опасались, что охотники, узнав, что имеют дело не с бессловесными тварями, а с подобными им существами, умрут от стыда или покончат с собой. К счастью, истребление зеннов сумел пресечь некий человек по имени Лух (Лус), странствовавший в морях по межгосударственным делам. Однажды он услышал стон и жалобы из кучи объедков, приблизился и обнаружил в мусоре недоваренного и полуобглоданного зенна. Ничего не знавший доселе об этой ситуации Лух возмутился духом, оказал зенну помощь и обратился в Совет Мудрых - Пантеон - с призывом принять меры, чтобы таких чудовищных преступлений больше не повторялось. Исследовав данный вопрос, Совет Мудрых обнаружил, что зенны - народ весьма благочестивый, человеколюбивый и стойкий, так что целесообразно призвать их в сослужение мыслителям самого Пантеона. С тех пор все зенны, сколько их ни на есть, были взяты на жительство в цитадель Совета Мудрых, Город-Под-Морем, где получили не только защиту, но и соответствующее их добродетелям призвание - зенны стали вестниками Пантеона для всей ойкумены. Зенны последующих времён сохранили от своих предков лишь крохотную часть панциря в верхней части тела, однако помнили о своём родстве с прочими черепахами и как могли поддерживали их. Наиболее мудрые обитатели суши тоже почитали черепах как родственников гонцов Города-Под-Морем, однако в последние столетия мудрых людей становилось, увы, всё меньше и меньше, даже и на морях, а уж тем более - на суше…
Служение на Чёрной иссякло, но общее потомство Великих Парок и черепах рассеялось по земле, кровь их струится в жилах разных существ, питая жизнь и служение множества грифоновских домов, в том числе и падших. В число этих падших домов когда-то входил и легендарный Дом Ос (Дом Шелкопрядов), давным-давно сгинувший в пучинах истории, оставив неизгладимый след в легендах и снах; кровь ос, дающую силу прозрения прошлого и плетения судеб, несут в себе грифоны самого разного происхождения. Один из таких грифонов - папаша Ундр.
Выпуклые веки, тёмные ресницы, серые как отражение грозового неба в водах глаза; обычно Ундр держит их полузакрытыми, как рептилия, но иногда распахивает во всю ширь, и у собеседника захватывает дух - как будто ветер со звоном раскинул оконные створы, и взору внезапно предстал океанский простор. Восторг и жуть, сердце жаждет немедля броситься в волны вопрошаний! - но папа Ундр строг, и нырять куда попало очертя голову не разрешает никому.
Имя Ундра в Доме Страха было Удод. Так звали мать, и Ундра должны были бы звать так же, однако Ундр всегда умел побудить сородичей обращаться с ним сообразно его желаниям, и в вопросе об имени сие проявилось очень рано. Привилегия больших - знать имена детей и кликать их так, чтоб они отзывались; нарёкший самому себе имя Ундр явочным порядком поставил себя большим, будучи ещё совсем крохой. Среди валявшегося в доме трофейного хлама маленький Ундр обнаружил детскую книгу - неизвестно, сколько лет она пролежала там никому не нужной, но она выглядела совсем новенькой, незатрёпанной; на первой же картинке Ундр увидал черепаху, и сердце его заныло. Повесть о странствиях черепашонка в поисках Сизых Марей заняла ум и чувства юного дармоглота осиных кровей на долгие годы, можно даже сказать навсегда.
В Доме Страха детей не учат ни читать, ни писать - как уже говорилось, их вообще ничему не учат. Всё, что нужно для жизни, дармоглот должен узнавать изнутри себя, из жизни гнезда. Любой грифон легко поймёт собеседника, на каком бы языке тот с ним ни заговорил, и сумеет ответить ему на том же; любую запись грифон сумеет прочесть, если рядом окажется тот, кто её читает. Так обычно и учатся читать малолетки - для начала приникнув к тому, кто что-то умеет, неленивый грифон приспособится вскоре уметь это сам. В смысле книг дело может быть и ещё интереснее: в число грифоновских дарований входит то что называется "чтение руками" - это значит, что берущий книгу в руки получает знание не только о том, что там написано или напечатано (между прочим, именно этого он как раз может по неразвитости ума или чувств не понять), но и о том, что волновало автора, когда он сию книгу писал, а иной раз даже о том, чем жили книгоиздатели и книготорговцы, через чьи руки она проходила.
История путешествия черепашонка стала для маленького Ундра букварём, энциклопедией и компасом одновременно. Наиболее значимым персонажем был тот, чьё имя Ундр принял в качестве своего - одинокий мудрец-черепаха, обитатель подводной пещеры, служившей надёжным укрытием не только ему, но и тем, кому нужно было спастись от врагов. Старый Ундр выручал из бед и давал советы, и при этом никогда никого не заставлял, не принуждал; это было противоположно всему, что видел маленький читатель у себя в гнезде, и вместе с тем то самое, о чём не могла не помнить его кровь: разве не похоже придонное убежище Ундра на Город-Под-Морем, а сам он и на зенна, и на пантеоновского мудреца одновременно?.. Юный дармоглот не знал тогда об этих материях ещё ничего - однако преисполнился и почтения к образу жизни героя, и сочувствия ко всем прочим персонажам. Тот самый черепашонок, чьё странствие проходит сквозь повествование красной нитью, повстречал старого мудреца в нелёгкий для себя момент: он потерялся, когда его семью повезли в заповедник, и знал лишь название места, куда ему нужно добраться - Сизые Мари. Для того чтоб малыш сумел беспрепятственно пересечь просторы страны и найти своих близких, Ундр учил его грамоте и основам жизни по законам цивилизации белых. Это было весьма добротное пособие на тему того, как следует вести себя ребёнку, оторвавшемуся от родных. Давно ли была написана книга, сказать трудно - очевидно лишь, что изображённый в ней мир неспокоен, что сумятица, бедность, печали и страхи времён вскоре после конца Стелламарской войны пробиваются сквозь лубочный фасад благоденствия как трава сквозь убогий асфальт мостовой.
Обитатели леса воспринимались "своими", и маленький Ундр естественно соотносил их с дармоглотами, учась у великого тёзки не только питать к сородичам нежность, но и считаться с их интересами. Разумеется, впоследствии Ундр всё равно полагал себя вправе вертеть и крутить ими как угодно - ведь он точно знал, что на самом деле сородичей любит и печётся о главных ценностях дома лучше их всех вместе взятых!.. Однако же усвоенное в детстве не стёрлось бесследно: на этапе могущества Ундра в Доме Страха выросло-таки поколение дармоглотов, которые хоть и боялись Ундра с его головоломными штучками, тем не менее имели благой опыт непринуждения с его стороны. В последние годы жизни Ундра сородичи порицали его за насилие, полагая, что он поступает противоестественно, обучая всяким премудростям Ундỷ, которую Ундр считал своей личной воспитанницей - хотя соглашались с тем, что вообще-то Ундá необыкновенная и что, стало быть, они два сапога пара. Того, что Ундр специально старается поменьше навязывать своё мнение и побольше отвечать на те вопросы собратьев, которые у них уже сформировались, дармоглоты не замечали, тем более что и вопросов по жизни у них возникало мало.
Относительно правильности жизни гнезда никаких иллюзий Ундр не питал; память крови позволяла ему погружаться в воспоминания о служении на Чёрной, и он сильно тяготился тем, что теперь их дом от этого служения отлучён. Ундр ясно видел, что реактор умирает, и что как только сердце дома перестанет биться, все дармоглоты тоже умрут. Ему было страшно жалко гнезда, да и всего прочего мира было очень жалко, он понимал, что существование Дома Страха приносит людям великое множество бед; единственный выход из положения, который представлялся Ундру реальным, состоял в том, чтобы постепенно, понемножечку распихивать дармоглотов жить в семьях во внешнем мире - он делал ставку на то, что "прирученные" дармоглоты предпочтут защищать своих новых родичей от старых, а не наоборот. Мысль сия, конечно, была не лишённая, однако Ундр недооценивал силы губительного служения Дома Страха, которое держало дармоглотов вместе надёжней чем любая из цепей: ведь покуда человек не понимает самого себя, не отличает своего личного места в мире от любого другого, пусть даже самого наипрекраснейшего места - он и не в состоянии оторваться от служения, каким бы кошмарным и тягостным оно ни было. Любое служение, даже сокрушительное, даже абсурдное, дарует смысл, ибо предлагает некоторое провозглашение - и если человек, в том числе грифон, не умеет создавать для себя личный смысл из того чем живёт, то ни стимула, ни сил оторваться от имеющегося служения у него нет, да вдобавок и проблемы такой, что хорошо бы от этого служения оторваться, у него отнюдь не возникает…
С самой ранней юности осознав, что интересы Дома Страха не тождественны его личным интересам, Ундр взлелеял в сердце дерзкую мечту - завести своего собственного ребёнка. Все зачатые в гнезде принадлежат Дому Страха, так что никаких надежд на рождённых внутри дома Ундр не питал; именно поэтому он в конечном итоге и не опознал как родительство те необычайные отношения, которые связывали его с Ундой - впрочем, об этом потом. Много общаясь во внешнем мире, Ундр старательно изучал на интересующий предмет возможности современной науки; так он познакомился с одним из величайших людей своего времени - патером Иштáром. Поначалу Ундра куда больше волновали разработки, связанные с Инкубатором, но постепенно он понял, что в социально-политическом смысле Иштáр тоже представляет огромную силу, и стал прислушиваться к его концепциям, а затем всё более полемизировать с ним. Патер Иштар глубоко и болезненно любил волхвитское прошлое и мечтал о возрождении Волхвитской Империи - державы, в которой волхвы тонко и ненавязчиво управляют всеми прочими народами, определяя каждому из живущих место в обществе, гармонизируя отношения и состраивая судьбы в соответствии со своими мудрыми, бесстрастно разработанными планами. Ундра эти идеи приводили в душевное смятение и возмущение, он не мог не вступать с ними в спор, однако всё это не отменяло горячей привязанности к самому Иштару - патер Иштар был человеком такой душевной широты и личного обаяния, что не восхищаться им было невозможно. Ундр знал, что Иштар оказывает покровительство существам самых разных пород, в том числе и грифонам, и питал надежды, что деятельность Иштара поможет ему в расселении дармоглотов среди белых людей. Ещё бόльшие надежды Ундр впоследствии связывал со ставленником Иштара в контрразведке, Генералом Аттисом, однако об этом чуть погодя. Тот же самый Иштар навёл Ундра на труды другого великого учёного и политика, жившего несколько сот лет назад - Марса из Клана Стражей, из колена Исов, родоначальника Серебряных Исов и основателя Терры Аргенты, уединённой цитадели на горах в Омбре. Прочитав многотомник Марса по истории и фольклору, Ундр представлял себе этого благородного мужа столь отчётливо, как если бы они были знакомы лично; Ундр не пытался превращаться в Марса, но охотно рисовал перед внутренним взором картины бесед, какие они могли бы вести между собой. Ундр горевал, что Марс пришёл к выводу о необходимости раздельной жизни чёрных и белых, раз они не умеют по-хорошему жить вместе - и представлял себе, как он мог бы переубедить Марса, так что вдвоём они сумели бы устроить жизнь разных народов в единении, не обманом и интригами, как заведено у волхвов, а по правде.
Обуреваемый желанием завести ребёнка, Ундр побывал даже в Лунной Роще, испокон веков почитаемой как место пребывания благодати Небесной Матери. В Лунной Роще Ундр погружался в видения, ища ответов на свои вопросы; в конечном итоге он вышел оттуда в упованиях, но конкретного плана действий так и не обрёл. Однако он продолжал посещать Лунную Рощу и общаться с разнообразными людьми, которые были с ней связаны; так получилось, что он вступил в близкое общение с сынами Клана Стражей, и это общение имело далеко идущие последствия. Ундр общался с ними по-разному, кое с кем дружил, а много кого морочил; однажды обстоятельства сложились трагически, и юноша из Клана Стражей умер на руках у Ундра прямо в Лунной Роще. Горюя, Ундр вынес его из Рощи, собираясь хоронить, но тут их повстречал тот самый вышеупомянутый Генерал Аттис, который тогда ещё не был ни Аттисом, ни генералом, а был молодым отморозком из колена Исов, родные которого стыдились, что этот парень носит гордое имя Таммуз, чурались и презирали его. Увидев Ундра, несущего тело юноши, Таммуз-Аттис принял его за свою бывшую возлюбленную, идущую хоронить их общего первенца, в смерти которого Таммуз-Аттис был виноват - и присоединился к Ундру, чтобы совершить погребение вместе. Ундр не смог воспротивиться эмоциональному наезду молодого Иса, и они вдвоём проследовали к одному из уединённых клановых саркофагов, где и было произведено всё необходимое. Ундра глубоко поразила способность Таммуза-Аттиса погружаться в создаваемые им самим видения - молодой человек буквально расшвыривал образы горстями, развешивал картины вокруг себя, мял пространство, придавая всему, что его окружает, совершенно иные очертания. До встречи с этим человеком Ундр полагал, что так вольно обращаться с реальностью могут считанные люди в мире, прежде всего он сам. После того как всё было закончено, Таммуз-Аттис постепенно отошёл от своего состояния, и в конечном итоге простился с Ундром так, как если бы тот был мужчиной, вместе с которым они пережили некоторое видение. Ундр надолго запомнил это событие, и когда много лет спустя повстречался с Аттисом уже в новом качестве, то охотно пошёл с ним на альянс: человек, равный Ундру по силе рисовать новую реальность в волнах мирового эфира, был достоин того чтобы сделаться опорой глобальных планов по изменению жизни дармоглотов. Забегая вперёд, можно сказать, что насчёт опоры на Генерала Аттиса Ундр крупно просчитался - однако в общении с ним оказал мировой ойкумене неоценимую услугу: он сумел придать необузданному таланту Генерала подлинную огранку, сделав его умельцем и любителем создавать воображаемые фильмы и записывать их на плёнку, чем несомненно отвлёк его от совершения целого ряда реальных злодейств. Сколько раз Аттис прибегал к Ундру с криком - "не могу больше, немедля начинай что-нибудь рассказывать, не то я их всех сейчас поубиваю!.." Сколько раз уже и потом, когда Ундра не было в живых, Генерал доверял свои кровавые фантазии плёнкам, а реальных людей хотя бы до времени оставлял в покое!.. - впрочем, всё это уже совсем другая история.
Что касается Унды‘, то с её рождением связана ситуация, имевшая для Ундра едва ли не бόльшее значение, чем для самой Унды, хотя для Унды это был вопрос жизни и смерти. Мать Унды, как водится, умерла родами, но на сей раз почему-то получилось так, что младенец оказался отдельно от тела матери, в соседней комнате. Маленькая Ундá ползала по полу и пищала от голода, но никто не обращал внимания - все привыкли, что новорожденный дармоглотик заботится о себе сам. Ундр сообразил в чём дело, взял ребёнка и отнёс на тело матери; Унда сразу бойко присосалась к груди умершей, и стало ясно, что теперь она не умрёт - на день-другой молока хватит, а уж там малышка сможет питаться вместе со всеми. Так оно и случилось: вскоре Ундр заметил детёныша за общим столом, Унда резво лопала останки своей матери, не давая себя другим мелким в обиду. Осознание факта, что столь несущественное действие как перенести младенца через порог означает столь важную штуку как спасение жизни нового родича, вызвало в душе Ундра глубочайшее потрясение. Его философская концепция обогатилась понятием о ценности малейших деяний, а в его сердце навеки поселилась Унда. Не понять, что это и есть то самое, страстно желанное, обещанное Лунной Рощей собственное дитя, мог только такой далёкий от жизни мыслитель как папа Ундр - что, к счастью, не помешало ему вложиться в сего ребёнка настолько, насколько он вообще был способен.
Вопреки обычаям гнезда, Ундр подкармливал маленькую Унду кусочками своей еды, как бы ненароком оставляя их около неё и любуясь, как она подбирает их исподтишка, играя будто бы он её не замечает; когда она подросла, он стал отдавать много времени и сил, чтобы учить её всему, что знал и умел сам - другие дармоглоты осуждали эти извращённые отношения, но Ундр видел, что Унде такое общение нравится. Ундр мечтал, чтобы она начала по собственной инициативе задавать вопросы, на которые он мог бы ей ответить; однако Унда вопросов почти не задавала, а интересовалась совсем не тем, что волновало её погружённого в мировые проблемы наставника. Унда была молодой, весёлой, хищной дармоглоткой, ей хотелось всего, да побольше, да поскорее!.. - так что осознавать премудрости, которым учил её папа Ундр, она начала только очень много лет спустя, когда косточки его были давно сгрызены, да и память о нём в доме жила лишь в форме страшилок про старика с пронзительным взглядом, умевшего шуровать в чужих мозгах будто ложкой в собственном котелке.
Горюя о судьбе своего дома и мечтая перевоспитать сородичей, чтобы они научились жить со всеми мирно, Ундр пришёл к выводу, что раз родить единоличного ребёнка ему не удаётся - значит, он должен пойти по другому пути: принять всех живущих в гнезде как своих собственных детей. Это осознание пришло и укрепилось в нём на последнем этапе, когда Ундр особенно тосковал, понимая, что реактору осталось менее ста лет жизни, и что, стало быть, со своим планом социальных преобразований он опоздал. Чем дальше, тем больше горестей прибавляли ему и практические вопросы - относительно промысла и жертв. Немаловажный нюанс состоял в том, что по натуре Ундр весьма страстный охотник, и всё связанное с азартом заманивания приносило ему море сильнейших переживаний. Ундр старался найти себе оправдание в том, что гнезду всё равно требуется пропитание, а он со своим знанием жизни белых может отлавливать по преимуществу дурных людей, которых так и так стоило бы наказать, проучить - ну а уж съесть того, кого он сам ввёл в дом, Ундр как-нибудь да не даст!.. Что он преувеличивает свои возможности, что пересиливать давление Дома Страха несравнимо с тем чтобы пересиливать волю отдельных дармоглотов, Ундр осознал только в самые последние годы, когда ему пришлось не на шутку сопротивляться.
Лет за пять до смерти Ундра рой в очередной раз пришёл в волнение, все заговорили, что надо бы пойти в лабиринт и совершить вопрошание. Ундр занервничал - понимал, что скорее всего это означает чью-то смерть, скоро кого-нибудь съедят! - и стал говорить, что вопрошание не нужно, что всё вполне ясно и так. "Раз тебе всё ясно, то ты и не ходи!" - сказали Ундру другие большие, но это было несерьёзно, не идти было нельзя. Ундр пошёл вместе со всеми, пребывая в весьма критическом настрое, и полагал, что останется при своём мнении, но не тут-то было: из вопрошания он вынырнул в том же самом убеждении, что и все - "дом просит есть, пора кого-нибудь съесть!" Решено было съесть первого встречного, первый встречный тут же оказался в доме, и Ундр внезапно осознал, что одурачен, ведь он же вовсе этого не хотел!.. Ундр начал протестовать, говоря, что этого есть не надо, этого надо выгнать… - но никому не было дела, ведь всегда находятся те кто ворчит, что всё не так. Ундр пытался выставить обречённого вон, но тот ни за что не уходил - он был уже ранен, зацеплен, и Ундр ясно понял, что даже если силой вытащить его из дома, он будет бродить вокруг и колотиться во все двери, пока его не введут и не съедят. Ундр смирился, решил, что пусть уж тогда этого убьют, раз не получается иначе! - но сам Ундр не хочет в этом участвовать, он не будет его убивать, ибо считает всё это ненужным и вредным. Однако опять-таки не тут-то было! - Ундр пришёл в себя, когда уже всё было кончено, осознавая, что они все вместе только что совершили жертву. Тогда Ундр решил, что не будет его есть, и продавать его вещи тоже не будет, отказался от мяса и от поездок, но никто не обратил на это внимания - выпендривается, мол, старик, да и всё. Сообразив, что теперь вся еда в доме будет содержать в себе части жертвы, Ундр вообще перестал есть дома, стал питаться исключительно на улице; он даже пытался объяснить своим, что вот же ведь, он не ест ничего от жертвы, а прекрасно себя чувствует, значит, всё это вовсе не нужно! - однако ему отвечали: "ты всегда хвастаешься! ты не ешь сейчас, потому что ел вчера или будешь есть завтра; а коли у тебя нету аппетита, то скоро ты сдохнешь, и мы съедим тебя самого!"
Всё это сильно обескуражило Ундра, он оказался сокрушён - и принял решение, что больше не будет вводить в дом людей, раз не может быть уверен, что их не съедят. Чтобы не быть в глазах сородичей нахлебником, Ундр стал таскать в дом краденое, как поступают малолетние добытчики; однако же вскоре он понял, что уворованное с прилавка не имеет на себе живого следа, оно ещё ничьё, поэтому в доме его не одобряют - обнюхивают и выбрасывают. Тогда он стал исхитряться, собирать поддельные комплекты: в одном магазине возьмёт сумочку, в другом косметику, в третьем яблоко или пачку печенья, одно в другое вложит да поносит денёк с собой, чтобы "погреть" - а потом тащит домой с таким видом, будто добыча вот только что ушла от него, оставив сумочку у него в руках. Дармоглоты посмеивались - мол, совсем беззубый стал старик, точно скоро будем его есть!.. - но не ругали и вопросов не задавали, и Ундру было очень противно, ведь он-то мечтал не комедию перед своими ломать, а вступить с ними в спор, переубедить, научить их жить иначе.
За пару месяцев до смерти Ундра была принесена ещё одна жертва, следующая; насчёт этого человека Ундр тоже дёрнулся было, но быстро понял, что тот не выживет, уже сломан страхом, и решил приложить все усилия, чтобы по крайней мере не участвовать. Памятуя о предыдущем опыте, Ундр закрылся в помещении, где имелся запирающийся замок, ключ спрятал в ящик с часовым механизмом и улёгся спать. Пришёл в себя он, уже открывая ларчик - однако на то, чтобы разобрать механизм, ушло-таки достаточно времени, чтобы всё оказалось кончено без него. Ундр полагал, что теперь его будут спрашивать, почему он не участвовал, предвкушал - вот как раз и поговорим!.. - но никто не спросил его ни о чём, и вскоре Ундр понял, что сородичи безмятежно уверены, что он и в этот раз был вместе со всеми. Это повергло Ундра в глубочайшее отчаяние. Он снова перестал принимать пищу в доме, чтобы не есть убитого, но теперь так плохо себя чувствовал, что почти не выходил на улицу, поэтому подолгу не ел вовсе. Когда в доме появились Насты и стало ясно, что общее число обитателей гнезда неправильное, кто-то тут лишний - Ундр с облегчением осознал, что умирает, и, стало быть, вопрос количества решается сам собой, так что маленькой Насте ничего не грозит. Он ужасно горевал, что не в силах поговорить даже с Ундой - она упорно не понимала, чего ему надо, и при этом была уже такой строптивой кобылицей, что он старался вообще не раздражать её понапрасну. Она не слушалась никого в доме, разъезжала где хотела, и Ундр утешался тем, что, быть может, она постепенно вспомнит всё то, чему он учил её в разное время. Когда он наконец-то умер, дармоглоты ворчали за столом: мол, вот ведь вредный какой - дотерпел до такой поры, что и есть-то даже в нём нечего, одни жилы да мослы! - а Унда бессловесно томилась, снедаемая невнятным протестом: неужели нисколько не ценно, что это был мудрый человек, во сто крат лучше чем они все вместе взятые?.. неужели безвкусные сухие огрызки - это и правда всё, что от него осталось?..
Как же случилось, что некогда славные Высокие Грифоны превратились в ужас и позор, вспоминать о котором рассеянные по миру беглые потомки Дома Страха стыдятся? Многие мыслители ломали головы, пытаясь совместить происходящие из разных источников обрывки информации по истории этого народа. Патер Иштар, который был знатоком самых редких этносов, самых причудливых обычаев и нравов, рассказывал иной раз своим подопечным грифонам байки - нравоучительные сказочки, аллегорически преломляющие кое-какие факты жизни их рода. Обучая Герда искусству массажа - ведь это именно он, Иштар, не позволил взять Герда в "корпус тéней" под начало к Генералу Аттису, а сделал его врачом, свободным от безжалостных политических игр - так вот, стало быть, ставя Герду руки для массажа, патер Иштар между делом поведал следующее. Жили, мол, когда-то на свете "пёстрые тигрята", дикие, простодушные и с добрым нравом; прямо с улицы их взяли служить и "поставили к печкам", и они были так счастливы, что не требовали себе ничего, а когда настало одичание, и они оказались не у дел - впали в безутешное горе. Кое-кто заметили их и "поставили у своих печек"; тигрята несли охрану вместо этих кое-кого и были так рады, что трудились за бесценок. Однако эти кое-кто оказались столь глупы, что начали хвастаться и разболтали о своей находке. Про всё это узнали "маленькие водяные змеи", они пришли и сманили тигрят - соблазнили, "раздув их профессиональную гордость до гордыни". К этому моменту повествования Герду уже вполне ясно было, что речь идёт о его собственном доме, и он очень волновался, однако Иштар замолчал, переключившись на более внимательную работу руками, а Герд не посмел ничего спрашивать. Отпуская Герда с урока, патер Иштар подытожил: вот поэтому, мол, следует стремиться, чтобы профессиональная гордость никогда не превращалась в гордыню!
"Маленькими водяными змеями" в сказке Иштара названы сыны Поймы - изяществом и красотой подобные легендарным "детям цветов" обитатели града Поймы, царственным садом раскинувшегося над водой, на сваях. Пойма - одно из колен Клана Стражей, однако на Клан Стражей дармоглотам наплевать, а вот сыны Поймы имеют над Домом Страха не совсем понятную власть. Они входят и выходят, они приносят рыбу и могут отобрать пойманного, они слишком многое знают о дармоглотах, и дармоглоты всё это терпят. Почему?..
Кое-какие сомнительные личности, имеющие дело и с дармоглотами, и с Поймой, и с контрразведкой, под большим секретом рассказывают о постыдной истории, непосредственно связанной с их предками. Эти люди - тоже сыны Клана Стражей, потомки пришедшего в упадок рода, носившего некогда звание Хранителей Саркофагов. Клановые саркофаги - величайшая святыня Клана Стражей, в них заключена главная его сила, ибо саркофаги хранят пепел огненного погребения. В этом пепле все чада Клана соединяются в единое целое, через него умершие общаются с живыми, благоговейное прикосновение к нему исцеляет душу и тело, а неблагоговейное может свести с ума. Пребывающий в саркофагах пепел лежит не без движения, в нём происходят процессы, подобные медленному горению: пепла становится всё меньше, но сила воздействия его возрастает. Когда-то в Клане был выделен особый род, чтобы служить при саркофагах - охранять подходы к ним, воздавать им должные почести, содержать всё что при них в подобающем порядке и так далее. Поначалу Хранители Саркофагов соблюдали всё достойно, однако на определённом этапе повстречали необыкновенных существ - грифонов Чёрной, утративших своё место при служении погребения - и тайно от всего Клана призвали их себе в помощь. Грифоны, как и ожидалось, оказались благоговейнейшими и прилежнейшими служителями, так что Хранителям Саркофагов никакой работы делать уже не оставалось: они ходили выпятив грудь и в ус не дули, только принимали от грифонов благодарение за благодеяние, а все вокруг поражались, как хорошо выполняется хранительская служба. Однако рано или поздно они не выдержали и стали болтать, ситуация сделалась известна сынам Поймы - и те состроили интригу. В Клане разразился скандал, что, дескать, Хранители Саркофагов совершили кощунство, допустив к святыне чёрт-те каких нелюдей из чёрт-те какой помойки; Хранители Саркофагов от своей службы были отставлены, а грифонов велено было истребить. Сыны Поймы, по чьему плану всё и произошло, тайно взяли грифонов под покровительство, увезли их и спрятали от посторонних глаз - посадили их сторожить кое-какую свою собственную секретную ценность.
Живые печи Бессонных Огней сменились на живые печи саркофагов Клана; живые печи саркофагов Клана - на мёртвую печь обречённого реактора. Как это произошло? Мы знаем слишком мало, мы можем лишь строить догадки.
Колено Пойма - единственное из клановых колен, которое не нуждалось в шаманах даже в ту пору, когда шаманы ещё не покинули страну. Отделившись от сынов Дельты, предки пойменцев двинулись вверх по Чёрной, провозглашая себя носителями нового служения, которое будет подлинным возрождением старого; град Пойма был основан ими как обитель святости, оплот чистоты на утопающей в грехах и страданиях земле. В те давние времена на Чёрной хватало простора для деятельности всем, и дерзновенное начинание пойменцев отнюдь не выглядело из ряда вон выходящим: новое служение как новое служение, а уж насколько оно будет востребовано - покажет время. Прошли века, наступило запустение и упадок; сослужившие шаманам грифоны оказались не у дел, а Пойма продолжала жить своей собственной, странной и страшной, закрытой от всего мира жизнью. Не обратилась ли Пойма к грифонам с предложением "пускай мы будем ваши шаманы, мы сумеем поставить вас на такую же высоту служения, что была у вас когда-то!"? Не прозвучало ли предложение, которое грифоны не в силах были отвергнуть - "придите к нашим новым печкам, и мы вместе вновь зажжём бессмертные огни над Чёрной!"?..
Вопросы, вопросы, одни сплошные вопросы! Ответы на них можно было бы обрести в погружении, ныряя в бездонные глубины истории, теребя звенящие нити паутины судеб - однако и сами ответы эти темны и невнятны, они нуждаются в истолковании, в приложении к реальным фактам. Да и папа Ундр нырять очертя голову, без подстраховки и без спроса, категорически запрещает…
***************************
Продолжение - вот здесь.
***************************
4. Странствия черепашонка в поисках Сизых Марей
Глядя на Гену, Герда, Вока и Ундра, можно подумать, что младшим дармоглотам полагается быть светлой масти, а старшим - тёмной: Герд и Гена светлоглазые, с почти бесцветными ресницами, волосы тоже со светлым отливом, хотя что-то определённое про их цвет сказать трудно; ну а дядюшка Вок и папаша Ундр - те совсем наоборот. И Вок, и Ундр чернявые и смуглокожие, с выпуклыми веками и тёмными ресницами, оба гладкие и подвижные, словно ящерицы или змеи - только папаша Ундр длинный и узкий, а Вок, в память о коренастом и широкоплечем Даке, пониже и поплотнее. Опять-таки, в отличие от молодого поколения, Вок с Ундром весельчаки, азартные и хищные умельцы пошутить - так что, продолжая вольную систематизацию, можно было бы вообразить, что младшие дармоглоты, что называется, "белее и пушистее" старших. Вообще много чего можно навоображать и далеко идущих выводов наделать, если перед глазами всего четыре представителя Дома Страха. Можно наделать, но мы так никогда не поступаем, и вам не советуем. Не советуем, о нет!..
Папа Ундр ассоциирует себя не столько даже с ящерицей, сколько с черепахой. Образ черепахи исключительно важен для него, ибо кровь Ундра хранит воспоминания о гигантских черепахах, чьи панцири омывались светоносными водами Клайры, смертельно опасными для многих, но не для грифонов, вместе с черепахами сослуживших Паркам Клайры. Три Великих Матери, одна из которой также и отец, встречали переходящих-бездну-по-спинам-черепах, выслушивали их вопрошания и давали ответы. Никто не в силах изменить судьбу человека, кроме него самого - однако Парки Клайры творили плетение судеб, соединяя поступки и замыслы множества разных существ в причудливые полотна, прозревая сквозь них картины удалённого прошлого и приуготовляемого будущего. По спинам черепах, по каменным уступам, со страхом и трепетом перебирались в обитель Парок вопрошающие, по спинам черепах, по каменным уступам, легко и блаженно порхали босоногие младшие - многочисленные потомки Трёх Великих Матерей и глубоковидящих черепах.
Черепахи Клайры - близкая родня достойнейшим представителям черепашьего племени, обитателям далёкого океана премудрым зеннам. В давние времена зенны ведь и сами были черепахами, носили тяжёлые панцири и были неуклюжи и беззащитны, поэтому легко делались жертвами жестокого истребления: от прямой атаки их прикрывала броня, но упорные охотники сбрасывали зеннов со скал или варили живьём. Зенны были настолько миролюбивы и деликатны, что не решались взывать к совести и милосердию нападавших - не имея представления о жизни на суше, зенны всерьёз опасались, что охотники, узнав, что имеют дело не с бессловесными тварями, а с подобными им существами, умрут от стыда или покончат с собой. К счастью, истребление зеннов сумел пресечь некий человек по имени Лух (Лус), странствовавший в морях по межгосударственным делам. Однажды он услышал стон и жалобы из кучи объедков, приблизился и обнаружил в мусоре недоваренного и полуобглоданного зенна. Ничего не знавший доселе об этой ситуации Лух возмутился духом, оказал зенну помощь и обратился в Совет Мудрых - Пантеон - с призывом принять меры, чтобы таких чудовищных преступлений больше не повторялось. Исследовав данный вопрос, Совет Мудрых обнаружил, что зенны - народ весьма благочестивый, человеколюбивый и стойкий, так что целесообразно призвать их в сослужение мыслителям самого Пантеона. С тех пор все зенны, сколько их ни на есть, были взяты на жительство в цитадель Совета Мудрых, Город-Под-Морем, где получили не только защиту, но и соответствующее их добродетелям призвание - зенны стали вестниками Пантеона для всей ойкумены. Зенны последующих времён сохранили от своих предков лишь крохотную часть панциря в верхней части тела, однако помнили о своём родстве с прочими черепахами и как могли поддерживали их. Наиболее мудрые обитатели суши тоже почитали черепах как родственников гонцов Города-Под-Морем, однако в последние столетия мудрых людей становилось, увы, всё меньше и меньше, даже и на морях, а уж тем более - на суше…
Служение на Чёрной иссякло, но общее потомство Великих Парок и черепах рассеялось по земле, кровь их струится в жилах разных существ, питая жизнь и служение множества грифоновских домов, в том числе и падших. В число этих падших домов когда-то входил и легендарный Дом Ос (Дом Шелкопрядов), давным-давно сгинувший в пучинах истории, оставив неизгладимый след в легендах и снах; кровь ос, дающую силу прозрения прошлого и плетения судеб, несут в себе грифоны самого разного происхождения. Один из таких грифонов - папаша Ундр.
Выпуклые веки, тёмные ресницы, серые как отражение грозового неба в водах глаза; обычно Ундр держит их полузакрытыми, как рептилия, но иногда распахивает во всю ширь, и у собеседника захватывает дух - как будто ветер со звоном раскинул оконные створы, и взору внезапно предстал океанский простор. Восторг и жуть, сердце жаждет немедля броситься в волны вопрошаний! - но папа Ундр строг, и нырять куда попало очертя голову не разрешает никому.
Имя Ундра в Доме Страха было Удод. Так звали мать, и Ундра должны были бы звать так же, однако Ундр всегда умел побудить сородичей обращаться с ним сообразно его желаниям, и в вопросе об имени сие проявилось очень рано. Привилегия больших - знать имена детей и кликать их так, чтоб они отзывались; нарёкший самому себе имя Ундр явочным порядком поставил себя большим, будучи ещё совсем крохой. Среди валявшегося в доме трофейного хлама маленький Ундр обнаружил детскую книгу - неизвестно, сколько лет она пролежала там никому не нужной, но она выглядела совсем новенькой, незатрёпанной; на первой же картинке Ундр увидал черепаху, и сердце его заныло. Повесть о странствиях черепашонка в поисках Сизых Марей заняла ум и чувства юного дармоглота осиных кровей на долгие годы, можно даже сказать навсегда.
В Доме Страха детей не учат ни читать, ни писать - как уже говорилось, их вообще ничему не учат. Всё, что нужно для жизни, дармоглот должен узнавать изнутри себя, из жизни гнезда. Любой грифон легко поймёт собеседника, на каком бы языке тот с ним ни заговорил, и сумеет ответить ему на том же; любую запись грифон сумеет прочесть, если рядом окажется тот, кто её читает. Так обычно и учатся читать малолетки - для начала приникнув к тому, кто что-то умеет, неленивый грифон приспособится вскоре уметь это сам. В смысле книг дело может быть и ещё интереснее: в число грифоновских дарований входит то что называется "чтение руками" - это значит, что берущий книгу в руки получает знание не только о том, что там написано или напечатано (между прочим, именно этого он как раз может по неразвитости ума или чувств не понять), но и о том, что волновало автора, когда он сию книгу писал, а иной раз даже о том, чем жили книгоиздатели и книготорговцы, через чьи руки она проходила.
История путешествия черепашонка стала для маленького Ундра букварём, энциклопедией и компасом одновременно. Наиболее значимым персонажем был тот, чьё имя Ундр принял в качестве своего - одинокий мудрец-черепаха, обитатель подводной пещеры, служившей надёжным укрытием не только ему, но и тем, кому нужно было спастись от врагов. Старый Ундр выручал из бед и давал советы, и при этом никогда никого не заставлял, не принуждал; это было противоположно всему, что видел маленький читатель у себя в гнезде, и вместе с тем то самое, о чём не могла не помнить его кровь: разве не похоже придонное убежище Ундра на Город-Под-Морем, а сам он и на зенна, и на пантеоновского мудреца одновременно?.. Юный дармоглот не знал тогда об этих материях ещё ничего - однако преисполнился и почтения к образу жизни героя, и сочувствия ко всем прочим персонажам. Тот самый черепашонок, чьё странствие проходит сквозь повествование красной нитью, повстречал старого мудреца в нелёгкий для себя момент: он потерялся, когда его семью повезли в заповедник, и знал лишь название места, куда ему нужно добраться - Сизые Мари. Для того чтоб малыш сумел беспрепятственно пересечь просторы страны и найти своих близких, Ундр учил его грамоте и основам жизни по законам цивилизации белых. Это было весьма добротное пособие на тему того, как следует вести себя ребёнку, оторвавшемуся от родных. Давно ли была написана книга, сказать трудно - очевидно лишь, что изображённый в ней мир неспокоен, что сумятица, бедность, печали и страхи времён вскоре после конца Стелламарской войны пробиваются сквозь лубочный фасад благоденствия как трава сквозь убогий асфальт мостовой.
Обитатели леса воспринимались "своими", и маленький Ундр естественно соотносил их с дармоглотами, учась у великого тёзки не только питать к сородичам нежность, но и считаться с их интересами. Разумеется, впоследствии Ундр всё равно полагал себя вправе вертеть и крутить ими как угодно - ведь он точно знал, что на самом деле сородичей любит и печётся о главных ценностях дома лучше их всех вместе взятых!.. Однако же усвоенное в детстве не стёрлось бесследно: на этапе могущества Ундра в Доме Страха выросло-таки поколение дармоглотов, которые хоть и боялись Ундра с его головоломными штучками, тем не менее имели благой опыт непринуждения с его стороны. В последние годы жизни Ундра сородичи порицали его за насилие, полагая, что он поступает противоестественно, обучая всяким премудростям Ундỷ, которую Ундр считал своей личной воспитанницей - хотя соглашались с тем, что вообще-то Ундá необыкновенная и что, стало быть, они два сапога пара. Того, что Ундр специально старается поменьше навязывать своё мнение и побольше отвечать на те вопросы собратьев, которые у них уже сформировались, дармоглоты не замечали, тем более что и вопросов по жизни у них возникало мало.
Относительно правильности жизни гнезда никаких иллюзий Ундр не питал; память крови позволяла ему погружаться в воспоминания о служении на Чёрной, и он сильно тяготился тем, что теперь их дом от этого служения отлучён. Ундр ясно видел, что реактор умирает, и что как только сердце дома перестанет биться, все дармоглоты тоже умрут. Ему было страшно жалко гнезда, да и всего прочего мира было очень жалко, он понимал, что существование Дома Страха приносит людям великое множество бед; единственный выход из положения, который представлялся Ундру реальным, состоял в том, чтобы постепенно, понемножечку распихивать дармоглотов жить в семьях во внешнем мире - он делал ставку на то, что "прирученные" дармоглоты предпочтут защищать своих новых родичей от старых, а не наоборот. Мысль сия, конечно, была не лишённая, однако Ундр недооценивал силы губительного служения Дома Страха, которое держало дармоглотов вместе надёжней чем любая из цепей: ведь покуда человек не понимает самого себя, не отличает своего личного места в мире от любого другого, пусть даже самого наипрекраснейшего места - он и не в состоянии оторваться от служения, каким бы кошмарным и тягостным оно ни было. Любое служение, даже сокрушительное, даже абсурдное, дарует смысл, ибо предлагает некоторое провозглашение - и если человек, в том числе грифон, не умеет создавать для себя личный смысл из того чем живёт, то ни стимула, ни сил оторваться от имеющегося служения у него нет, да вдобавок и проблемы такой, что хорошо бы от этого служения оторваться, у него отнюдь не возникает…
С самой ранней юности осознав, что интересы Дома Страха не тождественны его личным интересам, Ундр взлелеял в сердце дерзкую мечту - завести своего собственного ребёнка. Все зачатые в гнезде принадлежат Дому Страха, так что никаких надежд на рождённых внутри дома Ундр не питал; именно поэтому он в конечном итоге и не опознал как родительство те необычайные отношения, которые связывали его с Ундой - впрочем, об этом потом. Много общаясь во внешнем мире, Ундр старательно изучал на интересующий предмет возможности современной науки; так он познакомился с одним из величайших людей своего времени - патером Иштáром. Поначалу Ундра куда больше волновали разработки, связанные с Инкубатором, но постепенно он понял, что в социально-политическом смысле Иштáр тоже представляет огромную силу, и стал прислушиваться к его концепциям, а затем всё более полемизировать с ним. Патер Иштар глубоко и болезненно любил волхвитское прошлое и мечтал о возрождении Волхвитской Империи - державы, в которой волхвы тонко и ненавязчиво управляют всеми прочими народами, определяя каждому из живущих место в обществе, гармонизируя отношения и состраивая судьбы в соответствии со своими мудрыми, бесстрастно разработанными планами. Ундра эти идеи приводили в душевное смятение и возмущение, он не мог не вступать с ними в спор, однако всё это не отменяло горячей привязанности к самому Иштару - патер Иштар был человеком такой душевной широты и личного обаяния, что не восхищаться им было невозможно. Ундр знал, что Иштар оказывает покровительство существам самых разных пород, в том числе и грифонам, и питал надежды, что деятельность Иштара поможет ему в расселении дармоглотов среди белых людей. Ещё бόльшие надежды Ундр впоследствии связывал со ставленником Иштара в контрразведке, Генералом Аттисом, однако об этом чуть погодя. Тот же самый Иштар навёл Ундра на труды другого великого учёного и политика, жившего несколько сот лет назад - Марса из Клана Стражей, из колена Исов, родоначальника Серебряных Исов и основателя Терры Аргенты, уединённой цитадели на горах в Омбре. Прочитав многотомник Марса по истории и фольклору, Ундр представлял себе этого благородного мужа столь отчётливо, как если бы они были знакомы лично; Ундр не пытался превращаться в Марса, но охотно рисовал перед внутренним взором картины бесед, какие они могли бы вести между собой. Ундр горевал, что Марс пришёл к выводу о необходимости раздельной жизни чёрных и белых, раз они не умеют по-хорошему жить вместе - и представлял себе, как он мог бы переубедить Марса, так что вдвоём они сумели бы устроить жизнь разных народов в единении, не обманом и интригами, как заведено у волхвов, а по правде.
Обуреваемый желанием завести ребёнка, Ундр побывал даже в Лунной Роще, испокон веков почитаемой как место пребывания благодати Небесной Матери. В Лунной Роще Ундр погружался в видения, ища ответов на свои вопросы; в конечном итоге он вышел оттуда в упованиях, но конкретного плана действий так и не обрёл. Однако он продолжал посещать Лунную Рощу и общаться с разнообразными людьми, которые были с ней связаны; так получилось, что он вступил в близкое общение с сынами Клана Стражей, и это общение имело далеко идущие последствия. Ундр общался с ними по-разному, кое с кем дружил, а много кого морочил; однажды обстоятельства сложились трагически, и юноша из Клана Стражей умер на руках у Ундра прямо в Лунной Роще. Горюя, Ундр вынес его из Рощи, собираясь хоронить, но тут их повстречал тот самый вышеупомянутый Генерал Аттис, который тогда ещё не был ни Аттисом, ни генералом, а был молодым отморозком из колена Исов, родные которого стыдились, что этот парень носит гордое имя Таммуз, чурались и презирали его. Увидев Ундра, несущего тело юноши, Таммуз-Аттис принял его за свою бывшую возлюбленную, идущую хоронить их общего первенца, в смерти которого Таммуз-Аттис был виноват - и присоединился к Ундру, чтобы совершить погребение вместе. Ундр не смог воспротивиться эмоциональному наезду молодого Иса, и они вдвоём проследовали к одному из уединённых клановых саркофагов, где и было произведено всё необходимое. Ундра глубоко поразила способность Таммуза-Аттиса погружаться в создаваемые им самим видения - молодой человек буквально расшвыривал образы горстями, развешивал картины вокруг себя, мял пространство, придавая всему, что его окружает, совершенно иные очертания. До встречи с этим человеком Ундр полагал, что так вольно обращаться с реальностью могут считанные люди в мире, прежде всего он сам. После того как всё было закончено, Таммуз-Аттис постепенно отошёл от своего состояния, и в конечном итоге простился с Ундром так, как если бы тот был мужчиной, вместе с которым они пережили некоторое видение. Ундр надолго запомнил это событие, и когда много лет спустя повстречался с Аттисом уже в новом качестве, то охотно пошёл с ним на альянс: человек, равный Ундру по силе рисовать новую реальность в волнах мирового эфира, был достоин того чтобы сделаться опорой глобальных планов по изменению жизни дармоглотов. Забегая вперёд, можно сказать, что насчёт опоры на Генерала Аттиса Ундр крупно просчитался - однако в общении с ним оказал мировой ойкумене неоценимую услугу: он сумел придать необузданному таланту Генерала подлинную огранку, сделав его умельцем и любителем создавать воображаемые фильмы и записывать их на плёнку, чем несомненно отвлёк его от совершения целого ряда реальных злодейств. Сколько раз Аттис прибегал к Ундру с криком - "не могу больше, немедля начинай что-нибудь рассказывать, не то я их всех сейчас поубиваю!.." Сколько раз уже и потом, когда Ундра не было в живых, Генерал доверял свои кровавые фантазии плёнкам, а реальных людей хотя бы до времени оставлял в покое!.. - впрочем, всё это уже совсем другая история.
Что касается Унды‘, то с её рождением связана ситуация, имевшая для Ундра едва ли не бόльшее значение, чем для самой Унды, хотя для Унды это был вопрос жизни и смерти. Мать Унды, как водится, умерла родами, но на сей раз почему-то получилось так, что младенец оказался отдельно от тела матери, в соседней комнате. Маленькая Ундá ползала по полу и пищала от голода, но никто не обращал внимания - все привыкли, что новорожденный дармоглотик заботится о себе сам. Ундр сообразил в чём дело, взял ребёнка и отнёс на тело матери; Унда сразу бойко присосалась к груди умершей, и стало ясно, что теперь она не умрёт - на день-другой молока хватит, а уж там малышка сможет питаться вместе со всеми. Так оно и случилось: вскоре Ундр заметил детёныша за общим столом, Унда резво лопала останки своей матери, не давая себя другим мелким в обиду. Осознание факта, что столь несущественное действие как перенести младенца через порог означает столь важную штуку как спасение жизни нового родича, вызвало в душе Ундра глубочайшее потрясение. Его философская концепция обогатилась понятием о ценности малейших деяний, а в его сердце навеки поселилась Унда. Не понять, что это и есть то самое, страстно желанное, обещанное Лунной Рощей собственное дитя, мог только такой далёкий от жизни мыслитель как папа Ундр - что, к счастью, не помешало ему вложиться в сего ребёнка настолько, насколько он вообще был способен.
Вопреки обычаям гнезда, Ундр подкармливал маленькую Унду кусочками своей еды, как бы ненароком оставляя их около неё и любуясь, как она подбирает их исподтишка, играя будто бы он её не замечает; когда она подросла, он стал отдавать много времени и сил, чтобы учить её всему, что знал и умел сам - другие дармоглоты осуждали эти извращённые отношения, но Ундр видел, что Унде такое общение нравится. Ундр мечтал, чтобы она начала по собственной инициативе задавать вопросы, на которые он мог бы ей ответить; однако Унда вопросов почти не задавала, а интересовалась совсем не тем, что волновало её погружённого в мировые проблемы наставника. Унда была молодой, весёлой, хищной дармоглоткой, ей хотелось всего, да побольше, да поскорее!.. - так что осознавать премудрости, которым учил её папа Ундр, она начала только очень много лет спустя, когда косточки его были давно сгрызены, да и память о нём в доме жила лишь в форме страшилок про старика с пронзительным взглядом, умевшего шуровать в чужих мозгах будто ложкой в собственном котелке.
Горюя о судьбе своего дома и мечтая перевоспитать сородичей, чтобы они научились жить со всеми мирно, Ундр пришёл к выводу, что раз родить единоличного ребёнка ему не удаётся - значит, он должен пойти по другому пути: принять всех живущих в гнезде как своих собственных детей. Это осознание пришло и укрепилось в нём на последнем этапе, когда Ундр особенно тосковал, понимая, что реактору осталось менее ста лет жизни, и что, стало быть, со своим планом социальных преобразований он опоздал. Чем дальше, тем больше горестей прибавляли ему и практические вопросы - относительно промысла и жертв. Немаловажный нюанс состоял в том, что по натуре Ундр весьма страстный охотник, и всё связанное с азартом заманивания приносило ему море сильнейших переживаний. Ундр старался найти себе оправдание в том, что гнезду всё равно требуется пропитание, а он со своим знанием жизни белых может отлавливать по преимуществу дурных людей, которых так и так стоило бы наказать, проучить - ну а уж съесть того, кого он сам ввёл в дом, Ундр как-нибудь да не даст!.. Что он преувеличивает свои возможности, что пересиливать давление Дома Страха несравнимо с тем чтобы пересиливать волю отдельных дармоглотов, Ундр осознал только в самые последние годы, когда ему пришлось не на шутку сопротивляться.
Лет за пять до смерти Ундра рой в очередной раз пришёл в волнение, все заговорили, что надо бы пойти в лабиринт и совершить вопрошание. Ундр занервничал - понимал, что скорее всего это означает чью-то смерть, скоро кого-нибудь съедят! - и стал говорить, что вопрошание не нужно, что всё вполне ясно и так. "Раз тебе всё ясно, то ты и не ходи!" - сказали Ундру другие большие, но это было несерьёзно, не идти было нельзя. Ундр пошёл вместе со всеми, пребывая в весьма критическом настрое, и полагал, что останется при своём мнении, но не тут-то было: из вопрошания он вынырнул в том же самом убеждении, что и все - "дом просит есть, пора кого-нибудь съесть!" Решено было съесть первого встречного, первый встречный тут же оказался в доме, и Ундр внезапно осознал, что одурачен, ведь он же вовсе этого не хотел!.. Ундр начал протестовать, говоря, что этого есть не надо, этого надо выгнать… - но никому не было дела, ведь всегда находятся те кто ворчит, что всё не так. Ундр пытался выставить обречённого вон, но тот ни за что не уходил - он был уже ранен, зацеплен, и Ундр ясно понял, что даже если силой вытащить его из дома, он будет бродить вокруг и колотиться во все двери, пока его не введут и не съедят. Ундр смирился, решил, что пусть уж тогда этого убьют, раз не получается иначе! - но сам Ундр не хочет в этом участвовать, он не будет его убивать, ибо считает всё это ненужным и вредным. Однако опять-таки не тут-то было! - Ундр пришёл в себя, когда уже всё было кончено, осознавая, что они все вместе только что совершили жертву. Тогда Ундр решил, что не будет его есть, и продавать его вещи тоже не будет, отказался от мяса и от поездок, но никто не обратил на это внимания - выпендривается, мол, старик, да и всё. Сообразив, что теперь вся еда в доме будет содержать в себе части жертвы, Ундр вообще перестал есть дома, стал питаться исключительно на улице; он даже пытался объяснить своим, что вот же ведь, он не ест ничего от жертвы, а прекрасно себя чувствует, значит, всё это вовсе не нужно! - однако ему отвечали: "ты всегда хвастаешься! ты не ешь сейчас, потому что ел вчера или будешь есть завтра; а коли у тебя нету аппетита, то скоро ты сдохнешь, и мы съедим тебя самого!"
Всё это сильно обескуражило Ундра, он оказался сокрушён - и принял решение, что больше не будет вводить в дом людей, раз не может быть уверен, что их не съедят. Чтобы не быть в глазах сородичей нахлебником, Ундр стал таскать в дом краденое, как поступают малолетние добытчики; однако же вскоре он понял, что уворованное с прилавка не имеет на себе живого следа, оно ещё ничьё, поэтому в доме его не одобряют - обнюхивают и выбрасывают. Тогда он стал исхитряться, собирать поддельные комплекты: в одном магазине возьмёт сумочку, в другом косметику, в третьем яблоко или пачку печенья, одно в другое вложит да поносит денёк с собой, чтобы "погреть" - а потом тащит домой с таким видом, будто добыча вот только что ушла от него, оставив сумочку у него в руках. Дармоглоты посмеивались - мол, совсем беззубый стал старик, точно скоро будем его есть!.. - но не ругали и вопросов не задавали, и Ундру было очень противно, ведь он-то мечтал не комедию перед своими ломать, а вступить с ними в спор, переубедить, научить их жить иначе.
За пару месяцев до смерти Ундра была принесена ещё одна жертва, следующая; насчёт этого человека Ундр тоже дёрнулся было, но быстро понял, что тот не выживет, уже сломан страхом, и решил приложить все усилия, чтобы по крайней мере не участвовать. Памятуя о предыдущем опыте, Ундр закрылся в помещении, где имелся запирающийся замок, ключ спрятал в ящик с часовым механизмом и улёгся спать. Пришёл в себя он, уже открывая ларчик - однако на то, чтобы разобрать механизм, ушло-таки достаточно времени, чтобы всё оказалось кончено без него. Ундр полагал, что теперь его будут спрашивать, почему он не участвовал, предвкушал - вот как раз и поговорим!.. - но никто не спросил его ни о чём, и вскоре Ундр понял, что сородичи безмятежно уверены, что он и в этот раз был вместе со всеми. Это повергло Ундра в глубочайшее отчаяние. Он снова перестал принимать пищу в доме, чтобы не есть убитого, но теперь так плохо себя чувствовал, что почти не выходил на улицу, поэтому подолгу не ел вовсе. Когда в доме появились Насты и стало ясно, что общее число обитателей гнезда неправильное, кто-то тут лишний - Ундр с облегчением осознал, что умирает, и, стало быть, вопрос количества решается сам собой, так что маленькой Насте ничего не грозит. Он ужасно горевал, что не в силах поговорить даже с Ундой - она упорно не понимала, чего ему надо, и при этом была уже такой строптивой кобылицей, что он старался вообще не раздражать её понапрасну. Она не слушалась никого в доме, разъезжала где хотела, и Ундр утешался тем, что, быть может, она постепенно вспомнит всё то, чему он учил её в разное время. Когда он наконец-то умер, дармоглоты ворчали за столом: мол, вот ведь вредный какой - дотерпел до такой поры, что и есть-то даже в нём нечего, одни жилы да мослы! - а Унда бессловесно томилась, снедаемая невнятным протестом: неужели нисколько не ценно, что это был мудрый человек, во сто крат лучше чем они все вместе взятые?.. неужели безвкусные сухие огрызки - это и правда всё, что от него осталось?..
Как же случилось, что некогда славные Высокие Грифоны превратились в ужас и позор, вспоминать о котором рассеянные по миру беглые потомки Дома Страха стыдятся? Многие мыслители ломали головы, пытаясь совместить происходящие из разных источников обрывки информации по истории этого народа. Патер Иштар, который был знатоком самых редких этносов, самых причудливых обычаев и нравов, рассказывал иной раз своим подопечным грифонам байки - нравоучительные сказочки, аллегорически преломляющие кое-какие факты жизни их рода. Обучая Герда искусству массажа - ведь это именно он, Иштар, не позволил взять Герда в "корпус тéней" под начало к Генералу Аттису, а сделал его врачом, свободным от безжалостных политических игр - так вот, стало быть, ставя Герду руки для массажа, патер Иштар между делом поведал следующее. Жили, мол, когда-то на свете "пёстрые тигрята", дикие, простодушные и с добрым нравом; прямо с улицы их взяли служить и "поставили к печкам", и они были так счастливы, что не требовали себе ничего, а когда настало одичание, и они оказались не у дел - впали в безутешное горе. Кое-кто заметили их и "поставили у своих печек"; тигрята несли охрану вместо этих кое-кого и были так рады, что трудились за бесценок. Однако эти кое-кто оказались столь глупы, что начали хвастаться и разболтали о своей находке. Про всё это узнали "маленькие водяные змеи", они пришли и сманили тигрят - соблазнили, "раздув их профессиональную гордость до гордыни". К этому моменту повествования Герду уже вполне ясно было, что речь идёт о его собственном доме, и он очень волновался, однако Иштар замолчал, переключившись на более внимательную работу руками, а Герд не посмел ничего спрашивать. Отпуская Герда с урока, патер Иштар подытожил: вот поэтому, мол, следует стремиться, чтобы профессиональная гордость никогда не превращалась в гордыню!
"Маленькими водяными змеями" в сказке Иштара названы сыны Поймы - изяществом и красотой подобные легендарным "детям цветов" обитатели града Поймы, царственным садом раскинувшегося над водой, на сваях. Пойма - одно из колен Клана Стражей, однако на Клан Стражей дармоглотам наплевать, а вот сыны Поймы имеют над Домом Страха не совсем понятную власть. Они входят и выходят, они приносят рыбу и могут отобрать пойманного, они слишком многое знают о дармоглотах, и дармоглоты всё это терпят. Почему?..
Кое-какие сомнительные личности, имеющие дело и с дармоглотами, и с Поймой, и с контрразведкой, под большим секретом рассказывают о постыдной истории, непосредственно связанной с их предками. Эти люди - тоже сыны Клана Стражей, потомки пришедшего в упадок рода, носившего некогда звание Хранителей Саркофагов. Клановые саркофаги - величайшая святыня Клана Стражей, в них заключена главная его сила, ибо саркофаги хранят пепел огненного погребения. В этом пепле все чада Клана соединяются в единое целое, через него умершие общаются с живыми, благоговейное прикосновение к нему исцеляет душу и тело, а неблагоговейное может свести с ума. Пребывающий в саркофагах пепел лежит не без движения, в нём происходят процессы, подобные медленному горению: пепла становится всё меньше, но сила воздействия его возрастает. Когда-то в Клане был выделен особый род, чтобы служить при саркофагах - охранять подходы к ним, воздавать им должные почести, содержать всё что при них в подобающем порядке и так далее. Поначалу Хранители Саркофагов соблюдали всё достойно, однако на определённом этапе повстречали необыкновенных существ - грифонов Чёрной, утративших своё место при служении погребения - и тайно от всего Клана призвали их себе в помощь. Грифоны, как и ожидалось, оказались благоговейнейшими и прилежнейшими служителями, так что Хранителям Саркофагов никакой работы делать уже не оставалось: они ходили выпятив грудь и в ус не дули, только принимали от грифонов благодарение за благодеяние, а все вокруг поражались, как хорошо выполняется хранительская служба. Однако рано или поздно они не выдержали и стали болтать, ситуация сделалась известна сынам Поймы - и те состроили интригу. В Клане разразился скандал, что, дескать, Хранители Саркофагов совершили кощунство, допустив к святыне чёрт-те каких нелюдей из чёрт-те какой помойки; Хранители Саркофагов от своей службы были отставлены, а грифонов велено было истребить. Сыны Поймы, по чьему плану всё и произошло, тайно взяли грифонов под покровительство, увезли их и спрятали от посторонних глаз - посадили их сторожить кое-какую свою собственную секретную ценность.
Живые печи Бессонных Огней сменились на живые печи саркофагов Клана; живые печи саркофагов Клана - на мёртвую печь обречённого реактора. Как это произошло? Мы знаем слишком мало, мы можем лишь строить догадки.
Колено Пойма - единственное из клановых колен, которое не нуждалось в шаманах даже в ту пору, когда шаманы ещё не покинули страну. Отделившись от сынов Дельты, предки пойменцев двинулись вверх по Чёрной, провозглашая себя носителями нового служения, которое будет подлинным возрождением старого; град Пойма был основан ими как обитель святости, оплот чистоты на утопающей в грехах и страданиях земле. В те давние времена на Чёрной хватало простора для деятельности всем, и дерзновенное начинание пойменцев отнюдь не выглядело из ряда вон выходящим: новое служение как новое служение, а уж насколько оно будет востребовано - покажет время. Прошли века, наступило запустение и упадок; сослужившие шаманам грифоны оказались не у дел, а Пойма продолжала жить своей собственной, странной и страшной, закрытой от всего мира жизнью. Не обратилась ли Пойма к грифонам с предложением "пускай мы будем ваши шаманы, мы сумеем поставить вас на такую же высоту служения, что была у вас когда-то!"? Не прозвучало ли предложение, которое грифоны не в силах были отвергнуть - "придите к нашим новым печкам, и мы вместе вновь зажжём бессмертные огни над Чёрной!"?..
Вопросы, вопросы, одни сплошные вопросы! Ответы на них можно было бы обрести в погружении, ныряя в бездонные глубины истории, теребя звенящие нити паутины судеб - однако и сами ответы эти темны и невнятны, они нуждаются в истолковании, в приложении к реальным фактам. Да и папа Ундр нырять очертя голову, без подстраховки и без спроса, категорически запрещает…
***************************
Продолжение - вот здесь.