В погоне за Ахиллесом
В тот самый момент, когда я уже почти что исправила опасный баг, вызывавший рост Рогов Супружеской Измены одновременно с ростом Рога Изобилия, в мой кабинет заглянул секретарь Кудрявцев и попросил пройти к Аврааму Болеславовичу. Покой, -- пояснил секретарь, -- ожидает скорого прибытия пациентки, излечить которую Гиперкуб надеется с помощью Отдела Разработки Экзистенциального Софта.
Пациентка позвонила ранним утром и, поздоровавшись, предложила открыть глаза на суть мироздания. Кудрявцев хотел было сообщить, что Авраам Болеславович еще не на месте, поскольку задержался на стройке, где для разминки чуть свет поддерживал каменную арку у входа в недостроенное здание, однако пациентка слушать не стала, а стала вместо этого открывать глаза Кудрявцеву. И делала это настолько долго и путанно, что глаза Кудрявцева сами собой закрылись. Что было дальше, Кудрявцев не помнит, но он, по-видимому, не приходя в осознание, назначил пациентке прием у Истинного Учителя Истины.
Авраам Болеславович только и успел предложить мне кусочек белого шоколада, как в дверях уже появилась посетительница. Молодая, неброско, но непонятно на что с претензией одетая, с хаотическими чертами лица, оттеняемыми надтреснутыми очками с толстой дужкой. На плече посетительницы висела мешковатая сумка, характерная для изнуряющих себя интеллектуальными бездела́ми гуманитариев.
-- Здравствуйте. -- сказала она. -- Я крайне недовольна вашим обращением с Истиной.
-- А что так? -- спросил Гиперкуб.
-- Вы ее упрощаете. Нельзя сводить всю глубину и многообразие мира к нескольким примитивным абзацам. Множество взаимосвязей в этом случае ускользает от человека. Человек начинает думать, будто есть простая и понятная закономерность, тогда как в нашем мире нет ничего простого и понятного.
-- И как же вы мне предлагаете поступать? -- спросил Покой. -- Заняться написанием десятитысячетомника бытия, а до тех пор не говорить ни слова?
-- Десятитысячетомник вам не поможет. -- сообщила посетительница, дополняя свои слова снисходительной улыбкой. -- Вселенная бесконечна, бесконечны ее движения, ее делимость и протяженность во времени. Каждое ваше слово поэтому -- упрощение.
-- Давайте угадаю, что будет дальше: -- предложила я, -- в каждой песчинке сокрыто много больше, чем может вместить наш разум?
-- Именно! -- обрадовалась посетительница. -- А ваш коллега, вместо того, чтобы самому учиться, пытается учить других.
-- С какого же момента мне наконец станет можно учить? -- вежливо поинтересовался Гиперкуб.
-- Я не могу ответить на этот вопрос. Все так непредсказуемо. Быть может, вам понадобится год, а быть может, сто лет. Или сто тысяч. Кто знает?
-- И кто же? -- осведомился Покой.
-- Никто. Хотя я этого и не могу утверждать. Ведь есть вероятность, что кто-то знает. И одновременно есть вероятность, что не знает никто. И даже есть вероятность, что этих вероятностей вообще нет. Ведь вероятность -- это вопрос нашей веры. Мы не можем ее измерить и лишь гадаем о ней. Но как мы можем быть уверены, что в ней есть хоть какой-то смысл? Вдруг мы ошиблись еще в самом начале и за вероятностью, как и за нашей наукой, стоит лишь непредсказуемость? Будь у нас даже способ измерять шансы, то и тогда мы уперлись бы в принцип неопределенности Гейзенберга, неспособные уследить даже за отдельной частицей, не говоря уже об их множестве. Чего стоят все наши теории, если ни одна теория не может быть одновременно полной и непротиворечивой? Чего стоит формальная логика в условиях непрерывности мироздания?
-- И чего стоят ваши слова в таком случае? -- вставила я.
Но посетительница продолжала.
-- О большинстве фактов мы знаем с чьих-то слов, но можем только верить на слово. Ведь нам недоступно чтение мыслей и мы не можем узнать, говорят ли нам правду. А если бы и могли, то все равно говорящий с нами мог бы искренне заблуждаться. Мы делаем выводы об одних явлениях на основе других, но не можем знать, что эти явления одинаковы. Мы даже не можем верить своим глазам, ведь в сумасшедшем доме тоже есть уверенные, что видели инопланетян. Повод ли такая уверенность для уверенности? И кто знает, быть может, это врачи больны, а пациенты действительно встречались с Внеземными Цивилизациями?..
Авраам Болеславович многозначительно посмотрел на меня. Я кивнула: диагноз был ясен и очевиден. Но на всякий случай я задала еще один вопрос:
-- И что же вы в результате предлагаете делать?
-- Делать?!! Наоборот. Я предлагаю не делать. Я предлагаю перестать лезть к другим со своими советами. Я предлагаю не выдвигать больше теорий, не пытаться что-то доказывать, не прогнозировать и, упаси боже, не призывать. Ведь абсолютно все, что вы утверждаете, может быть ошибочным. Ваш коллега, извините, выставляет себя посмешищем, когда говорит о некой Истине. Такое было простительно в пятнадцатом веке, но сейчас, слава богу, двадцать первый. Уже понятна вся неопределенность…
В этот момент я включила с карманного терминала Темпоральный Дебаггер и пациентка замерла с открытым ртом. Я так и предполагала: девушка ушла в бесконечную рекурсию уточнений.
-- Взгляните на ее стэктрейс. -- предложила я Аврааму Болеславовичу. -- Вот тут проверяется условие, но доверительный интервал еще не достигнут, поэтому она переходит вот сюда, -- показала я пальцем, -- и снова проверяет условие, но проверка сама по себе приводит к уменьшению доверительного интервала, что требует снова зайти в первый метод. И снова проверять. Что, в свою очередь, снова уменьшит доверительный интервал. О! Да тут ещё десяток возможных переходов. А из них еще десяток. И каждый, как мы видим, только ухудшает положение. В этой паутине вызовов критерий выхода как муха вязнет. Знаний все больше, уверенность должна бы вырасти, но она наоборот падает, поскольку требования к точности растут еще быстрее. В пределе к доверительному интервалу ставится требование единичной вероятности правильности ответа. Такой Упории позавидовал бы даже Зенон: здесь черепаха пытается догнать Ахиллеса, каждый раз сокращая пройденное расстояние вдвое.
-- Мы имеем дело с Трансцидзентальным Празветвлением. -- сказал Авраам Болеславович. -- Внеземные Цивилизации подмешивают его бациллы в яства философии. Когда философ-гурман начинает глотать одну за другой концепции, наслаждаясь их естественной неприготовленностью, бациллы беспрепятственно попадают в лишенный всякого иммунитета организм и больному начинает казаться, будто он досконально познал полное незнание. Вместо силы в знании он обретает бессилье, в котором видит Высшую Мудрость. И во множестве вариантов он ищет лишь повод бесконечного их уточнения безо всяких практических выводов.
Мой интернатовский наставник Ли Юэнь до коммунистической революции Мао был буддистским монахом. С тех пор у него осталось множество знакомств в тех кругах. Я несколько раз ездила вместе с ним на встречи с его давними друзьями-монахами. И один из них рассказал мне, как однажды из очередной толпы туристов отделился юноша с горящим взором и, видимо желая показать свою нетривиальную осведомленность, подошел к монаху с вопросом: «как звучит хлопок одной ладонью?». Монах, слышавший этот вопрос наверно в миллионный раз, не выдержал и залепил юноше пощечину. Со словами: «а вот так!». Юноша чуть было не ушел просветленный.
Ли Юэнь тогда мне рассказал, что согласно дзену две вещи дают просветление: медитация и физический труд. Как-то незаметно вторая часть дзенской практики скрылась от взгляда ищущих ответы интеллектуалов. А под медитацией почему-то стал пониматься способ оправдания собственной бездеятельности: все кругом непознаваемо, поэтому пытаться делать что-то практически полезное могут только совершенно безграмотные или наивные.
Наставник говорил нам: я расстался с дзеном, поскольку тот начал сам себя травить ядом, от которого раньше предостерегал -- неведением. Конечно, травил себя не сам дзен, а его невольные последователи, но как бы то ни было медитациям Ли Юэнь предпочел каждодневный труд по нравственному, физическому и научному воспитанию вверенных ему коммунистическими властями Китая детей.
Выслушав мои воспоминания о Ли Юэне, Авраам Болеславович сказал:
-- Тут, Алечка, есть очень здравое зерно: обжорство философией лучше всего лечить при помощи трудотерапии в колхозе имени Баграмяна. Ударим простым физическим трудом по интеллектуальному бездорожью. Там еще, кстати, вечерами отличные лекции по теории множеств читают.
Я пожала плечами: мое дело Экзистенциальные Алгоритмы. Баги Трансцидзентального Празветвления исправляются элементарно при помощи простого правила: дел должно быть вдвое больше, чем рассуждений. Каждый уточняющий теоретический шаг должен быть обусловлен предыдущими двумя шагами практики. Чтобы реализовать эту простую идею, я просто вставила в алгоритмы пациентки выход по переполнению стэка. А допустимую его глубину связала с количеством реально сделанного. Вместо бесконечного поиска по непрерывно растущему дереву вариантов, таким образом, она будет иметь рабочую гипотезу для каждого кванта своей работы. В колхозе им. Баграмяна работы, между прочим, очень много.
Пациентка позвонила ранним утром и, поздоровавшись, предложила открыть глаза на суть мироздания. Кудрявцев хотел было сообщить, что Авраам Болеславович еще не на месте, поскольку задержался на стройке, где для разминки чуть свет поддерживал каменную арку у входа в недостроенное здание, однако пациентка слушать не стала, а стала вместо этого открывать глаза Кудрявцеву. И делала это настолько долго и путанно, что глаза Кудрявцева сами собой закрылись. Что было дальше, Кудрявцев не помнит, но он, по-видимому, не приходя в осознание, назначил пациентке прием у Истинного Учителя Истины.
Авраам Болеславович только и успел предложить мне кусочек белого шоколада, как в дверях уже появилась посетительница. Молодая, неброско, но непонятно на что с претензией одетая, с хаотическими чертами лица, оттеняемыми надтреснутыми очками с толстой дужкой. На плече посетительницы висела мешковатая сумка, характерная для изнуряющих себя интеллектуальными бездела́ми гуманитариев.
-- Здравствуйте. -- сказала она. -- Я крайне недовольна вашим обращением с Истиной.
-- А что так? -- спросил Гиперкуб.
-- Вы ее упрощаете. Нельзя сводить всю глубину и многообразие мира к нескольким примитивным абзацам. Множество взаимосвязей в этом случае ускользает от человека. Человек начинает думать, будто есть простая и понятная закономерность, тогда как в нашем мире нет ничего простого и понятного.
-- И как же вы мне предлагаете поступать? -- спросил Покой. -- Заняться написанием десятитысячетомника бытия, а до тех пор не говорить ни слова?
-- Десятитысячетомник вам не поможет. -- сообщила посетительница, дополняя свои слова снисходительной улыбкой. -- Вселенная бесконечна, бесконечны ее движения, ее делимость и протяженность во времени. Каждое ваше слово поэтому -- упрощение.
-- Давайте угадаю, что будет дальше: -- предложила я, -- в каждой песчинке сокрыто много больше, чем может вместить наш разум?
-- Именно! -- обрадовалась посетительница. -- А ваш коллега, вместо того, чтобы самому учиться, пытается учить других.
-- С какого же момента мне наконец станет можно учить? -- вежливо поинтересовался Гиперкуб.
-- Я не могу ответить на этот вопрос. Все так непредсказуемо. Быть может, вам понадобится год, а быть может, сто лет. Или сто тысяч. Кто знает?
-- И кто же? -- осведомился Покой.
-- Никто. Хотя я этого и не могу утверждать. Ведь есть вероятность, что кто-то знает. И одновременно есть вероятность, что не знает никто. И даже есть вероятность, что этих вероятностей вообще нет. Ведь вероятность -- это вопрос нашей веры. Мы не можем ее измерить и лишь гадаем о ней. Но как мы можем быть уверены, что в ней есть хоть какой-то смысл? Вдруг мы ошиблись еще в самом начале и за вероятностью, как и за нашей наукой, стоит лишь непредсказуемость? Будь у нас даже способ измерять шансы, то и тогда мы уперлись бы в принцип неопределенности Гейзенберга, неспособные уследить даже за отдельной частицей, не говоря уже об их множестве. Чего стоят все наши теории, если ни одна теория не может быть одновременно полной и непротиворечивой? Чего стоит формальная логика в условиях непрерывности мироздания?
-- И чего стоят ваши слова в таком случае? -- вставила я.
Но посетительница продолжала.
-- О большинстве фактов мы знаем с чьих-то слов, но можем только верить на слово. Ведь нам недоступно чтение мыслей и мы не можем узнать, говорят ли нам правду. А если бы и могли, то все равно говорящий с нами мог бы искренне заблуждаться. Мы делаем выводы об одних явлениях на основе других, но не можем знать, что эти явления одинаковы. Мы даже не можем верить своим глазам, ведь в сумасшедшем доме тоже есть уверенные, что видели инопланетян. Повод ли такая уверенность для уверенности? И кто знает, быть может, это врачи больны, а пациенты действительно встречались с Внеземными Цивилизациями?..
Авраам Болеславович многозначительно посмотрел на меня. Я кивнула: диагноз был ясен и очевиден. Но на всякий случай я задала еще один вопрос:
-- И что же вы в результате предлагаете делать?
-- Делать?!! Наоборот. Я предлагаю не делать. Я предлагаю перестать лезть к другим со своими советами. Я предлагаю не выдвигать больше теорий, не пытаться что-то доказывать, не прогнозировать и, упаси боже, не призывать. Ведь абсолютно все, что вы утверждаете, может быть ошибочным. Ваш коллега, извините, выставляет себя посмешищем, когда говорит о некой Истине. Такое было простительно в пятнадцатом веке, но сейчас, слава богу, двадцать первый. Уже понятна вся неопределенность…
В этот момент я включила с карманного терминала Темпоральный Дебаггер и пациентка замерла с открытым ртом. Я так и предполагала: девушка ушла в бесконечную рекурсию уточнений.
-- Взгляните на ее стэктрейс. -- предложила я Аврааму Болеславовичу. -- Вот тут проверяется условие, но доверительный интервал еще не достигнут, поэтому она переходит вот сюда, -- показала я пальцем, -- и снова проверяет условие, но проверка сама по себе приводит к уменьшению доверительного интервала, что требует снова зайти в первый метод. И снова проверять. Что, в свою очередь, снова уменьшит доверительный интервал. О! Да тут ещё десяток возможных переходов. А из них еще десяток. И каждый, как мы видим, только ухудшает положение. В этой паутине вызовов критерий выхода как муха вязнет. Знаний все больше, уверенность должна бы вырасти, но она наоборот падает, поскольку требования к точности растут еще быстрее. В пределе к доверительному интервалу ставится требование единичной вероятности правильности ответа. Такой Упории позавидовал бы даже Зенон: здесь черепаха пытается догнать Ахиллеса, каждый раз сокращая пройденное расстояние вдвое.
-- Мы имеем дело с Трансцидзентальным Празветвлением. -- сказал Авраам Болеславович. -- Внеземные Цивилизации подмешивают его бациллы в яства философии. Когда философ-гурман начинает глотать одну за другой концепции, наслаждаясь их естественной неприготовленностью, бациллы беспрепятственно попадают в лишенный всякого иммунитета организм и больному начинает казаться, будто он досконально познал полное незнание. Вместо силы в знании он обретает бессилье, в котором видит Высшую Мудрость. И во множестве вариантов он ищет лишь повод бесконечного их уточнения безо всяких практических выводов.
Мой интернатовский наставник Ли Юэнь до коммунистической революции Мао был буддистским монахом. С тех пор у него осталось множество знакомств в тех кругах. Я несколько раз ездила вместе с ним на встречи с его давними друзьями-монахами. И один из них рассказал мне, как однажды из очередной толпы туристов отделился юноша с горящим взором и, видимо желая показать свою нетривиальную осведомленность, подошел к монаху с вопросом: «как звучит хлопок одной ладонью?». Монах, слышавший этот вопрос наверно в миллионный раз, не выдержал и залепил юноше пощечину. Со словами: «а вот так!». Юноша чуть было не ушел просветленный.
Ли Юэнь тогда мне рассказал, что согласно дзену две вещи дают просветление: медитация и физический труд. Как-то незаметно вторая часть дзенской практики скрылась от взгляда ищущих ответы интеллектуалов. А под медитацией почему-то стал пониматься способ оправдания собственной бездеятельности: все кругом непознаваемо, поэтому пытаться делать что-то практически полезное могут только совершенно безграмотные или наивные.
Наставник говорил нам: я расстался с дзеном, поскольку тот начал сам себя травить ядом, от которого раньше предостерегал -- неведением. Конечно, травил себя не сам дзен, а его невольные последователи, но как бы то ни было медитациям Ли Юэнь предпочел каждодневный труд по нравственному, физическому и научному воспитанию вверенных ему коммунистическими властями Китая детей.
Выслушав мои воспоминания о Ли Юэне, Авраам Болеславович сказал:
-- Тут, Алечка, есть очень здравое зерно: обжорство философией лучше всего лечить при помощи трудотерапии в колхозе имени Баграмяна. Ударим простым физическим трудом по интеллектуальному бездорожью. Там еще, кстати, вечерами отличные лекции по теории множеств читают.
Я пожала плечами: мое дело Экзистенциальные Алгоритмы. Баги Трансцидзентального Празветвления исправляются элементарно при помощи простого правила: дел должно быть вдвое больше, чем рассуждений. Каждый уточняющий теоретический шаг должен быть обусловлен предыдущими двумя шагами практики. Чтобы реализовать эту простую идею, я просто вставила в алгоритмы пациентки выход по переполнению стэка. А допустимую его глубину связала с количеством реально сделанного. Вместо бесконечного поиска по непрерывно растущему дереву вариантов, таким образом, она будет иметь рабочую гипотезу для каждого кванта своей работы. В колхозе им. Баграмяна работы, между прочим, очень много.