Μέδουσα
Μέδουσα
Через некоторое время мы видим нашего героя на берегу, пристально вглядывающимся в воду. Кажется, темное пятно приблизилось к берегу, он же занят своими делами: рядом с ним на камнях лежит ветка ивы, и постепенно появляются какие-то еще полезные предметы. Например, стальной меч, который поначалу принимает форму знакомого нам стилета с треугольным в сечении лезвием и крестообразной рукояткой. Потом, словно повинуясь течению мысли своего создателя, меч меняется, постепенно превращаясь в прямой японский цуруги, который Эреб пристраивает по дальневосточной же моде за спину, прилаживает по руке и с удивлением разглядывает невесть откуда появившийся острогранный рубин в основании рукояти.
Удовлетворившись новым оружием, Эреб кладет его на камни, садится рядом по-турецки и колдует с несколькими кусочками слюды, не забывая поглядывать в море и наблюдать перемещение актиниевидного черного пятна - все ближе и ближе к берегу.
- Похоже, сандалии с крылышками мне не понадобятся, - бормочет бывший Сократ, - и вообще, они еще даже не знают, с кем связались. Мне тут, конечно, скучно и даже отчасти «одиноко» (в этом слове яда не меньше, чем в девяти головах Лернейской Гидры), но магии от этого делается больше, а не меньше. Подбирайся, подбирайся, голубушка. Будем встречаться на моей территории.
Договорив эту часть монолога, молодой человек закончил бороться со слюдой, и водрузил на нос прекрасные темные очки. Поднял голову, посмотрел на солнце, утвердительно кивнул.
- Отлично получилось, - похвалил он сам себя, - Accio не работает на таком… м-мм… историческом расстоянии. Приходится практически закладывать основы современной магии…
Из воды выходила женщина. Сначала в волнах, достаточно далеко от берега появилась сияющая на солнце каштановая, с рыжим отливом, мокрая макушка, потом хитрые зеленые глаза, постепенно показался точеный носик, то, что позднейший автор назвал «прекрасноланитостью», словно веселой летней волной изогнутые губы, восхитительной круглоты подбородок, и так далее, до кончиков перламутровых ногтей на ногах. Вся эта роскошь обрамлялась копной вполне человеческих волос. Если б прекрасное видение стояло на раковине, прикрывая ключевые точки руками, скромно склонив голову к одному плечу и волосы имело б пшеничные, а не… рыжие, да, да, рыжие волосы, наш древнегреческий герой принял бы ее за боттичеллиевскую Венеру, сию секунду родившуюся из пены и лишенную недостатков Симонетты Веспуччи-Каттанео, сгинувшей от чахотки в нездоровом флорентийском климате XV века после Рождества Христова.
- Пресвятая дева Мария, - тихо пробормотал себе под нос бывший «Сократ» и нынешний уничтожитель чудовищ, - она же и вправду была красивой. Очень. Да и осталась, несмотря на длительное вымачивание в соленой воде…
Он на всякий случай поднялся, напомнив себе, что именно так положено реагировать на появление дамы. Хотя бы и из воды. Хотя бы и обнаженной. Новенький меч остался лежать на камнях, а очки он, секунду поколебавшись, снял. («Гордыня», - ворчит здесь Мэри-Сьюзан, ничем иным не способная объяснить этот неосмотрительный жест.)
Девушка выбралась из воды, наклонила голову и принялась выжимать волосы, разглядывая молодого человека на берегу. Тянувшаяся от ее ног по воде чернота разошлась, а молодой человек, разглядывавший ее не менее внимательно, чем она его, только безо всякого лукавства, тем временем произнес на еще одном неизвестном в этой местности языке следующее: «Дама Джулиано, прекрасная Симонетта, изображенная в виде Афины, стоит на пылающих оливковых ветвях. В одной руке у нее щит с головой Медузы, в другой копье. Она смотрит на солнце. Амур, стоящий рядом с ней, привязан к стволу оливы, его лук и стрелы сломаны».
Вот это «в виде Афины» он сказал так, что мокрая девушка поняла слова, и, кажется, добился нужного эффекта: по лицу ее как будто прошла тень, но и сошла она так же быстро, как слетает с лица солнца облако в ясный день.
Краса-девица устремила изумрудный взгляд в глаза молодого человека и сделала еще пару шагов к нему. «Тебе положен гипнотический взгляд», - подтвердил негромко молодой человек, но все же сделал в свою очередь несколько скользящих шагов навстречу, как будто из чистого упрямства не желая отказываться ни от одного вызова, кидаемого ему противником.
- Знаешь, Эреб, - заговорила тут морская дива, - а ведь они все врут.
«Эреб», судя по всему, опешил, но не подал вида. Похоже, он не ожидал, что столь совершенная женская форма способна содержать в себе хотя бы какой-нибудь ум. Он ошибался.
- Кто врет, Медуза? - спросил он, наконец, на хорошем архаическом языке.
- Эти… крестьяне, солдаты, жрецы, женщины. Мужчины.
- Людям это свойственно, Медуза, - пожал плечами молодой человек (они стояли друг напротив друга, и солнце, ставшее перед закатом неожиданно ласковым, уже почти высушило воду на ее голых плечах). - Спроси меня - не вижу в этом ничего дурного. Ложь подобна одеялу, под ней тепло и безопасно. Но ведь ты хочешь сказать, что тебя оболгали… ты не уродлива… на голове у тебя не змеи, а роскошные волосы… ты не каменишь людей взглядом и не держишь зла на Афину… Это?
Медуза улыбнулась, и у нашего героя заломили разом все плохо зажившие раны, оставшиеся от встречи с Гидрой.
- Ты умен, Эреб, - ненадолго отвела взгляд Медуза, видимо, слегка смущенная тем, что пришелец был готов смотреть ей в глаза так долго, как будет надо, и при этом не гипнотизироваться, - но я говорю не об этом. Легенда гласит, что Посейдон овладел мною, прекраснейшей девой этой земли, возжелавшей соревноваться красою с Афиной, в своем храме. По ее приказу. И что за это меня сделали уродом с головой, полной змей.
Она встряхнула головой, насаженной, надо сказать, на идеальную шею, которой позавидовала бы героиня «Песни песней», и наглядно продемонстрировала не только наличие и сохранность великолепных волос, но и великолепие всего того, что эти волосы слегка скрывали. Молодой человек, прозванный Эребом, вздохнул.
- Я уже понял, Медуза, - сказал он. - Тебя не сделали уродом. Тебя просто посадили в воду. Очень сожалею.
- Нет, - проговорила умница-Медуза со спокойствием и упорством, за которым у большинства женщин следует битье домашней утвари. Она снова улыбнулась, и бывший Сократ немедленно вспомнил, что в его кровеносной системе по-прежнему циркулирует какое-то количество древнегреческого лернейского яда. Из чистого упрямства он улыбнулся ей в ответ и с удовольствием отметил, что медузья улыбка соскользнула с ее лица. - Нет! - горгона топнула голой ногой. - Ложь в том, что Посейдон насиловал меня!
- Ба, - удивился Эреб. - У вас случилась полюбовная связь? Что ж с того?
- Нет! - взметнулись рыжие волны, и молодой человек, наконец-то, немного расслабился, узнав в реакциях Медузы реакции человеческой женщины.
- Он не смог, - пояснила проклятая красавица. - Не смог! За это меня и запихнули в море.
- Да ну, - почему-то не поверил Эреб. - Как это «не смог»? Он же бог.
- Не в этом смысле «не смог», Эреб, - терпеливо пояснила Медуза, осторожно изучая кончиками пальцев странные застежки на груди пришельцевой одежды - архаическая Греция, как мы понимаем, не была знакома с концепцией пуговиц.
- В каком же смысле еще можно хотеть взять женщину и «не смочь»? Да еще будучи Посейдоном - сформулировал Эреб вопрос, ответ на который должен был послужить разгадкой к проклятию прекрасной горгоны, и снял с себя руку Медузы, чтобы не отвлекаться.
- Ни один мужчина, желающий взять женщину, не сделает этого, если она ему не позволит! - заявила Медуза, пояснив, что оружие в руке насильника, конечно, способно помочь ему в его отвратительном деле, но любая порядочная девушка предпочтет смерть бесчестью.
- Быть такого не может, - опять не поверил своим ушам Эреб, продолжавший ожидать в этой невероятной истории какого-то подвоха.
- Попробуй, - закинула рыжую голову Медуза и засмеялась, отворачиваясь, но досмеяться не успела.
Эреб, прекратив тратить время на разговоры, технично остановил ее за руку, развернув девицу к себе, руку заломил ей за спину, поймал взметнувшуюся вторую, присоединил к первой, уронил горгону на прибрежные камни и деловито разъединил ее ноги при помощи колена. Затем он показал ей свободную правую руку и заметил:
- Я, конечно, не знаю, как это делают местные боги, особенно пожилые, но тебя, Медуза, кто-то жестоко ввел в заблуждение. Взять честь женщины для мужчины так же просто, как для женщины потерять ее. Если она, конечно, не русалка.
Последовавшая за этим происшествием пауза в разговоре дает нам возможность ненадолго прервать рассказ и посмотреть на закат.
Дальше (В лучах заката)
Оглавление
Раньше (Гидра, Медуза)
Через некоторое время мы видим нашего героя на берегу, пристально вглядывающимся в воду. Кажется, темное пятно приблизилось к берегу, он же занят своими делами: рядом с ним на камнях лежит ветка ивы, и постепенно появляются какие-то еще полезные предметы. Например, стальной меч, который поначалу принимает форму знакомого нам стилета с треугольным в сечении лезвием и крестообразной рукояткой. Потом, словно повинуясь течению мысли своего создателя, меч меняется, постепенно превращаясь в прямой японский цуруги, который Эреб пристраивает по дальневосточной же моде за спину, прилаживает по руке и с удивлением разглядывает невесть откуда появившийся острогранный рубин в основании рукояти.
Удовлетворившись новым оружием, Эреб кладет его на камни, садится рядом по-турецки и колдует с несколькими кусочками слюды, не забывая поглядывать в море и наблюдать перемещение актиниевидного черного пятна - все ближе и ближе к берегу.
- Похоже, сандалии с крылышками мне не понадобятся, - бормочет бывший Сократ, - и вообще, они еще даже не знают, с кем связались. Мне тут, конечно, скучно и даже отчасти «одиноко» (в этом слове яда не меньше, чем в девяти головах Лернейской Гидры), но магии от этого делается больше, а не меньше. Подбирайся, подбирайся, голубушка. Будем встречаться на моей территории.
Договорив эту часть монолога, молодой человек закончил бороться со слюдой, и водрузил на нос прекрасные темные очки. Поднял голову, посмотрел на солнце, утвердительно кивнул.
- Отлично получилось, - похвалил он сам себя, - Accio не работает на таком… м-мм… историческом расстоянии. Приходится практически закладывать основы современной магии…
Из воды выходила женщина. Сначала в волнах, достаточно далеко от берега появилась сияющая на солнце каштановая, с рыжим отливом, мокрая макушка, потом хитрые зеленые глаза, постепенно показался точеный носик, то, что позднейший автор назвал «прекрасноланитостью», словно веселой летней волной изогнутые губы, восхитительной круглоты подбородок, и так далее, до кончиков перламутровых ногтей на ногах. Вся эта роскошь обрамлялась копной вполне человеческих волос. Если б прекрасное видение стояло на раковине, прикрывая ключевые точки руками, скромно склонив голову к одному плечу и волосы имело б пшеничные, а не… рыжие, да, да, рыжие волосы, наш древнегреческий герой принял бы ее за боттичеллиевскую Венеру, сию секунду родившуюся из пены и лишенную недостатков Симонетты Веспуччи-Каттанео, сгинувшей от чахотки в нездоровом флорентийском климате XV века после Рождества Христова.
- Пресвятая дева Мария, - тихо пробормотал себе под нос бывший «Сократ» и нынешний уничтожитель чудовищ, - она же и вправду была красивой. Очень. Да и осталась, несмотря на длительное вымачивание в соленой воде…
Он на всякий случай поднялся, напомнив себе, что именно так положено реагировать на появление дамы. Хотя бы и из воды. Хотя бы и обнаженной. Новенький меч остался лежать на камнях, а очки он, секунду поколебавшись, снял. («Гордыня», - ворчит здесь Мэри-Сьюзан, ничем иным не способная объяснить этот неосмотрительный жест.)
Девушка выбралась из воды, наклонила голову и принялась выжимать волосы, разглядывая молодого человека на берегу. Тянувшаяся от ее ног по воде чернота разошлась, а молодой человек, разглядывавший ее не менее внимательно, чем она его, только безо всякого лукавства, тем временем произнес на еще одном неизвестном в этой местности языке следующее: «Дама Джулиано, прекрасная Симонетта, изображенная в виде Афины, стоит на пылающих оливковых ветвях. В одной руке у нее щит с головой Медузы, в другой копье. Она смотрит на солнце. Амур, стоящий рядом с ней, привязан к стволу оливы, его лук и стрелы сломаны».
Вот это «в виде Афины» он сказал так, что мокрая девушка поняла слова, и, кажется, добился нужного эффекта: по лицу ее как будто прошла тень, но и сошла она так же быстро, как слетает с лица солнца облако в ясный день.
Краса-девица устремила изумрудный взгляд в глаза молодого человека и сделала еще пару шагов к нему. «Тебе положен гипнотический взгляд», - подтвердил негромко молодой человек, но все же сделал в свою очередь несколько скользящих шагов навстречу, как будто из чистого упрямства не желая отказываться ни от одного вызова, кидаемого ему противником.
- Знаешь, Эреб, - заговорила тут морская дива, - а ведь они все врут.
«Эреб», судя по всему, опешил, но не подал вида. Похоже, он не ожидал, что столь совершенная женская форма способна содержать в себе хотя бы какой-нибудь ум. Он ошибался.
- Кто врет, Медуза? - спросил он, наконец, на хорошем архаическом языке.
- Эти… крестьяне, солдаты, жрецы, женщины. Мужчины.
- Людям это свойственно, Медуза, - пожал плечами молодой человек (они стояли друг напротив друга, и солнце, ставшее перед закатом неожиданно ласковым, уже почти высушило воду на ее голых плечах). - Спроси меня - не вижу в этом ничего дурного. Ложь подобна одеялу, под ней тепло и безопасно. Но ведь ты хочешь сказать, что тебя оболгали… ты не уродлива… на голове у тебя не змеи, а роскошные волосы… ты не каменишь людей взглядом и не держишь зла на Афину… Это?
Медуза улыбнулась, и у нашего героя заломили разом все плохо зажившие раны, оставшиеся от встречи с Гидрой.
- Ты умен, Эреб, - ненадолго отвела взгляд Медуза, видимо, слегка смущенная тем, что пришелец был готов смотреть ей в глаза так долго, как будет надо, и при этом не гипнотизироваться, - но я говорю не об этом. Легенда гласит, что Посейдон овладел мною, прекраснейшей девой этой земли, возжелавшей соревноваться красою с Афиной, в своем храме. По ее приказу. И что за это меня сделали уродом с головой, полной змей.
Она встряхнула головой, насаженной, надо сказать, на идеальную шею, которой позавидовала бы героиня «Песни песней», и наглядно продемонстрировала не только наличие и сохранность великолепных волос, но и великолепие всего того, что эти волосы слегка скрывали. Молодой человек, прозванный Эребом, вздохнул.
- Я уже понял, Медуза, - сказал он. - Тебя не сделали уродом. Тебя просто посадили в воду. Очень сожалею.
- Нет, - проговорила умница-Медуза со спокойствием и упорством, за которым у большинства женщин следует битье домашней утвари. Она снова улыбнулась, и бывший Сократ немедленно вспомнил, что в его кровеносной системе по-прежнему циркулирует какое-то количество древнегреческого лернейского яда. Из чистого упрямства он улыбнулся ей в ответ и с удовольствием отметил, что медузья улыбка соскользнула с ее лица. - Нет! - горгона топнула голой ногой. - Ложь в том, что Посейдон насиловал меня!
- Ба, - удивился Эреб. - У вас случилась полюбовная связь? Что ж с того?
- Нет! - взметнулись рыжие волны, и молодой человек, наконец-то, немного расслабился, узнав в реакциях Медузы реакции человеческой женщины.
- Он не смог, - пояснила проклятая красавица. - Не смог! За это меня и запихнули в море.
- Да ну, - почему-то не поверил Эреб. - Как это «не смог»? Он же бог.
- Не в этом смысле «не смог», Эреб, - терпеливо пояснила Медуза, осторожно изучая кончиками пальцев странные застежки на груди пришельцевой одежды - архаическая Греция, как мы понимаем, не была знакома с концепцией пуговиц.
- В каком же смысле еще можно хотеть взять женщину и «не смочь»? Да еще будучи Посейдоном - сформулировал Эреб вопрос, ответ на который должен был послужить разгадкой к проклятию прекрасной горгоны, и снял с себя руку Медузы, чтобы не отвлекаться.
- Ни один мужчина, желающий взять женщину, не сделает этого, если она ему не позволит! - заявила Медуза, пояснив, что оружие в руке насильника, конечно, способно помочь ему в его отвратительном деле, но любая порядочная девушка предпочтет смерть бесчестью.
- Быть такого не может, - опять не поверил своим ушам Эреб, продолжавший ожидать в этой невероятной истории какого-то подвоха.
- Попробуй, - закинула рыжую голову Медуза и засмеялась, отворачиваясь, но досмеяться не успела.
Эреб, прекратив тратить время на разговоры, технично остановил ее за руку, развернув девицу к себе, руку заломил ей за спину, поймал взметнувшуюся вторую, присоединил к первой, уронил горгону на прибрежные камни и деловито разъединил ее ноги при помощи колена. Затем он показал ей свободную правую руку и заметил:
- Я, конечно, не знаю, как это делают местные боги, особенно пожилые, но тебя, Медуза, кто-то жестоко ввел в заблуждение. Взять честь женщины для мужчины так же просто, как для женщины потерять ее. Если она, конечно, не русалка.
Последовавшая за этим происшествием пауза в разговоре дает нам возможность ненадолго прервать рассказ и посмотреть на закат.
Click to viewДальше (В лучах заката)
Оглавление
Раньше (Гидра, Медуза)