В лучах заката
В лучах заката
Читатель, судя по всему, подумал о происходившем то же, что Медуза. И, как это часто бывает в историях с тем, кого в ахейской Греции назвали Эребом, ошибся. То, что он сделал, оказалось хуже, чем то, в чем заподозрили его и читатели, и, собственно, прекрасная горгона: продемонстрировав ей, с какой легкостью возможно добиться того, что так и не случилось с ней в храме Афины, и закрепив демонстрацию небольшим встряхиванием девицы на неудобных острых камнях, чтобы она попусту не дергалась, дождавшись, чтобы ее зеленый взгляд затуманился, поплыл и потемнел, он осторожно отпустил ее руки, аккуратно отвел с прекрасного лица растрепавшиеся рыжие волосы и отстранился.
Медуза тяжело дышала, лицо ее сначала порозовело, а потом стало бледнеть. Все-таки с подобными фокусами в Элладе еще не встречались. А став жертвой подобного фокуса, горгона универсальным женским органом понимания поняла, что ее унизили, - еще хуже, чем Посейдон, попытавшийся совершить над ней насилие, но не сумевший распутать ее защищающихся конечностей и не решившийся пустить в ход угрожающий трезубец. Хуже, чем Афина, в своей ревностной мести отправившая ее на морское дно. Богам было положено брать и мстить, но они никогда не поступали так, как этот человек. Не показывали, что могут и взять, и отомстить, но не хотят, потому что… потому что… Она собралась в комок, закрылась волосами. Потому что так можно унизить еще больше. Убить и при этом оставить жить.
Эреб тем временем поднялся на ноги и смотрел на нее сверху с сожалением. Потом он вздохнул.
- Прости, прекрасная дева, - заговорил он, наконец. - Знаю, что ты захотела любви и, возможно, даже… по каким-нибудь местным поверьям рассчитывала, что если бы она случилась, ты бы вернулась в свое изначальное девовое, а не чудовищное, состояние, вышла бы из морских глубин… перестала бы пугать детишек и героев, прожила бы уединенную, но вполне человеческую жизнь. Но все это не входило в мои планы. Я же уничтожитель чудовищ, а ты чудовище.
Все это он сказал довольно буднично и из деликатности даже отвернулся. Солнце, прощавшееся с берегом, выпустило из-за горизонта какой-то наиболее яркий из своих последних лучей, и молодой человек, никогда не любивший бьющего в глаза света, поймал взлетевшие с камней темные очки, изготовившись надеть их. В них-то он и увидел то, что заставило его поймать в другую руку взлетевший с земли прямой меч.
Он совсем чуть-чуть опоздал: взметнувшиеся змеи хлестнули его по плечам (Медуза была ниже ростом), их шипение буквально взорвало воздух на берегу, и его прекрасная одежда, полностью восстановленная за время странствий и выглядевшая так, как будто каждое утро ее приводил в порядок специально приставленный к ней для этой цели человек (Эреб, как и бывший «Сократ», с самого детства выделял небольшой процент магии под эту цель, чтобы уже не думать о внешних приличиях вовсе), вмиг оказалась прорванной, а змеиные зубы впились ему в спину. Он закрыл глаза, развернулся с мечом в руке и сделал то, зачем пришел, с чистой совестью.
Медуза упала - сначала ее совершенное тело, не оскверненное ни Посейдоном… ни Эребом. Потом ужасающая голова. Потом убийца Медузы, позволив уже и себе зашипеть от боли, содрал с себя одежду и отправился в море лечиться соленой водой, как нормальный человек, ибо никакой яд, упорно повторял он себе, благодаря взглядом прощальный луч солнца, так вовремя отразившийся в слюде, ему не был страшен. По крайней мере, он на это надеялся.
Дальше (Дельфы и Лавра)
Оглавление
Раньше (Медуза)
Септимий Север знакомится с Эребом
Читатель, судя по всему, подумал о происходившем то же, что Медуза. И, как это часто бывает в историях с тем, кого в ахейской Греции назвали Эребом, ошибся. То, что он сделал, оказалось хуже, чем то, в чем заподозрили его и читатели, и, собственно, прекрасная горгона: продемонстрировав ей, с какой легкостью возможно добиться того, что так и не случилось с ней в храме Афины, и закрепив демонстрацию небольшим встряхиванием девицы на неудобных острых камнях, чтобы она попусту не дергалась, дождавшись, чтобы ее зеленый взгляд затуманился, поплыл и потемнел, он осторожно отпустил ее руки, аккуратно отвел с прекрасного лица растрепавшиеся рыжие волосы и отстранился.
Медуза тяжело дышала, лицо ее сначала порозовело, а потом стало бледнеть. Все-таки с подобными фокусами в Элладе еще не встречались. А став жертвой подобного фокуса, горгона универсальным женским органом понимания поняла, что ее унизили, - еще хуже, чем Посейдон, попытавшийся совершить над ней насилие, но не сумевший распутать ее защищающихся конечностей и не решившийся пустить в ход угрожающий трезубец. Хуже, чем Афина, в своей ревностной мести отправившая ее на морское дно. Богам было положено брать и мстить, но они никогда не поступали так, как этот человек. Не показывали, что могут и взять, и отомстить, но не хотят, потому что… потому что… Она собралась в комок, закрылась волосами. Потому что так можно унизить еще больше. Убить и при этом оставить жить.
Эреб тем временем поднялся на ноги и смотрел на нее сверху с сожалением. Потом он вздохнул.
- Прости, прекрасная дева, - заговорил он, наконец. - Знаю, что ты захотела любви и, возможно, даже… по каким-нибудь местным поверьям рассчитывала, что если бы она случилась, ты бы вернулась в свое изначальное девовое, а не чудовищное, состояние, вышла бы из морских глубин… перестала бы пугать детишек и героев, прожила бы уединенную, но вполне человеческую жизнь. Но все это не входило в мои планы. Я же уничтожитель чудовищ, а ты чудовище.
Все это он сказал довольно буднично и из деликатности даже отвернулся. Солнце, прощавшееся с берегом, выпустило из-за горизонта какой-то наиболее яркий из своих последних лучей, и молодой человек, никогда не любивший бьющего в глаза света, поймал взлетевшие с камней темные очки, изготовившись надеть их. В них-то он и увидел то, что заставило его поймать в другую руку взлетевший с земли прямой меч.
Он совсем чуть-чуть опоздал: взметнувшиеся змеи хлестнули его по плечам (Медуза была ниже ростом), их шипение буквально взорвало воздух на берегу, и его прекрасная одежда, полностью восстановленная за время странствий и выглядевшая так, как будто каждое утро ее приводил в порядок специально приставленный к ней для этой цели человек (Эреб, как и бывший «Сократ», с самого детства выделял небольшой процент магии под эту цель, чтобы уже не думать о внешних приличиях вовсе), вмиг оказалась прорванной, а змеиные зубы впились ему в спину. Он закрыл глаза, развернулся с мечом в руке и сделал то, зачем пришел, с чистой совестью.
Медуза упала - сначала ее совершенное тело, не оскверненное ни Посейдоном… ни Эребом. Потом ужасающая голова. Потом убийца Медузы, позволив уже и себе зашипеть от боли, содрал с себя одежду и отправился в море лечиться соленой водой, как нормальный человек, ибо никакой яд, упорно повторял он себе, благодаря взглядом прощальный луч солнца, так вовремя отразившийся в слюде, ему не был страшен. По крайней мере, он на это надеялся.
Click to viewДальше (Дельфы и Лавра)
Оглавление
Раньше (Медуза)
Септимий Север знакомится с Эребом