Последними километрами
П.Белявский || « Известия» №238, 8 октября 1943 года
По всему фронту - от Витебска до Таманского полуострова Красная Армия вновь развернула наступательные бои против немцев. Вчера войска Калининского фронта овладели городом НЕВЕЛЬ.
Вперед, храбрые сыны советского народа! К новым подвигам зовет вас Отчизна!
# Все статьи за 8 октября 1943 года.
(От специального военного корреспондента «Известий»)
Горы Северного Кавказа, кубанские степи, река Кубань, берущая начало в этих горах и питающая эти степи, - всё это осталось позади. Наши войска вышли к морю, к песчаным косам, отделяющим лиманы от моря, к камышовым зарослям плавней кубанской дельты, тесня и расстреливая арьергарды немцев и румын на узких участках суши, топя их в трясинах плавней. Сослужившие свою службу ослики наших горнострелковых частей, пившие воду из истока Кубани у Эльбруса, припадают к могучим потокам реки в её устье. И верблюды, прошедшие тысячекилометровый путь от бурунов Калмыкии, глядят, гордо вскинув головы, на синеву и буруны морской пустыни, простёршейся у их ног, подобно миражу.
Мы едем последними километрами дорог кубанской земли. Не надо никого спрашивать, где, с какого именно места начинаются эти километры конца немецкого хозяйничанья на Кубани. Здесь немцы были 13 месяцев, и этим всё сказано. Здесь нет жизни. Здесь всё разрушено. Не надо и некого ни о чём расспрашивать. Дорога сама развернёт перед путником свиток вражеских злодеяний, а неостывшие трупы гитлеровцев и сгоревшие немецкие танки, и подбитые немецкие пушки лежат вдоль неё, подобно вехам, отмечающим места, в которых враг особенно упорно гнездился и был проучен особенно крепко.
Гудок паровоза, доносящийся сюда из Крымской, звучит над этим опалённым, вспаханным снарядами, усеянным осколками клочком земли как голос из другого мира. Там уже наступила пора созидания. Тут только-что отскрежетала грузная машина войны. Огромное селение широко разметалось по склонам холма. Стальной смерч, пронесшийся над ним, сорвал кровли с его хат и оголил и изувечил осенявшие их деревья. Пустынные улицы селения вздыблены разрывами и завалены обрушившимися стенами жилых домов. Над самой дорогой нависла широкая крестьянская печь. На ней сохранился наивный и милый рисунок деревенского художника: неправдоподобно большие и яркие розы на синем фоне такой густоты, что перед ним меркнет само кубанское небо. Соберётся ли когда-нибудь семья у этой печи, радуясь её теплу, вдыхая аромат извлекаемых из нее хозяйкой свежих хлебов? Кто знает! Немцы угнали из села всех жителей от мала до велика.
* * *
Проезжая назавтра местами, которые накануне выглядели совершенно обезлюдевшими, мы встречали женщин. Одиночками, точно тени, они бродили по заросшим бурьяном полям. Они нагибались низко к земле: не упал ли на землю житный колос? Где они были при немцах? Чем питались до сих пор, если сейчас, впервые осмелившись выйти на поверхность своей земли, рады каждому найденному зерну?
Старуха-казачка Мария Иванова из хутора Прохладного, которой я задал эти вопросы, сказала:
- Мы жили как полевые мыши. Дня не знали, солнца не видели. Прятались в бункерах (окопах - П.Б.) да в бурьянах. Прошлой осенью посеяли бригадой 23 гектара пшеницы, а пользоваться не пришлось. Урожай был средний, убирать немцы не мешали, смолотили всё, как надо, а они приехали на ток и забрали всё под метёлку. И в планáх тоже так: кукурузу ещё зеленую взяли для лошадей, кабаки - для лошадей, картошку солдаты поели, луку у меня было три сотки - ни одной луковицы не оставили. Корову, телку, кабана, кур 25 штук, хлеба пудов 65 - всё чисто сожрали...
Старуха тяжко вздохнула, плечи её под бременем воспоминаний о пережитом опустились ещё ниже. Видимо, она хотела продолжить перечень награбленного немцами добра, но только махнула устало рукой и повторила:
- Всё чисто!..
Подошли ещё женщины. И одна из них, самая молодая, выслушав рассказ старухи, сказала:
- Приде, вроде вин сам хозяин: ковыряе, ковыряе, весь пол расковыряе, что найдет, то и возьмет. Все чисто. Соли жменю, и ту возьмёт. То не люди, я уж не знаю, как назвать таких...
Третья женщина сказала:
- Их дети боялись. Как кто под окном пройдет или проедет, или стукнет что, так и задрожат, и задрожат, и ничем не унять. У меня жила девочка лет пяти - Валя, дочь нашей прохладненской учительницы Ирины Михайловны Тищенко. Мать ее немцы в лагерь посадили. Она болела малярией, а они ее навоз заставляли выгребать из конюшни. Валя оставалась у меня с бабушкой, моей матерью, бабушка старая-престарая, сама, как ребенок, ей возле печки сделали лежачок, покрыли его всякой старой одежей, чтобы мягко было, она на нем и сидит весь день. Как стук, Валя кричит не своим голосом: «Бабушка, ложитесь, румыны заберут!» Один раз они пришли в хату, бабушка стоит, на палочку опирается, трясется вся и твердит: «Это палочка моя, моя палочка...» Старший немец, мордастый такой, веселый, очень вежливо козырнул бабушке: «Хо, - говорит, - это есть ваша палочка, интересно». Да как ударит бабушку ногой, а потом вырвал палочку и ещё раза три ударил... Нет, это не люди!
Дочь Марии Ивановой, девятнадцатилетняя Лиза, девушка с угасшими глазами и землистым цветом лица, сказала:
- Когда я училась в школе, я читала книжки про страшное. Но про такое, что с нами было, не расскажешь, потому что рассказывать можно о жизни, а у нас тут жизни не было. Дома нельзя было жить и из дому нельзя было выходить. Как пойдешь с хутора, поймает часовой, потащут в комендатуру, дадут плетей двадцать пять и - в лагеря или посадят суток на десять в холодную без хлеба, без ничего, а понесет кто из родных поесть, - и его схватят: «Ах, партизанов кормишь!» Вот мы и прятались: ночью в степи, днём в старых окопах. Мы видели, как немцы гнали женщин с детьми, стариков и старух по нашей дороге шеренгами, будто каторжных...
- Погибли те люди! - всхлипнула Мария Иванова. - Нас всего восемь семей спаслось от гибели. Спасибо, пришли наши соколики! Снова мы солнышко увидели, снова жителями стали...
* * *
Чем ближе под’езжаешь к Тамани, тем мрачнее и сгущеннее краски, которыми обезобразили прозрачный ландшафт полуострова гитлеровские банды. Кровь мирных жителей и пламя пожаров разлиты всюду, куда ни кинь взгляд. Колючей проволокой ограждены целые кварталы станиц Варениковской, Гостагаевской, Старо-Титаровской. Здесь были огромные, каждый на несколько тысяч человек, концентрационные лагеря. Немцы сгоняли в них с весны этого года всех, кто не сумел скрыться, сойти с пути их отступления. Зимой 1943-44 года они собирались построить руками кубанцев бетонные оборонительные рубежи, которые сделали бы неприступным их «кубанское предмостное укрепление». Отсюда, накопив силы, они мечтали вновь вторгнуться на Кубань, с потерей которой немецкое командование никак не могло примириться.
Немцы так были уверены в том, что им удастся зазимовать на Кубани, что даже румынам не позволяли заходить на превосходные анапские виноградники: они сберегали «дамские пальчики» для себя. Но им так и не довелось полакомиться знаменитым анапским виноградом. Их сбросили в море в самый разгар «бархатного сезона». И немецкий комендант порта в Анапе майор Маттель должен был с грустью признать, что наш штурм города и порта был столь стремителен, внезапен и неудержим, что немецкий гарнизон не успел воспользоваться для бегства шестнадцатью судами, предусмотрительно подтянутыми к порту на сей предмет.
К былой таманской славе, воссиявшей над полуостровом со времен первых запорожских поселений и суворовских крепостей, к славе, скрепленной доблестью и кровью легендарных казаков Таманской армии в годы гражданской войны, добавились новые немеркнущие лучи. Потомки оказались достойными своих дедов.
В подвале одного разрушенного немцами дома в Анапе комсомольцы установили радиостанцию и по ней принимали выступления товарища Сталина, сводки Совинформбюро и несли их народу. Правда о жизни и борьбе родной земли вселяла в людей веру в скорую победу, вливала в них силы, и они подымались против захватчиков.
После долгих поисков немцам удалось схватить комсомолку Бондаренко, связанную с кружком подпольщиков, руководивших работой радиостанции. Допросы и истязания не вырвали из уст девушки тайны. Тогда следователь гестапо сказал Бондаренко:
- Хорошо. Вы мужественная девушка. Я уважаю вас и оставляю жить. Вы можете никого не называть. Скажите, где имеет быть радиостанция, и получайте свободу.
- Свободу? - спросила девушка. - Одной мне? Это мало за такую большую услугу.
Лысый пожилой гестаповец задумчиво выпятил губы. Он подумал, что девушка сдаётся и что надо, пожалуй, накинуть ещё немного, чтобы она сдалась совсем, и он сказал:
- Ну, вот, теперь мы имеем деловой разговор. Хорошо, мы дадим свободу не вам одиночной. Скажите теперь, кого ещё надо освободить?
- Всю нашу землю! - воскликнула девушка. Глаза её сверкали гневом и ненавистью. Следователь попятился к стене, рука его, расстегивавшая кобуру пистолета, дрожала...
В ту ночь немцы хватали и расстреливали в Анапе каждого, кто молод.
Но пришло время, и за молодых патриотов отплатили немцам старики.
На улицы Анапы ворвались танкисты старшего лейтенанта Дмитриева. Одному танку преградил дорогу дед. В руке он держал картуз и яростно размахивал им перед собой, словно его одолевали осы. Кругом свистели пули. Дмитриев затормозил танк. Нетерпение, вызванное незавершенным боем, распирало его.
- Ты кого тут пугаешь, дед?! - раздраженно крикнул он старику.
- Пугаешь, пугаешь! - обидчиво передразнил офицера дед. - На танк я хочу сесть, гнёзда показывать буду, понимаешь, немецкие гнёзда, пулемётные. Берёшь, что ли?
С завидной быстротой старик вскарабкался на броню танка. Он, действительно, оказался замечательным проводником, и танк Дмитриева вдавил в землю пять указанных им пушек и пулемётов с расчётами.
- Как тебя звать-то, дедушка? - спросил Дмитриев, когда танк вышел к берегу моря и дело было сделано.
- Онуфрием, - отозвался старик, надевая картуз. Он уже слез с танка и теперь шагал в гору к дому, брезгливо обходя немецкие трупы.
* * *
В крестьянской хате одного из немногих уцелевших ввиду поспешного отступления немцев хуторов Тамани лежит раненый лейтенант Соркин. Он сапёр. У изголовья его постели сидит сержант его роты Самых Абдулаев и отгоняет от раненого мух. Абдулаев только-что вернулся из госпиталя и торопится нагнать свою часть. Сделать это не так-то легко: сапёры сели на танки, кооперировались с танкистами, чтобы прокладывать им путь вперёд через минные поля, через бесчисленные реки и протоки. Быстрота работы сапёров должна тут сравняться со скоростью движения танков. Абдулаева обещал взять с собой на машине заместитель командира части майор Помыткин. Вот он поест на скорую руку борща и возьмёт Абдулаева. Абдулаев счастлив. Соркин расстроен. Он умоляюще глядит на майора.
- И не проси, - сердито говорит Помыткин. - Не возьму. Лежи, поправляйся, отдыхай. Четыре переправы навёл, мост у немцев живьём вырвал, - хватит с тебя. Остальное без тебя сделаем. А то ишь какой: в автоматчика превратился! Гранатомётчиком заделался! Лежи...
Мост, о котором упомянул майор, был минирован немцами, и, когда наши танки подскочили к нему, по шнурам к взрывчатке уже бежали огоньки. Соркин со старшим сержантом Иваном Чернобаевым, рискуя жизнью, сорвали горящие шнуры, и танки прошли по мосту и не дали немцам уйти. Но пехота от танков отстала, и сапёрам пришлось поработать «не по специальности» - автоматами. Тут-то Соркин и был ранен. В госпиталь итти он не пожелал, а к работе командир не допускает. Вот лейтенант и томится:
- Операция идёт к концу. Тамань очищается от немчуры, уже до хутора не доносится и артиллерийская стрельба, а он лежит, и его ребята действуют там без него, - как же так?!.
- Ничего, Лев Наумович, - говорит майор и гладит Соркину раненую руку. - Ничего! Мы ещё с тобой повоюем: впереди ещё много рек и много дорог...
* * *
Со стороны Керченского пролива навстречу нам, обочь дороги, мимо верениц крестов на неглубоких, наспех вырытых могилах немецких солдат движутся пешеходы. Женщины с детьми и без детей. Одни дети. Простоволосые, босоногие, в истлевшем платье. Колючая проволока лагерей не держит их больше. Плеть захватчика не свистит над их головами. Под их ногами свободная родная земля Кубани.
И, наперекор этому движению, дорогой на Керчь идёт одинокая женщина. Куда она держит путь?
- Я из колхоза «Заветы Ильича», - охотно ответствует мне спутница. - Слыхали, небось, про наш колхоз? Знаменитый колхоз. Скотину я из него угоняла от немца в прошлом году. Ну, доставила, куда надо, нашим братьям сдала и всё ждала, когда его, проклятущего, из нашего района выгонят, всё двигалась за Красной Армией. Теперь, думаю, можно поближе подвинуться. Меня там, в районе, все знают. Я со своими обязательно вернусь!..
Она идёт последними километрами, отделяющими её от родных мест. // П.Белявский. ТАМАНЬ, 7 октября.
____________________________________
И.Эренбург: Кубань ("Красная звезда", СССР)
Б.Полевой: Пята оккупантов* ("Правда", СССР)
П.Павленко: На Кубани ("Красная звезда", СССР)
Н.Прокофьев: Раны Кубани ("Красная звезда", СССР)
П.Корзинкин: Под пятой оккупантов* ("Известия", СССР)
Ф.Панферов: "Друзья, мстите за нас!"* ("Правда", СССР)
М.Рузов: Зверства немцев в Новой Спарте* ("Известия", СССР)
Газета «Известия» №238 (8231), 8 октября 1943 года