Из сегодняшних пониманий: Метафизика детства
Перечитавши теперь свой давний текст о Тарковском и обменявшись несколькими репликами о нём, особенно с nigdeja, я вдруг поймала себя на том, что текст-то «парадигматический», как я некогда выражалась. То, что там сказано об А.Т. - это ведь в точности и моё собственное чувство мира, с которым я живу, сколько себя, пожалуй, помню, та самая «латентная религиозность», которая так и не нашла себе (чтобы слишком искала - тоже не сказала бы, правда) до сей поры никакого конфессионального «приткновения», оформления (а на все попытки разных людей задавать мне вопросы на эти темы отфыркиваюсь, что «я неверующая»). Это точно так же, как в детстве, когда взрослые приставали, «а кем ты хочешь быть?», я, чтобы они уже отстали, отвечала, что журналистом - а сама хотела быть волшебником. Ну и стала журналистом, ха-ха-ха. А если бы надо было всё-таки выговорить, что я по-настоящему чувствую об этих предметах, я бы это именно и сказала: «у жизни есть таинственная основа. Она всё держит, образует все связи, она постоянно просвечивает сквозь ткань бытия - эта ткань всё время прозрачна. Нужна лишь определённая организация душевной оптики, чтобы это видеть. Да ещё напряжение - чтобы жить в этом, чтобы соответствовать этому.»
Детство важно тем, что оно это знает. Я всё-таки настаиваю на том, что у сложного-символичного Тарковского («просто лошади и яблоки», которые якобы никакой не символ, как утверждала Марина Арсеньевна - тем самым как раз и символ, что они «просто», а не с заданными пучками значений. В них сгущается и светит та самая «основа жизни», они - её свидетельства, именно тем, что «просто» являются самими собой, живут в полноте собственного задания.) - именно детское восприятие жизни, то есть такое, когда ВСЁ значительно. Я до сих пор хорошо помню (живучи по сей день в интерьерах и декорациях собственного детства, всё время получаю физически переживаемое подтверждение этому), что основное, «фоновое» детское чувство - неясная в своих значениях, но несомненная значительность мира и его деталей. В детстве мир загадочен, страшен и значителен.
То есть никогда не знаешь, что значительно, а что нет, что более значительно, а что менее - в общем-то догадываешься, что ВСЁ, и вещи выступают тебе навстречу из первородной темноты, выхватываясь лучом сознания - и каждая свидетельствует о Чём-то: всей собой. Потом они снова уходят туда, по собственной непредсказуемой воле, но ты знаешь: они там. Всё в детстве - и люди, и вещи - сгустки непостижимого Бытия.
Поэтому-то упомянутые sotaketh, звучащие в «Сталкере» новозаветные тексты, и «лик Христа под водой после прозвучавшего текста Откровения», и Писатель, надевший на голову терновый венец - символы по некоторому большому, глубокому и (рискну признаться) страшному счёту - того же самого порядка, что и - в том же «Сталкере» - допустим, сама вода, предметы под ней: старый шприц, листок календаря, кафельная плитка; чёрная собака, птицы, вспархивающие над песком и исчезающие в никуда... Через них просвечивает, свидетельствует о себе Одно. Это всё Его голоса. Оно нас разными окликает. Не расслышим одних - вздрогнем в ответ на другие.
Детство важно тем, что оно это знает. Я всё-таки настаиваю на том, что у сложного-символичного Тарковского («просто лошади и яблоки», которые якобы никакой не символ, как утверждала Марина Арсеньевна - тем самым как раз и символ, что они «просто», а не с заданными пучками значений. В них сгущается и светит та самая «основа жизни», они - её свидетельства, именно тем, что «просто» являются самими собой, живут в полноте собственного задания.) - именно детское восприятие жизни, то есть такое, когда ВСЁ значительно. Я до сих пор хорошо помню (живучи по сей день в интерьерах и декорациях собственного детства, всё время получаю физически переживаемое подтверждение этому), что основное, «фоновое» детское чувство - неясная в своих значениях, но несомненная значительность мира и его деталей. В детстве мир загадочен, страшен и значителен.
То есть никогда не знаешь, что значительно, а что нет, что более значительно, а что менее - в общем-то догадываешься, что ВСЁ, и вещи выступают тебе навстречу из первородной темноты, выхватываясь лучом сознания - и каждая свидетельствует о Чём-то: всей собой. Потом они снова уходят туда, по собственной непредсказуемой воле, но ты знаешь: они там. Всё в детстве - и люди, и вещи - сгустки непостижимого Бытия.
Поэтому-то упомянутые sotaketh, звучащие в «Сталкере» новозаветные тексты, и «лик Христа под водой после прозвучавшего текста Откровения», и Писатель, надевший на голову терновый венец - символы по некоторому большому, глубокому и (рискну признаться) страшному счёту - того же самого порядка, что и - в том же «Сталкере» - допустим, сама вода, предметы под ней: старый шприц, листок календаря, кафельная плитка; чёрная собака, птицы, вспархивающие над песком и исчезающие в никуда... Через них просвечивает, свидетельствует о себе Одно. Это всё Его голоса. Оно нас разными окликает. Не расслышим одних - вздрогнем в ответ на другие.