Глушь и снег навстречу мне
Из Москвы в Лугу. 1937 г.
«Три вещи меня поразили в жизни - дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь.» (Андрей Платонов)
Есть в русской культуре один метасюжет - это путешествие из столицы в столицу через российскую глубинку. Меж блеска суетных городов лежит молчаливое, по большей части незнакомое пространство, наполненное иными смыслами, которое и есть (внезапно) наша Родина. Объять и понять его, а потом свести в уме в одно непротиворечивое государственное целое жителей этих весей с властями, пребывающими в мегаполисах на конечных точках маршрута - неразрешимая, но важная в духовном и экзистенциальном планах задача.
Предуведомление для читателя
Статья эта - скорее эссе о судьбе одного литературного проекта: его замысле и реализации. Письма и путевой блокнот писателя помогут нам в этом разобраться, а иные альтернативные проекты и их интерпретации, приходящие в связи с этим путешествием на ум автору журнала, остаются целиком на его совести.
Небольшое предисловие
Начало сему литературному метасюжету положено было Радищевым в 1790 году «Путешествием из Петербурга в Москву», книгой, пребывавшей под монаршим запретом 115 лет. Автор её чуть не лишился жизни за свою литературу и был милостливо отправлен царицей в новое духоподъёмное путешествие, на восток по Владимирской дороге - в Илимский острог. Этот широтный тракт стал в России другим традиционным направлением для культурного роста столичных интеллектуалов, от декабристов до Достоевского и прочих.
«Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала» - писал Радищев. Таков, увы, почти неизбежный результат подобных путешествий для русской натуры.
Через сорок с лишним лет Пушкин, начал писать своё «Путешествие из Москвы в Петербург» («Мысли в дороге»), но не успел закончить.
А в феврале 1937 года советский писатель Андрей Платонов арендует пару лошадей с ямщиком и возком, чтобы проделать тот же длинный зимний путь от Ленинграда до Москвы и написать по итогу сего путешествия главный роман своей жизни.
Но по прибытии в Москву он сперва пишет письмо-претензию на конюшню.
Андрей Платонов (Климентов). 1939 г.
Глава первая. Проект.
Идея редакции журнала «Литературный критик», который финансировал поездку писателя, как раз заключалась в советской полемике с извечным и печальным метасюжетом. Скорбь от описанных классиками картин людского горя должна была теперь смениться радостью и надеждой - на фоне панорамы нового быта, колхозных успехов и коллективистских достижений. Да и автор после нескольких тяжёлых лет жизни в Москве ожидал от неторопливого путешествия, повторявшего радищевский маршрут, некого личного откровения.
«Цель сего путешествия не в достижении конечного пункта, а всюду по дороге - и в начале ее, и посредине, и в конце и даже вовсе в стороне от нее: везде, где возможно явление нового человеческого образа <...> Надо еще сказать, что истинные факты, обозначающие самое существо мира или истории, всегда являются в скрытом или незначительном вначале виде. Поэтому для их открытия и точной оценки нужен большой труд, необходимо большое умение вживаться своим чувством, действием и мыслью во встреченную незнакомую действительность, а не просто наблюдать ее посредством любопытствующих глаз - и ехать мимо. Подобное путешествие похоже скорее на подвиг, чем на удовольствие, потому что оно является близким соучастием в жизни всех встречных и попутных людей, и в нем больше остановок, чем движения в дороге» (Из набросков к роману).
...
Текст платоновского письма взят мной из любопытной книги "Я прожил жизнь. Письма. 1920-1950 гг.", изданной не так давно. Фотокопии оригинала там, к сожалению, не имелось.
В Государственную заводскую конюшню «Лужская»
Апрель 1937 г. Москва
1) Соглашение, заключенное между ГЗК и мною, почти сплошь состоит из пунктов, обязывающих к разным расходам лишь меня, но не обязывающих ГЗК, несмотря на то что при заключении соглашения присутствовал один из специалистов НКЗ СССР*, командированный для консультации из Москвы и хорошо осведомленный о цели моей поездки. И несмотря на это, т. е. на присутствие консультанта и наличие специалистов-конников на самой ГЗК, мне, несведущему человеку, ставят в столь большую и трудную поездку совершенно непригодную лошадь (Зорьку), которая вовлекла меня в большие ненужные расходы (прокормление, обслуживание - вплоть до лечения, ж. д. транспорт и пр). Я же заключал соглашение в расчете на особых лошадей и нес в дороге расходы и заботы о лошадях, не считаясь ни с чем, лишь бы сохранить лошадей здоровыми. Достаточно сказать, что за 19-20 дней пути лошади съели одного овса 350 кг, т. е. гораздо более той нормы, которая мне предписана договором. Во всех остальных отношениях лошади были также в наилучших условиях - насколько это от меня зависело, конечно.
Фото А.В.Цареградского. 1928 г. Сотрудник "Заготлеса" по пути на ж/д станцию.
Поэтому не формально, а по существу я бы должен вовсе не платить аренду за Зорьку, а заплатить за одного Сончика - действительно ценную и пригодную для такой дальней поездки лошадь. То есть уплатить по 50 р в сутки вместо ста, - 1350 р вместо 2700 р (ведь и при этих условиях я несу очень серьезные, хотя и бесполезные для меня, расходы по содержанию Зорьки, обслуживая ее, ж. д. транспорт и пр.). Возможно, что Зорька ценная лошадь как производительница, но ведь я ее арендовал не для производства потомства, а для тяги. Однако я считаю, что и специалисты (в данном случае ГЗК) изредка могут ошибаться. Поэтому арендную плату за Зорьку разделим пополам (1350 : 2 = 675 р), а из этой половины я взял на себя несколько больше, именно 700 р. Следовательно, с меня причитается: 2847 р 55 к - 650 р = 2197 р 55 к. Две тысячи я уплатил, остается 197 р 55 к.
2) Лошади были задержаны отправкой из Москвы (со двора дома, где я живу) в Московскую ГЗК, где они должны грузиться в поданный вагон, на 1-1 1/2 суток. Это случилось потому, что кучер Д. Д. Яковлев запил и был в невменяемом состоянии. Естественно, в этом состоянии я не мог отпустить его проехать через всю Москву (ГЗК далеко за городом), т. к. боялся за лошадей, а формальная расписка его, что он, Яковлев, лошадей принимает на свою ответственность мне была не нужна. Разве он мог фактически за что отвечать? Я вынужден был ожидать, пока Яковлев придет в нормальное состояние. Свидетелем его поведения был служащий Московской конюшни, который был вызван мною для сопровождения Яковлева на погрузку. Больше того, я вынужден был нанять на сутки специального человека (дворника-крестьянина), чтобы ухаживал за лошадьми, т. е. кормил их, поил, пока Яковлев не опомнится.
Это навлекло на меня снова лишние расходы - арендную плату за лошадей, их содержание, обслуживание и пр. Ясно, что эти расходы, превысившие, конечно, 197 р, были понесены мною по вине вашего агента и я их принять на себя не могу.
Я прошу вас не взыскивать этих денег с Яковлева и не налагать на него взысканий какого-либо другого рода, но в дальнейшем иметь в виду, что особо ответственных заданий Яковлеву поручать нельзя.
(Автограф письма хранится в ИМЛИ, ф. 629, оп. 4, ед. хр. 87, л. 1-3).
* НКЗ - Наркомат земледелия
Тверской бульвар в Москве. 1930-е годы. С 1931 года и до своей смерти в доме № 25 жил писатель. Фото предоставлено М. Золотаревым. https://rusmir.media/. Дом чуть виден - он по правой стороне, перед Камерным театром, чей козырёк подъезда виден вдали, на изгибе бульвара.
Мы не знаем, что ещё случилось в пути, что увидел и пережил самый «сокровенный человек» и самый метафизический советский писатель в снегах меж двух столиц. Роман так и не был закончен и опубликован. Известно лишь, что 14 октября 1937 года на секретариате Союза писателей обсуждалось «заявление члена СП А. Платонова об отпуске ему средств в сумме 3000 р. для окончания и обработки рукописи “Путешествия из Ленинграда в Москву”, срок сдачи которой намечался на июнь 1938 года.
Но весной 1937 года и без того не слишком-то благополучная жизнь Платонова резко переменилась - был арестован единственный сын писателя Платон по обвинению в шпионаже (Дворовая компания подговорила пятнадцатилетнего подвыпившего паренька, имевшего проблемы со здоровьем, написать как розыгрыш письмо соседу-немцу с предложением продажи секретной информации). Работа над книгой была приостановлена, потом возобновлена, а 2 декабря 1937 г. Платонов просит возвратить редакцию папку с рукописью и вычесть с него деньги за аванс. Во время войны рукопись пропала и до сих пор не найдена (якобы украдена в поезде во время эвакуации). Если только она существовала на самом деле...
Андрей Платонов с женой и сыном. Коктебель.1936 г.
Глава вторая. Путешествие.
Однако, некоторое представление о проделанном путешествии всё же можно получить из кратких сохранившихся писем Андрея Платонова, отправленных с дороги жене и сыну.
М. А. Платоновой
24-25 февраля 1937 г. Станция Тосно
Тосно, 24/II, вечер.
Дорогая Муся, дорогой Тотик!
Ехали весь день до вечера. Остановились на плохой ночлег: лошадей поставить некуда (нет здесь сараев), сами, т. е. ямщик и я, будем спать в кухне на полу, где ночуют еще и другие колхозники. Тосно - с точки зрения не скорого поезда - совсем другое. Выехали мы из Л-да в метель. Ал-р Сем. проводил меня до заставы и, прощаясь, заплакал.
В поездку я еще не втянулся, поэтому мне пока еще трудно. Интересного много, хотя я еду всего сутки.
Завтра напишу еще. Утром - на Любань, м. б, успеем до Чудова.
Обнимаю обоих. Андрей.
P.S. Утро 25/II.
Выезжаем на Любань.
Идет густой снег.
До свиданья, мои дорогие. А.
М. А. и П. А. Платоновым
25 февраля 1937 г. Станция Чудово
Дорогая жена Муся и сын Тотик!
Мы едем по метелям. Приехали в Чудово. Ночуем в Доме крестьянина. Лошади прошли 150 км от Л-града и затомились. Днем сегодня стояли в Любани, до этого проезжали Ушаки. Вижу много хорошего, героического в истинном смысле народа. Метель, целый день дующая в лицо, затрудняет поездку. Приходится сильно уставать. Я очень скучаю по тебе и Тошке, не знаю, как вы живете, какие у вас события. Еду по сосновым и березовым лесам. Встречаются деревянные деревни, ребятишки идут в школы сквозь метель. Каждый день бывают случаи, вcтречи с людьми, когда необходимо помогать (дать 1, 2, 3, 5 рублей). Без этого нельзя. Такие люди каким то образом возвращают свой долг мне посредством хотя бы того, что я люблю их и питаю от них свою душу.
Сейчас вечер. Я сильно устал, завтра с 6-7 ч утра опять нужно в путь. Жму руку и целую Тошку. Обнимаю тебя.
Ваш А.
Чудово, 25/II.
P.S. 25/II я буду в Новгороде. Телеграфируй мне до востребования: всё ли у вас хорошо и благополучно, если нет, то, что именно (подробно) случилось плохого.
М. А. и П. А. Платоновым
27 февраля 1937 г. Великий Новгород
Новгород, вечер 27/II, Дом крест<ьянина>.
Милая Муся и дорогой Тотик!
Я пишу вам уже третье письмо. Послал недавно телеграмму, жду ответа от тебя. Свет здесь горит так тускло, что трудно писать.
Спрашивал себе писем и телеграмм до востребования: конечно, ничего нет. Ты и товарищи только обещали мне писать, но писать, очевидно, не будете. Я ведь давал еще в Москве свой адрес на Новгород до востребования.
Следующий мой адрес: Вышний Волочек (кажется, Калининской обл.), почтамт, до востребования - мне.
Но писать надо туда сразу, а то письмо твое может там меня не захватить. Мне трудно рассчитать время вперед, где и когда я буду. Это зависит от метелей, морозов, состояния лошадей, наличия кормов для них и пр. Больше писать не буду, пока сам не получу вестей от тебя.
Трое суток мы ехали в метелях, четвертые - в морозе, - неизвестно, что лучше. Поездка нелегка. Теперь предстоит взять самый трудный участок Новгород - Тверь (400-500 км), а с Твери будет уже «видна» Москва и ты с Тошкой.
Из Новгорода выезжаю 1/III утром. Лошади сильно притомились, даем им отдых - две ночи и день. Особенно сдает Зорька, Сончик еще тянет. Устали немножко и мы с ямщиком (он как ямщик и человек - среднего качества). Понемногу сдают с тела все четыре члена «экспедиции» (2 чел + 2 лош.). Вчера стали на ночёвку рано, часа в 3 дня, из-за метели («глушь и снег навстречу мне») - в избушке маленького колхоза. Там сидит семейство и плетет лапти. Вижу много хорошего народу. Приеду - расскажу.
Много мешает моему здоровью какое-то тяжелое, необоснованное предчувствие, ожидание чего-то худого, что может случиться с тобою и Тошкой в Москве.
Целую дорогую жену и большого сына.
Ваш друг, муж и отец Андрей.
<Приписка на левом поле листа> Колхоз, где я ночевал пр. ночь, назыв. «Любино Поле». Хорошее название.
Карта путешествия с отметками остановок А. Платонова. 26 февраля - Любино поле.
Глава третья. Реальность.
Сам Платонов, сын многодетного паровозного машиниста, в молодости - инженер-энергетик и руководитель губернской мелиорации, всю жизнь сочувствовал рабочему человеку и видел в социалистической революции невероятный потенциал для перемен к лучшему. Но по прошествии двадцати лет кардинальных социальных преобразований он наблюдает дорогой всё те же картины народной нужды. Из заметок дорожного блокнота (стоило бы прочесть его полностью, он небольшой):
Встреча с крестьянином в лесу. У него дочь - агроном, сын - старший слесарь etc. Но он - «против колхозов». - Это и есть колхоз! - сказали ему.
Хромой возчик, у которого лошадь, как олень, разгребает ногами снег, она ищет прошлогоднюю траву: у него ни травинки для нее.
Марков Анисим из деревни под Чудовым: дай пустую (1/4) бутылку, я продам ее и хлеба куплю. Дал. Он позвал в гости, хотя сам голодный и только что откуда-то выпущен.
«Главспирт» в каждой, кажется, деревне, ктр. я проехал до Чудова. В одной деревне «Главспирт» открыт рядом с разрушенной церковью - нехорошо.
Дома строятся, колхозы расширяются, много ремонта, везде - новые доски.
Шоссейные дороги расчищаются наравне почти с ж.д.: через определенную небольшую дистанцию - ремонтер и дорожный мастер.
Совхозы, свинарки, силосные башни, аптеки, школы, детишки в метель, во вьюгу идут с сумками книг.
Народ весь мой бедный и родной. Почему, чем беднее, тем добрее. Ведь это же надо кончать - приводить наоборот. Как радость от доброго, если он бедный?
Чайная в Доме крестьянина в Чудове: девочка лет 8 больная раком; ее отец.
У Дома Крестьянина. Боровичи, Новгородская обл. 1935 г.
Колхоз в деревне Остров - на трудодни пока ничего не дали. Колхозников работоспособных 16-18 человек, земли 1 000 га. Люди остальные разошлись. Оставшиеся живут работой на Лесопункте (Леспромхоз). Задерживают зарплату с декабря 1936 г., некоторые не получали зарплаты еще за май 1936 г.
Глухонемая женщина в Острове: понимает все в жизни, верная сторонница советской власти и колхозов - редкое существо человека по чистоте характера и разуму. Ее брат - больной душой, уязвленный псих, болезнью особого рода.
Старые люди - лучшие сторонники и деятели колхозов: вспоминай Любино Поле, веселую, гуторливую старуху, как она в старое время по 10 тыс. штук спичечных коробок в день клеила и думала умереть на коробках.
Девочка-ученица Нина в доме ночлега: лапти плетет, уроки учит, краюшку хлеба в школу берет, на меня все смотрела непонимающими опечаленными и любопытными глазами.
Какой здесь простой, доверчивый, нетребовательный, терпеливый народ - и дети тоже, как ангелы.
От Едрово до Хотилово много заколоченных изб.
Новостройки сосут из колхозов рабсилу.
Как пердел старик в Думнове - вся изба проснулась, бабка перекрестилась!
Печь была холодная, и мои чулки хозяйка спрятала сушиться себе под подушку.
И т.д. и т.п.
...
Ну и что за роман, годный к опубликованию, можно было бы создать из этого материала в 1937 году? Язвительный и хитрый Пришвин, которого Платонов упрекал за стремление спрятаться в идеальный мир божественной природы от «бедствий современного человеческого общества», видел явную несвоевременность и тщетность попытки «хождения писателя в народ« и заметил в своём дневнике: «Командировка Платонова на лошади по пути Радищева из Москвы в Петербург (признаки отрыва от действительности)».
Глава четвёртая. Положительный герой.
В очередной раз «Счастливая Москва» (название предыдущего, оставшегося в рукописи, романа Платонова) не горела желанием углубляться в реалии за пределами шоссе и железной дороги между большими городами.
Так что основной мотив метасюжета путешествия меж двух метрополий не претерпел у Платонова коренного изменения:
«О сердце, сокровище моего горя!» (Эпиграф к радищевскому «Путешествию»)
...
Однако, не всё так безнадёжно, дорогой читатель! Русская литература не была бы великой, если бы русский ум не изобрёл способа справляться с мрачной действительностью!
Ведь писатель Платонов ехал не один, а в компании с другим русским классическим метагероем - ямщиком Яковлевым. Который тоже, оказывается, делал собственные «заметки путешественника» и почитал их не менее важными, чем писательские. А потом, по прибытии в Москву, традиционно и ожидаемо запил.
Этот платоновский возница есть прямая реинкарнация чичиковского кучера Селифана. А стало быть, совсем иная, гоголевская, литературная традиция, где скорбь и печаль скрыты за комичными ситуациями и персонажами, но где всё равно «сквозь видимый миру смех льются невидимые миру слёзы». Так вот, в отличие от «мёртвых душ», помещичьих, чиновных и крестьянских, заполонивших собой почти всё пространство романа, Селифан - единственный живой, и способен на бескорыстную любовь и уважение, что и выдаёт его беседа с лошадью:
... Он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить - с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…»
Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его были заняты своим предметом...
Алексей Зайцев в роли Селифана. Т/ф "Мертвые души"
Мирное и беззлобное расставание с пьяницей-кучером, описанное в вышеприведённом письме Платонова на Лужскую конюшню, по интонации своей будто повторяет сцену из «Мёртвых душ» (прошу прощения за длинную цитату, но уж больно хороша):
-Ты пьян, как сапожник! - сказал Чичиков.
-Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить. ... -Вот я тебя высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком! -Как милости вашей будет завгодно, - отвечал на всё согласный Селифан, - коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется; порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?
На такое рассуждение барин совершенно не нашёлся, что отвечать.
Послесловие
Автору сего журнала, как жителю обеих столиц, регулярно приходится ездить между ними - и радищевским маршрутом, и параллельными курсами. Колхозы к северу от Москвы на последнем издыхании, заколоченных изб и заросших полей хватает, цыгане тоже не переводятся; есть и пьянство, и нужда, и добрые и святые люди.
Новгородская обл., Холмский район. 2021 г.
И грустно, и больно, и светло бывает на душе такой дорогой. Так что извечный метасюжет никуда не делся. Да и та конюшня в г. Луге Ленинградской области сохранилась до сих пор, и лошадей там по-прежнему дают напрокат.
Но вот придёт ли за ними новый писатель? Да и существует ли он?
Дополнительная глава . Альтернативный проект.
Впрочем, существует ещё один продуктивный творческий метод прохождения маршрута до Москвы и обратно, одной силой творческого воображения. В рассказе Платонова «Луговые мастера» 1927 года приводится случай одного сельского подвижника, энтузиаста-мелиоратора:
...
Жил у нас один мужик в прозвище Жмых, а по документу Отжошкин.
В старые годы он сильно запивал.
Бывало - купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку, валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.
- Куда ты, Жмых? - спросит сосед.
- На Москву подаюсь, - скажет Жмых в полном разуме.
В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что поехал на Москву. Что он едет, а не сидит в сарае на телеге - Жмых думал твердо. И даже разговаривал с встречными мужиками:
- Ну што, Степан? Живешь еще? Жена, сваха моя, цела?
А тот, встречный Степан, будто бы отвечает Жмыху:
- Цела, Жмых! Двойню родила! Отбою нету от ребят!
- Ну ничего, Степан, рожай, старайся, воздуху на всех хватит, - отвечал Жмых и как бы ехал дальше.
Повстречав еще кой-кого, Жмых выпивал снова стакан, а потом засыпал. Просыпался он недалеко от Москвы.
Тут он встречал, будто бы, старинного знакомого, к тому же еврея:
- Ну как, Яков Якович! Все тряпки скупаешь, дерьмом кормишься?
- По малости, господин! Жмых, по малости! Что-то давно не видно вас, соскучились!
- Ага, ты соскучился! Ну, давай выпьем!
И так, Жмых, - встречая, беседуя и выпивая, - доезжал до Москвы, не выходя из сарая. Из Москвы он сейчас же возвращался обратно - дела ему там не было - и снова дорогу ему переступали всякие знакомые, которых он угощал.
Когда в четверти оставалось на донышке Жмых допивал молча один и говорил:
- Приехали! Слава тебе, господи, уцелел! Мавра, - кричал он жене, - встречай гостя, - и вылезал из телеги, в которой сидел уже четвертый день. После этого Жмых не пил с полгода, потом снова «ехал в Москву».
Вот какой у нас Жмых: мужик, что надо, но мощного разума человек!
Но к 1937 году этот этап эзотерического познания пути писатель Андрей Платонов оставил позади. В его записной книжке есть такой эпизод:
Беременная цыганка в Новгороде, гадавшая мне: «Против тебя казенный король, но он тебя скоро узнает хорошо, человек ты знаменитый, и в этом году получишь свое дело, тебя любят Маруся и Нюра, а вредят тебе друзья на букву В. и Г. Но ты никого не боишься, ты человек рисковый и твое слово любят,- и ты любишь рюмочку». Она не беременная, чего-то пришила к пузу. Но не она по мне гадала, а я по ней«.
Венедикт Ерофеев
Алко-формат путешествия из столицы в провинцию был доведён до своего логического конца и творчески исчерпан уже в следующую историческую эпоху, осенью 1969 года на восточном, широтном маршруте Радищева (по ж/д ветке до Петушков) - писателем Венедиктом Ерофеевым.
P.S. Статья эта продолжает серию публикаций о письмах писателей. Истории совсем разные, но дают представление о технологиях и иных аспектах писательского труда. Вот тут письма Зощенко и Хармса, а тут - Паустовского. А здесь недавнее - о Генрихе Шефе, ленинградском подпольном писателе.
«Три вещи меня поразили в жизни - дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь.» (Андрей Платонов)
Есть в русской культуре один метасюжет - это путешествие из столицы в столицу через российскую глубинку. Меж блеска суетных городов лежит молчаливое, по большей части незнакомое пространство, наполненное иными смыслами, которое и есть (внезапно) наша Родина. Объять и понять его, а потом свести в уме в одно непротиворечивое государственное целое жителей этих весей с властями, пребывающими в мегаполисах на конечных точках маршрута - неразрешимая, но важная в духовном и экзистенциальном планах задача.
Предуведомление для читателя
Статья эта - скорее эссе о судьбе одного литературного проекта: его замысле и реализации. Письма и путевой блокнот писателя помогут нам в этом разобраться, а иные альтернативные проекты и их интерпретации, приходящие в связи с этим путешествием на ум автору журнала, остаются целиком на его совести.
Небольшое предисловие
Начало сему литературному метасюжету положено было Радищевым в 1790 году «Путешествием из Петербурга в Москву», книгой, пребывавшей под монаршим запретом 115 лет. Автор её чуть не лишился жизни за свою литературу и был милостливо отправлен царицей в новое духоподъёмное путешествие, на восток по Владимирской дороге - в Илимский острог. Этот широтный тракт стал в России другим традиционным направлением для культурного роста столичных интеллектуалов, от декабристов до Достоевского и прочих.
«Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала» - писал Радищев. Таков, увы, почти неизбежный результат подобных путешествий для русской натуры.
Через сорок с лишним лет Пушкин, начал писать своё «Путешествие из Москвы в Петербург» («Мысли в дороге»), но не успел закончить.
А в феврале 1937 года советский писатель Андрей Платонов арендует пару лошадей с ямщиком и возком, чтобы проделать тот же длинный зимний путь от Ленинграда до Москвы и написать по итогу сего путешествия главный роман своей жизни.
Но по прибытии в Москву он сперва пишет письмо-претензию на конюшню.
Андрей Платонов (Климентов). 1939 г.
Глава первая. Проект.
Идея редакции журнала «Литературный критик», который финансировал поездку писателя, как раз заключалась в советской полемике с извечным и печальным метасюжетом. Скорбь от описанных классиками картин людского горя должна была теперь смениться радостью и надеждой - на фоне панорамы нового быта, колхозных успехов и коллективистских достижений. Да и автор после нескольких тяжёлых лет жизни в Москве ожидал от неторопливого путешествия, повторявшего радищевский маршрут, некого личного откровения.
«Цель сего путешествия не в достижении конечного пункта, а всюду по дороге - и в начале ее, и посредине, и в конце и даже вовсе в стороне от нее: везде, где возможно явление нового человеческого образа <...> Надо еще сказать, что истинные факты, обозначающие самое существо мира или истории, всегда являются в скрытом или незначительном вначале виде. Поэтому для их открытия и точной оценки нужен большой труд, необходимо большое умение вживаться своим чувством, действием и мыслью во встреченную незнакомую действительность, а не просто наблюдать ее посредством любопытствующих глаз - и ехать мимо. Подобное путешествие похоже скорее на подвиг, чем на удовольствие, потому что оно является близким соучастием в жизни всех встречных и попутных людей, и в нем больше остановок, чем движения в дороге» (Из набросков к роману).
...
Текст платоновского письма взят мной из любопытной книги "Я прожил жизнь. Письма. 1920-1950 гг.", изданной не так давно. Фотокопии оригинала там, к сожалению, не имелось.
В Государственную заводскую конюшню «Лужская»
Апрель 1937 г. Москва
1) Соглашение, заключенное между ГЗК и мною, почти сплошь состоит из пунктов, обязывающих к разным расходам лишь меня, но не обязывающих ГЗК, несмотря на то что при заключении соглашения присутствовал один из специалистов НКЗ СССР*, командированный для консультации из Москвы и хорошо осведомленный о цели моей поездки. И несмотря на это, т. е. на присутствие консультанта и наличие специалистов-конников на самой ГЗК, мне, несведущему человеку, ставят в столь большую и трудную поездку совершенно непригодную лошадь (Зорьку), которая вовлекла меня в большие ненужные расходы (прокормление, обслуживание - вплоть до лечения, ж. д. транспорт и пр). Я же заключал соглашение в расчете на особых лошадей и нес в дороге расходы и заботы о лошадях, не считаясь ни с чем, лишь бы сохранить лошадей здоровыми. Достаточно сказать, что за 19-20 дней пути лошади съели одного овса 350 кг, т. е. гораздо более той нормы, которая мне предписана договором. Во всех остальных отношениях лошади были также в наилучших условиях - насколько это от меня зависело, конечно.
Фото А.В.Цареградского. 1928 г. Сотрудник "Заготлеса" по пути на ж/д станцию.
Поэтому не формально, а по существу я бы должен вовсе не платить аренду за Зорьку, а заплатить за одного Сончика - действительно ценную и пригодную для такой дальней поездки лошадь. То есть уплатить по 50 р в сутки вместо ста, - 1350 р вместо 2700 р (ведь и при этих условиях я несу очень серьезные, хотя и бесполезные для меня, расходы по содержанию Зорьки, обслуживая ее, ж. д. транспорт и пр.). Возможно, что Зорька ценная лошадь как производительница, но ведь я ее арендовал не для производства потомства, а для тяги. Однако я считаю, что и специалисты (в данном случае ГЗК) изредка могут ошибаться. Поэтому арендную плату за Зорьку разделим пополам (1350 : 2 = 675 р), а из этой половины я взял на себя несколько больше, именно 700 р. Следовательно, с меня причитается: 2847 р 55 к - 650 р = 2197 р 55 к. Две тысячи я уплатил, остается 197 р 55 к.
2) Лошади были задержаны отправкой из Москвы (со двора дома, где я живу) в Московскую ГЗК, где они должны грузиться в поданный вагон, на 1-1 1/2 суток. Это случилось потому, что кучер Д. Д. Яковлев запил и был в невменяемом состоянии. Естественно, в этом состоянии я не мог отпустить его проехать через всю Москву (ГЗК далеко за городом), т. к. боялся за лошадей, а формальная расписка его, что он, Яковлев, лошадей принимает на свою ответственность мне была не нужна. Разве он мог фактически за что отвечать? Я вынужден был ожидать, пока Яковлев придет в нормальное состояние. Свидетелем его поведения был служащий Московской конюшни, который был вызван мною для сопровождения Яковлева на погрузку. Больше того, я вынужден был нанять на сутки специального человека (дворника-крестьянина), чтобы ухаживал за лошадьми, т. е. кормил их, поил, пока Яковлев не опомнится.
Это навлекло на меня снова лишние расходы - арендную плату за лошадей, их содержание, обслуживание и пр. Ясно, что эти расходы, превысившие, конечно, 197 р, были понесены мною по вине вашего агента и я их принять на себя не могу.
Я прошу вас не взыскивать этих денег с Яковлева и не налагать на него взысканий какого-либо другого рода, но в дальнейшем иметь в виду, что особо ответственных заданий Яковлеву поручать нельзя.
(Автограф письма хранится в ИМЛИ, ф. 629, оп. 4, ед. хр. 87, л. 1-3).
* НКЗ - Наркомат земледелия
Тверской бульвар в Москве. 1930-е годы. С 1931 года и до своей смерти в доме № 25 жил писатель. Фото предоставлено М. Золотаревым. https://rusmir.media/. Дом чуть виден - он по правой стороне, перед Камерным театром, чей козырёк подъезда виден вдали, на изгибе бульвара.
Мы не знаем, что ещё случилось в пути, что увидел и пережил самый «сокровенный человек» и самый метафизический советский писатель в снегах меж двух столиц. Роман так и не был закончен и опубликован. Известно лишь, что 14 октября 1937 года на секретариате Союза писателей обсуждалось «заявление члена СП А. Платонова об отпуске ему средств в сумме 3000 р. для окончания и обработки рукописи “Путешествия из Ленинграда в Москву”, срок сдачи которой намечался на июнь 1938 года.
Но весной 1937 года и без того не слишком-то благополучная жизнь Платонова резко переменилась - был арестован единственный сын писателя Платон по обвинению в шпионаже (Дворовая компания подговорила пятнадцатилетнего подвыпившего паренька, имевшего проблемы со здоровьем, написать как розыгрыш письмо соседу-немцу с предложением продажи секретной информации). Работа над книгой была приостановлена, потом возобновлена, а 2 декабря 1937 г. Платонов просит возвратить редакцию папку с рукописью и вычесть с него деньги за аванс. Во время войны рукопись пропала и до сих пор не найдена (якобы украдена в поезде во время эвакуации). Если только она существовала на самом деле...
Андрей Платонов с женой и сыном. Коктебель.1936 г.
Глава вторая. Путешествие.
Однако, некоторое представление о проделанном путешествии всё же можно получить из кратких сохранившихся писем Андрея Платонова, отправленных с дороги жене и сыну.
М. А. Платоновой
24-25 февраля 1937 г. Станция Тосно
Тосно, 24/II, вечер.
Дорогая Муся, дорогой Тотик!
Ехали весь день до вечера. Остановились на плохой ночлег: лошадей поставить некуда (нет здесь сараев), сами, т. е. ямщик и я, будем спать в кухне на полу, где ночуют еще и другие колхозники. Тосно - с точки зрения не скорого поезда - совсем другое. Выехали мы из Л-да в метель. Ал-р Сем. проводил меня до заставы и, прощаясь, заплакал.
В поездку я еще не втянулся, поэтому мне пока еще трудно. Интересного много, хотя я еду всего сутки.
Завтра напишу еще. Утром - на Любань, м. б, успеем до Чудова.
Обнимаю обоих. Андрей.
P.S. Утро 25/II.
Выезжаем на Любань.
Идет густой снег.
До свиданья, мои дорогие. А.
М. А. и П. А. Платоновым
25 февраля 1937 г. Станция Чудово
Дорогая жена Муся и сын Тотик!
Мы едем по метелям. Приехали в Чудово. Ночуем в Доме крестьянина. Лошади прошли 150 км от Л-града и затомились. Днем сегодня стояли в Любани, до этого проезжали Ушаки. Вижу много хорошего, героического в истинном смысле народа. Метель, целый день дующая в лицо, затрудняет поездку. Приходится сильно уставать. Я очень скучаю по тебе и Тошке, не знаю, как вы живете, какие у вас события. Еду по сосновым и березовым лесам. Встречаются деревянные деревни, ребятишки идут в школы сквозь метель. Каждый день бывают случаи, вcтречи с людьми, когда необходимо помогать (дать 1, 2, 3, 5 рублей). Без этого нельзя. Такие люди каким то образом возвращают свой долг мне посредством хотя бы того, что я люблю их и питаю от них свою душу.
Сейчас вечер. Я сильно устал, завтра с 6-7 ч утра опять нужно в путь. Жму руку и целую Тошку. Обнимаю тебя.
Ваш А.
Чудово, 25/II.
P.S. 25/II я буду в Новгороде. Телеграфируй мне до востребования: всё ли у вас хорошо и благополучно, если нет, то, что именно (подробно) случилось плохого.
М. А. и П. А. Платоновым
27 февраля 1937 г. Великий Новгород
Новгород, вечер 27/II, Дом крест<ьянина>.
Милая Муся и дорогой Тотик!
Я пишу вам уже третье письмо. Послал недавно телеграмму, жду ответа от тебя. Свет здесь горит так тускло, что трудно писать.
Спрашивал себе писем и телеграмм до востребования: конечно, ничего нет. Ты и товарищи только обещали мне писать, но писать, очевидно, не будете. Я ведь давал еще в Москве свой адрес на Новгород до востребования.
Следующий мой адрес: Вышний Волочек (кажется, Калининской обл.), почтамт, до востребования - мне.
Но писать надо туда сразу, а то письмо твое может там меня не захватить. Мне трудно рассчитать время вперед, где и когда я буду. Это зависит от метелей, морозов, состояния лошадей, наличия кормов для них и пр. Больше писать не буду, пока сам не получу вестей от тебя.
Трое суток мы ехали в метелях, четвертые - в морозе, - неизвестно, что лучше. Поездка нелегка. Теперь предстоит взять самый трудный участок Новгород - Тверь (400-500 км), а с Твери будет уже «видна» Москва и ты с Тошкой.
Из Новгорода выезжаю 1/III утром. Лошади сильно притомились, даем им отдых - две ночи и день. Особенно сдает Зорька, Сончик еще тянет. Устали немножко и мы с ямщиком (он как ямщик и человек - среднего качества). Понемногу сдают с тела все четыре члена «экспедиции» (2 чел + 2 лош.). Вчера стали на ночёвку рано, часа в 3 дня, из-за метели («глушь и снег навстречу мне») - в избушке маленького колхоза. Там сидит семейство и плетет лапти. Вижу много хорошего народу. Приеду - расскажу.
Много мешает моему здоровью какое-то тяжелое, необоснованное предчувствие, ожидание чего-то худого, что может случиться с тобою и Тошкой в Москве.
Целую дорогую жену и большого сына.
Ваш друг, муж и отец Андрей.
<Приписка на левом поле листа> Колхоз, где я ночевал пр. ночь, назыв. «Любино Поле». Хорошее название.
Карта путешествия с отметками остановок А. Платонова. 26 февраля - Любино поле.
Глава третья. Реальность.
Сам Платонов, сын многодетного паровозного машиниста, в молодости - инженер-энергетик и руководитель губернской мелиорации, всю жизнь сочувствовал рабочему человеку и видел в социалистической революции невероятный потенциал для перемен к лучшему. Но по прошествии двадцати лет кардинальных социальных преобразований он наблюдает дорогой всё те же картины народной нужды. Из заметок дорожного блокнота (стоило бы прочесть его полностью, он небольшой):
Встреча с крестьянином в лесу. У него дочь - агроном, сын - старший слесарь etc. Но он - «против колхозов». - Это и есть колхоз! - сказали ему.
Хромой возчик, у которого лошадь, как олень, разгребает ногами снег, она ищет прошлогоднюю траву: у него ни травинки для нее.
Марков Анисим из деревни под Чудовым: дай пустую (1/4) бутылку, я продам ее и хлеба куплю. Дал. Он позвал в гости, хотя сам голодный и только что откуда-то выпущен.
«Главспирт» в каждой, кажется, деревне, ктр. я проехал до Чудова. В одной деревне «Главспирт» открыт рядом с разрушенной церковью - нехорошо.
Дома строятся, колхозы расширяются, много ремонта, везде - новые доски.
Шоссейные дороги расчищаются наравне почти с ж.д.: через определенную небольшую дистанцию - ремонтер и дорожный мастер.
Совхозы, свинарки, силосные башни, аптеки, школы, детишки в метель, во вьюгу идут с сумками книг.
Народ весь мой бедный и родной. Почему, чем беднее, тем добрее. Ведь это же надо кончать - приводить наоборот. Как радость от доброго, если он бедный?
Чайная в Доме крестьянина в Чудове: девочка лет 8 больная раком; ее отец.
У Дома Крестьянина. Боровичи, Новгородская обл. 1935 г.
Колхоз в деревне Остров - на трудодни пока ничего не дали. Колхозников работоспособных 16-18 человек, земли 1 000 га. Люди остальные разошлись. Оставшиеся живут работой на Лесопункте (Леспромхоз). Задерживают зарплату с декабря 1936 г., некоторые не получали зарплаты еще за май 1936 г.
Глухонемая женщина в Острове: понимает все в жизни, верная сторонница советской власти и колхозов - редкое существо человека по чистоте характера и разуму. Ее брат - больной душой, уязвленный псих, болезнью особого рода.
Старые люди - лучшие сторонники и деятели колхозов: вспоминай Любино Поле, веселую, гуторливую старуху, как она в старое время по 10 тыс. штук спичечных коробок в день клеила и думала умереть на коробках.
Девочка-ученица Нина в доме ночлега: лапти плетет, уроки учит, краюшку хлеба в школу берет, на меня все смотрела непонимающими опечаленными и любопытными глазами.
Какой здесь простой, доверчивый, нетребовательный, терпеливый народ - и дети тоже, как ангелы.
От Едрово до Хотилово много заколоченных изб.
Новостройки сосут из колхозов рабсилу.
Как пердел старик в Думнове - вся изба проснулась, бабка перекрестилась!
Печь была холодная, и мои чулки хозяйка спрятала сушиться себе под подушку.
И т.д. и т.п.
...
Ну и что за роман, годный к опубликованию, можно было бы создать из этого материала в 1937 году? Язвительный и хитрый Пришвин, которого Платонов упрекал за стремление спрятаться в идеальный мир божественной природы от «бедствий современного человеческого общества», видел явную несвоевременность и тщетность попытки «хождения писателя в народ« и заметил в своём дневнике: «Командировка Платонова на лошади по пути Радищева из Москвы в Петербург (признаки отрыва от действительности)».
Глава четвёртая. Положительный герой.
В очередной раз «Счастливая Москва» (название предыдущего, оставшегося в рукописи, романа Платонова) не горела желанием углубляться в реалии за пределами шоссе и железной дороги между большими городами.
Так что основной мотив метасюжета путешествия меж двух метрополий не претерпел у Платонова коренного изменения:
«О сердце, сокровище моего горя!» (Эпиграф к радищевскому «Путешествию»)
...
Однако, не всё так безнадёжно, дорогой читатель! Русская литература не была бы великой, если бы русский ум не изобрёл способа справляться с мрачной действительностью!
Ведь писатель Платонов ехал не один, а в компании с другим русским классическим метагероем - ямщиком Яковлевым. Который тоже, оказывается, делал собственные «заметки путешественника» и почитал их не менее важными, чем писательские. А потом, по прибытии в Москву, традиционно и ожидаемо запил.
Этот платоновский возница есть прямая реинкарнация чичиковского кучера Селифана. А стало быть, совсем иная, гоголевская, литературная традиция, где скорбь и печаль скрыты за комичными ситуациями и персонажами, но где всё равно «сквозь видимый миру смех льются невидимые миру слёзы». Так вот, в отличие от «мёртвых душ», помещичьих, чиновных и крестьянских, заполонивших собой почти всё пространство романа, Селифан - единственный живой, и способен на бескорыстную любовь и уважение, что и выдаёт его беседа с лошадью:
... Он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить - с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…»
Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его были заняты своим предметом...
Алексей Зайцев в роли Селифана. Т/ф "Мертвые души"
Мирное и беззлобное расставание с пьяницей-кучером, описанное в вышеприведённом письме Платонова на Лужскую конюшню, по интонации своей будто повторяет сцену из «Мёртвых душ» (прошу прощения за длинную цитату, но уж больно хороша):
-Ты пьян, как сапожник! - сказал Чичиков.
-Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить. ... -Вот я тебя высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком! -Как милости вашей будет завгодно, - отвечал на всё согласный Селифан, - коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется; порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?
На такое рассуждение барин совершенно не нашёлся, что отвечать.
Послесловие
Автору сего журнала, как жителю обеих столиц, регулярно приходится ездить между ними - и радищевским маршрутом, и параллельными курсами. Колхозы к северу от Москвы на последнем издыхании, заколоченных изб и заросших полей хватает, цыгане тоже не переводятся; есть и пьянство, и нужда, и добрые и святые люди.
Новгородская обл., Холмский район. 2021 г.
И грустно, и больно, и светло бывает на душе такой дорогой. Так что извечный метасюжет никуда не делся. Да и та конюшня в г. Луге Ленинградской области сохранилась до сих пор, и лошадей там по-прежнему дают напрокат.
Но вот придёт ли за ними новый писатель? Да и существует ли он?
Дополнительная глава . Альтернативный проект.
Впрочем, существует ещё один продуктивный творческий метод прохождения маршрута до Москвы и обратно, одной силой творческого воображения. В рассказе Платонова «Луговые мастера» 1927 года приводится случай одного сельского подвижника, энтузиаста-мелиоратора:
...
Жил у нас один мужик в прозвище Жмых, а по документу Отжошкин.
В старые годы он сильно запивал.
Бывало - купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку, валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.
- Куда ты, Жмых? - спросит сосед.
- На Москву подаюсь, - скажет Жмых в полном разуме.
В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что поехал на Москву. Что он едет, а не сидит в сарае на телеге - Жмых думал твердо. И даже разговаривал с встречными мужиками:
- Ну што, Степан? Живешь еще? Жена, сваха моя, цела?
А тот, встречный Степан, будто бы отвечает Жмыху:
- Цела, Жмых! Двойню родила! Отбою нету от ребят!
- Ну ничего, Степан, рожай, старайся, воздуху на всех хватит, - отвечал Жмых и как бы ехал дальше.
Повстречав еще кой-кого, Жмых выпивал снова стакан, а потом засыпал. Просыпался он недалеко от Москвы.
Тут он встречал, будто бы, старинного знакомого, к тому же еврея:
- Ну как, Яков Якович! Все тряпки скупаешь, дерьмом кормишься?
- По малости, господин! Жмых, по малости! Что-то давно не видно вас, соскучились!
- Ага, ты соскучился! Ну, давай выпьем!
И так, Жмых, - встречая, беседуя и выпивая, - доезжал до Москвы, не выходя из сарая. Из Москвы он сейчас же возвращался обратно - дела ему там не было - и снова дорогу ему переступали всякие знакомые, которых он угощал.
Когда в четверти оставалось на донышке Жмых допивал молча один и говорил:
- Приехали! Слава тебе, господи, уцелел! Мавра, - кричал он жене, - встречай гостя, - и вылезал из телеги, в которой сидел уже четвертый день. После этого Жмых не пил с полгода, потом снова «ехал в Москву».
Вот какой у нас Жмых: мужик, что надо, но мощного разума человек!
Но к 1937 году этот этап эзотерического познания пути писатель Андрей Платонов оставил позади. В его записной книжке есть такой эпизод:
Беременная цыганка в Новгороде, гадавшая мне: «Против тебя казенный король, но он тебя скоро узнает хорошо, человек ты знаменитый, и в этом году получишь свое дело, тебя любят Маруся и Нюра, а вредят тебе друзья на букву В. и Г. Но ты никого не боишься, ты человек рисковый и твое слово любят,- и ты любишь рюмочку». Она не беременная, чего-то пришила к пузу. Но не она по мне гадала, а я по ней«.
Венедикт Ерофеев
Алко-формат путешествия из столицы в провинцию был доведён до своего логического конца и творчески исчерпан уже в следующую историческую эпоху, осенью 1969 года на восточном, широтном маршруте Радищева (по ж/д ветке до Петушков) - писателем Венедиктом Ерофеевым.
P.S. Статья эта продолжает серию публикаций о письмах писателей. Истории совсем разные, но дают представление о технологиях и иных аспектах писательского труда. Вот тут письма Зощенко и Хармса, а тут - Паустовского. А здесь недавнее - о Генрихе Шефе, ленинградском подпольном писателе.