Станислав Куняев: Огнедышащая зола эпохи (1)
Часть-1 Часть-2 Часть-3
Наш современник № 12, 2018
Станислав Куняев
Огнедышащая зола эпохи
Тридцать лет тому назад - в конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия - российская интеллигенция попросту сходила с ума, когда разговор заходил о Солженицыне. Все зачитывались “Архипелагом”, прозой и публицистикой, все жаждали его возвращения в Россию с надеждой, что “пророк перестройки” укажет пути возрождения Отечества... И не надо думать, что такого рода надеждами жили лишь наши враги - “западники”, “штатники”, “шестидесятники”... Нет, этим поветрием дышали и самые что ни на есть заслуженные патриоты. Я помню, как в конце 1989 года, когда я только-только обживался в кабинете главного редактора журнала “Наш современник”, мой ближайший друг Вадим Кожинов организовал встречу с Игорем Шафаревичем в квартире последнего, где знаменитый в патриотических кругах академик и автор “Русофобии” (с лёгкой руки Шафаревича это слово вошло в наш обиход и с успехом работает в мировоззренческой борьбе по сегодняшний день) дал согласие войти в редколлегию “Нашего современника” при условии, что журнал будет щедро публиковать произведения Солженицына...
Более того, Вадим Валерианович Кожинов настаивал на том, чтобы “Наш современник” перехватил инициативу у “Нового мира” (где работал журналист Вадим Борисов, которому Солженицын дал право раздавать всё написанное им по разным журналам и газетам) и начал в каждом номере 1990 года публиковать всё, что вышло и выходит из-под пера великого человека и мыслителя. Только такая политика, по мнению Кожинова и Шафаревича, могла спасти “НС”. Да разве только они были ослеплены лучами его мировой славы! В декабре 1988 года в Москве, в клубе фабрики имени Баумана, прошёл вечер, посвящённый 70-летию Солженицына, на котором мои друзья, постоянные авторы журнала и члены редакционной коллегии, произносили целые речи в честь Солженицына, и эти речи, по их настойчивому желанию, были опубликованы в январском номере журнала за 1990 год... Вот короткие отрывки из этих юбилейных речей.
Владимир Солоухин:
“Александру Исаевичу исполняется 70 лет. Он встречает своё 70-летие в изгнании. Пытались затоптать Александра Исаевича. Но недаром же будто в какой-то западной энциклопедии там, в Англии издающейся, написано на букву “Б” - “Брежнев - мелкий политический деятель в эпоху Солженицына” Лет пять назад я видел Солженицына, пробрался к нему в Вермонт. Он хочет вернуться на родную землю. Но он хочет возвратиться с подобающим ему достоинством”.
Страна двигалась к своей гибели, а “пророк” думал лишь о “возвращении ...с достоинством”.
Игорь Шафаревич:
“Вопрос о возвращении Солженицына в нашу современную литературу - это вопрос не о соблюдении правовых норм нашего государства - эту-то задачу можно было решить на ком-нибудь помельче. Это один из факторов нашего народного выживания”.
Владимир Крупин:
“В Солженицыне мы видим истинно русское понимание креста, которое несёт писатель в сегодняшнее особенное время. Это, конечно, страдание, и я вспоминаю, как Достоевский говорил совершенно искренне Победоносцеву: “Голубчик, какой Вы хороший человек, но всё же как жаль, что Вы не посидели на каторге! Вы бы ещё лучше, так сказать, стали, то есть Вы бы обмякли через эти страдания!” Страдания, которые перенёс Александр Исаевич, возвышают его над всеми нами. Жаль, что он не с нами, но будем надеяться, что мы ещё будем лицезреть его воочию”.
Леонид Бородин:
“И ещё о наших лагерях. Это были не бериевские лагеря. Это были наши с вами лагеря. Наше молчание санкционировало их существование. И там, в этих лагерях, мы считали Солженицына нашим представителем на воле. Часто он и был таковым. И от своего имени, и от имени тех, кого здесь нет, я желаю ему здравствовать и возвратиться”.
Валентин Распутин:
“Возвращение Солженицына, вернее, пока книг Солженицына подобно чуду. А. И. Солженицын прошёл свой крестный путь сполна. Давно один человек не брал на себя столь огромного и тяжкого труда. И не вынести бы ему взятого, будь он хоть семи пядей во лбу, надорваться бы ему и за половинной ношей, если бы не осознал он себя как избранника российского неба и российской земли и не поступал как избранник”.
Да о чём речь, если даже Михаил Шолохов с восторгом принял первые публикации солженицынской прозы - “Матрёнин двор” и “Один день Ивана Денисовича”!
Поставленный в такие эмоциональные обстоятельства со стороны ближайших друзей-писателей, я не мог не считаться с ними, делающими журнал вместе со мной, и написал Солженицыну письмо в Вермонт с предложением о сотрудничестве.
С этого письма и началась наша переписка с ним, многое мне прояснившая и в его гражданской позиции, и в его человеческом поведении, прояснившая настолько, что каждое его очередное письмо ко мне всё полнее убеждало меня в том, что мои друзья безмерно преувеличивают его “достоинства” и в упор не видят, насколько наш “пророк” мелочен, самолюбив и тщеславен.
Ещё не до конца понимая всё это, я, тем не менее, сознательно предложил Солженицыну опубликовать в журнале всего лишь одну из частей “Красного колеса”, повествующую о жизни Ленина в Цюрихе, где он встречался с международным еврейским финансовым авантюристом Парвусом, которого Владимир Ильич умело использовал в деле подготовки русской революции. Эта глава, как я её понимал, свидетельствовала о Ленине как о гениальном игроке на шахматной доске мировой истории и талантливом организаторе, о котором впоследствии Борис Пастернак напишет в поэме “Высокая болезнь”: “Он управлял теченьем мыслей // И только потому - страной”, а Сергей Есенин в поэме “Анна Снегина” на вопрос своих деревенских земляков “Скажи, // Кто такое Ленин?” - ответит им: “Он - вы!” А Николай Клюев провозгласит: “Есть в Ленине керженский дух, // Игуменский окрик в декретах, // Как будто истоки разрух // Он ищет в “Поморских ответах”. О Маяковском, посвятившем Ленину одну из самых знаменитых своих поэм, и говорить нечего. Во всяком случае, моё первое письмо, посланное Солженицыну осенью 1989 года, было написано в духе перестроечного времени.
“Уважаемый Александр Исаевич!
Сердечное спасибо Вам за то, что Вы дали право “Нашему современнику” на публикацию “Октября шестнадцатого”. Начнём печатать роман, предварив его речами В. Распутина, В. Солоухина, И. Шафаревича, Л. Бородина, которые были произнесены ими год тому назад, когда в одном из московских клубов мы чествовали Ваше семидесятилетие. Кроме того, рад передать Вам только что вышедший сентябрьский номер “Нашего современника” с “Поминальным словом о Твардовском” и со статьёй “Жить не по лжи”, переданными нам для публикации В. Борисовым.
“Октябрь шестнадцатого” мы рассчитываем публиковать в течение первого полугодия, начиная с январского номера 1990 года.
В этом же номере “Наш современник” напечатает повесть “Третья правда” хорошо известного Вам Леонида Бородина...
В 12-м номере за 1989 год “Нашего современника” будет напечатана статья критика В. Бондаренко о Вашей прозе.
И, однако, не всё так просто и легко делается. Загвоздка уже не в цензуре или партийном диктате, а порой в нас самих. Нередко на встречах с читателями нам задают вопросы искренние русские люди, ещё не до конца освободившиеся от марксистско-сусловского наркоза: “А почему это наш любимый журнал, “патриотический и бескомпромиссный”, подлаживается к моде и печатает Солженицына, который говорил то-то и то-то о “советской власти”, “о коммунизме”, и далее идёт весь набор штампов, вбитых в их головы в семидесятые годы...
Ну, тогда я начинаю ликбез: напоминаю читателям об “Одном дне Ивана Денисовича”, о “Матрёнином дворе”, о том, что Солженицын не раз высоко отзывался, живя уже в Америке, о нашей “деревенской прозе” - а ведь деревенская проза - это Белов, Распутин, Астафьев, Солоухин - главные авторы журнала, которые, в свою очередь, здесь, в России, всячески старались сказать правду о Солженицыне. Говоришь всё это людям - и видишь: действует, но медленно, настороженность остаётся. И тогда я, чтобы человек, окончательно сбитый с толку в эпоху гласности, понял А. И. Солженицына, начинаю пересказывать ему Ваши пророческие статьи о “плюралистах”, “образованщине”, размышления о России из Ваших речей и интервью 70-80-х годов. И тут-то у людей буквально на глазах отверзаются глаза и уши, и они просто начинают стенать: “Ну, как же так, почему мы этого не знаем, это же нужно срочно опубликовать!..” Недавно я проделал такой опыт с бывшим фронтовиком, Героем Советского Союза, который пришёл в редакцию, чтобы от себя и от имени своих товарищей объявить, что они не будут подписываться на свой любимый журнал “Наш современник” потому, что он “следует моде” и печатает“антисоветчика Солженицына”. Однако, когда я этому честному человеку пересказал статью “Наши плюралисты” со всеми её пророчествами, касающимися смутного времени перестройки и того, как “разгрохают Россию”, - он просто схватился за голову: как жаль, что мы всего этого не знаем! Надо объяснить людям Солженицына! И ушёл буквально потрясённый, как Савл, переродившийся в Павла...
Так что, уважаемый Александр Исаевич, если бы Вы разрешили опубликовать нам кое-что из Вашей публицистики: “Образованщину”, “Гарвардскую речь”, “Плюралистов”, полемику с Сахаровым, интервью с Сапиетом, - словом, что захотите, помня о таких вот Героях Советского Союза, несчастных и честных людях. Это было бы необычайно своевременно и необходимо. Я бы осуществил такую публикацию в ближайших номерах журнала параллельно с публикацией “Октября”.
Поддержите молодого редактора и всех нас. Я всегда знал цену пропаганде, обрушившейся на Вас в 70-е годы. Ни единым устным или письменным словом не присоединился к ней. Это было невозможно, прежде всего, потому, что сразу же после “Одного дня” Вы стали дорогим мне писателем. Помнится, что в середине 60-х годов я, молодой тогда ещё поэт, послал Вам в Рязань с благодарностью за “Матрёнин двор” книжечку своих стихотворений. Конечно, Вы об этом не помните - не до того Вам было, - но мне было радостно думать: “Получит Александр Исаевич книжечку, и легче ему станет от того, что молодёжь понимает его”. А сейчас сам уже дед, да и жизнь почти прошла. Надо напоследок хоть что-то ещё сделать, только поэтому не отказался от должности главного редактора журнала. Пишу в “ЖЗЛ” книгу о Есенине, мечтаю в следующем году приехать в Америку, порыться в Национальной библиотеке Конгресса, где немало хранится материалов о жизни Есенина в Европе и Америке. Но добиться от нашего бюрократического Союза писателей такой командировки непросто - я же не Вознесенский и не Евтушенко... Однако, если такое удастся, можно ли будет навестить Вас?
Хочу поменять редколлегию журнала, оставить в ней В. Астафьева, В. Распутина, В. Белова, ещё двух-трёх человек и ввести дополнительно И. Шафаревича, В. Кожинова, Ю. Кузнецова, Г. Свиридова... А если бы - простите мне, Александр Исаевич, поэтическую вольность - и Вы дали согласие стать членом редколлегии “Нашего современника”?!
Впрочем, я размечтался, но, видимо, потому, что начинаю относиться к журналу, как к своему родному дитяти.
Всего Вам доброго. Дай Вам Бог здоровья ради исполнения предначертанного.
Станислав Куняев”.
Вскоре из Вермонта мне пришёл ответ.
“8.10.89
Кавендиш, Вермонт
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Это очень верно, как вы пишете, что известный тип читателей Вашего журнала должен воспринимать Солженицына как “антисоветчика” и даже, вот, угрожает отказаться от подписки. Именно этот тип и подпирает собой тот казённый грубый уклон, который был всё время свойственен Вашему журналу, ответно был нестерпим и мне, врезался чересполосицей казённых штампов сквозь большинство статей журнала. (Если к этому добавить и часто невысокий уровень тех статей и почти всегда невыносимое словообилие их, то картина будет мало привлекательна.) Но Игорь Ростиславич заверил меня, что, начиная с Вашего редакторства, это всё изменится - и только поэтому я согласился отдать Вам “Октябрь Шестнадцатого”. Очень жаль, если обещанное не произойдёт.
Моё условие, разумеется: никаких пропусков и выемок из “Октября”, только полностью книга от первой до последней строчки (оглавление - не нужно), никакого “сокращённого журнального варианта”. Также не печатайте к “Октябрю” никаких предисловий и объяснений, кроме краткого фактического предварения о структуре “Красного колеса”, которое Вы получите от Вадима Михайловича, и от него же - уже сокращённую публикаторскую справку к “Октябрю” (из т. 14, стр. 589), которую Вы вольны (и даже нужно) ещё как угодно сократить. Обращаю Ваше внимание, что в № 9, который Вы мне прислали, П. Г. Паламарчук безосновательно превзошёл задачу простой справки (превзошёл и объём моей публикуемой вещи), дав эмоциональный комментарий и забегающий далеко вперёд отрывок.
Если вы намерены печатать выступления на вечере 11.12.88 - то, пожалуйста, совершенно отдельно от “Октября”, не связывая с ним.
Столько лет будучи отторгнут от соотечественного читателя, я настаиваю на праве предстать перед ним именно своими произведениями, без предваряющих, хотя бы доброжелательных истолкований.
Что касается “Наших плюралистов” и др. - то свою публицистику я вообще не буду печатать прежде главной части всей моей прозы, а это достаточно долго. И менее всего я хотел бы привлекать читателей через публицистику. Ничего больше предложить Вам не могу.
В редакции я вообще не входил никогда ни в какие и не намерен.
Всего доброго, успеха Вам в перестройке журнала.
А. Солженицын”.
Прочитав это письмо, я начал понимать, что из всех смертных грехов Александр Исаевич впадает в самый губительный для творческого человека высокомерный грех гордыни, что ему нужны не друзья и единомышленники, а слуги, которым он всегда будет диктовать свою волю. А кроме этого, до меня дошло, что он хладнокровно расчётливый человек, понимающий, что его публицистика, будучи опубликована в России, может повредить ему при возвращении на Родину...
Но чего я тогда, к сожалению, не понял, так это того, почему он так настаивал на публикации в России в первую очередь своей прозы. Сейчас я уверен, что он уже в 90-м году решил бросить перчатку Михаилу Шолохову и доказать всему читающему миру, что “Тихий Дон” - это в некоторой степени плагиат, что и было сделано при издании книги И. Н. Медведевой-томашевской “Стремя Тихого Дона”, и что историю революции и гражданской войны надо изучать не по “Тихому Дону”, а по его “Красному колесу”.
В дальнейшем наши отношения начали портиться из-за того, что Солженицын решил, будто “Наш современник” печатает главы “Красного колеса” слишком маленькими порциями.
“10.03.90
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Получил Вашу телеграмму. (Я сообщил ему, что журнал с первой частью “Красного колеса” вышел).
Опоздано многое в нашей стране - на десятилетия.
Опоздала и моя публицистика. Появись она сейчас в любом журнале - ничему б она не помогла. Я хорошо обдумал, прежде чем решал: уж теперь она никак не должна обгонять мою прозу.
Удовлетворитесь печатанием “Октября Шестнадцатого” и, пожалуйста, не предлагайте мне других проектов.
Напоминаю Вам, что я просил присылать мне простой бандеролью по почте каждый один экземпляр журнала с “Октябрём”. До сих пор не получил №1. (А ещё один экземпляр, пожалуйста, передавайте В. М. Борисову).
Всего доброго.
А. Солженицын”.
За этим письмом вскоре последовало ещё одно с высокомерными упрёками:
“Уважаемый Станислав Юрьевич!
Вы переслали мне сейчас без всякого сопроводительного письма гранки Вашего № 4.
Из них я вижу, что Вы свели отрывок из “Октября” до уродливо-малой пародии (1/30 часть всего объёма книги). При таком отрывчатом чтении читатель теряет всякое ощущение книги. Надо ли это так понять, что Вы хотели растянуть “Октябрь” ещё и на 1991 год? Я не даю на это согласия. На чём кончите в декабре 1990, на том и кончим. Журнальное печатание “Октября” ещё и в 1991 году для меня не имеет никакого смысла.
Ещё моё исходное условие было: всем журналам, печатающим меня, высылать самим на Вермонт 1 экз. простой авиабандеролью. Ваш журнал этого не делает. У В. М. Борисова хватает другой нагрузки, чтоб ещё собирать и посылать мне все журналы.
Телеграмма была - о встрече, но я, чтобы не разрушить свою работу, уже много лет ни с кем не встречаюсь.
Всего доброго.
А. Солженицын”.
Получив это письмо, помнится, что я вздохнул с облегчением: слава Богу, что упорствующий в гордыне автор не даёт согласия печатать бесконечный “Октябрь” в 1991 году. А что касается “телеграммы о встрече”, то речь шла о том, что делегация советских писателей, в составе Л. Бородина, Ст. Куняева, Э. Сафонова, В. Лихоносова, О. Михайлова, П. Горелова, на месяц приехавшая в мае 1991-го в США, готова встретиться с Исаичем. Но раз он “много лет ни с кем не встречается”, то и ладно. Как говорится, баба с возу - кобыле легче. По крайней мере, я думал так, а другие - Виктор Лихоносов, Олег Михайлов - огорчились. Но ненадолго...
“30.9.90
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Почта ходит порой так плохо, я на Вашу телеграмму от 19 сент. ответил через В. М. Борисова. Однако пишу прямо, хотя это письмо может прийти к Вам нескоро.
Я удовлетворён Вашим заявлением, что Вы поместитесь с “Октябрём Шестнадцатого” в 1990 году, хотя Вы создали для этого уже очень трудные условия: то печатали его ничтожными порциями, а теперь придётся форсированно. Но на 1991 - решительно не переносим его.
Из того, что я вообще собираюсь печатать в 1991 году, предложить мне Вашему журналу, к сожалению, нечего: тома “Марта” уже разобраны, а что буду печатать меньшее по объёму - то всё в “Новом Мире”, больше нигде. Да, собственно, почти всё моё уже и распечатано, иногда пиратски некрасиво, но не подавать же на них в суд! Недостойно поступают.
Передайте привет Эрнсту Ивановичу Сафонову, я надеюсь, он получил мой ответ.
Всего доброго.
P. S.
Ваш журнал имеет обычай в начале года отмечать “премиями” авторов, печатавшихся в минувшем году. Пожалуйста, не применяйте этого к “Октябрю”, это только часть “Колеса”, не оконченного.
А. Солженицын”.
На этом наша переписка и закончилась бы, но чёрт меня дёрнул написать в конце 1993 года вермонтскому олимпийцу ещё одно письмо, которое, в сущности, послужило поводом к разрыву наших странных отношений. Мне и сейчас неловко публиковать это письмо, но я помню, что в то время, когда я его писал, я был в полном отчаянье:
Уважаемый Александр Исаевич!
“Наш современник” - сейчас самый популярный литературный журнал России. В подписной кампании 1993 года мы вышли на первое место, обогнав когда-то преуспевавших гигантов отечественной журналистики “Новый мир”, “Знамя”, “Юность”. Может быть, сие произошло потому, что “Нашему современнику” удалось, в отличие от конкурентов, удержать в числе своих авторов лучших писателей и публицистов России: Валентина Распутина, Игоря Шафаревича, Василия Белова, Леонида Бородина, Владимира Солоухина, Вадима Кожинова, Виктора Астафьева, Владимира Максимова, Льва Гумилёва, Бориса Можаева, Олега Васильевича Волкова.
Все наши литературные конкуренты сделали ставку в последние два-три года на литературу 3-й эмиграции или на авторов, живущих в России, но мыслящих и пишущих в том же русле, что и Войнович, Горенштейн, Синявский. Этим я в сущности объясняю катастрофическое падение читательского интереса к ним и наоборот - устойчивую читательскую любовь к нам.
И, однако, Александр Исаевич, наш самый популярный и самый значительный журнал сегодня находится тоже на краю пропасти, но по другой причине. Наших подписных денег из-за беспредельной инфляции хватает лишь на 3-4 номера из 12, остальные приходится издавать в долг. Изданиям типа “Знамя” и “Октябрь” серьёзно помогает фонд Сороса - а нам никто. У нас к концу года накопилось более 30 миллионов рублей долга (это 25-30 тысяч долларов).
Если мы в ближайшие месяцы не выплатим этот долг издательству и типографии, то журнал будет объявлен банкротом и закрыт. И тогда Распутину, Белову, Шафаревичу, Владимиру Осипову, Бородину негде станет печататься. Закрытие журнала для русской культуры - это катастрофа, равносильная закрытию Большого театра или Третьяковской галереи.
Вы всегда помогали инакомыслящим и гонимым. Теперь коренная русская литература и её главный журнал оказались в положении инакомыслящих. И это не случайно. Многих из людей, известных Вам, история так же передвигает в стан инакомыслящих, что произошло, к примеру, со Ст. Говорухиным, ответ которого на кровавые события октября посылаю Вам.
Уважаемый Александр Исаевич! Можно ли надеяться на помощь Солженицынского фонда или на Вашу личную поддержку? Помогите погасить русской литературе хотя бы часть долга перед диким рынком, уничтожающим её.
С надеждой и уважением, Ст. Куняев”.
Я послал Солженицыну журнал со статьёй Говорухина “Великая криминальная революция” с надеждой, что он поймёт меня, но получил в ответ вполне заслуженный и холодный отказ:
“23.11.93
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Получил Ваше письмо от 17.10.93.
Что добросовестные писатели в условиях сегодняшнего разгона пошлой наживы потеряли возможность публиковаться (как и вообще катастрофически падает русская культура), я знаю со всею горечью. Надеюсь, после моего возврата в Россию нашему Русскому Общественному Фонду удастся иным из них помочь в этом - не обязательно в журнальной форме.
Но в окружении жестоких страданий покинутых стариков (и особенно - бывших зэков), разрушения всех элементов детского воспитания, школьного образования, разорённых и протекающих православных храмов нам не под силу поддерживать ещё и периодические издания с каким бы то ни было партийным направлением. (Мы и собственные - разумеется, полностью убыточные - серии ИНРИ и мемуарную ВМБ продолжаем при большом напряжении сил и средств).
Прискорбно, что русские патриотические круги вместо праведного отстояния народных интересов прислонились за поддержкой к лицемерным коммунистам, объявившим себя “народолюбцами” после 70-летнего одурманивания и уничтожения этого самого народа. Так, в частности, и Василию Ивановичу Белову (его открытое письмо ко мне, 30.9.93) никак бы не уместно величать брежневскую фальшивку “конституцией”. Праведный дух устаивает и побеждает только в полной чистоте. (Я, разумеется, не в личной претензии кВ. И., и передайте ему от меня привет.)
Всего доброго.
А. Солженицын”.
А открытое письмо Василия Белова Солженицыну, напечатанное в “Советской России” 30.9.1993 года, было куда более суровым, нежели мои письма. Василий Белов разглядел Солженицына гораздо подробнее, нежели я:
“Здравствуйте, Александр Исаевич!
Решение обратиться к вам с открытым письмом вызвано весьма разношёрстными обстоятельствами. Назову два, может быть, самых главных: боязнь выглядеть фамильярным и очень сильное желание узнать, действительно ли вы одобрили антиконституционный указ Ельцина? Зная лживость нашего телевидения, я не поверил этому сообщению. Они показали ваш тюремный портрет и теперь ежедневно твердят, что Солженицын чуть ли не горой стоит за “всенародно избранного”.
Всё пущено в ход. И ваша зэковская телогрейка, и роскошный фрак Растроповича. Президент слушал около ленинских мощей прокофьевскую кантату. Вряд ли он что услышал и понял, в его и без того убогом лексиконе слово “русский” вообще отсутствует. Но понял ли, что происходит в Москве, ваш сын? Видел ли он, как на другом конце Арбата мелькают другие дирижерские палочки? Вчера на подходе к дому нашего младенческого парламента дюжий омоновец на моих глазах ударил пожилую женщину. Целые стаи омоновцев бросились на москвичей, спасая яковлевскую демократию. Я не сторонник ни президентских, ни парламентских способов правления, эта тема требует отдельного разговора, но там, на подходах к зданию Верховного Совета, в любую минуту может полыхнуть кровавая драма.
Москва сейчас - самая горячая точка! А средства массовой информации, в том числе и хвалёные, западные, показывают одного Шеварднадзе. И дуют в одну и ту же дуду: долой Российский парламент...
Вчера “Новости” показали вас выступающим в Вандее. Что ж, может быть, вы и правы в том, что не торопитесь в Москву. Торопиться и впрямь не стоит, говорю это без малейшего ехидства. Костоломы ельцинского ОМОНа намного опытнее тех, которые, отправляя вас во Франкфурт, под руки вели вас “по трапу на борт”. Цензура, сдобренная безденежьем, издателей, ещё более удушлива. Нынче яковлевская пропаганда стала изворотливее и хитрее. Писатель Черниченко, к примеру, вкупе с о. Глебом требует от начальства активнее применять физическую силу. На мой взгляд, надо заново создавать независимую русскую прессу за рубежом. Здесь, хотя от марксизма-ленинизма остались одни головешки, свобода (то есть бумага и микрофоны) существует в основном для порнографии и рок-шаманства. Все остальное либо вообще в загоне, либо на самом последнем месте. Россия постепенно привыкает к латинскому шрифту. Почти все журналистские авторучки и телекамеры - в руках внуков-правнуков Троцких и Свердловых. Ничего, по сути, не изменилось.
Кстати, почему вы прекратили публикации документов по новой русской истории? Это были очень нужные публикации.
Но я уже злоупотребляю вопросами. Да и времени разбираться во всём этом нет; на Краснопресненской набережной днём и ночью горят костры.
Надеюсь на ваш публичный ответ. В. БЕЛОВ. Из Москвы, 28 сентября 1993 года.
P. S. Главный редактор “Комсомольской правды” отказал мне в публикации. Он предложил дождаться вначале вашего ответа и напечатать письмо вместе с вашим ответом. Странно. Откуда ему известно, что вы ответите? Тем временем вокруг депутатского дома появились проволочные заграждения...”
Письмо В. Белова не оставляло камня на камне от капризных писем “вермонтского пророка”. И конечно, слова Солженицына о “праведном духе” и его “полной чистоте” на фоне беловского письма выглядят лицемерно и фальшиво.
Продолжение.
Оригинал: reading-hall.ru
См. также:
- 20.12.2018 «Наш современник» // PDF
Тридцать лет тому назад - в конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия - российская интеллигенция попросту сходила с ума, когда разговор заходил о Солженицыне.
- 19.04.1990 Владимир Козловский. Куняев с товарищами в Вашингтоне // «Новое русское слово»
Вчера в Кеннановском институте в Вашингтоне состоялась трехчасовая встреча с прибывшей в Америку на месяц делегацией русских литераторов, которых пригласившее их Информационное агентство США характеризует как «консерваторов», а местные еврейские организации, выразившие протест против их визита, провозгласили «антисемитами» и даже «неонацистами».
- 27.04.1990 Владимир Козловский. «Главным дьяволом был не еврей, а Ленин!» // «Новое русское слово»
Русские писатели в Вашингтоне
- 30.09.1993 Письмо Василия Белова Александру Солженицыну / Советская Россия, 1993-09-30, N116(10979) // sovross.ru voiks
Решение обратиться к вам с открытым письмом вызвано весьма разношерстными обстоятельствами. Назову два, может быть, самых главных: боязнь выглядеть фамильярным и очень сильное желание узнать, действительно ли вы одобрили антиконституционный указ Ельцина? Зная лживость нашего телевидения, я не поверил этому сообщению. Они показали ваш тюремный портрет и теперь ежедневно твердят, что Солженицын чуть ли не горой стоит за "всенародно избранного".
- 11.11.2020 Ермаков Дмитрий. От земли. Василий Белов // rkuban.ru Скриншот
Наш современник № 12, 2018
Станислав Куняев
Огнедышащая зола эпохи
Тридцать лет тому назад - в конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия - российская интеллигенция попросту сходила с ума, когда разговор заходил о Солженицыне. Все зачитывались “Архипелагом”, прозой и публицистикой, все жаждали его возвращения в Россию с надеждой, что “пророк перестройки” укажет пути возрождения Отечества... И не надо думать, что такого рода надеждами жили лишь наши враги - “западники”, “штатники”, “шестидесятники”... Нет, этим поветрием дышали и самые что ни на есть заслуженные патриоты. Я помню, как в конце 1989 года, когда я только-только обживался в кабинете главного редактора журнала “Наш современник”, мой ближайший друг Вадим Кожинов организовал встречу с Игорем Шафаревичем в квартире последнего, где знаменитый в патриотических кругах академик и автор “Русофобии” (с лёгкой руки Шафаревича это слово вошло в наш обиход и с успехом работает в мировоззренческой борьбе по сегодняшний день) дал согласие войти в редколлегию “Нашего современника” при условии, что журнал будет щедро публиковать произведения Солженицына...
Более того, Вадим Валерианович Кожинов настаивал на том, чтобы “Наш современник” перехватил инициативу у “Нового мира” (где работал журналист Вадим Борисов, которому Солженицын дал право раздавать всё написанное им по разным журналам и газетам) и начал в каждом номере 1990 года публиковать всё, что вышло и выходит из-под пера великого человека и мыслителя. Только такая политика, по мнению Кожинова и Шафаревича, могла спасти “НС”. Да разве только они были ослеплены лучами его мировой славы! В декабре 1988 года в Москве, в клубе фабрики имени Баумана, прошёл вечер, посвящённый 70-летию Солженицына, на котором мои друзья, постоянные авторы журнала и члены редакционной коллегии, произносили целые речи в честь Солженицына, и эти речи, по их настойчивому желанию, были опубликованы в январском номере журнала за 1990 год... Вот короткие отрывки из этих юбилейных речей.
Владимир Солоухин:
“Александру Исаевичу исполняется 70 лет. Он встречает своё 70-летие в изгнании. Пытались затоптать Александра Исаевича. Но недаром же будто в какой-то западной энциклопедии там, в Англии издающейся, написано на букву “Б” - “Брежнев - мелкий политический деятель в эпоху Солженицына” Лет пять назад я видел Солженицына, пробрался к нему в Вермонт. Он хочет вернуться на родную землю. Но он хочет возвратиться с подобающим ему достоинством”.
Страна двигалась к своей гибели, а “пророк” думал лишь о “возвращении ...с достоинством”.
Игорь Шафаревич:
“Вопрос о возвращении Солженицына в нашу современную литературу - это вопрос не о соблюдении правовых норм нашего государства - эту-то задачу можно было решить на ком-нибудь помельче. Это один из факторов нашего народного выживания”.
Владимир Крупин:
“В Солженицыне мы видим истинно русское понимание креста, которое несёт писатель в сегодняшнее особенное время. Это, конечно, страдание, и я вспоминаю, как Достоевский говорил совершенно искренне Победоносцеву: “Голубчик, какой Вы хороший человек, но всё же как жаль, что Вы не посидели на каторге! Вы бы ещё лучше, так сказать, стали, то есть Вы бы обмякли через эти страдания!” Страдания, которые перенёс Александр Исаевич, возвышают его над всеми нами. Жаль, что он не с нами, но будем надеяться, что мы ещё будем лицезреть его воочию”.
Леонид Бородин:
“И ещё о наших лагерях. Это были не бериевские лагеря. Это были наши с вами лагеря. Наше молчание санкционировало их существование. И там, в этих лагерях, мы считали Солженицына нашим представителем на воле. Часто он и был таковым. И от своего имени, и от имени тех, кого здесь нет, я желаю ему здравствовать и возвратиться”.
Валентин Распутин:
“Возвращение Солженицына, вернее, пока книг Солженицына подобно чуду. А. И. Солженицын прошёл свой крестный путь сполна. Давно один человек не брал на себя столь огромного и тяжкого труда. И не вынести бы ему взятого, будь он хоть семи пядей во лбу, надорваться бы ему и за половинной ношей, если бы не осознал он себя как избранника российского неба и российской земли и не поступал как избранник”.
Да о чём речь, если даже Михаил Шолохов с восторгом принял первые публикации солженицынской прозы - “Матрёнин двор” и “Один день Ивана Денисовича”!
Поставленный в такие эмоциональные обстоятельства со стороны ближайших друзей-писателей, я не мог не считаться с ними, делающими журнал вместе со мной, и написал Солженицыну письмо в Вермонт с предложением о сотрудничестве.
С этого письма и началась наша переписка с ним, многое мне прояснившая и в его гражданской позиции, и в его человеческом поведении, прояснившая настолько, что каждое его очередное письмо ко мне всё полнее убеждало меня в том, что мои друзья безмерно преувеличивают его “достоинства” и в упор не видят, насколько наш “пророк” мелочен, самолюбив и тщеславен.
Ещё не до конца понимая всё это, я, тем не менее, сознательно предложил Солженицыну опубликовать в журнале всего лишь одну из частей “Красного колеса”, повествующую о жизни Ленина в Цюрихе, где он встречался с международным еврейским финансовым авантюристом Парвусом, которого Владимир Ильич умело использовал в деле подготовки русской революции. Эта глава, как я её понимал, свидетельствовала о Ленине как о гениальном игроке на шахматной доске мировой истории и талантливом организаторе, о котором впоследствии Борис Пастернак напишет в поэме “Высокая болезнь”: “Он управлял теченьем мыслей // И только потому - страной”, а Сергей Есенин в поэме “Анна Снегина” на вопрос своих деревенских земляков “Скажи, // Кто такое Ленин?” - ответит им: “Он - вы!” А Николай Клюев провозгласит: “Есть в Ленине керженский дух, // Игуменский окрик в декретах, // Как будто истоки разрух // Он ищет в “Поморских ответах”. О Маяковском, посвятившем Ленину одну из самых знаменитых своих поэм, и говорить нечего. Во всяком случае, моё первое письмо, посланное Солженицыну осенью 1989 года, было написано в духе перестроечного времени.
“Уважаемый Александр Исаевич!
Сердечное спасибо Вам за то, что Вы дали право “Нашему современнику” на публикацию “Октября шестнадцатого”. Начнём печатать роман, предварив его речами В. Распутина, В. Солоухина, И. Шафаревича, Л. Бородина, которые были произнесены ими год тому назад, когда в одном из московских клубов мы чествовали Ваше семидесятилетие. Кроме того, рад передать Вам только что вышедший сентябрьский номер “Нашего современника” с “Поминальным словом о Твардовском” и со статьёй “Жить не по лжи”, переданными нам для публикации В. Борисовым.
“Октябрь шестнадцатого” мы рассчитываем публиковать в течение первого полугодия, начиная с январского номера 1990 года.
В этом же номере “Наш современник” напечатает повесть “Третья правда” хорошо известного Вам Леонида Бородина...
В 12-м номере за 1989 год “Нашего современника” будет напечатана статья критика В. Бондаренко о Вашей прозе.
И, однако, не всё так просто и легко делается. Загвоздка уже не в цензуре или партийном диктате, а порой в нас самих. Нередко на встречах с читателями нам задают вопросы искренние русские люди, ещё не до конца освободившиеся от марксистско-сусловского наркоза: “А почему это наш любимый журнал, “патриотический и бескомпромиссный”, подлаживается к моде и печатает Солженицына, который говорил то-то и то-то о “советской власти”, “о коммунизме”, и далее идёт весь набор штампов, вбитых в их головы в семидесятые годы...
Ну, тогда я начинаю ликбез: напоминаю читателям об “Одном дне Ивана Денисовича”, о “Матрёнином дворе”, о том, что Солженицын не раз высоко отзывался, живя уже в Америке, о нашей “деревенской прозе” - а ведь деревенская проза - это Белов, Распутин, Астафьев, Солоухин - главные авторы журнала, которые, в свою очередь, здесь, в России, всячески старались сказать правду о Солженицыне. Говоришь всё это людям - и видишь: действует, но медленно, настороженность остаётся. И тогда я, чтобы человек, окончательно сбитый с толку в эпоху гласности, понял А. И. Солженицына, начинаю пересказывать ему Ваши пророческие статьи о “плюралистах”, “образованщине”, размышления о России из Ваших речей и интервью 70-80-х годов. И тут-то у людей буквально на глазах отверзаются глаза и уши, и они просто начинают стенать: “Ну, как же так, почему мы этого не знаем, это же нужно срочно опубликовать!..” Недавно я проделал такой опыт с бывшим фронтовиком, Героем Советского Союза, который пришёл в редакцию, чтобы от себя и от имени своих товарищей объявить, что они не будут подписываться на свой любимый журнал “Наш современник” потому, что он “следует моде” и печатает“антисоветчика Солженицына”. Однако, когда я этому честному человеку пересказал статью “Наши плюралисты” со всеми её пророчествами, касающимися смутного времени перестройки и того, как “разгрохают Россию”, - он просто схватился за голову: как жаль, что мы всего этого не знаем! Надо объяснить людям Солженицына! И ушёл буквально потрясённый, как Савл, переродившийся в Павла...
Так что, уважаемый Александр Исаевич, если бы Вы разрешили опубликовать нам кое-что из Вашей публицистики: “Образованщину”, “Гарвардскую речь”, “Плюралистов”, полемику с Сахаровым, интервью с Сапиетом, - словом, что захотите, помня о таких вот Героях Советского Союза, несчастных и честных людях. Это было бы необычайно своевременно и необходимо. Я бы осуществил такую публикацию в ближайших номерах журнала параллельно с публикацией “Октября”.
Поддержите молодого редактора и всех нас. Я всегда знал цену пропаганде, обрушившейся на Вас в 70-е годы. Ни единым устным или письменным словом не присоединился к ней. Это было невозможно, прежде всего, потому, что сразу же после “Одного дня” Вы стали дорогим мне писателем. Помнится, что в середине 60-х годов я, молодой тогда ещё поэт, послал Вам в Рязань с благодарностью за “Матрёнин двор” книжечку своих стихотворений. Конечно, Вы об этом не помните - не до того Вам было, - но мне было радостно думать: “Получит Александр Исаевич книжечку, и легче ему станет от того, что молодёжь понимает его”. А сейчас сам уже дед, да и жизнь почти прошла. Надо напоследок хоть что-то ещё сделать, только поэтому не отказался от должности главного редактора журнала. Пишу в “ЖЗЛ” книгу о Есенине, мечтаю в следующем году приехать в Америку, порыться в Национальной библиотеке Конгресса, где немало хранится материалов о жизни Есенина в Европе и Америке. Но добиться от нашего бюрократического Союза писателей такой командировки непросто - я же не Вознесенский и не Евтушенко... Однако, если такое удастся, можно ли будет навестить Вас?
Хочу поменять редколлегию журнала, оставить в ней В. Астафьева, В. Распутина, В. Белова, ещё двух-трёх человек и ввести дополнительно И. Шафаревича, В. Кожинова, Ю. Кузнецова, Г. Свиридова... А если бы - простите мне, Александр Исаевич, поэтическую вольность - и Вы дали согласие стать членом редколлегии “Нашего современника”?!
Впрочем, я размечтался, но, видимо, потому, что начинаю относиться к журналу, как к своему родному дитяти.
Всего Вам доброго. Дай Вам Бог здоровья ради исполнения предначертанного.
Станислав Куняев”.
Вскоре из Вермонта мне пришёл ответ.
“8.10.89
Кавендиш, Вермонт
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Это очень верно, как вы пишете, что известный тип читателей Вашего журнала должен воспринимать Солженицына как “антисоветчика” и даже, вот, угрожает отказаться от подписки. Именно этот тип и подпирает собой тот казённый грубый уклон, который был всё время свойственен Вашему журналу, ответно был нестерпим и мне, врезался чересполосицей казённых штампов сквозь большинство статей журнала. (Если к этому добавить и часто невысокий уровень тех статей и почти всегда невыносимое словообилие их, то картина будет мало привлекательна.) Но Игорь Ростиславич заверил меня, что, начиная с Вашего редакторства, это всё изменится - и только поэтому я согласился отдать Вам “Октябрь Шестнадцатого”. Очень жаль, если обещанное не произойдёт.
Моё условие, разумеется: никаких пропусков и выемок из “Октября”, только полностью книга от первой до последней строчки (оглавление - не нужно), никакого “сокращённого журнального варианта”. Также не печатайте к “Октябрю” никаких предисловий и объяснений, кроме краткого фактического предварения о структуре “Красного колеса”, которое Вы получите от Вадима Михайловича, и от него же - уже сокращённую публикаторскую справку к “Октябрю” (из т. 14, стр. 589), которую Вы вольны (и даже нужно) ещё как угодно сократить. Обращаю Ваше внимание, что в № 9, который Вы мне прислали, П. Г. Паламарчук безосновательно превзошёл задачу простой справки (превзошёл и объём моей публикуемой вещи), дав эмоциональный комментарий и забегающий далеко вперёд отрывок.
Если вы намерены печатать выступления на вечере 11.12.88 - то, пожалуйста, совершенно отдельно от “Октября”, не связывая с ним.
Столько лет будучи отторгнут от соотечественного читателя, я настаиваю на праве предстать перед ним именно своими произведениями, без предваряющих, хотя бы доброжелательных истолкований.
Что касается “Наших плюралистов” и др. - то свою публицистику я вообще не буду печатать прежде главной части всей моей прозы, а это достаточно долго. И менее всего я хотел бы привлекать читателей через публицистику. Ничего больше предложить Вам не могу.
В редакции я вообще не входил никогда ни в какие и не намерен.
Всего доброго, успеха Вам в перестройке журнала.
А. Солженицын”.
Прочитав это письмо, я начал понимать, что из всех смертных грехов Александр Исаевич впадает в самый губительный для творческого человека высокомерный грех гордыни, что ему нужны не друзья и единомышленники, а слуги, которым он всегда будет диктовать свою волю. А кроме этого, до меня дошло, что он хладнокровно расчётливый человек, понимающий, что его публицистика, будучи опубликована в России, может повредить ему при возвращении на Родину...
Но чего я тогда, к сожалению, не понял, так это того, почему он так настаивал на публикации в России в первую очередь своей прозы. Сейчас я уверен, что он уже в 90-м году решил бросить перчатку Михаилу Шолохову и доказать всему читающему миру, что “Тихий Дон” - это в некоторой степени плагиат, что и было сделано при издании книги И. Н. Медведевой-томашевской “Стремя Тихого Дона”, и что историю революции и гражданской войны надо изучать не по “Тихому Дону”, а по его “Красному колесу”.
В дальнейшем наши отношения начали портиться из-за того, что Солженицын решил, будто “Наш современник” печатает главы “Красного колеса” слишком маленькими порциями.
“10.03.90
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Получил Вашу телеграмму. (Я сообщил ему, что журнал с первой частью “Красного колеса” вышел).
Опоздано многое в нашей стране - на десятилетия.
Опоздала и моя публицистика. Появись она сейчас в любом журнале - ничему б она не помогла. Я хорошо обдумал, прежде чем решал: уж теперь она никак не должна обгонять мою прозу.
Удовлетворитесь печатанием “Октября Шестнадцатого” и, пожалуйста, не предлагайте мне других проектов.
Напоминаю Вам, что я просил присылать мне простой бандеролью по почте каждый один экземпляр журнала с “Октябрём”. До сих пор не получил №1. (А ещё один экземпляр, пожалуйста, передавайте В. М. Борисову).
Всего доброго.
А. Солженицын”.
За этим письмом вскоре последовало ещё одно с высокомерными упрёками:
“Уважаемый Станислав Юрьевич!
Вы переслали мне сейчас без всякого сопроводительного письма гранки Вашего № 4.
Из них я вижу, что Вы свели отрывок из “Октября” до уродливо-малой пародии (1/30 часть всего объёма книги). При таком отрывчатом чтении читатель теряет всякое ощущение книги. Надо ли это так понять, что Вы хотели растянуть “Октябрь” ещё и на 1991 год? Я не даю на это согласия. На чём кончите в декабре 1990, на том и кончим. Журнальное печатание “Октября” ещё и в 1991 году для меня не имеет никакого смысла.
Ещё моё исходное условие было: всем журналам, печатающим меня, высылать самим на Вермонт 1 экз. простой авиабандеролью. Ваш журнал этого не делает. У В. М. Борисова хватает другой нагрузки, чтоб ещё собирать и посылать мне все журналы.
Телеграмма была - о встрече, но я, чтобы не разрушить свою работу, уже много лет ни с кем не встречаюсь.
Всего доброго.
А. Солженицын”.
Получив это письмо, помнится, что я вздохнул с облегчением: слава Богу, что упорствующий в гордыне автор не даёт согласия печатать бесконечный “Октябрь” в 1991 году. А что касается “телеграммы о встрече”, то речь шла о том, что делегация советских писателей, в составе Л. Бородина, Ст. Куняева, Э. Сафонова, В. Лихоносова, О. Михайлова, П. Горелова, на месяц приехавшая в мае 1991-го в США, готова встретиться с Исаичем. Но раз он “много лет ни с кем не встречается”, то и ладно. Как говорится, баба с возу - кобыле легче. По крайней мере, я думал так, а другие - Виктор Лихоносов, Олег Михайлов - огорчились. Но ненадолго...
“30.9.90
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Почта ходит порой так плохо, я на Вашу телеграмму от 19 сент. ответил через В. М. Борисова. Однако пишу прямо, хотя это письмо может прийти к Вам нескоро.
Я удовлетворён Вашим заявлением, что Вы поместитесь с “Октябрём Шестнадцатого” в 1990 году, хотя Вы создали для этого уже очень трудные условия: то печатали его ничтожными порциями, а теперь придётся форсированно. Но на 1991 - решительно не переносим его.
Из того, что я вообще собираюсь печатать в 1991 году, предложить мне Вашему журналу, к сожалению, нечего: тома “Марта” уже разобраны, а что буду печатать меньшее по объёму - то всё в “Новом Мире”, больше нигде. Да, собственно, почти всё моё уже и распечатано, иногда пиратски некрасиво, но не подавать же на них в суд! Недостойно поступают.
Передайте привет Эрнсту Ивановичу Сафонову, я надеюсь, он получил мой ответ.
Всего доброго.
P. S.
Ваш журнал имеет обычай в начале года отмечать “премиями” авторов, печатавшихся в минувшем году. Пожалуйста, не применяйте этого к “Октябрю”, это только часть “Колеса”, не оконченного.
А. Солженицын”.
На этом наша переписка и закончилась бы, но чёрт меня дёрнул написать в конце 1993 года вермонтскому олимпийцу ещё одно письмо, которое, в сущности, послужило поводом к разрыву наших странных отношений. Мне и сейчас неловко публиковать это письмо, но я помню, что в то время, когда я его писал, я был в полном отчаянье:
Уважаемый Александр Исаевич!
“Наш современник” - сейчас самый популярный литературный журнал России. В подписной кампании 1993 года мы вышли на первое место, обогнав когда-то преуспевавших гигантов отечественной журналистики “Новый мир”, “Знамя”, “Юность”. Может быть, сие произошло потому, что “Нашему современнику” удалось, в отличие от конкурентов, удержать в числе своих авторов лучших писателей и публицистов России: Валентина Распутина, Игоря Шафаревича, Василия Белова, Леонида Бородина, Владимира Солоухина, Вадима Кожинова, Виктора Астафьева, Владимира Максимова, Льва Гумилёва, Бориса Можаева, Олега Васильевича Волкова.
Все наши литературные конкуренты сделали ставку в последние два-три года на литературу 3-й эмиграции или на авторов, живущих в России, но мыслящих и пишущих в том же русле, что и Войнович, Горенштейн, Синявский. Этим я в сущности объясняю катастрофическое падение читательского интереса к ним и наоборот - устойчивую читательскую любовь к нам.
И, однако, Александр Исаевич, наш самый популярный и самый значительный журнал сегодня находится тоже на краю пропасти, но по другой причине. Наших подписных денег из-за беспредельной инфляции хватает лишь на 3-4 номера из 12, остальные приходится издавать в долг. Изданиям типа “Знамя” и “Октябрь” серьёзно помогает фонд Сороса - а нам никто. У нас к концу года накопилось более 30 миллионов рублей долга (это 25-30 тысяч долларов).
Если мы в ближайшие месяцы не выплатим этот долг издательству и типографии, то журнал будет объявлен банкротом и закрыт. И тогда Распутину, Белову, Шафаревичу, Владимиру Осипову, Бородину негде станет печататься. Закрытие журнала для русской культуры - это катастрофа, равносильная закрытию Большого театра или Третьяковской галереи.
Вы всегда помогали инакомыслящим и гонимым. Теперь коренная русская литература и её главный журнал оказались в положении инакомыслящих. И это не случайно. Многих из людей, известных Вам, история так же передвигает в стан инакомыслящих, что произошло, к примеру, со Ст. Говорухиным, ответ которого на кровавые события октября посылаю Вам.
Уважаемый Александр Исаевич! Можно ли надеяться на помощь Солженицынского фонда или на Вашу личную поддержку? Помогите погасить русской литературе хотя бы часть долга перед диким рынком, уничтожающим её.
С надеждой и уважением, Ст. Куняев”.
Я послал Солженицыну журнал со статьёй Говорухина “Великая криминальная революция” с надеждой, что он поймёт меня, но получил в ответ вполне заслуженный и холодный отказ:
“23.11.93
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Получил Ваше письмо от 17.10.93.
Что добросовестные писатели в условиях сегодняшнего разгона пошлой наживы потеряли возможность публиковаться (как и вообще катастрофически падает русская культура), я знаю со всею горечью. Надеюсь, после моего возврата в Россию нашему Русскому Общественному Фонду удастся иным из них помочь в этом - не обязательно в журнальной форме.
Но в окружении жестоких страданий покинутых стариков (и особенно - бывших зэков), разрушения всех элементов детского воспитания, школьного образования, разорённых и протекающих православных храмов нам не под силу поддерживать ещё и периодические издания с каким бы то ни было партийным направлением. (Мы и собственные - разумеется, полностью убыточные - серии ИНРИ и мемуарную ВМБ продолжаем при большом напряжении сил и средств).
Прискорбно, что русские патриотические круги вместо праведного отстояния народных интересов прислонились за поддержкой к лицемерным коммунистам, объявившим себя “народолюбцами” после 70-летнего одурманивания и уничтожения этого самого народа. Так, в частности, и Василию Ивановичу Белову (его открытое письмо ко мне, 30.9.93) никак бы не уместно величать брежневскую фальшивку “конституцией”. Праведный дух устаивает и побеждает только в полной чистоте. (Я, разумеется, не в личной претензии кВ. И., и передайте ему от меня привет.)
Всего доброго.
А. Солженицын”.
А открытое письмо Василия Белова Солженицыну, напечатанное в “Советской России” 30.9.1993 года, было куда более суровым, нежели мои письма. Василий Белов разглядел Солженицына гораздо подробнее, нежели я:
“Здравствуйте, Александр Исаевич!
Решение обратиться к вам с открытым письмом вызвано весьма разношёрстными обстоятельствами. Назову два, может быть, самых главных: боязнь выглядеть фамильярным и очень сильное желание узнать, действительно ли вы одобрили антиконституционный указ Ельцина? Зная лживость нашего телевидения, я не поверил этому сообщению. Они показали ваш тюремный портрет и теперь ежедневно твердят, что Солженицын чуть ли не горой стоит за “всенародно избранного”.
Всё пущено в ход. И ваша зэковская телогрейка, и роскошный фрак Растроповича. Президент слушал около ленинских мощей прокофьевскую кантату. Вряд ли он что услышал и понял, в его и без того убогом лексиконе слово “русский” вообще отсутствует. Но понял ли, что происходит в Москве, ваш сын? Видел ли он, как на другом конце Арбата мелькают другие дирижерские палочки? Вчера на подходе к дому нашего младенческого парламента дюжий омоновец на моих глазах ударил пожилую женщину. Целые стаи омоновцев бросились на москвичей, спасая яковлевскую демократию. Я не сторонник ни президентских, ни парламентских способов правления, эта тема требует отдельного разговора, но там, на подходах к зданию Верховного Совета, в любую минуту может полыхнуть кровавая драма.
Москва сейчас - самая горячая точка! А средства массовой информации, в том числе и хвалёные, западные, показывают одного Шеварднадзе. И дуют в одну и ту же дуду: долой Российский парламент...
Вчера “Новости” показали вас выступающим в Вандее. Что ж, может быть, вы и правы в том, что не торопитесь в Москву. Торопиться и впрямь не стоит, говорю это без малейшего ехидства. Костоломы ельцинского ОМОНа намного опытнее тех, которые, отправляя вас во Франкфурт, под руки вели вас “по трапу на борт”. Цензура, сдобренная безденежьем, издателей, ещё более удушлива. Нынче яковлевская пропаганда стала изворотливее и хитрее. Писатель Черниченко, к примеру, вкупе с о. Глебом требует от начальства активнее применять физическую силу. На мой взгляд, надо заново создавать независимую русскую прессу за рубежом. Здесь, хотя от марксизма-ленинизма остались одни головешки, свобода (то есть бумага и микрофоны) существует в основном для порнографии и рок-шаманства. Все остальное либо вообще в загоне, либо на самом последнем месте. Россия постепенно привыкает к латинскому шрифту. Почти все журналистские авторучки и телекамеры - в руках внуков-правнуков Троцких и Свердловых. Ничего, по сути, не изменилось.
Кстати, почему вы прекратили публикации документов по новой русской истории? Это были очень нужные публикации.
Но я уже злоупотребляю вопросами. Да и времени разбираться во всём этом нет; на Краснопресненской набережной днём и ночью горят костры.
Надеюсь на ваш публичный ответ. В. БЕЛОВ. Из Москвы, 28 сентября 1993 года.
P. S. Главный редактор “Комсомольской правды” отказал мне в публикации. Он предложил дождаться вначале вашего ответа и напечатать письмо вместе с вашим ответом. Странно. Откуда ему известно, что вы ответите? Тем временем вокруг депутатского дома появились проволочные заграждения...”
Письмо В. Белова не оставляло камня на камне от капризных писем “вермонтского пророка”. И конечно, слова Солженицына о “праведном духе” и его “полной чистоте” на фоне беловского письма выглядят лицемерно и фальшиво.
Продолжение.
Оригинал: reading-hall.ru
См. также:
- 20.12.2018 «Наш современник» // PDF
Тридцать лет тому назад - в конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия - российская интеллигенция попросту сходила с ума, когда разговор заходил о Солженицыне.
- 19.04.1990 Владимир Козловский. Куняев с товарищами в Вашингтоне // «Новое русское слово»
Вчера в Кеннановском институте в Вашингтоне состоялась трехчасовая встреча с прибывшей в Америку на месяц делегацией русских литераторов, которых пригласившее их Информационное агентство США характеризует как «консерваторов», а местные еврейские организации, выразившие протест против их визита, провозгласили «антисемитами» и даже «неонацистами».
- 27.04.1990 Владимир Козловский. «Главным дьяволом был не еврей, а Ленин!» // «Новое русское слово»
Русские писатели в Вашингтоне
- 30.09.1993 Письмо Василия Белова Александру Солженицыну / Советская Россия, 1993-09-30, N116(10979) // sovross.ru voiks
Решение обратиться к вам с открытым письмом вызвано весьма разношерстными обстоятельствами. Назову два, может быть, самых главных: боязнь выглядеть фамильярным и очень сильное желание узнать, действительно ли вы одобрили антиконституционный указ Ельцина? Зная лживость нашего телевидения, я не поверил этому сообщению. Они показали ваш тюремный портрет и теперь ежедневно твердят, что Солженицын чуть ли не горой стоит за "всенародно избранного".
- 11.11.2020 Ермаков Дмитрий. От земли. Василий Белов // rkuban.ru Скриншот