В детстве Вера Фигнер под впечатлением рассказов о выборе царских невест мечтала, как в их затерянный в лесу дом приедут сваты, и её выберут царицей. Девочка даже не подозревала, что наступит время, когда ее могущество будет настолько велико, что её будут бояться цари.
Её путь в революционную партию не был вызван какими-либо личными счетами или впечатлениями. Из всех членов "Народной воли" она, казалось, меньше всего была знакома с социальными изъянами России.
Вера Фигнер родилась в 1852 году в Казанской губернии в дворянской семье, но до 1861 года ей практически не пришлось сталкиваться с известными даже современным школьникам проявлениями крепостного права. Семья лесничего Николая Фигнера буквально жила в лесу в доме, отгороженном от мира высоким забором.
После окончания казанского Родионовского института благородных девиц Вера Фигнер попробовала устроиться лаборанткой к известному химику Марковникову, а затем - к профессору Лесгафту. Её медицинская практика начиналась в анатомическом театре Казанского университета.
Вере Фигнер не пришлось долго ждать жениха. Достаточно было несколько раз съездить на балы, и начинающий юрист Алексей Филиппов бросил выгодную работу в Казани и перевелся в Тетюши поближе к невесте.
Менее, чем через год, 20 октября 1870 года они обвенчались в сельской церкви. Молодой супруг вполне одобрял желание жены стать хирургом и помог ей выехать на учебу в Швейцарию. Выбора у нее не было: в русские университеты женщин не принимали.
Но именно в Швейцарии Филиппова-Фигнер начала активно участвовать в русских эмигрантских организациях. Сначала это был женский студенческий кружок ("ферейн"), где между сумбурными беседами на самые разные темы, читались рефераты о Бакунине, Руссо и Разине.
Активность юных революционерок, в конце концов, обратила на себя внимание властей. На основе срочно придуманного "компромата", чиновники рекомендовали русским подданным покинуть Цюрих, угрожая недопущением к экзаменам в России.
Часть студенток перебралась в Париж. Вера Фигнер переехала в Берн, где преподавал знаменитый хирург и будущий лауреат Нобелевской премии Эмиль Теодор Кохер. Сопровождавший ее муж вернулся в Казань, уехала и сестра Лидия.
За это время взгляды Фигнер стали более определенными. Она вошла в женский социалистический кружок ("фричей"), близкий к бакунистскому крылу Первого Интернационала. Фигнер и её подруги одинаково охотно читали и анархистских авторов и Маркса, не говоря уже об обильной либеральной литературе.
Для кружка "фричей" все определеннее становилась цель - организация революционной пропаганды в России. Вести такую работу из Швейцарии было невозможно, и студентки одна за другой начали возвращаться на родину.
Вера Фигнер вернулась одной из последних. Она не хотела приступить к своей профессиональной деятельности недоучкой и уже тщательно обдумывала тему докторской диссертации. Обучение врача в Бернском университете продолжалось 9 семестров, а Фигнер прошла только 7.
С огромным трудом ей удалось восстановить некоторые нелегальные связи. Вместо активных протестов и пропаганды, московским подпольщикам пришлось заняться организацией переписки с арестованными. Постепенно с помощью более опытных подпольщиков Вера Фигнер поняла, "что для дела нужны не порывы, а терпеливая и кропотливая работа".
Чтобы подтвердить полученную в Швейцарии квалификацию, Фигнер в Ярославле сдала экстерном экзамен об окончании акушерской школы, удивив ни о чем не подозревавших экзаменаторов блестящим знанием латыни. Со справкой из ярославской больницы она отправилась в Петербург, где после экзамена у профессора Горвица в Военно-Медицицинской академии ей был выдан диплом акушерки.
Чтобы окончательно развязать себе руки в предстоящей легальной и нелегальной работе, Фигнер поехала в Казань, где развелась с мужем, с которым её уже два года мало что связывало. Филиппов спорить с женой не стал, и в течение нескольких месяцев бракоразводный процесс был завершен. Она вернула себе фамилию Фигнер, хотя в полицейских документах по-прежнему упоминалась Филиппова-Фигнер.
Политические вопросы решались медленнее семейных. Чтобы изменить страну, необходима была организация, но её учредители так и не смогли договориться между собой о принципах её формирования.
Так в спорах и сомнениях осенью 1876 года было создано общество "Земля и воля", изначально разделившееся на две фракции. Среди его основателей была и Вера Фигнер.
В Петербурге общество "Земля и воля" планировало проведение серии акций протеста. Самой известной из них стала демонстрация у Казанского собора 6 декабря, завершившаяся речью Г.В.Плеханова, возле которого рабочий Яков Потапов поднял красное знамя с надписью "Земля и воля". Городовые бросились ловить участников, захватив, кроме Потапова, еще 35 человек, причем среди них оказались случайные прохожие.
Руководителям "Земли и воли" удалось уйти. Вера Фигнер и часть членов организации переехали из Петербурга в Самару. С помощью сочувствовавшего землевольцам врача Попова она устроилась "фельдшерицей", в обязанности которой входил объезд 12 сёл участка, центром которого было село Студенцы.
Эта работа была прервана приездом члена "Земли и воли" Квятковского, предупредившего о возможном аресте. Фигнер вернулась в Самару, а через неделю в Студенцы за ней приехали жандармы.
Многие из "народников" уже сильно разочаровались в попытках пропаганды среди крестьян, но Фигнер твердо отстаивала принципы "хождения в народ" и выехала в Саратов. В Саратовской губернии с помощью нотариуса Праотцева землевольцам удалось устроить своих людей на должности волостных писарей и фельдшеров.
Смогла устроиться и Фигнер, которой кроме официальных фельдшерских функций пришлось выполнять обязанности земского врача, принимая по 500 больных в месяц. На этот раз ей помогала сестра Евгения, работавшая учительницей.
Сестры Фигнер теперь имели возможность не только выслушивать жалобы, но и пробовали что-то объяснять и советовать. Влияние землевольцев среди крестьян было не очень сильным, но успело напугать власть имущих. В результате исправник поспешил закрыть вязьминскую школу.
Сестры Фигнер покинули Вязьмино за сутки до приезда жандармов. Вера Фигнер вышла из саратовского кружка сторонников народнической пропаганды, заявив о желании присоединиться к политическому обществу "Земля и воля".
Поднятое у Казанского собора знамя принадлежало пока не единой организации, а федерации то и дело разгоняемых кружков. Объединение землевольческих групп было оформлено на Воронежском съезде в июне 1879 года.
И уже на этом первом съезде стало ясно, что руководители новой партии по разному относятся к тактике организации. Перед самым Воронежским съездом 17 июня 1879 года состоялся Липецкий съезд сторонников террора, оформивших создание собственной группы "Народная воля". Не участвовавшие в Липецком съезде Фигнер и Перовская колебались, опасаясь раскола, но сочувствовали сторонникам цареубийства.
Окончательный разрыв между двумя фракциями произошел в доме Квятковского на окраине Петербурга, где были разделены деньги и шрифт для типографии. Почти все народовольцы, включая Фигнер, к этому времени были на нелегальном положении и разыскивались полицией.
В доме Квятковского был сформирован и руководящий орган "Народной воли" - Исполнительный комитет. Первоначально в руководство организации вошли только участники Липецкого съезда, однако уже через месяц к ним присоединились еще 11 человек, включая С.Перовскую и В.Фигнер.
В целях конспирации для общения с рядовыми членами "Народной воли" руководителям запрещалось сообщать о своей принадлежности к Исполкому, поэтому для всех соратников они были "агентами третьей степени".
Дальше началась известная "охота" на Александра II. То и дело закладываемые заряды взрывались, но царь то опаздывал, то опережал расчеты террористов.
Каждое неудачное покушение вызывало с одной стороны уныние у членов "Народной воли", а с другой - увеличивало известность организации. Даже ярый противник террора Г.В.Плеханов не удержался от сочувственной оценки деятельности "Народной воли": "Остановить на себе зрачок мира - разве не значит уже победить."
Сама Вера Фигнер к покушениям на царя прямого отношения не имела, но готовила в Одессе теракт против статс-секретаря Панютина. Устав от постоянно менявшихся планов, она летом 1880 года выехала в Петербург.
Силы "Народной воли" убывали. В октябре 1880 года был арестован самый опытный конспиратор организации Александр Михайлов, был схвачен и затем выдал многих друзей Гольденберг. 27 февраля 1881 года были арестованы Желябов и Тригони.
28 февраля на конспиративной квартире у Вознесенского моста Софья Перовская в присутствии оставшихся на свободе руководителей "Народной воли" поставила вопрос о целесообразности осуществления намеченного на следующий день цареубийства.
И все участники собрания, включая Фигнер, проголосовали за покушение. Фигнер помогла Кибальчичу, Суханову и Грачевскому завершить изготовление зарядов (запалы к бомбам были похищены в Кронштадте). Один из этих пакетов и убил царя.
Около 14.00 1 марта Вера Фигнер услышала два глухих взрыва, а затем на квартире писателя Глеба Успенского узнала о смерти Александра II.
Народовольцы ждали изменения политического курса. Но вместо предполагавшихся реформ начался разгром петербургской организации. В конце концов, руководители "Народной воли" приняли решение о переводе Исполнительного комитета в Москву. Выехала в Москву и Вера Фигнер. Но полиция уверенно шла по следам заговорщиков.
Когда аресты захватили Москву, Фигнер перебралась в Харьков. Она отчетливо представляла себе масштаб разгрома "Народной воли" и в любой момент ожидала ареста. Но вместо жандармов к ней приехал известный публицист Михайловский с предложением от правительства заключить своеобразное перемирие.
Однако вскоре жандармы получили самые точные сведения об оставшихся на воле подпольщиках. Эти сведения они получили от члена военной организации народовольцев отставного штабс-капитана Дегаева.
Утром 10 февраля 1883 года Фигнер была арестована при участии агента полиции Меркулова. Александр III, узнав о ее аресте, воскликнул: "Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!" Фигнер была доставлена в Петропавловскую крепость, где ее изредка вызывали на допросы. Она стойко перенесла тяготы годичного заключения, хотя в результате длительного молчания ее голос стал резким и скрипучим.
В переписке с братьями и сестрами ей удавалось обходить вопрос о безнадежности своего положения, заменяя его рассказами о прочитанных книгах. Предвидя возможную казнь, она в письме к брату Петру просила позаботиться о матери, напомнив: "...мы, пятеро, взяли от жизни то, что хотели, распоряжаясь вполне самостоятельно устройством и направлением этой жизни, и все шипы, которые зависят от денег и неблагоприятных домашних условий, были устранены нашей матерью."
Бывший лидер сплоченной организации теперь могла расчитывать только на саму себя. Следователи (и видимо, царь) с судом не торопились, надеясь ее морально сломить. Только в сентябре 1884 года Вере Фигнер вручили обвинительное заключение. Через несколько дней после этого её перевезли в дом предварительного заключения, и начался суд.
"Процесс 14-ти" был закрытым, но разрешалось участие адвокатов. Фигнер пригласила адвоката Леонтьева, использовав его для передачи на волю последних распоряжений, которые нельзя было сделать через родных. Свою ответственность она не отрицала и постаралась как можно четче изложить это в своем последнем слове, которое произвело сильное впечатление на каявшихся офицеров.
Но прошения о помиловании помогли не всем. 2 женщины (Фигнер и Волкенштейн) и 6 офицеров были приговорены к казни через повешение. Фигнер не стала просить о помиловании и даже потребовала от матери не подавать никаких прошений, каким бы суровым не был приговор.
Для большинства приговоренных через 10 дней приговор был смягчен и заменен пожизненным заключением в крепости. 10 октября 1884 года были казнены Рогачев и Штромберг (последний к моменту открытия процесса несколько лет находился в сибирской ссылке).
Началась долгая Шлиссельбургская "эпопея". Эта часть биографии Веры Фигнер подробно изложена в ее мемуарах "Запечатленный труд". Тюремщики часто повторяли, что из Шлиссельбурга не выходят, а выносят.
Смерть Александра III никак не сказалась на судьбе Фигнер. Режим ее содержания оставался неизменным. Почти 13 лет узникам Шлиссельбурга запрещалось какое-либо общение с внешним миром.
Только в январе 1897 года Фигнер разрешили переписку с родными (корреспонденция вручалась заключенным два раза в год). Первую весточку с воли она получила от сестры Ольги, испытав при этом и радость и смущение перед незнакомым миром, заметив: "поздняя радость, должно быть, мало или совсем не греет".
В 1903 году Вера Фигнер узнала о том, что ее мать подала прошение о смягчении участи дочери. Сначала эта новость вызвала у заключенной раздражение, но потом из письма сестры она узнала, что мать умирает. На этот раз Фигнер ждала помилования с нетерпением, но встретиться с матерью не успела.
Определенную роль в досрочном освобождении шлиссельбуржских узников сыграли хлопоты Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой и митрополита Петербургского Антония, надеявшихся вернуть бывших революционеров в лоно церкви. Фигнер отказалась принять благословение от митрополита, который однако под впечатлением своеобразной исповеди неверующей узницы сказал: "Быть может, те, кто верует, как вы, а не другие спасутся!"
В 1904 году пожизненное заключение ей заменили ссылкой в Архангельскую губернию. После непродолжительной заминки, вызванной новым заключением, Фигнер вместе с сестрой Ольгой была 19 ноября 1904 года в сопровождении полиции доставлена в посад Нёноксу в 70 километрах от Архангельска, откуда её перевели в Казанскую губернию.
После освобождения Фигнер часто повторяла вопрос: "Что делается в России?" Ответы далеко не всегда радовали, но совершенно неожиданно для нее прозвучали слова М.П.Сажина (мужа сестры Евгении): "Вы представить себе не можете, как разрослось революционное движение: там, где прежде были единицы и десятки, теперь - сотни и тысячи."
Воспользовавшись тем, что под влиянием Октябрьского манифеста 1905 года был прекращен гласный надзор полиции за ссыльными, Фигнер покинула родной Тетюшский уезд и переехала в Нижний Новгород.
Шлиссельбургское заточение не прошло бесследно для ее здоровья, и особенно - для психики. По дороге в Нижний Новгород Фигнер обратилась за помощью казанскому невропатологу профессору Л.О.Даркшевичу, который порекомендовал ей не прятаться от шумной толпы, но придерживаться созерцательного образа жизни, исключающего активную деятельность.
Вместо новых рискованных акций против самодержавия, немолодая женщина должна была прежде всего заботиться о здоровье. В ноябре 1906 года ей разрешили выехать за границу для лечения. Считалось, что политикой после 22 лет заключения она заниматься не станет.
В первые месяцы своего пребывания за границей Фигнер в самом деле отдыхала и лечилась. Правда, круг ее общения и здесь был оппозиционным. С ней старались встретиться те, для кого "Народная воля" была образцом для подражания: Азеф, Савинков и Гершуни.
Отдых и лечение все больше сочетались с политикой. Взгляды Веры Фигнер не изменились. Едва оправившись от тюремных недугов, она заявила Гершуни о своей готовности вступить в партию эсеров.
В 1907 году Фигнер вернулась в Россию, чтобы заняться привычной нелегальной работой. После остановок в Гельсингфорсе и Териоках, она переехала в Выборг, где в то время находилась штаб-квартира партии эсеров.
Авторитет бывшей руководительницы "Народной воли" был так велик, что ей поручили разбираться в деле Азефа. На I конференции партии эсеров, проходившей в Лондоне летом 1908 года Фигнер на вопрос о доверии к руководителю Боевой организации, уже подозревавшемуся в связях с полицией, высказалась против его отставки.
В октябре 1908 года вопрос об Азефе вновь рассматривался в третейском суде (Судебно-следственной комиссии), в составе которого были Фигнер, Лопатин, Натансон и Кропоткин. Столкнувшись с нежеланием соратников признавать свои ошибки, Вера Фигнер в 1909 году сообщила Натансону и Авксентьеву о своем выходе из рядов партии эсеров.
Основной заботой Фигнер стала судьба политических заключенных в России. Она готовила публикации о положении узников, выступала на митингах в поддержку революционеров. Большую помощь в этих кампаниях ей оказывал знаменитый теоретик анархизма П.А.Кропоткин, с которым Фигнер поддерживала добрые отношения вплоть до самой его смерти.
Начало мировой войны застало Веру Фигнер в Швейцарии. Она не была сторонницей ни одной из воевавших коалиций, но, выбирая из двух зол, симпатизировала Антанте. Отсиживаться в нейтральной стране она не хотела и решила вернуться на родину. Перед отъездом Фигнер слушала в Монтрё доклад В.И.Ленина о войне, содержание которого показалось бывшей эсерке совершенно чуждым.
Путь в Россию в начале 1915 года был достаточно сложным. Сначала Фигнер доехала до итальянского порта Бриндизи, затем морем перебралась в Салоники, откуда через Сербию, Болгарию и Румынию прибыла к русской границе. На станции Унгены её арестовали, хотя никаких конкретных обвинений предъявить не могли.
Один из жандармов на пограничной станции, разглядывая документы бывшей руководительницы "Народной воли", не удержался от замечания: "Вот и мы, пожалуй, попадем на страницы истории!"
Для Веры Фигнер снова наступили тюремные будни. Ее перевезли в Петербург, откуда после непродолжительного заключения, неблагонадежную революционерку выслали в Нижний Новгород под надзор полиции. Казалось, о Фигнер должны были забыть, но уже в 1916 году ее появление на лекции в Харькове вызвало овацию. А в 1917 году она снова была в центре внимания среди немногих выживших "семидесятников".
Революция, ради которой она трудилась, совершилась, но не так, как она этого хотела. Член Исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов Фигнер выступала за войну до победного конца и ругала большевиков.
После Октября 1917 года её отношение к Советской власти долго было сдержанно враждебным. Она то и дело протестовала против тех или иных решений правительства: выражала возмущение разгоном Учредительного собрания, в которое была избрана от партии эсеров; требовала снятия ограничений с прессы; выступала против смертной казни и заложничества.
Фигнер наравне со всеми переносила тяготы Гражданской войны. Жизнь на осьмушку хлеба вызвала у нее малокровие. Чтобы справиться с последствиями полуголодного существования, Фигнер в мае 1919 года выехала в Севский уезд Орловской губернии.
Однако надежды на нормальное питание обернулись тревогами прифронтовой полосы и потерей сестер - Лидии Николаевны Стахевич, скончавшейся от инсульта, и Ольги Николаевны Флоровской, заразившейся тифом. От неминуемой гибели Фигнер спасла жена известного химика Баха (в прошлом - народовольца), которая в марте 1920 года вывезла измученную женщину в Москву.
Фигнер написала мемуары о тех, кого ей пришлось пережить. Одновременно она входила в руководство десятка обществ, участвовала в издании сборников по истории революционного движения, не стесняясь упоминать в них ставших врагами Советской власти эсеров.
Она написала некролог на смерть Ленина, высоко оценив его вклад в революционное преобразование России, и при этом в один из редактировавшихся ей сборников ("На женской каторге" 1930 года) была включена заметка о покушавшейся на Ленина Фанни Каплан.
В 1926 году, когда Фигнер исполнилось 74 года, она получила персональную пенсию. С 1 января 1933 года это пособие было повышено до 400 рублей. Теперь у нее была относительно обеспеченная старость.
Вряд ли Фигнер просила об этом сама. Как и прежде, она охотно жертвовала своим заработком во имя того, что казалось ей целесообразным. Так, в 1931 году на деньги Фигнер была построена школа в селе Большое Фролово Тетюшского района.
Общественных обязанностей у Веры Фигнер становилось меньше. В 1935 году было закрыто Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, в котором она состояла. 2 октября 1938 года прекратил автономное существование Кропоткинский музей, экспонаты которого были были переданы в Музей революции.
Ещё одной утратой для Фигнер стала смерть вдовы П.А.Кропоткина - Софьи Григорьевны, которая скончалась 17 декабря 1941 года. Да и самой бывшей руководительнице "Народной воли" оставалось жить совсем немного.
С детства её учили не просить и не быть обузой. Поэтому, когда в 1941 году ей предложили эвакуироваться, она ответила: "Спасайте живых". Она родилась накануне первой обороны Севастополя, а умерла перед самым падением Севастополя в июне 1942 года и сама была в чем-то похожа на осаждённую крепость, не сдающуюся даже в безнадёжном положении.