Германский гений. 3. Шепот фахверкового домового.
(Продолжение серии материалов о Германии по переведенной мною книге «О гении Европы» Герберта Хана. Начало здесь.)
В постройках не чувствуется величия и размашистости, зато ощущается элемент укрытости, теплого уюта. Правда, в отдельном доме или домике чувствуется сдержанность, но не замкнутость вокруг себя. По всему видно, что сосед здесь - самая настоящая реальность. И если, как уже сказано, отсутствует единообразие, то по крайней мере в прежние времена была решена задача, являющаяся для среднеевропейской, немецкой жизни большой проблемой: единичное было включено в общественное без утраты его индивидуальности. Эти дома отказались от того, чтобы окружать себя более развитой системой дворовых построек или огородов. Наиболее красивой и богатой своей частью они обращены вовне и всегда готовы образовать большую площадь: возле церкви, у ратуши, а может быть, и еще большую площадь для рыночной суеты. Что касается огородов, то в прежние времена они были с той стороны городской стены на большом участке, принадлежавшем всей общине.
Подобные фасады домов там, где они еще есть, указывают на прежнее время. По отношению к последовавшим поколениям немцев, особенно жившим в девятнадцатом и в начале двадцатого века, богиня строительного искусства оказалась весьма мало расположена. Вслед за желто-коричневыми фасадами из горохового пюре середины или второй половины девятнадцатого века последовал стиль или безвкусица выросших подобно зобу пристроек, а вслед за тем наступила эпоха голой пользы. Лишь робкие намеки указывают на рождение чего-то нового из этого хаоса и нивелирования.
Однако вернемся к тому идеальному городку или деревне, которые в свое время были повсеместно, но которые и сегодня все же можно встретить. Особенно впечатляют там дома с искусно сделанными табличками. Мы увидим их, между прочим, на аптеках, но чаще всего на гостиницах и харчевнях. В обоих случаях они несут в себе мотивы, присущие определенным именам. А имена эти распространены по всей стране. Гостиница, хорошо оборудованная и снаружи, и изнутри, - это по большей части «почта». Объясняется это тем, что, пока железная дорога не взяла на себя важнейшую часть доставки почты, почтовые хозяйства были не только узлами сети сообщения, но и наилучшими местами отдыха. В них происходили встречи между людьми, то совсем мимолетные, то имевшие продолжение.
Что-то от этого настроения однажды выразил в шутливой форме Генрих Гейне в книге для памятных записей.
Большая дорога вся наша Земля,
А мы на ней - пассажиры.
Бежим мы иль скачем в леса и в поля,
Курьеры мы, а не кумиры.
Проездом нам тоже махнут иногда
Платочком из брички своей
Эх, взять да обняться б вот тут навсегда,
Да лошадь торопит скорей.
Едва лишь на станции той мы сошлись,
С любезным мне принцем случайно,
Как звуки к отъезду вокруг разлились,
И дальше несет нас отчаянно.
(Перевод мой - В.С.)
Помимо названий, связанных с животными, типа «У лебедя», «У лошади», «Ягненок», «Медведь», особой любовью пользуются «Корона» и «Солнце». С немецкими гостиницами зачастую связано мясницкое дело. В результате могут получаться странные комбинации, которые, однако, не мешают добрым гостям. Однажды автор проездом встретил в южнонемецкой области надпись «Гостиница солнце - и свиной мясник». Сразу мелькнула мысль, не сведено ли здесь воедино то, что есть в человеческой натуре возвышенного и низменного.
Интересно, что в немецкоязычной средней Европе многие харчевни окрестили собой четверо библейских животных, бывших и символами четверых евангелистов. Тельца мы чаще всего встретим под именем «бык», а «лев», «орел» и «ангел» встречаются как таковые. Иногда все четверо присутствуют в одном и том же населенном пункте. Здесь произошло переплетение дохристианских и христианских традиций, во всяком случае, проявилась потребность подвести под единый связующий знак, а то и под его защиту места, где сходятся друг с другом люди, пусть даже и ненадолго…
Невзирая на все тенденции к вытеснению, хорошо уловим и еще один мотив среднеевропейского пейзажа: крестьянский дом. На севере, на юге, на востоке и на западе он обнаруживает много своеобразных вариантов, которые все одинаково достойны почитания и которые уже давно почитаются. Но мы можем на мгновение перенестись в душу европейца с севера или с юга и спросить, что ему особенно бросится в глаза в немецком крестьянском доме.
Вспомним еще раз, например, о красивых красных домах и домиках, рассыпанных по Швеции от линии севернее Скане и до полярного круга. Или же вызовем в памяти множество разноцветных фасадов домов в Португалии. В немецком крестьянском доме редко встретим мы ту же явную красочность. У европейца с востока опять же будут иные чувства. Ему, любящему свой грубо сколоченный, но отапливаемый мощной печью дом, станет немножко холодно, если он взглянет на обычный немецкий крестьянский дом или зайдет в него.
Однако остановимся на цветах. То, что не дано зримыми красками, проступает в немецком так называемом фахверковом доме в чем-то, что можно назвать латентными цветами. Черное и белое - несущее твердое дерево и его более мягкое уплотняющее наполнение - ведут между собой бесконечные разнообразные диалоги. Они еще и в том напряжении между светом и тьмой, в котором цвет совсем сдержан, но из которого он в любую минуту может появиться.
Мы не станем много говорить о том, что большинство этих домов украшены символами, которые, осознанно или нет, относятся к германской древности. По своему общему эстетическому воздействию фахверковый дом напоминает руническое письмо. Не запрятано ли в нем уже неощутимое ныне прошлое, таинственные слова, предназначенные для будущего?
Как вообще мы должны воспринимать эти видимые несущие балки - как скелет, как кровеносные сосуды или как что-то еще? История развития конструкции указывает нам на многозначительную связь. Оказывается, конструкция эта относится к тому виду жилищ, которые появились, когда люди начали сооружать себе кров в лесу: с опорой на деревья сплетали кусты и ветви, постепенно наполняя их глиной или другим связующим материалом. О лесных хижинах подобного рода мы говорили, когда речь шла о финских лесных жилищах, в которых Элиас Леннрот впервые слушал певцов «Калевалы». Языкознание намекает нам на то, что в древнегерманских поселениях речь шла как раз об упомянутом плетении ветвей и сучьев. Готическое слово “tainjo” принимается ныне только в значении «плетение корзины», от него происходит верхненемецкое слово “Zaine” - «корзина». Родственная связь просматривается и с англосаксонским “tan” (переплетенные прутья) и так далее. Но как можно услышать из уст классических германистов, “tainjo” было не только «плетением корзин», но и примитивной хижиной из переплетенных ветвей. Таким образом, это жилище предстает перед нами как рожденное в лесу. Значит, фахверковый дом есть нечто вроде абстракции от первоначальных природно-органических лесных построек, но абстракции весьма живой и все время художественно развивавшейся все дальше и дальше. Есть отдельные роскошные крестьянские дома, в которых первоначальный мотив фахверковой постройки искусно разделен на части. Но посмотришь на один из вестфальских крестьянских домов во всей его простоте и силе, увидишь, как он выглядывает своим расчлененным фасадом из окружающих его деревьев, и получишь убедительное напоминание о его происхождении. И появится мысль, что лес не хотел отпускать немцев в прежние времена, даже если внешне и отдалялся от них.
Продолжение следует. 4. Немецкое произношение: цветы в терниях.