Германский гений. 4. Немецкое произношение: цветы в терниях.
(Продолжение серии материалов о Германии по переведенной мною книге «О гении Европы» Герберта Хана. Начало здесь.)
…в немецких землях никогда не чувствуешь себя дома в большей степени, чем когда самым ранним утром отправляешься в лес и движешься по нему неслышными шагами. Тогда едва пробудившееся терпкое и свежее дыхание природы соединяется с духом, витающим над всей страной. Вместе с пробуждающимися от ночи голосами птиц заново просыпается и речь внутри нас. Мы чувствуем ее в этот момент родившейся заново. И знаем, что накануне она потеряла сама себя, слишком уподобившись дневному шуму. А тут мы вернулись к тем истокам песни, которым глубоко обязаны.
Едва ли кто сказал об этом несказанном лучше, проще и по-утреннему свежее, чем Людвиг Уланд. Одно из его стихотворений об утре представляется нам настоящим порогом, по которому мы от немецкого ландшафта можем перейти к немецкому языку.
Noch ahnt man kaum der Sonne Licht,
Noch sind die Morgenglocken nicht
Im finstern Tal erklungen.
Wie still des Waldes weiter Raum!
Die Vögel zwitschern nur im Traum,
Kein Sang hat sich erschwungen.
Ich hab’ mich längst ins Feld gemacht
Und habe schon dieses Lied erdacht
Und hab’ es laut gesungen.
Еще не виден солнца свет,
И звуков колокола нет
Здесь, в полумрачном доле.
Как тих просторный этот лес!
И птицы не поют с небес,
И дремлет песнь их в поле.
А я уже давно в пути,
И песню я сумел найти,
И громко спеть на воле.
(Перевод мой - В.С.)
…Попытаемся послушать немецкий язык не изнутри, а снаружи, как бы ушами других европейцев.
Возьмем наряду с еще звучащим в нас утренним стихом Людвига Уланда еще одно стихотворение - Эдуарда Мерике.
Das verlassene Mägdlein
Früh, wenn die Hähne krähn,
eh die Sternlein verschwinden,
muss ich am Herde stehn,
muss Feuer zünden.
Schön ist der Flamme Schein,
es sprühen die Funken;
ich schaue so darein,
In Leid versunken.
Plötzlich, da kommt es mir,
treuloser Knabe,
daß ich die Nacht von dir
getraumet habe.
Träne auf Träne dann
stürzet hernieder;
so kommt der Tag heran -
O ging er wieder!
Покинутая девушка
Я с петухом встаю,
В небе горит звезда -
Я ж у печи стою
Это моя нужда.
Отблеск огня красив,
Искры летят во тьме;
А я гляжу, застыв,
И очень больно мне.
Вдруг вспоминаю я,
Друг, изменивший мне,
Что я в ночи тебя
Видела ныне во сне
И за слезой слеза,
Словно как дождь идет.
День уж светит в глаза -
О, пусть он лучше уйдет!
(перевод мой - В.С.)
Уши романские, за исключением, может быть, португальцев, а среди германских народов в особенности шведы при звуках этого стихотворения, как и предыдущего стихотворения Уланда, услышат в особенности одно. Это сравнительно жесткая и тесная последовательность согласных в таких словах, как “finstern”, “zwitschern”, “längst”, а также “plötzlich”, “stürzet”. В ушах немца, который воспринимает красивый внутренний ритм этих стихов, жесткость исчезает. Однако слово вроде “stürzet”, да еще в повседневно употребляемой изощренной форме “stürzt”, является испытанием для многих наших европейских соседей. Стоит только представить себе чувства итальянца, носящего в себе отзвуки таких слов, как “aiuto”, “andiamo”, “volonta”. И про финнов нельзя забыть с их благозвучными вокальными «суоми» и «лаулу». Вот почему так часто говорят о колючках и терниях немецких согласных. И русский с его богатым на согласные языком приходит в отчаяние от того, что в немецком языке ни один из этих согласных нельзя смягчать. Так, как русское «н» в слове «мне» или звук «л» в «люли». И потому обычно он, говоря по-немецки, производит смягчение на свой страх и риск…
Но остановимся немного на самих гласных звуках, которые при поверхностном прослушивании или рассмотрении языка производят впечатление скудного цветения. Если сопоставить строй гласных нововерхненемецкого языка с оставшимся нам от рубежа первого тысячелетия староверхненемецким языком, то в самом деле покажется, что находишься среди руин. Исчезла значительная часть звуковых красок, содержавшихся в многочисленных когда-то звуках A-, O-, U-, I. Звук “E”, внутренними качествами которого мы уже много раз занимались, стал главным немецким гласным. Разруха обусловлена тем обстоятельством, что в немецком языке развились отношения совсем иные, нежели те, что мы наблюдали на примере ударений в словах шведского языка. Все больше и больше в немецком языке молот Тора падал ударением на слог в корне слова. Другие слоги не поддерживались как бы невидимой рукой, как во множестве шведских слов, а заметно подавлялись. Мы еще увидим, что утрата музыкальности в строе гласных и в самом языке не должна восприниматься только негативно, что она была щедро компенсирована культурой в целом. Но поначалу налицо элемент звуковой эрозии, выветривания через звук “E”.
Если уже в первых же главах этой работы мы были вправе увидеть в гласных звуках чувствующий элемент души, то из следующих характерных особенностей строя немецких гласных мы увидим кое-что, характерное для немецкого народного духа. Гласные неохотно выступают в голом виде, а предпочитают облекать себя в платья из согласных. И это действительно следует считать проявлением немецкого народного духа, который не любит свои эмоции и чувства выражать непосредственно. Редко встречаются гласные окончания слов, за исключением “E”, который заканчивает собой множество форм глагола, - ich gehe, ich suche, ich meine, daß er wisse - и так далее и тому подобное. Гласные окончания чаще встречаются в междометиях и близких к ним небольших словах, что только подтверждает наше наблюдение. Но где бы встретить такое изобилие гласных окончаний, какое мы в свое время услышали в стихах Петрарки:
Solo i pensoso i piu deserti campi
vo misurando a passi tardi elenti.
В этой связи интересно взять какой-нибудь сборник немецких стихов и посмотреть на конечные рифмы. Сразу же обнаружится, что очень редки рифмы, построенные на полном и чистом эффекте ничем не прикрытых гласных звуков. Но именно вследствие своей редкости они тем сильнее воздействуют. Так, например, в сочиненной Гете на Гикельгане «Ночной песне странника» есть окраска “U”, которая интимно подчеркивает ощущение наступающей ночной темноты.
über allen Gipfeln
ist Ruh,
in allen Wipfeln
spürest du
kaum einen Hauch.
Die Vögel schweigen im Walde.
Warte nur: balde
ruhest du auch.
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
(М.Ю.Лермонтов)
В этом шедевре немецкого языка мы пять раз встречаемся с использованием звука “U”. Под сильнейшим ударением он в “Ruh” и “du” во второй и четвертой строках, связывая их рифмой. В восьмой строке звук “U” хотя и в конце слова, но в надлежащей позиции в слове “du”. В слове “nur” в предпоследней строке он хотя и прикрыт согласными, но получает ударное звучание благодаря паузе, введенной поэтом перед “balde”. В слове “ruhest” последней восьмой строки он хотя и не в ударном положении, но очень значим благодаря своему положению в начале строки, и, кроме того, он усиливается отзвуком “U” в последующем “du”. Находящееся между ними “e” в слоге “-est” лишь немного ослабляет этот эффект.
Хотя умлаут “U” и представляет собой иное качество, но все же он остается родственным самому “U”. Так что мы можем оба звука “U” в “über” и в “spürest” считать поддержкой и тонким обрамлением проникшего повсюду настроения “U”. Это настроение при всей его серьезности и при всех его темных тонах не несет в себе ничего гнетущего, а нечто успокаивающее, мягко обволакивающее. И если оно, не меняясь по сути, и обнаружило в звуке “I” в словах “Gipfel” и “Wipfel” нечто стремящееся ввысь, то это растворилось посреди сумерек опускающейся ночи в словах “Hauch” и “auch”. Звук “A” в конечных рифмах шестой и седьмой строки усиливает светлую тональность и с ней настроение ожидания, свершения заветного желания, которым проникнуто в целом все стихотворение.
(Продолжение следует: 5. Лингвистическая добыча Алариха.)