Монахи и мошенники

[umbloo]

В «Сборнике наставлений в десяти разделах» идут подряд несколько рассказов про монахов и мошенников (раздел 7, о рассудительности, рассказы 22-24). Почему обмануты оказываются именно монахи? Во-первых, часто это люди небедные, хотя общинный устав и предписывает всячески ограничивать потребности. Монашеские «кельи», о каких тут говорится, - это не хижины меньше четырёх квадратных метров, как у Камо-но Тё:мэя в «Записках из кельи» (хотя и у него там разного добра хватало); это небольшие усадебки, где кроме монаха живут его ученики, служки и гости. Во-вторых, монахи доверчивы, потому что воображают себя мудрыми, а в-третьих, жадны и часто не по-умному предприимчивы, и эти два качества сочетаются очень удачно для жуликов.


Первый досточтимый, о ком пойдёт речь, человек известный, Рю:дзэн (1038-1100). Он принадлежал к роду Фудзивара, считался в Столице прекрасным проповедником и занимал в общине высокую должность «учителя Устава», рисси. Заказчик обряда в рассказе назван именем Такасуэ, но имеется в виду другой сановник под тем же прозвищем Адзэти-но дайнагон, а именно, Фудзивара-но Санэсуэ (1035-1092).

«Учитель Устава Рю:дзэн был наставником-провожатым в делах Закона у старшего советника Адзэти, господина Такасуэ. Поздно вечером, когда монах возвращался к себе в келью, к нему подошла монахиня:
- Я ищу человека из края Ямато. Уже стемнело, я ничего не ела. Прошу, приюти меня на ночь и покорми!
Монах её накормил и устроил на ночлег.
Когда настала ночь, кто-то постучал в ворота:
- Я служу в страже, - назвался он. - Эта монахиня замечена в нескольких кражах. Не отпускай её!
Сказал и ушёл.
Тогда Рю:дзэн связал монахиню и стал ждать. Поздней ночью к нему в ворота снова кто-то постучал, будто бы сам начальник стражи. Наверное, он пришёл забрать монахиню, - решил Рю:дзэн и сам им открыл.
Тогда тот человек, кто представился начальником стражи, схватил Рю:дзэна, обнажил меч и приставил ему к боку:
- Ты! Если шевельнёшься, убью! Все, кто в келье! Не подымайте шума!
Так он сказал. Его люди стали открывать чуланы и кладовые, вытаскивать всё ценное, все припасы. Вытащили, нагрузили на десять лошадей. И монахиню, и Рю:дзэна тоже взвалили на лошадей и повезли [за город] к горе Авата. Там монаха развязали и отпустили, а сами воры исчезли неизвестно куда.
В стране Цинь государя Ши-хуанди так подловил Гао Цзянь-ли: замышляя убить государя, он объявил, будто доставил карту страны Янь, и государь сам согласился с ним лично увидеться. Рю:дзэн пожалел неприкаянную монахиню. Движимый милосердными помыслами, попался на такую хитрость - до чего глупо!
Вот до чего порой доходит. Нужно хорошенько обдумать!»

(О Гао Цзянь-ли говорится в «Исторических записках» Сыма Цяня в главе 86, «Жизнеописания мстителей». На самом деле карту преподносил не он, а Цзин Кэ, которому Гао Цзянь-ли помогал подготовить убийство Шихуан-ди, государя Цинь. Цзин Кэ доставил Шихуан-ди карту плодородных земель царства Янь, которое будто бы желало покориться царству Цинь. Передавая карту, Цзин Кэ должен был убить государя.)

В следующем рассказе действие происходит в краю Сэтцу, там, где гавань Нанива. Здесь много говорится о соблюдении «чистоты». Вообще с первых лет существования буддийской общины в Японии монахи занимались похоронами, и потому храмы по меркам жрецов синто считались нечистыми по определению, как и всё, что связано со смертью. Однако со временем монахи, особенно в крупных храмах, стали соблюдать правила «чистоты», хараи, и избегать «скверны», кэгарэ. Это позволяло монахам без препятствий общаться с мирянами, чиновниками и их родичами, которые блюли «чистоту», поскольку были вхожи ко двору, где требования к «чистоте» были особенно строгими. В краю Сэтцу обычай соблюдения «чистоты» в храме мог закрепиться потому, что через эти места постоянно проезжали служилые люди из столицы в гавань или обратно. Если монахи избегали «скверны», то вместо них похоронами как таковыми занимались «отверженные», хинин, или миряне из бедняков, а в храме ограничивались поминальными молениями.



«В край Сэтцу в храм под названием Коядэра пришёл одинокий странник, монах лет примерно семидесяти и остановился пожить в домике звонаря возле звонницы.
Прошло два или три дня, старик не выходил наружу. Хозяин, звонарь, заподозрил неладное и спросил:
- Кто ты и куда направляешься?
Странник-монах ответил:
- Я так и не решил, куда мне идти. Мой сын живёт в [соседнем] краю Харима, в месте таком-то. Не скажу, чтобы он жил бедно: у него есть имение, земля и всё прочее в достатке. Но с его женой я не смог ужиться, и не думаю, что когда-нибудь мы с ней поладим. Вот я и ушёл странствовать. Если дозволите, я бы остался тут: поручите мне смотреть за колоколом или что-нибудь ещё.
Звонарь ему ответил: что ж, пусть будет так. И поселил старика у себя. Тот старательно помогал, звонил в колокол, отмечая начало ночи и позднюю ночь. Хорошо! - подумал хозяин. Но прошло около десяти дней, и старый монах тихо скончался во сне. До чего глупо! - подумал хозяин. А в храме судачили:
- Никчёмный монах, поселился здесь и осквернил наш храм!
Слухи поползли по округе. И тут явился человек в темно-синей куртке хитатарэ и в шапке ориэбоси, с двумя или тремя слугами. [Так вполне мог выглядеть богатый человек из провинции или мелкий провинциальный чиновник.] Он спросил: не приходил ли в этот храм старый монах? Ему ответили:
- Вон там в домике у звонницы несколько дней назад поселился такой монах, но нынче на рассвете умер.
Тот человек подошёл, посмотрел на умершего и сказал:
- Этот монах - мой отец. Хоть мы и родичи, он к старости стал неуживчив, ушёл из собственного дома. Стало быть, он скончался… Ни у кого их нас не было бы тела, кабы нас не вскормили родители. Но вот что случилось из-за моего непокорного сердца… Странной смертью он умер. Сейчас у меня нет слов, позже я займусь похоронами.
И ушёл.
Вечером прибыло сорок или пятьдесят человек во главе со всадниками, возле храма поднялся страшный шум. Монахи соблюдали затворничество, избегая приближаться к покойнику, все заперлись по кельям, и никто не выходил. Сейчас, думали они, тело того монаха как-нибудь увезут.
Когда рассвело, вышли, посмотрели - а колокол исчез со звонницы!
Немыслимо! - подумали они и отправились посмотреть в сосновом лесу, где совершают похоронные обряды. И увидели, что там колокол грубо раскололи на части и увезли, остались только осколки. Ночью там под соснами громкими голосами [хором] возглашали молитву памятования о будде, а тем временем разбивали колокол, делая вид, будто хоронят умершего.
Хитрая уловка!»

В третьем рассказе действие происходит или незадолго до установления первого сёгуната, в конце XII века, или уже при сёгунате, в 1221 г., когда против Ставки восстали люди, верные отрекшемуся государю Готоба и его сыновьям. Здесь юный монах ведёт совсем уж неподобающий образ жизни. Судя по прозвищу, юноша был отдан на обучение в храм, должен был принять монашество и делать храмовую карьеру. Видимо, семья юноши внесла пожертвование в храм, и с этих пор содержать ученика должен был учитель, к кому его определили. Учитель здесь, вероятно, высокопоставленный монах, живущий в собственном доме в столице.

«В недавнюю пору жил сын хорошей семьи, прозвали его “молодой господин - наставник созерцания”, Дзэндзи-но кими. Ни науками, ни подвижничеством он себя не утруждал, проводил дни в безделье; слава о нём ходила всё больше грязная, так что из дома его учителя никто о нём постоянно не заботился. Кормилицы при нём уже не было, и, не зная, как поступить, он - что поделать! - нашёл себе девушку, служительницу святилища Камо, снял домик у соседа своего наставника, перевёз её туда, и они стали жить вместе.»

В святилище Камо несли службу девушки из столичных служилых семей. По обычаю, они, как и принцесса-жрица, чью свиту они составляли, должны были хранить целомудрие; здесь девушка сбежала со службы и нарушила обет.

«Хоть случай и неприглядный, но из святилища Камо продолжали о ней заботиться, так что ей и молодому господину было на что жить. Но тут в мире настали тревожные времена, слухи о смуте разошлись, и из деревни в столицу перестали доставлять припасы; столичным жителям, и знатным, и простым, всем приходилось туго, все бедствовали. Год близился к концу, и этот Дзэндзи отправился в дом к учителю. Он бестолково слонялся по двору, как вдруг к нему подошёл служилый воин - в синеватом простом платье, в светлых штанах и с длинным мечом за поясом. Воин обратился к молодому господину Дзэндзи: дескать, у меня к тебе есть разговор. Они отошли к краю галереи, Дзэндзи спросил, в чём дело, и воин рассказал:
- Я пришел попросить тебя вот о чём. У господина, который меня воспитал, важного человека, есть дочь, я назначен её сопровождать. Сколько-то времени назад барышня отправилась служить во дворец, но времена переменились, те связи прервались. Вот я и подумал: хорошо бы нам обратиться за поддержкой к человеку, известному как монах, из какого-нибудь достойного семейства. И решил пойти разыскать тебя. Семья барышни живёт на Цукуси [на острове Кюсю] там-то и там-то, у них есть два-три поместья: не какие-нибудь ничтожные бедняки. За твоё содействие мы будем благодарны, добудем для тебя какую-никакую лошадку и вместе поедем. Что ты об этом думаешь?
Дзэндзи подумал: да ведь я о чём-то таком много лет мечтал в глубине сердца! Должно быть, это знак от богов и будд! Обрадовался он беспредельно.
- Будь что будет, - ответил он. - Я готов отправиться с вами.
- Если выедем прямо сейчас, людям это, пожалуй, покажется слишком поспешным. Если б мы тут поблизости поселились и выждали дней десять, а уж потом отправились, было бы куда лучше, - сказал воин.
- Правда твоя, так и поступим, - согласился Дзэндзи. - Но хорошо бы как-нибудь спрятать барышню от людских глаз, когда она сюда переберётся.
- Это я устрою: возок и вола найти несложно.
Господин Дзэндзи в сердце своём уже несколько дней подумывал: хорошо бы уехать, вот только ехать не на чем и раздобыть негде. А тут сам объявился человек, у кого есть и вол, и возок, и можно ехать, куда хочешь, да ещё и сопровождая юную госпожу. Так он думал и уже заранее радовался. Договорился с воином, что тот прибудет завтра, и воин ушёл.
Когда молодой господин рассказал всё это монаху, у которого снимал дом, тот обрадовался: замечательно! Раз у них есть имения и всё такое, то если я им предоставлю жилище, они меня за услугу могут, допустим, назначить управляющим? - так он сказал.
- Ничего сложного, разумеется, да, - ответил Дзэндзи.

Той своей подруге из Камо он сказал:
- Как бы то ни было, тебе не годится жить здесь и ждать неизвестно чего. Время сейчас нехорошее, и как только настанет новый год, я хочу поселиться один, вроде как уйду в отшельники. А стало быть, тебе ещё до конца года надо вернуться восвояси. Что тут поделаешь…
Женщина подумала: плохо дело! Но решила: раз уж он так говорит, что поделать? И стала собираться в путь.
На сердце у неё было тяжко, и она сложила:

Ицувари-но
Кото-но ха тадасу
Ками-мо кикэ
Сая-ва тигириси
Накараги-но мия

Лживые
Слова обличают
Боги - так пусть бы они услышали,
Как когда-то мы клялись -
В святилище Накараги…

Дзэндзи тоже был рождён человеком, и поступая с нею так, весьма печалился. Думал о своей участи и так, и этак, и сожалел. Он сложил:

Кибунэгава
Ивама-о вакуру
Сиранами-но
Ёруката-мо наки
Ми-о икага сэму

У реки Кибунэ,
Скалы, разделенные
Пенными волнами.
Некуда мне пристать,
И что же мне делать?

Итак, женщину он отослал, а в двадцать девятый день последнего месяца года ближе к вечеру, как и договаривались, прибыл изящный возок, запряжённый волом, со свитскими и погонщиком, и сопровождал его тот самый воин. Всё выглядело очень красиво.
Дзэндзи тревожился, подходя к возку. Заглянул внутрь, думая: эта барышня, наверное, весьма чопорная особа! Но - нет: девица была весела, обернулась к нему и всё улыбалась. Раз она служила во дворце, должно быть, привыкла общаться с чужими людьми, - решил он и на том успокоился. А хозяин дома, с тех пор как прослышал про имения на Цукуси, только и думал, как бы ей угодить. Отдал в заклад грамоту на свой дом, занял денег и устроил ей изысканный приём.

Прошло время. Хозяин дома заговорил с воином:
- Новогодние праздники минули. Сколько ещё вы тут пробудете? Юную госпожу нужно доставить домой, а мы пока не знаем даже, куда ехать…
Воин ответил:
- О почтенный монах! Ты, как какой-нибудь дикий горец, совсем не знаешь света. Неужто ты ещё не понял? Ныне люди в свете говорят о некоем Молотобойце, так вот: он - это я и есть! А барышню зовут Малютка-танцовщица. Неужто не слыхал раньше про таких? Сейчас в мире смута, нас приютить некому. Весь прошлый год мы бедствовали, так что решили хотя бы в новогодние праздники развлечься как следует.
И обратился к барышне:
- Ну, всё! Бери барабан, погремушки - и пойдём!
Воин и барышня на прощанье станцевали и ушли. Вот было зрелище!»

То есть на самом деле пара эта была бродячими актёрами. Как всегда, подробности, которые наш рассказчик, Рокухара Дзиродзаэмон, не считает важными, он пропускает. Например: откуда взялись и куда делись вол и повозка.