Художник с острова Безымянный. Часть 4. Не в сказке
Продолжая следовать жизненному пути моего отца, Владимира Александровича Юркина, мы окажемся... в сказке. Или не в сказке - это уж с какой стороны посмотреть.
С детством, юностью и первыми большими работами художника можно познакомиться тут, тут и тут.
Вдали от малой родины
Как известно, жизнь полна неожиданностей. Вместо взлетного продолжения живописной карьеры, как у его сотоварищей по первой молодежной выставке, Владимир Юркин по семейным обстоятельствам уходит из дома, из своей мастерской, буквально в никуда.
Впрочем, свет не без добрых людей. Следующий творческий период (около 15 лет) художник провел в насквозь трухлявой, почерневшей от времени, автомобильной копоти и курения, худшей из всех возможных коммуналке, стоящей буквально на островке посреди более чем оживленной магистрали Сущевского вала. В маленькой, забитой рухлядью тесной каморке света было не больше, чем в сибирской избе у «Меньшикова в Березове» (знаменитая картина Сурикова). Отхода, столь важного художнику в его работе, не было никакого. Кушать было нечего, разве что с соседями вскладчину. Зато было много преинтереснейших личностей, и одну из них, генеральскую дочь главхирурга Красной Армии Татьяну Гончарову он напишет именно тогда, в одном из лучших своих композиционных портретов.
В эти годы Владимир Юркин разительно переменился. Внешне еще больше ссутулился, еще больше похудел и обзавелся длинной, пышной, как у Отто Юльевича Шмидта, бородой, которая при его длинном росте и видавшей лучшие виды одежде (особенно старой довоенной отцовской синей велюровой шляпе) придавала ему крайне экстравагантный вид стильной бедности. Но внутренне он оставался тем же самым, лишь только еще более закаленным кознями судьбы.
- Эй, борода! - часто приветствовали его на улице незнакомые прохожие.
Да, «русский йог» раскрывает здесь свои иные ипостаси: советский хиппи, член Союза художников (СХ) СССР, парторг секции живописи, председатель ревизионной комиссии МОСХа, живописец, философ и математик. Но, если угодно, именно этот впечатляющий имидж не позволил ему затеряться среди сошедших с дистанции неудачников - такой затеряется!
Тогда он уже снискал себе славу непримиримого борца с вовсю цветущей МОСХ-овской коррупцией (за что грозным решением московского горкома КПСС был снят с должности председателя ревизионной комиссии и едва не вылетел из партии).
- Вот в это время я с ним и познакомилась, - говорит жена Юркина, Юферова Александра Алексеевна. - В этой трухлявой темной коммуналке на Сущевском валу я во второй раз увидела и наконец-то разглядела живопись Владимира Юркина. За несколько дней в Манеже, на Всесоюзной выставке я уже пробегала быстрым взглядом методиста его портрет токаря Масана...
Но в огромных, изначально предназначенных для верховой езды залах, освещенных резким прожекторным светом и в окружении тысяч манежно-броских полотен, тихая, очень сдержанная в тоне (с тем же самым внутреннем самосвечением) живопись Владимира Юркина совершенно не смотрелась. Здесь же, по контрасту с неприглядной обстановкой прокуренного антуража, колорит работ Юркина смотрелся совершенно иначе.
Как же художнику удавалось писать в темной тесной каморке?
Применяя природную и от отца-инженера полученную в наследство смекалку, Владимир Юркин устроил себе целый осветительный пульт из пятисотваттных ламп. И, сидя чуть ли не на комоде, все-таки работал. Он все время рисовал, - правда, малоформатные вещи. Главным образом, портреты, почти аскетически монохромные в характерных для этого периода сдержанных коричнево-серых тонах.
Надо сказать, резкий обрыв стремительного восхождения Владимира Юркина к картине в Большой форме отнюдь не означал разрыва с послепобедной темой, но стал ее обновлением и углублением в портретном жанре. В этом можно убедиться при сравнении типичных для своего времени портретов В. Юркина, рассмотренных нами выше «Девушка с косой» и «Надя» 1950-х, с портретами Л.М. Зайцевой и «Длинноволосой» 1960-х - 70-х. Легкая прозрачность, колористическая тонкость и изящество образов светлых, душевно-мягких, открытых жизни юных людей в 50-е годы и сдержанное аскетическое монохромие более плотного письма в изображениях людей пусть еще небольшого, но определенного и весьма тяжелого жизненного опыта (1970-е). Они очень различны, эта внешне словно застывшая в неподвижности традиционного анфас, спокойно и уверенно строгая молодая женщина из простой рабочей семьи (Л. М. Зайцева), и тонкая, тихо поникшая дочь профессора Ренаты Гуровой, изображенная в сложном динамическом ракурсе, - обе наедине со своими проблемами, жизненным выбором и судьбой (а не с одним на всех чувством советского исторического оптимизма, как это было у Юркина в портретах 50-х годов).
Особое место в ряду психологических портретов этого периода занимает большой композиционный портрет «Танька-сказочница» (другое название «Но если!..»).
Танька-сказочница. Холст, масло
Этот портрет продолжает типологический ряд его больших портретов 50-х, и более конкретно - безаксессуарный портрет балерины Лапкиной. И одновременно, он как бы по новому витку восходящей спирали возвращается к самым ранним стилевым композициям его юношеского модернистского цикла. Определенно и его внешнее сходство или даже стилизация под оживающую живопись великих стариков XVII века. Глубокий (но не глухой) темный фон, словно вылепленная из осязаемо-плотных светотеневых контрастов фигура, в какой-то театрализовано-старинной фантастической одежде и стильных средневековых чулках-сапожках. «В мягких сапожках Оле-Лукойе» андерсеновского Духа Снов и Сказок, который беззвучно подкрадывается к детям и уводит их в свое царство. Но при всей этой вроде очевидной стилизованности, это именно натурная реалистическая работа, написанная в той темной каморке посреди Сущевского вала - в свете пятисотваттных ламп. Мы видим странную, несовременную, сидящую бочком на табуретке, - вроде актрисы в ролевом образе - но такую, какая она есть в жизни, «генеральскую дочь», беглую студентку литинститута, советскую хиппи 1970-х. Любящую шутить, мистифицировать, морочить голову степенным людям своими неординарными историями и метафизическими рассуждениями. И в сухом драматургическом остатке - четкое впечатление, что эти беседы чрезвычайно увлекательны, живы, остроумны и очевидно невероятны.
Сказки
В той же темной каморке на Сущевском валу Владимиром Юркиным было создано множество восхитительных сказок.
- Помню, как меня поразил «Кот в сапогах», - вспоминает Александра Алексеевна, - с его невиданной диагонально-клетчатой черно-белой дорогой к фантастическому, увенчанному каким-то овальным куполом дворцу, и благородного голубого бархата, расшитые серебряными лилиями плащи придворных. Кстати, тогда еще не вышел фильм «Три мушкетера», так что голубые плащи Юркиным были выдуманы самостоятельно.
Кот в сапогах. Холст, масло
Сказки Владимир Юркин писал для живописного комбината МОСХа - зачастую это было его единственным средством для пропитания. Да, МОСХ заботился о своих «детях»: импресарио ездили по всему Союзу - выбивали заказы из детских садиков, школ, заводов... За эти заказы шли бои, ведь на всех не хватало. Правда, бои в основном шли за большие партийные официальные темы типа «Ленин выступает на съезде», «Ленин встречается с ходоками (детьми и проч.)», «Ленин в ссылке (в Разливе)»... Вот эти картины ценились, были большими, и получить такой заказ считалось большой удачей.
Однако Юркин никогда за подобные картины не дрался и ни одной такой не написал. В комбинате он брал только сказки. Огромное количество сказок - многоцветных, замечательных. Причем, работая над ними, Юркин не жалел ни сил, ни времени - так, как будто впереди у него была вечность.
Теремок. Холст, масло. Рама вырезана художником
Емеля. Холст, масло
А вот это - не книжная иллюстрация Владимира Юркина, но иллюстрация Федора Лемкуля к стихотворению Даниила Хармса «Что это было?»
Да, именно таким Юркина изобразил приятель, замечательный советский график Федор Лемкуль. Отрешенность от внешней суеты сует, самопогруженность, энергичность, решительность и бескомпромиссность - характеристические черты странного бородатого субъекта в той самой шляпе, напористо и неуклонно движущегося к одному ему известной цели.
Кстати, если посмотреть на сказку «Емеля» Юркина, то можно увидеть, что ноги Лемкулевского «чудака» и передние конечности печки вышагивают одинаково.
...Они были разные, эти сказки, написанные Владимиром Юркиным для комбината. И каждый раз художник реализовывал совершенно разные композиции по стилю, по культуре той эпохи, того народа, героев сказок которого он изображал.
Волшебный цветок Гулирайхон. Холст, масло
Это и узбекский «Волшебный цветок Гулирайхон» - великолепная цветная, в среднеазиатском узбекском орнаменте, потрясающей гармоничности и пестроты сказка. Это «Осел-философ», которому на голову упало яблоко, а тот сказал: «Хорошо, что не тыква!» И масса русских народных сказок, причем в разных вариантах. Ни одна композиция на тему одной и той же сказки не повторяла друг друга. Да, сюжеты, например, тех же деда с бабкой и курицей, снесшей золотое яйцо, повторялись, но каждый раз герои увязывались с избой, столом и друг другом по-новому. Так же и гуси-лебеди: и на земле, и над землей в полете в свете вечерней зари, а на белых крыльях - рефлекс вечереющего синего неба.
Гуси-лебеди. Холст, масло
Сестрица Аленушка и братец Иванушка. Холст, масло
Еще один "Кот в сапогах". Холст, масло
Вот и «Терем-теремок», этот своеобразный сказочный прообраз коммуналок вообще и той, что на Сущевском валу, в частности, тоже никогда не повторялся…
Но все на свете когда-нибудь кончается. Кончилась и вынужденная ссылка Владимира Юркина. В начале 70-х художник смог вернуться на свою малую родину, остров Безымянный, и приступить к реализации задуманного.
Окончание следует.
С детством, юностью и первыми большими работами художника можно познакомиться тут, тут и тут.
Вдали от малой родины
Как известно, жизнь полна неожиданностей. Вместо взлетного продолжения живописной карьеры, как у его сотоварищей по первой молодежной выставке, Владимир Юркин по семейным обстоятельствам уходит из дома, из своей мастерской, буквально в никуда.
Впрочем, свет не без добрых людей. Следующий творческий период (около 15 лет) художник провел в насквозь трухлявой, почерневшей от времени, автомобильной копоти и курения, худшей из всех возможных коммуналке, стоящей буквально на островке посреди более чем оживленной магистрали Сущевского вала. В маленькой, забитой рухлядью тесной каморке света было не больше, чем в сибирской избе у «Меньшикова в Березове» (знаменитая картина Сурикова). Отхода, столь важного художнику в его работе, не было никакого. Кушать было нечего, разве что с соседями вскладчину. Зато было много преинтереснейших личностей, и одну из них, генеральскую дочь главхирурга Красной Армии Татьяну Гончарову он напишет именно тогда, в одном из лучших своих композиционных портретов.
В эти годы Владимир Юркин разительно переменился. Внешне еще больше ссутулился, еще больше похудел и обзавелся длинной, пышной, как у Отто Юльевича Шмидта, бородой, которая при его длинном росте и видавшей лучшие виды одежде (особенно старой довоенной отцовской синей велюровой шляпе) придавала ему крайне экстравагантный вид стильной бедности. Но внутренне он оставался тем же самым, лишь только еще более закаленным кознями судьбы.
- Эй, борода! - часто приветствовали его на улице незнакомые прохожие.
Да, «русский йог» раскрывает здесь свои иные ипостаси: советский хиппи, член Союза художников (СХ) СССР, парторг секции живописи, председатель ревизионной комиссии МОСХа, живописец, философ и математик. Но, если угодно, именно этот впечатляющий имидж не позволил ему затеряться среди сошедших с дистанции неудачников - такой затеряется!
Тогда он уже снискал себе славу непримиримого борца с вовсю цветущей МОСХ-овской коррупцией (за что грозным решением московского горкома КПСС был снят с должности председателя ревизионной комиссии и едва не вылетел из партии).
- Вот в это время я с ним и познакомилась, - говорит жена Юркина, Юферова Александра Алексеевна. - В этой трухлявой темной коммуналке на Сущевском валу я во второй раз увидела и наконец-то разглядела живопись Владимира Юркина. За несколько дней в Манеже, на Всесоюзной выставке я уже пробегала быстрым взглядом методиста его портрет токаря Масана...
Но в огромных, изначально предназначенных для верховой езды залах, освещенных резким прожекторным светом и в окружении тысяч манежно-броских полотен, тихая, очень сдержанная в тоне (с тем же самым внутреннем самосвечением) живопись Владимира Юркина совершенно не смотрелась. Здесь же, по контрасту с неприглядной обстановкой прокуренного антуража, колорит работ Юркина смотрелся совершенно иначе.
Как же художнику удавалось писать в темной тесной каморке?
Применяя природную и от отца-инженера полученную в наследство смекалку, Владимир Юркин устроил себе целый осветительный пульт из пятисотваттных ламп. И, сидя чуть ли не на комоде, все-таки работал. Он все время рисовал, - правда, малоформатные вещи. Главным образом, портреты, почти аскетически монохромные в характерных для этого периода сдержанных коричнево-серых тонах.
Надо сказать, резкий обрыв стремительного восхождения Владимира Юркина к картине в Большой форме отнюдь не означал разрыва с послепобедной темой, но стал ее обновлением и углублением в портретном жанре. В этом можно убедиться при сравнении типичных для своего времени портретов В. Юркина, рассмотренных нами выше «Девушка с косой» и «Надя» 1950-х, с портретами Л.М. Зайцевой и «Длинноволосой» 1960-х - 70-х. Легкая прозрачность, колористическая тонкость и изящество образов светлых, душевно-мягких, открытых жизни юных людей в 50-е годы и сдержанное аскетическое монохромие более плотного письма в изображениях людей пусть еще небольшого, но определенного и весьма тяжелого жизненного опыта (1970-е). Они очень различны, эта внешне словно застывшая в неподвижности традиционного анфас, спокойно и уверенно строгая молодая женщина из простой рабочей семьи (Л. М. Зайцева), и тонкая, тихо поникшая дочь профессора Ренаты Гуровой, изображенная в сложном динамическом ракурсе, - обе наедине со своими проблемами, жизненным выбором и судьбой (а не с одним на всех чувством советского исторического оптимизма, как это было у Юркина в портретах 50-х годов).
Особое место в ряду психологических портретов этого периода занимает большой композиционный портрет «Танька-сказочница» (другое название «Но если!..»).
Танька-сказочница. Холст, масло
Этот портрет продолжает типологический ряд его больших портретов 50-х, и более конкретно - безаксессуарный портрет балерины Лапкиной. И одновременно, он как бы по новому витку восходящей спирали возвращается к самым ранним стилевым композициям его юношеского модернистского цикла. Определенно и его внешнее сходство или даже стилизация под оживающую живопись великих стариков XVII века. Глубокий (но не глухой) темный фон, словно вылепленная из осязаемо-плотных светотеневых контрастов фигура, в какой-то театрализовано-старинной фантастической одежде и стильных средневековых чулках-сапожках. «В мягких сапожках Оле-Лукойе» андерсеновского Духа Снов и Сказок, который беззвучно подкрадывается к детям и уводит их в свое царство. Но при всей этой вроде очевидной стилизованности, это именно натурная реалистическая работа, написанная в той темной каморке посреди Сущевского вала - в свете пятисотваттных ламп. Мы видим странную, несовременную, сидящую бочком на табуретке, - вроде актрисы в ролевом образе - но такую, какая она есть в жизни, «генеральскую дочь», беглую студентку литинститута, советскую хиппи 1970-х. Любящую шутить, мистифицировать, морочить голову степенным людям своими неординарными историями и метафизическими рассуждениями. И в сухом драматургическом остатке - четкое впечатление, что эти беседы чрезвычайно увлекательны, живы, остроумны и очевидно невероятны.
Сказки
В той же темной каморке на Сущевском валу Владимиром Юркиным было создано множество восхитительных сказок.
- Помню, как меня поразил «Кот в сапогах», - вспоминает Александра Алексеевна, - с его невиданной диагонально-клетчатой черно-белой дорогой к фантастическому, увенчанному каким-то овальным куполом дворцу, и благородного голубого бархата, расшитые серебряными лилиями плащи придворных. Кстати, тогда еще не вышел фильм «Три мушкетера», так что голубые плащи Юркиным были выдуманы самостоятельно.
Кот в сапогах. Холст, масло
Сказки Владимир Юркин писал для живописного комбината МОСХа - зачастую это было его единственным средством для пропитания. Да, МОСХ заботился о своих «детях»: импресарио ездили по всему Союзу - выбивали заказы из детских садиков, школ, заводов... За эти заказы шли бои, ведь на всех не хватало. Правда, бои в основном шли за большие партийные официальные темы типа «Ленин выступает на съезде», «Ленин встречается с ходоками (детьми и проч.)», «Ленин в ссылке (в Разливе)»... Вот эти картины ценились, были большими, и получить такой заказ считалось большой удачей.
Однако Юркин никогда за подобные картины не дрался и ни одной такой не написал. В комбинате он брал только сказки. Огромное количество сказок - многоцветных, замечательных. Причем, работая над ними, Юркин не жалел ни сил, ни времени - так, как будто впереди у него была вечность.
Теремок. Холст, масло. Рама вырезана художником
Емеля. Холст, масло
А вот это - не книжная иллюстрация Владимира Юркина, но иллюстрация Федора Лемкуля к стихотворению Даниила Хармса «Что это было?»
Да, именно таким Юркина изобразил приятель, замечательный советский график Федор Лемкуль. Отрешенность от внешней суеты сует, самопогруженность, энергичность, решительность и бескомпромиссность - характеристические черты странного бородатого субъекта в той самой шляпе, напористо и неуклонно движущегося к одному ему известной цели.
Кстати, если посмотреть на сказку «Емеля» Юркина, то можно увидеть, что ноги Лемкулевского «чудака» и передние конечности печки вышагивают одинаково.
...Они были разные, эти сказки, написанные Владимиром Юркиным для комбината. И каждый раз художник реализовывал совершенно разные композиции по стилю, по культуре той эпохи, того народа, героев сказок которого он изображал.
Волшебный цветок Гулирайхон. Холст, масло
Это и узбекский «Волшебный цветок Гулирайхон» - великолепная цветная, в среднеазиатском узбекском орнаменте, потрясающей гармоничности и пестроты сказка. Это «Осел-философ», которому на голову упало яблоко, а тот сказал: «Хорошо, что не тыква!» И масса русских народных сказок, причем в разных вариантах. Ни одна композиция на тему одной и той же сказки не повторяла друг друга. Да, сюжеты, например, тех же деда с бабкой и курицей, снесшей золотое яйцо, повторялись, но каждый раз герои увязывались с избой, столом и друг другом по-новому. Так же и гуси-лебеди: и на земле, и над землей в полете в свете вечерней зари, а на белых крыльях - рефлекс вечереющего синего неба.
Гуси-лебеди. Холст, масло
Сестрица Аленушка и братец Иванушка. Холст, масло
Еще один "Кот в сапогах". Холст, масло
Вот и «Терем-теремок», этот своеобразный сказочный прообраз коммуналок вообще и той, что на Сущевском валу, в частности, тоже никогда не повторялся…
Но все на свете когда-нибудь кончается. Кончилась и вынужденная ссылка Владимира Юркина. В начале 70-х художник смог вернуться на свою малую родину, остров Безымянный, и приступить к реализации задуманного.
Окончание следует.