Загвоздка перевода
В готовящуюся книгу своих переводов решил включить несколько своих эссе, касающихся теории перевода. А также яркую статью афганца Тамима Ансари, выросшего в Кабуле и затем перебравшегося в США.
Статья остроумно обыгрывает непонимание переводчиком контекста оригинала.
Однако, взглянув теперь на эту статью Ансури, я обнаружил непонимание контекста у него самого.
Итак, сама статья в моем переводе:
Тамим Ансари
Загвоздка перевода
Английский язык может принять в свой состав любое слово, если говорящие на английском сочтут его полезным. Это именно то, что делают все языки. Но как только слово попадает в английский, оно сразу оказывается в существующей английской языковой ситуации - письменной или разговорной - и устанавливает связи с языком, что делает его органической частью общения англоговорящих. Эти связи и ассоциации - своего рода капиллярные сосуды смысла, делающие слово частью живой плоти английского языка. У любого слова в языке есть эти усики-отростки, связывающие его с остальными словами. Мы их не замечаем, но чувствуем : они - часть значения слова.
Вот это и поражает меня всякий раз, когда я ввязываюсь в перевод. К примеру, как-то я пробовал перевести на английский газель Хафиза, написанную в 14 веке на персидском (он же фарси, он же дари).
Первые две строки в переводе звучали следующим образом:
Когда душу мою турчанка Шираза своею подхватит рукой,
За индийскую мушку на щеке ее сразу отдам Самарканд с Бухарой.
(перевод стихов на русский А.Пустогарова)
Эти строки входят в мистически-эротический резонанс с сердцем любого, говорящего на фарси. Но в этом - особенно, что касается эроса - не легко убедить английского читателя.
Почему же так много теряется при переводе? Помимо всего прочего, половина слов в этих строках - это названия. Они означают одно и то же на фарси и на английском. Самарканд, Бухара и Шираз - это города, которые вы легко найдете на английской карте.
И даже турчанка по-английски тоже будет турчанкой, а Индия - Индией.
Кое-кто из переводчиков целый день хлопотал бы над ритмом и рифмами, надеясь воспроизвести музыку оригинала. Однако в этом не много проку. После дня работы вы по-прежнему не будете знать, что делать с этой турчанкой. И с этой мушкой.
В этом-то и загвоздка. Английское ухо улавливает в этом двустишии ассоциации с Западной историей и литературой. Для него турок - это серьезная угроза на границе христианского мира. Конечно, турки состоят из мужчин, женщин и детей, но невидимые капилляры смысла сводят значение слова турчанка к соплеменнице смуглого молодца с ятаганом в руках.
Персидское ухо улавливает в турках более сложные ассоциации. Ведь турки на протяжении восьми сотен лет являлись правящим классом всех мусульманских государств от Дели до Стамбула. И для персидского уха это не смутный Чужой, маячащий по ту сторону границы. Это своя могучая элита, жалующие и милующие короли и королевы.Для соплеменников Хафиза турки означают примерно то же самое, что для Запада - американцы.
И в этих же самых государствах персы также обладали значительной долей влияния, основанной на более древней, чем у турок, изощренной культуре. С ними ассоциировались поэзия, искусство, изысканные ароматы, садовое искусство - и Шираз воплощал собой романтический персидский город. Своего рода Венецию персидского мира.
Самарканд и Бухара для западного слуха - это просто населенные пункты, но азиатское ухо ловит в них тот же мистический блеск и декаденсткую роскошь, которыми в западной культуре обладают Византия, Вавилон или Рим.
Индия просачивается в западное восприятие сквозь фильтр колониального наследия, но для персов индусы были частью одной с ними цивилизации - частью важной, соединенной с ними многими узами, но несмотря на это … экзотической. Западный человек подобные чувства испытывает к японцам: они, несомненно, часть современной индустриальной цивилизации, но … часть экзотическая.
И, наконец, эта мушка. Западные люди не ставят себе мушки. Просто не ставят. Тем более индийские. Мы просто предпочитаем обходиться без мушек. Вне зависимости от наших вкусов. Честно говоря, тридцать лет тому назад я представить себе не мог, что элегантная молодая американка способна наколоть себе татуировку, а молодые люди будут считать татуированную девушку привлекательной.
Короче говоря, чтобы передать все намеки, которые сделал Хафиз в этом двустишии, переводчику следовало бы перевести его следующим образом:
Когда в Венеции американка «люблю» мне скажет втихомолку
И Вавилон, и Рим отдам я за ее японскую наколку.
Можно ли это считать переводом? Мы, возможно, обрели капилляры, но потеряли сами слова. В этом-то и загвоздка.
С английского
Что тут не так?
Турки - это вовсе не правящий класс Османской империи.
Турками называли население полуострова Малая Азия.
Османская верхушка, принадлежавшая к арабской культуре, с пренебрежением относилась к безграмотным, по ее мнению, туркам. Для жителей Константинополя слово "турок" было синонимом для "невежда, недотепа".
Более того, в стихотворении Хафиза стоит именно турок, а не турчанка.
Который далее в стихотворении сравнивается с Юсуфом, то есть Иосифом Прекрасным:
"Я понял силу красоты, которой так манил Юсуф -
Саму невинность Зулейха теряла, глядя сквозь чадру"
(перевод Темура Варки).
Таким образом, Тамиму Ансари не по зубам оказался контекст стихотворения:
нет в нем никакой турчанки из высших слоев, обладающей за счет этого эротической притягательности. Нет и самой турчанки.
Каков же контекст стихотворения?
По-видимому, суфийский.
(Буквальный перевод:
Если турок из Шираза возьмет мое сердце в руки,
его индийской родинке я отдам Самарканд и Бухару).
В этом контексте мушка (или родинка) на лбу отмечает место, через которое в тело суфия проникает мистический свет. Тогда турок из Шираза - это странствующий суфий, который и открывает Хафизу свет истины. К этому можно добавить, что Бухару принято считать духовной столицей, а Самарканд - административной.
Короче говоря, получается следующий перевод:
"Когда хиппи с Востока откроет мне путь наяву,
за свет его глаз я отдам Петербург и Москву".
Такая уж загвоздка.
Статья остроумно обыгрывает непонимание переводчиком контекста оригинала.
Однако, взглянув теперь на эту статью Ансури, я обнаружил непонимание контекста у него самого.
Итак, сама статья в моем переводе:
Тамим Ансари
Загвоздка перевода
Английский язык может принять в свой состав любое слово, если говорящие на английском сочтут его полезным. Это именно то, что делают все языки. Но как только слово попадает в английский, оно сразу оказывается в существующей английской языковой ситуации - письменной или разговорной - и устанавливает связи с языком, что делает его органической частью общения англоговорящих. Эти связи и ассоциации - своего рода капиллярные сосуды смысла, делающие слово частью живой плоти английского языка. У любого слова в языке есть эти усики-отростки, связывающие его с остальными словами. Мы их не замечаем, но чувствуем : они - часть значения слова.
Вот это и поражает меня всякий раз, когда я ввязываюсь в перевод. К примеру, как-то я пробовал перевести на английский газель Хафиза, написанную в 14 веке на персидском (он же фарси, он же дари).
Первые две строки в переводе звучали следующим образом:
Когда душу мою турчанка Шираза своею подхватит рукой,
За индийскую мушку на щеке ее сразу отдам Самарканд с Бухарой.
(перевод стихов на русский А.Пустогарова)
Эти строки входят в мистически-эротический резонанс с сердцем любого, говорящего на фарси. Но в этом - особенно, что касается эроса - не легко убедить английского читателя.
Почему же так много теряется при переводе? Помимо всего прочего, половина слов в этих строках - это названия. Они означают одно и то же на фарси и на английском. Самарканд, Бухара и Шираз - это города, которые вы легко найдете на английской карте.
И даже турчанка по-английски тоже будет турчанкой, а Индия - Индией.
Кое-кто из переводчиков целый день хлопотал бы над ритмом и рифмами, надеясь воспроизвести музыку оригинала. Однако в этом не много проку. После дня работы вы по-прежнему не будете знать, что делать с этой турчанкой. И с этой мушкой.
В этом-то и загвоздка. Английское ухо улавливает в этом двустишии ассоциации с Западной историей и литературой. Для него турок - это серьезная угроза на границе христианского мира. Конечно, турки состоят из мужчин, женщин и детей, но невидимые капилляры смысла сводят значение слова турчанка к соплеменнице смуглого молодца с ятаганом в руках.
Персидское ухо улавливает в турках более сложные ассоциации. Ведь турки на протяжении восьми сотен лет являлись правящим классом всех мусульманских государств от Дели до Стамбула. И для персидского уха это не смутный Чужой, маячащий по ту сторону границы. Это своя могучая элита, жалующие и милующие короли и королевы.Для соплеменников Хафиза турки означают примерно то же самое, что для Запада - американцы.
И в этих же самых государствах персы также обладали значительной долей влияния, основанной на более древней, чем у турок, изощренной культуре. С ними ассоциировались поэзия, искусство, изысканные ароматы, садовое искусство - и Шираз воплощал собой романтический персидский город. Своего рода Венецию персидского мира.
Самарканд и Бухара для западного слуха - это просто населенные пункты, но азиатское ухо ловит в них тот же мистический блеск и декаденсткую роскошь, которыми в западной культуре обладают Византия, Вавилон или Рим.
Индия просачивается в западное восприятие сквозь фильтр колониального наследия, но для персов индусы были частью одной с ними цивилизации - частью важной, соединенной с ними многими узами, но несмотря на это … экзотической. Западный человек подобные чувства испытывает к японцам: они, несомненно, часть современной индустриальной цивилизации, но … часть экзотическая.
И, наконец, эта мушка. Западные люди не ставят себе мушки. Просто не ставят. Тем более индийские. Мы просто предпочитаем обходиться без мушек. Вне зависимости от наших вкусов. Честно говоря, тридцать лет тому назад я представить себе не мог, что элегантная молодая американка способна наколоть себе татуировку, а молодые люди будут считать татуированную девушку привлекательной.
Короче говоря, чтобы передать все намеки, которые сделал Хафиз в этом двустишии, переводчику следовало бы перевести его следующим образом:
Когда в Венеции американка «люблю» мне скажет втихомолку
И Вавилон, и Рим отдам я за ее японскую наколку.
Можно ли это считать переводом? Мы, возможно, обрели капилляры, но потеряли сами слова. В этом-то и загвоздка.
С английского
Что тут не так?
Турки - это вовсе не правящий класс Османской империи.
Турками называли население полуострова Малая Азия.
Османская верхушка, принадлежавшая к арабской культуре, с пренебрежением относилась к безграмотным, по ее мнению, туркам. Для жителей Константинополя слово "турок" было синонимом для "невежда, недотепа".
Более того, в стихотворении Хафиза стоит именно турок, а не турчанка.
Который далее в стихотворении сравнивается с Юсуфом, то есть Иосифом Прекрасным:
"Я понял силу красоты, которой так манил Юсуф -
Саму невинность Зулейха теряла, глядя сквозь чадру"
(перевод Темура Варки).
Таким образом, Тамиму Ансари не по зубам оказался контекст стихотворения:
нет в нем никакой турчанки из высших слоев, обладающей за счет этого эротической притягательности. Нет и самой турчанки.
Каков же контекст стихотворения?
По-видимому, суфийский.
(Буквальный перевод:
Если турок из Шираза возьмет мое сердце в руки,
его индийской родинке я отдам Самарканд и Бухару).
В этом контексте мушка (или родинка) на лбу отмечает место, через которое в тело суфия проникает мистический свет. Тогда турок из Шираза - это странствующий суфий, который и открывает Хафизу свет истины. К этому можно добавить, что Бухару принято считать духовной столицей, а Самарканд - административной.
Короче говоря, получается следующий перевод:
"Когда хиппи с Востока откроет мне путь наяву,
за свет его глаз я отдам Петербург и Москву".
Такая уж загвоздка.