Иэн Бэнкс. Переход. Перевод. 6 (2)
(продолжение)
Транзиционарный
Когда я просыпаюсь, то чувствую боль. Я привязан к стулу. В целом, это не лучший поворот событий.
Я прошел некоторую подготовку относительно действий в подобных ситуациях, и знаю, что просыпаться следует медленно, не подавая никаких признаков того, что ты очнулся. Это теория. На практике я никогда не был уверен в том, что это возможно. Если ты без сознания, то ты без сознания - и не можешь контролировать то, что делает твое тело, - и если ты без сознания, то, вероятно, следствием этого явилась уважительная причина, такая, например, как горилла в костюме, которая с такой силой нокаутировала тебя, что, кажется, у тебя сломан нос, ты не можешь нормально дышать, твоя обнаженная грудь залита кровью, два передних зуба шатаются, а все лицо опухло и покрыто кровоподтеками.
Я подаюсь на сиденье вперед, насколько это возможно с учетом связывающих меня пут, мой подбородок практически касается груди, так что, естественно, взгляд мой упирается в колени. Я гол. Мои бедра залиты кровью, ярко освещены. Я пробуждаюсь, неуклюже прокладывая себе путь к сознанию, подобно затопленному куску дерева, который медленно поднимается к поверхности холодного и неторопливого ручья. Я провел самую непосредственную и элементарную оценку ситуации, и начинаю осторожно - без каких-либо малейших внешних признаков движения - напрягать соответствующие группы мышц, дабы в точности убедиться, насколько крепко привязан к стулу, когда мужской голос произносит:
- Не беспокойтесь, Тэмуджин, вы проснулись. И не тратьте время на проверку проводов и стула. Вы никуда отсюда не денетесь. Мы знаем, о чем вы думаете, потому что сами вас этому научили.
У меня в голове лихорадочно проносятся мысли. Мои похитители, похоже, в точности знают, как меня обучили реагировать в подобных ситуациях, и заявляют, что они мои люди, либо, что, по крайней мере, помогали обучать меня. Тот, кто ко мне обращается, вероятно, лишен первоклассного образования.
Я поднимаю голову, смотрю в темноту между парой направленных на меня с расстояния нескольких метров огней и говорю со всей отчетливостью, на которую только способен:
- Это мы вас научили.
Я ожидаю что-нибудь вроде «Что?» или «А?», однако он просто делает паузу и продолжает:
- Как бы там ни было. Дело в том, что мы знаем обо всем, что вы соберетесь делать на каждом этапе. Вы сэкономите время нам, а себе - немного боли, если оставите эти шпионские замашки.
Угрожающая фраза. Банальный вопрос. «На каждом этапе чего?» Я не могу разглядеть ничего за пределами света. Помимо двух его источников впереди, я вижу еще два на уровне с плечами, и, судя по теням у меня под стулом, полагаю, что есть еще два источника сзади. Я окружен огнями. Голос, говорящий со мной, принадлежит мужчине, и я его не узнаю. Это может быть тот широкоплечий человек, который говорил со мной в самолете, а может, и нет. Кажется, его голос исходит откуда-то сзади. Когда я его слышу, у меня создается впечатление, что я нахожусь в большой комнате. Кажется, я не чувствую запаха ничего, кроме собственной крови, резкого, металлического. Фрагре места, информация, поступающая от того дополнительного чувства, которое есть только у нас, указывает на то, что я нахожусь в мире, где еще не бывал, и в месте, которое почему-то кажется мне запутанным, полным противоречий, конкурирующих исторических и культурных ощущений. Проверяю свои языки. Английский. Больше ничего.
Беспрецедентно. У меня нет даже родного языка, языка моей базовой реальности в домике среди деревьев на хребте, с которого открывается вид на городок с казино, и где сейчас мое изначальное «Я» слоняется туда-сюда с мертвыми глазами и односложно говорит.
Теперь мне страшно.
- На каждом этапе этого допроса, - говорит мужской голос, точно отвечая на мою предыдущую мысль.
- Допроса? - повторяю я. Даже у меня от этого тона словно мороз по коже. Я пытаюсь вытолкнуть из носа немного крови, которая его забила, но мне удается только вызвать ощущение, подобное тому, как если бы кто-то вбил в центр моего лица большой металлический клин.
- Допроса, - подтверждает человек. - Чтобы определить, что вы знаете, или думаете о том, что знаете. Чтобы понять, кто управляет вами, или думаете о том, кто управляет. Чтобы узнать, чем, как вы думаете, вы занимаетесь...
- Или думаю о том, чем, как я думаю, я занимаюсь, - предлагаю я. Тишина. Я пожимаю плечами. - Я уловил закономерность, - говорю я ему.
- Да, - устало говорит он. - Вы можете казаться умным, дерзить, вызывающе говорить и даже оскорблять умственные способности дознавателя, и тогда ваш провал будет еще более унизительным, а ваша очевидная степень сотрудничества - еще более совершенной. Как я уже сказал, Тэмуджин, мы обучили вас и потому знаем, как вы будете реагировать.
Я опускаю голову так, что могу наблюдать свои окровавленные бедра.
- Ах, эта неизбывная трусость мучителя, - бормочу я.
- Что? - переспрашивает он. Высказался я весьма неразборчиво.
Снова поднимаю голову. Я стараюсь, чтобы мой голос звучал устало и утомленно.
- Как легко быть столь уверенным и ответственным, когда люди, с которыми вы говорите, связаны, совершенно беспомощны и находятся в вашей власти. Никакой досаждающей свободы действий, которая позволила бы дать отпор, или просто уйти, или говорить так, как хочется говорить, а не так - они надеются на это, охваченные отчаянием и ужасом, - как вы хотите, чтобы они говорили. Доставляет ли все это вам удовольствие? Дает ли ощущение силы, в которой люди несправедливо вам отказывали в обычной жизни? Дает ли что-то, чего вам не хватало, пока вы росли? Другие дети издевались над вами? Вас оскорблял отец? Чрезмерно строгое приучение к горшку? Мне и в самом деле хотелось бы знать, чем вы объясняете все это? Что в вашем воспитании долбануло вас до такой степени, что эта работа показалась вам столь обещающей в карьерном плане? Расскажите.
Я не ожидал, что доведу свой спич до конца. Я думал, что он выступит из тени и набросится на меня. То, что он этого не сделал, могло быть как хорошим признаком, так и плохим. Понятия не имею, каким. Дела мои, с тех пор как я здесь очутился, отчасти пошли наперекосяк.
- Ох, Тэмуджин, вы, должно быть, сами это придумали, - с веселыми нотками в голосе говорит он. Мое сердце замирает. - Вы хотите, чтобы из вас сделали отбивную? - Он фыркает. - Что в вашем прошлом сделало вас таким мазохистом?
Возможно, настала пора сменить тактику. Вздыхаю, киваю.
- Хм. Я понимаю вас. Мне следует импровизировать.
- Это еще одна вещь, о которой мы собираемся у вас узнать.
- Импровизация?
- Да.
- Точно.
Полагаю, что не был полностью откровенен с вами. Отсюда должен быть выход. Путь, о котором они не подозревают, путь, о котором не подозревает мой безликий, невидимый дознаватель. Но я предполагаю, что они могли отнять его у меня. До сих пор я не осмеливался в этом убедиться, хотя если бы не получил удар в лицо, то мог скорее себя выдать.
В моей нижней челюсти слева - дыра, оставшаяся от удаления зуба. Она кажется мне зияющей и очень свежей. Это была моя последняя надежда уйти одним прыжком.
- Да, - говорит человек. Полагаю, он заметил какое-то движение у меня в районе рта или челюсти. - Мы и его забрали. Думали, мы не знали о нем?
- Так вы о нем знали?
- Могли бы, - отвечает он. - А может, просто нашли.
Изначально это был частично высверленный зуб, который закрывался крошечной керамической коронкой на шарнире. Под ней я держал одну из своих маленьких транзиционных пилюль; экстренную дозу септуса на случай, если я когда-нибудь ошибусь в расчетах, или у меня украдут коробочку ормолу, или та не сможет совершить переход вместе со мной. Или я окажусь в ситуации, подобной этой.
Ладно, довольно с этим.
Я поднимаю голову.
- Хорощо. Итак, что вы хотите знать?
***
Я бывал здесь прежде, в минорных тонах. Меня не привязывали к стулу проводами, и свет не слепил в лицо, но был и стул, и человек, который задавал мне вопросы, и что-то определенно пошло не так, и была как минимум одна смерть.
- Разве вы не подозревали?
- Подозревал что? Что она может быть одной из нас?
- Да.
- Эта мысль приходила мне в голову. Я думал…
- Что вы думали?
- Когда мы стояли перед картой мира во дворце дожей. Она сказала что-то о том, что это всего лишь один мир, и это ограничивает.
- И что вы подумали тогда?
- Я думал, что она была одной из приглашенных, кем-нибудь из Концерна, и мы просто случайно не столкнулись раньше; может, я поздно прибыл. - Мы снова вернулись в палаццо Кирецциа, черно-белый дворец с видом на Гранд-канал.
- Вы не думали спросить ее об этом напрямик?
- Я мог заблуждаться. Возможно, я неправильно расслышал или не так понял. Просто спросить ее о том, была ли она Сознающей, было бы слишком рискованно, вам так не кажется?
- Вы не были заинтригованы?
- Я был серьезно заинтригован. Бал-маскарад, загадочная женщина, венецианские закоулки. Не думаю, что может оказаться что-нибудь более интригующее.
- Почему вы с ней покинули бал?
Я рассмеялся.
- Разумеется, потому, что я решил, что ей захочется меня трахнуть.
- Нет нужды в грубых словах, мистер… Каван.
Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза рукой.
- Ну заебись, - выдохнул я.
Я говорил с человеком, который застрелил мою маленькую пиратскую капитаншу. Звали его Ингрез, и он, похоже, не простил мне того, что я одолел его в баре час или больше тому назад. На правом его запястье, в том месте, куда я вонзил пиратскую саблю, теперь была аккуратная повязка. На нем больше не было рабочей одежды. Он переоделся в черный костюм с серой водолазкой. Сейчас он определенно не вел себя как рабочий. Он выглядел так, словно привык отдавать, а не принимать приказы. Кроме того, он должен был быть кем-то вроде специалиста по транзиционированию, настоящим экспертом, если сумел пронести с собой между мирами такой вещественный предмет, как пистолет; немногие из нас на такое способны. Я мог бы, просто это отняло бы у меня очень много усилий. Именно это, его усилие, привело к ощущению ускользания, испытанному мною за несколько мгновений до того, как он выстрелил в девушку. У него было широкое, загорелое, открытое лицо, изборожденное множеством мелких смеющихся морщинок, которое выглядело одержимым, преследуемым чем-то более темным и лишенным юмора.
После того, как я извлек лезвие из его запястья и помог встать, времени на объяснения не хватило - в двери бара ворвались двое из наиболее габаритных слуг профессоре Лоссельса, демонстративно скрыв правые руки за полами курток. Выглядело это так, словно им не терпелось вступить в бой, и потому, похоже, они были разочарованы тем, что все уже закончилось, а им придется поработать медсестрами для двоих раненых членов команды. Ингрез взял одного сопроводить нас до канала, где дожидался катер, на котором они прибыли; двигатель его, работавший на холостом ходу, гудел, отдаваясь эхом в узком пространстве между погруженными во мрак домами. Огни на катере были потушены, на голове у водителя было закреплено нечто, напоминавшее бинокль. Он доставил нас с Ингрезом обратно в палаццо Кирецциа, а потом снова умчался. Пока он двигался по Гранд-каналу, его огни горели.
Мне сказали подождать в спальне на втором этаже. Окно было закрыто крепкой черной решеткой, а дверь заперта. Телефона не было. Когда меня проводили в кабинет профессоре, на мне по-прежнему был мой маскарадный костюм священника.
Ингрез прочистил горло.
- Имелись ли другие детали, по которым вы могли бы предположить, что она является Сознающей? - спросил он.
- Незадолго до вашего появления, - сказал я, - когда она сказала что-то о том, что я не путешествую, не нахожусь здесь по долгу службы.
- Что-нибудь еще?
- Нет, - ответил я. - Она упомянула слово «подвиг». Сказала, что это значит «опасное предприятие». Вы понимаете, что она хотела этим сказать?
- Мне знакомо это слово, - после секундного колебания ответил Ингрез. - Но что оно значит для вас?
- Я никогда не слышал его прежде. И не совсем понимаю сейчас, какой смысл в него вкладывается. Оно имеет значение?
- Не могу этого сказать. Не пыталась ли она вас завербовать?
- Куда? - озадаченно спросил я.
- Она не делала вам никаких предложений?
- Никаких, даже тех, на которые я надеялся, мистер Ингрез, - я попытался выдавить из себя печальную улыбку. Мог бы и не стараться.
- И на какие вы надеялись?
Я вздохнул.
- Такие, в которых мы с ней занимаемся сексом, - тихо, точно объясняя нечто очевидное умственно отсталому, сказал я и сделал паузу. - Ради блуда, - добавил я. Ингрез просто сидел и бесстрастно смотрел на меня. - Как вы узнали обо всем этом? - спросил его я. - Кем она была? Чем занималась? Почему вообще захотела выйти со мной на контакт? Почему вы пытались остановить ее, или задержать, или… что?
Некоторое время он смотрел на меня.
- На данный момент я не могу ответить ни на один из этих вопросов, - сказал он. Он даже не пытался скрыть удовлетворения, звучавшего в голосе.
Мы с мадам д’Ортолан прогуливались среди гробниц и высоких кипарисов, собравшихся на обнесенном стеной острове-кладбище Сан-Микеле в Венецианской лагуне. По ясному синему небу рассыпались рваные облака, которые на юго-западе уже окрасились бледно-красным в вечернем закате.
- Ее зовут миссис Малверхилл, - сказала она мне.
Не спуская глаз с тропы впереди, проходившей между рядами мраморных гробниц и темных металлических решеток, я уловил, как она повернула голову, чтобы посмотреть на меня.
- Она была одним из моих преподавателей, - сказал я, попытавшись сделать так, чтобы это прозвучало как можно более нейтрально. Но про себя я думал: это была она! Что-то внутри меня пело.
- Действительно, - произнесла мадам д’Ортолан, остановившись, чтобы взять лилию из небольшой вазы, прикрепленной к стене одной из гробниц. Она вручила цветок мне. Я собрался было выразить ей признательность в ответ, однако она сказала:
- Поумерьте пыл .
Я озадаченно посмотрел на нее. Она указала в сердцевину цветка:
- Тычинки. Эти комочки с оранжевой пыльцой. Вы не могли бы выдернуть их для меня? Пожалуйста? Я бы сделала это сама, но пальцы этого тела такие… пухлые.
Мадам д’Ортолан находилась в теле крепко сложенной высокой женщины средних лет с ярко-каштановыми волосами. На ней был розовый костюм-двойка с пурпурной окантовкой и белая шелковая блузка. Ее пальцы действительно казались великоватыми. Я потянулся к чашечке цветка, стараясь избегать кончиков, покрытых пыльцой. Мадам д’Ортолан склонилась, внимательно наблюдая за этим.
- Осторожно, - сказала она почти шепотом.
Я извлек тычинки. В результате операции кончики моих пальцев окрасились в оранжевый цвет. Я одарил ее цветком. Откусив двумя длинными ногтями стебель, она вставила лилию в петлицу на костюме.
- Миссис Малверхилл неоднократно участвовала в работе Концерна, - сказала она. - На правах пособника неСознающего, офицера расстановки, супервайзера сценической логистики, транзиционарного, лектора - как вы успели заметить, - теоретика транзиционирования Экспедиционного факультета, а теперь, внезапно - предателя.
Нет, подумал я, она предавала вас всегда.
- Чем, по-твоему, мы занимаемся, Тэмуджин? - тихо спросила она, медленно и нежно поглаживая мой живот.
- Господи, - выдохнул я, - это что, хитро замаскированная учебная консультация?
Она потянула за один из светло-каштановых волос, которые вились у меня под пупком. Я втянул воздух и шлепнул ее по руке.
- Да, - ответила она, приподняв одну темную бровь. - Отвечай.
- Хорошо, тогда, - сказал я и приласкал ласкавшую меня руку, - мы наладчики. - Я говорил очень тихо. Комната была залита тенями, и освещалась одними угольками, оставшимися от практически потухшего огня, да единственной свечой, которая пока горела. Тишину нарушали лишь наши голоса и мягкий шелест дождя за наклонным окном под потолком. - Мы налаживаем то, что сломано, - сказал я, пытаясь перефразировать, не повторяясь, то, что она говорила мне, говорила нам, говорила всем своим студентам. - Или, прежде всего, предотвратить поломку.
- Но почему? - Она попыталась разгладить волоски у меня на животе.
- А почему нет?
- Да, но почему? Зачем это делать? - Она намочила ладонь слюной и снова попыталась их пригладить, чтобы те не распрямлялись.
- Потому что это того стоит, - сказал я. - Потому что мы чувствуем, что это того стоит, и можем поступать в согласии со своими чувствами.
- Но, если отставить все прочее в сторону, то зачем это стоит делать, когда нас так много, а миров - бесконечное множество? - Она потрепала мой живот, как если бы это был щенок, а затем нежно шлепнула его.
- Потому что может быть бесконечное множество людей, подобных нам, и бесконечное множество Концернов; просто мы с ними еще не встречались.
- Однако чем дальше мы расширяемся, не встречая у себя на пути никого, подобного нам, тем меньше вероятность того, что это произойдет.
- Ну, такова для тебя бесконечность.
- Хорошо, - сухо сказала она и обвела пальцем окружность вокруг моего пупка. - Хотя ты кое-что упустил. Вначале ты должен был сказать, что все же стоит делать что-то хорошее, а не отказываться от этого просто потому, что оно кажется таким незначительным.
- «Тщетность навязана самой себе».
- Так, значит, ты все-таки не спал. - Она обхватила мои яйца. Очень мягко она начала массировать их, совершая плавные, непрерывные круговые движения.
- Я всегда уделял вам внимание, мэм. - То были приятные, хоть и утомительные часы здесь, у нее на даче. Я думал, что на этот вечер мы закончили, и полагал, что она тоже, но, возможно, ошибался; под лаской ее руки я снова начал чувствовать возбуждение.
- В ткани пространства-времени есть зерно, - сказала она. - Масштаб, при котором больше нет делимой гладкости, есть только индивидуальные, неразложимые кванты, а реальность кипит непрерывным вспениванием субмикроскопического созидания и разрушения. Я верю, что существует такая же неразложимая текстура морали, масштаб, выходить за пределы которого бессмысленно. Бесконечность движется лишь в одном направлении; вовне, в более населенные миры, в более совместные реальности. Если же следовать в обратном направлении, по шкале уменьшения, то, как только мы достигнем уровня индивидуального сознания - для любых практических целей всякого человеческого существования, - полезность дальнейшего уменьшения исчерпает себя. Именно этот уровень и имеет значение. Если мы делаем что-то для блага человека, то это абсолютная выгода, и ее относительная ничтожность в системе более широких масштабов не имеет значения. Если мы окажем благо двум людям без сопутствующего ущерба для остальных - или деревне, племени, городу, классу общества, нации, обществу или цивилизации, - то блага возрастут арифметически. Не считая фаталистического самоудовлетворения и исключительной лени, бездействию нет оправданий.
- Абсолютно. Позвольте мне заняться делом. - Я дотянулся до золоченого изгиба ее спины и проскользнул рукой между ее ног. Она придвинулась чуть ближе, чтобы мне не пришлось тянуться далеко, и слегка раздвинула ноги, поводя ими, будто ножницами, по смятому постельному белью. Мой большой палец легко прижался к крошечному сжатому цветку ее ануса, в то время как остальные ласкали ее средоточие, уже наполовину утонувшее во влажности и тепле.
- Вот, значит, как, - довольно сказала она. - Я уже ощущаю на себе преимущества некоторых благ. - На какое-то время она затихла, ритмично двигая ягодицами вверх и вниз, и прижимаясь к моей исследующей руке. Она смахнула с лица волосы и передвинулась вверх, чтобы поцеловать меня, страстно, пылко, обняла рукой за шею, затем опять откинулась назад, пока я продолжал погружать в нее пальцы. Другая ее рука сомкнулась на моем члене, поглаживая большим пальцем головку.
- Вопрос, - сказала она, немного задыхаясь, - состоит в том, кто определяет, что делается, для кого, от чьего имени и, все-таки, почему; с какой целью?
- Вероятно, - предположил я, - в настоящий момент мы работаем над своего рода кульминацией, завершением.
Ее тело затряслось, словно она беззвучно смеялась. А может, и нет.
- Вероятно, да, - сказала она. У нее перехватило дыхание. - Да, продолжай делать так.
- Этого я и добивался.
- Кому это выгодно? - промурлыкала она.
- Вероятно, больше, чем одной группе, - сказал я. - Возможно, выиграют и те, кто производит блага для потребителей. Почему это не должно быть взаимным?
- Это одна точка зрения, - сказала она. Она поднесла ту руку, на которую не опиралась, ту, что ласкала меня, сложенной ладонью к моему рту. - Плюнь, - велела она из-под темной пряди волос. Я набрал побольше слюны в рот, поднял голову и дал ей стечь в подставленную ладонь. Она бережно поднесла руку ко рту и проделала то же самое, а потом погрузила пальцы в блестящую жидкость на коже, - одно зрелище этого заставило меня затвердеть еще больше, хотя я думал, что нахожусь уже за пределами своих возможностей, - и снова обхватила мой член, сжав его крепче и двигая рукой с большей силой. Я сделал то же, наблюдая, как сладкие холмики ее ягодиц подрагивают под моими пальцами, входящими и выходящими из нее.
- Есть и другая точка? - спросил я.
- Возможно, - сказала она, тяжело дыша. Я был впечатлен тем, что она вообще могла сосредоточиться на разговоре. - При наличии достаточных знаний, если бы мы могли проникнуть глубже в суть дела.
- Надо, - сказал я, сглатывая слюну, - всегда проводить исследования как можно тщательнее. - Я прочистил горло. - Ты всегда учила меня этому.
- Да, - согласилась она. Сквозь свисавшие пряди ее волос я мог разглядеть, что глаза ее были плотно закрыты. - Мы делаем что-то хорошее, - сказала она, голос ее теперь был гортанным, слова - сжатыми, грубыми, - но делаем ли мы все, что можем? Разве часть благ, которые мы производим, не просто… побочная выгода, создаваемая по мере того, как мы следуем, - на нашем уровне непреднамеренно, возможно… возможно, вполне осознанно теми, кто обладает большими знаниями и влиянием, - какой-то другой более… более… масштабной программе?
- Например?
- Кто знает? - сказала она. - Дело в том, что… до настоящего времени мы могли не замечать подобных ухищрений. Мы настолько доверяем нашим техникам прогнозирования, что те, кто выполняет эту… эту грязную работу… слепо, без раздумий, подчиняются приказам, даже если не наблюдается очевидной немедленной или среднесрочной выгоды, потому что они пришли к убеждению, что истинные блага со временем будут всегда прирастать; это - то, что происходило всегда, и то, чего их учили ожидать, то есть, то, что они принимают и во что верят. Следовательно, они делают меньше, чем думают, но больше, чем знают. Это, если я не ошибаюсь, впечатляющий трюк; вызвать симптомы фанатизма у тех, кто верит, что они всего лишь прагматичны, даже утилитарны.
(Когда я впервые увидел ее, она наполовину сидела на каменном парапете, вытянув перед собой одну худую ногу в брюках, а другую подвернув под себя, и, повернувшись, разговаривала с кем-то из группы окружавших ее мужчин. В одной руке она держала стакан и, смеясь, поднесла вторую ладонь к груди высокого мужчины, который стоял рядом и тоже смеялся. Она была стройна, лаконична и, - даже сидя и будучи, казалось, загнанной в угол, спиной к обрыву за краем террасы, - выглядела так, словно с уверенной легкостью господствовала над всей компанией.
Дело происходило на широком балконе главного здания Экспедиционного факультета в предместьях центрального Асферхе. Открывавшийся отсюда вид увлекал взгляд через изысканно террасированную долину внизу к лесистым холмам Великого парка на дальней стороне, а оттуда, через границы города - смутно нечеткие в лучах низкого вечернего солнца, - к туманным предгорьям, стоявшим на страже все еще снежно-ярких вершин далекого горного массива. Оказалось, что с ее дачи на холмах в ясный день можно было увидеть университетский Купол Туманов, правда, для этого приходилось забираться на крышу домика, чтобы заглянуть за деревья.
Конечно, я не знал этого в тот вечер, когда мы впервые встретились. Близился закат, позолоченный Купол сиял, точно второе солнце, и светлые камни здания, и всевозможные оттенки кожи преподавателей, студентов старших курсов и младшекурсников были залиты этим шелковистым светом. На ней был длинный жакет и топ с высоким вырезом, кружевной, но туго облегавший груди.
- …подобно бесконечному набору оболочек электронов, - говорила она одному из окружавших ее ученых. - Этот набор по-прежнему бесконечен, однако имеются измеримые, вообразимые и неисчисляемые промежутки между ними, которые невозможно занять.
Когда нас представили, она схватила меня за руку.
- Мистер… Ох? - переспросила она, приподняв бровь. На ней была маленькая белая шляпка-таблетка с прикрепленной к ней вуалью, что выглядело абсурдной манерностью, хотя ткань ее была белой, легкой, как газ, и открывала лицо внутри. То было лицо непонятной красоты; заметно треугольной формы, с большими глазами, скрытыми вуалью, горделивым носом, разительно широкими ноздрями и маленьким полногубым ртом. Его выражение было трудно прочесть. Это могла быть очаровательно невольная жестокость, или просто забавляющееся безразличие. Она была, наверное, вдвое старше меня.
- Да, - сказал я. - Тэмуджин Ох. - и почувствовал, как краснею. Я давно привык к факту, что моя фамилия монгольского происхождения может вызывать смешки среди англоговорящих, полных решимости вогнать в замешательство любого, чье имя не было столь же банальным или уродливым, как их. Однако, в том, как она это произнесла, было нечто, заставившее меня покраснеть. Я понадеялся, что закат скроет мое смущение.
Я не был невинен, знал, несмотря на нехватку лет, многих женщин, и чувствовал себя совершенно комфортно в присутствии предполагаемого начальства, но все это, казалось, не имело значения. Было неприятно вновь ощущать себя униженным, и так запросто.
Рукопожатие было кратким и твердым, практически сдавившим мне руку.
- Вы должны заставить ревновать многих партнеров, - сказала она мне.
- Я… да, - сказал я, не совсем понимая, о чем она говорила.
Я хотел ее немедленно. И, конечно, осуществил свою мечту. Я безудержно фантазировал о ней в течение всего следующего года, и уверен, что сдал выпускные значительно хуже просто потому, что провел много лекций, отвлекаясь на воображаемые картины того, что хотел с ней сделать - там, на той кафедре, напротив той доски, на том столе, - вместо того, чтобы слушать, о чем она нам рассказывала. С другой стороны, я особенно старался произвести на нее впечатление в пособиях с безупречно выполненными и потрясающе точно аргументированными исследованиями. И это, возможно, выровняло чаши весов.)
- Ты об этом думала? - спросил я ее. Невыносимое блаженство начало притупляться, рука ее, скользившая вверх и вниз по моему члену, становилась все более горячей и сухой. - Пришла к какому-нибудь заключению?
Она отпустила его, подняла голову, сдула волосы с лица и, тяжело дыша, сказала:
- Я думаю, ты должен меня трахнуть. Сейчас.
Позднее мы сидели за столом, она в простыне, я в рубашке, и делили друг с другом еду, воду и вино.
- Я все не спрашивал. Есть ли мистер Малверхилл?
Она пожала плечами.
- Уверена, что где-то есть, - сказала она, отрывая кусок от буханки хлеба.
- Позволь выразиться иначе. Ты замужем?
- Нет. - Она посмотрела на меня снизу вверх. - А ты?
- Нет. Значит… вы были женаты.
- Нет, - улыбнувшись, ответила она и с наслаждением потянулась. - Мне просто нравится, как звучит это имя.
Я налил ей еще вина.
Она провела рукой - растопыренными пальцами - по пламени свечи.
Мадам д’Ортолан поправила цветок лилии у себя на розовой груди. Мы шагали по неровным плитам среди гробниц и источавших болезненное сияние мавзолеев. Сморщенные, увядшие цветы, любовно оставленные перед иными склепами в вазах, контрастировали с ярко-зелеными сорняками, пробивавшимися среди камней.
- Миссис Малверхилл стала отступницей, - сказала мадам д’Ортолан. - Она потеряла рассудок и, похоже, нашла повод для того, чтобы попытаться расстроить наши планы. Свой знаменитый творческий ум она использовала для того, чтобы состряпать сумасшедшую теорию, настолько невозможную, что мы даже не можем в точности ее постичь. Но, во всяком случае, она считает, будто мы пошли по неверному пути, и прочий бред в таком же духе, и потому выступает против нас. Это раздражает и ограничивает наши ресурсы, которые можно было бы применять с более эффективным результатом где-нибудь еще, хотя реального ущерба она пока нанесла нам немного. - Она взглянула на меня. - Очевидно, дела могут измениться, если она станет более агрессивной из-за неудач, или наберет себе новых союзников.
- Вы считаете, что она пыталась проделать это со мной?
- Может быть. - Мадам д’Ортолан остановилась, и мы встретились лицом к лицу. - Как вы думаете, почему она подошла именно к вам? - Она улыбнулась. Отчасти убедительно.
- А что, она выбрала именно меня? - спросил я. Она лишь посмотрела на меня и вскинула брови. - Она пыталась установить контакты с другими людьми? Если да, то все ли они были транзиционерами?
Мадам д’Ортолан посмотрела в небо, заложив руки за спину. Я представил себе, как ее пухлые пальцы неуклюже и крепко сжаты.
- Возможно, не в ваших интересах знать ответы на эти вопросы, - мягко сказала она. - Мы просто хотели бы знать, есть ли какая-нибудь особая причина, по которой она могла бы установить контакт с вами.
- Возможно, она находит меня привлекательным, - улыбнувшись, предположил я. По крайней мере, такая улыбка была более искренней, чем у мадам д’Ортолан.
Она наклонилась ближе. Ветер донес до меня аромат ее духов; что-то цветочное, но приторное.
- Вы имеете в виду, - сказала она, - в сексуальном плане?
- Или ее просто привлекает мой жизнерадостный характер в целом.
- Или она считала, что вы с большой вероятностью перейдете на ее сторону, - сказала мадам д’Ортолан. Теперь улыбка ее исчезла, голова оценивающе склонилась набок. Выражение ее лица не было недобрым, но выглядело напряженным.
- Не могу представить, почему она могла так думать, - сказал я, собираясь с силами. С учетом каблуков мадам д’О. была такого же роста, как и я. - Я бы не ожидал и не хотел оказаться под подозрением только из-за того, что эта дама решила обратиться ко мне.
- Вы не можете понять, почему она так сделала?
- Нет. Все, что я знаю, так это то, что она идет напролом, что бы ни выбрала.
Казалось, мадам д’Ортолан хотела что-то сказать, но промолчала. Она фыркнула и повернулась. Мы продолжили идти. Некоторое время оба молчали. Реактивный самолет, вспахивая небеса, прочертил над нами двойную белую нить.
- Вы были одним из первых, - сказала она мне, когда мы подходили к причалу, где нас дожидалась лодка до палаццо Кирецциа. - Мы думаем, что она выбирает только транзиционеров. У нас есть люди и техники, которые способны предупредить ее перемещения, и мы полагаем, что до сих пор не допускали ущерба от ее действий. Потребуется полное сотрудничество всех заинтересованных сторон, чтобы распространить этот благоприятный тренд в будущее, и я уверена, что вы, несомненно, это понимаете.
- Конечно, - сказал я. Я помедлил немного, а потом добавил. - Если случай этой леди настолько таинственен, а угроза ее так незначительна, почему необходимо противостоять ей с такой силой?
Он резко остановилась, и мы снова оказались лицом к лицу. Наши глаза, безусловно, никогда по-настоящему не загораются; мы не гротескные светящиеся обитатели морских глубин (по крайней мере, в отношении себя я уверен. За мадам д’Ортолан я бы не ручался). Однако эволюция оставила нам возможность замечать, когда чьи-то глаза внезапно широко раскрываются, белея от удивления, страха или гнева. Глаза мадам д’Ортолан вспыхнули.
- Мистер Ох, она против нас. Следовательно, мы должны быть против нее. Мы не можем оставить без ответа такое инакомыслие. Это выглядело бы проявлением слабости.
- Вы могли бы попробовать игнорировать ее, - предложил я. - Это было бы проявлением уверенности. Даже силы.
На ее лице отразилось нечто, что можно было принять за раздражение, однако, когда мы продолжили идти, она лишь сжато улыбнулась и похлопала меня по руке.
- Осмелюсь заметить, что я могла бы поведать вам больше об испорченных теориях этой женщины, так, что вы и ужаснулись бы, и лучше поняли нашу позицию, - с наигранным весельем сказала она. - Ее обвинения более тревожны и разрушительны, чем вам необходимо знать, но сосредоточены они, насколько мы можем судить, на направлении и цели деятельности Концерна в целом. Во всем, что мы делаем, она воображает какие-то неясные мотивы и потому не соглашается с нами на сугубо экзистенциальном уровне. Такое безумие несомненно требует лечения. Мы не можем позволять ему продолжаться. Ее издержки в наш адрес должны быть оправданы, ее аргументы - опровергнуты. - Она снова сверкнула, на этот раз улыбкой. - Вы должны доверять нам, как своему начальству - людям с более обширным, осведомленным и всеобъемлющим взглядом, - в вопросе того, как следует поступать в этом деле.
Пока мы шли, она наблюдала за мной. Я улыбнулся ей.
- Где бы мы были, - сказал я, - если бы не доверяли начальству?
Возможно, глаза ее ненадолго сощурились, а потом она одарила меня ответной улыбкой и отвернулась.
- Очень хорошо, - сказала она, словно один из нас только что принял некое решение. - Возможно, мы проведем еще один опрос. - (Этого так и не случилось.) - Вы можете находиться под умеренно усиленным наблюдением в течение недолгого времени. - (Подчас это было весьма назойливое усиленное наблюдение, которое длилось долго; как минимум, несколько лет.) - Ваша карьера, которая, как мы с радостью отмечаем, уже увенчалась некоторым успехом - преждевременным в глазах некоторых моих более консервативных коллег, хотя я надеюсь, что мы можем не принимать в расчет их мнение, - все еще находится в начале пути. Я надеюсь и ожидаю, что этот инцидент нисколько не навредил ей. Если бы это случилось, это стало бы большой трагедией. - (Ей навредили. Это сделал я. И все же я оказался лучшим и наиболее востребованным из сверстников.)
Мы достигли причала, выйдя из теней окружавших остров стен. Мадам д’Ортолан приняла руку лодочника, который помог ей взойти на борт. Мы уселись назад.
- Мы надеемся, что наше доверие к вам является обоснованным и взаимным, - улыбнувшись, сказала она.
- Всецело, мэм, - ответил я. (Это была ложь.)
Когда лодка с шумом отчалила от острова мертвых, мадам д’Ортолан отцепила лилию с лацкана.
- Говорят, за пределами кладбища эти вещи приносят несчастье, - сказала она и позволила кастрированному цветку упасть в беспокойные воды лагуны.
Прим.:
* Долгосрочная позиция в трейдинге - покупка ценных бумаг, которая принесет доход в долгосрочной перспективе с ростом стоимости бумаг.
* "Данстли... Данстабли". «D’unstable» - от «unstable» - нестабильный, нетвердый.
* Дорожный Бегун - персонаж мультсериала «Looney Tunes», птица, за которой гоняется другой герой, Хитрый Койот, и регулярно остается при этом в дураках.
* Метафора «невидимая рука», «невидимая рука рынка», была использована Адамом Смитом для описания положительного влияния индивидуальных интересов на общественные, при том, что индивидуум вовсе не ставит своей целью улучшение блага общества.
* «Lloyd’s», «Lloyd's of London» - лондонский рынок страхования.
* "Хандакс" - византийское название Ираклиона. "Гирит" - название Крита во времена Османской Империи.
(c) Перевод Реоту (Rheo-TU), 2021
(продолжение будет)
Транзиционарный
Когда я просыпаюсь, то чувствую боль. Я привязан к стулу. В целом, это не лучший поворот событий.
Я прошел некоторую подготовку относительно действий в подобных ситуациях, и знаю, что просыпаться следует медленно, не подавая никаких признаков того, что ты очнулся. Это теория. На практике я никогда не был уверен в том, что это возможно. Если ты без сознания, то ты без сознания - и не можешь контролировать то, что делает твое тело, - и если ты без сознания, то, вероятно, следствием этого явилась уважительная причина, такая, например, как горилла в костюме, которая с такой силой нокаутировала тебя, что, кажется, у тебя сломан нос, ты не можешь нормально дышать, твоя обнаженная грудь залита кровью, два передних зуба шатаются, а все лицо опухло и покрыто кровоподтеками.
Я подаюсь на сиденье вперед, насколько это возможно с учетом связывающих меня пут, мой подбородок практически касается груди, так что, естественно, взгляд мой упирается в колени. Я гол. Мои бедра залиты кровью, ярко освещены. Я пробуждаюсь, неуклюже прокладывая себе путь к сознанию, подобно затопленному куску дерева, который медленно поднимается к поверхности холодного и неторопливого ручья. Я провел самую непосредственную и элементарную оценку ситуации, и начинаю осторожно - без каких-либо малейших внешних признаков движения - напрягать соответствующие группы мышц, дабы в точности убедиться, насколько крепко привязан к стулу, когда мужской голос произносит:
- Не беспокойтесь, Тэмуджин, вы проснулись. И не тратьте время на проверку проводов и стула. Вы никуда отсюда не денетесь. Мы знаем, о чем вы думаете, потому что сами вас этому научили.
У меня в голове лихорадочно проносятся мысли. Мои похитители, похоже, в точности знают, как меня обучили реагировать в подобных ситуациях, и заявляют, что они мои люди, либо, что, по крайней мере, помогали обучать меня. Тот, кто ко мне обращается, вероятно, лишен первоклассного образования.
Я поднимаю голову, смотрю в темноту между парой направленных на меня с расстояния нескольких метров огней и говорю со всей отчетливостью, на которую только способен:
- Это мы вас научили.
Я ожидаю что-нибудь вроде «Что?» или «А?», однако он просто делает паузу и продолжает:
- Как бы там ни было. Дело в том, что мы знаем обо всем, что вы соберетесь делать на каждом этапе. Вы сэкономите время нам, а себе - немного боли, если оставите эти шпионские замашки.
Угрожающая фраза. Банальный вопрос. «На каждом этапе чего?» Я не могу разглядеть ничего за пределами света. Помимо двух его источников впереди, я вижу еще два на уровне с плечами, и, судя по теням у меня под стулом, полагаю, что есть еще два источника сзади. Я окружен огнями. Голос, говорящий со мной, принадлежит мужчине, и я его не узнаю. Это может быть тот широкоплечий человек, который говорил со мной в самолете, а может, и нет. Кажется, его голос исходит откуда-то сзади. Когда я его слышу, у меня создается впечатление, что я нахожусь в большой комнате. Кажется, я не чувствую запаха ничего, кроме собственной крови, резкого, металлического. Фрагре места, информация, поступающая от того дополнительного чувства, которое есть только у нас, указывает на то, что я нахожусь в мире, где еще не бывал, и в месте, которое почему-то кажется мне запутанным, полным противоречий, конкурирующих исторических и культурных ощущений. Проверяю свои языки. Английский. Больше ничего.
Беспрецедентно. У меня нет даже родного языка, языка моей базовой реальности в домике среди деревьев на хребте, с которого открывается вид на городок с казино, и где сейчас мое изначальное «Я» слоняется туда-сюда с мертвыми глазами и односложно говорит.
Теперь мне страшно.
- На каждом этапе этого допроса, - говорит мужской голос, точно отвечая на мою предыдущую мысль.
- Допроса? - повторяю я. Даже у меня от этого тона словно мороз по коже. Я пытаюсь вытолкнуть из носа немного крови, которая его забила, но мне удается только вызвать ощущение, подобное тому, как если бы кто-то вбил в центр моего лица большой металлический клин.
- Допроса, - подтверждает человек. - Чтобы определить, что вы знаете, или думаете о том, что знаете. Чтобы понять, кто управляет вами, или думаете о том, кто управляет. Чтобы узнать, чем, как вы думаете, вы занимаетесь...
- Или думаю о том, чем, как я думаю, я занимаюсь, - предлагаю я. Тишина. Я пожимаю плечами. - Я уловил закономерность, - говорю я ему.
- Да, - устало говорит он. - Вы можете казаться умным, дерзить, вызывающе говорить и даже оскорблять умственные способности дознавателя, и тогда ваш провал будет еще более унизительным, а ваша очевидная степень сотрудничества - еще более совершенной. Как я уже сказал, Тэмуджин, мы обучили вас и потому знаем, как вы будете реагировать.
Я опускаю голову так, что могу наблюдать свои окровавленные бедра.
- Ах, эта неизбывная трусость мучителя, - бормочу я.
- Что? - переспрашивает он. Высказался я весьма неразборчиво.
Снова поднимаю голову. Я стараюсь, чтобы мой голос звучал устало и утомленно.
- Как легко быть столь уверенным и ответственным, когда люди, с которыми вы говорите, связаны, совершенно беспомощны и находятся в вашей власти. Никакой досаждающей свободы действий, которая позволила бы дать отпор, или просто уйти, или говорить так, как хочется говорить, а не так - они надеются на это, охваченные отчаянием и ужасом, - как вы хотите, чтобы они говорили. Доставляет ли все это вам удовольствие? Дает ли ощущение силы, в которой люди несправедливо вам отказывали в обычной жизни? Дает ли что-то, чего вам не хватало, пока вы росли? Другие дети издевались над вами? Вас оскорблял отец? Чрезмерно строгое приучение к горшку? Мне и в самом деле хотелось бы знать, чем вы объясняете все это? Что в вашем воспитании долбануло вас до такой степени, что эта работа показалась вам столь обещающей в карьерном плане? Расскажите.
Я не ожидал, что доведу свой спич до конца. Я думал, что он выступит из тени и набросится на меня. То, что он этого не сделал, могло быть как хорошим признаком, так и плохим. Понятия не имею, каким. Дела мои, с тех пор как я здесь очутился, отчасти пошли наперекосяк.
- Ох, Тэмуджин, вы, должно быть, сами это придумали, - с веселыми нотками в голосе говорит он. Мое сердце замирает. - Вы хотите, чтобы из вас сделали отбивную? - Он фыркает. - Что в вашем прошлом сделало вас таким мазохистом?
Возможно, настала пора сменить тактику. Вздыхаю, киваю.
- Хм. Я понимаю вас. Мне следует импровизировать.
- Это еще одна вещь, о которой мы собираемся у вас узнать.
- Импровизация?
- Да.
- Точно.
Полагаю, что не был полностью откровенен с вами. Отсюда должен быть выход. Путь, о котором они не подозревают, путь, о котором не подозревает мой безликий, невидимый дознаватель. Но я предполагаю, что они могли отнять его у меня. До сих пор я не осмеливался в этом убедиться, хотя если бы не получил удар в лицо, то мог скорее себя выдать.
В моей нижней челюсти слева - дыра, оставшаяся от удаления зуба. Она кажется мне зияющей и очень свежей. Это была моя последняя надежда уйти одним прыжком.
- Да, - говорит человек. Полагаю, он заметил какое-то движение у меня в районе рта или челюсти. - Мы и его забрали. Думали, мы не знали о нем?
- Так вы о нем знали?
- Могли бы, - отвечает он. - А может, просто нашли.
Изначально это был частично высверленный зуб, который закрывался крошечной керамической коронкой на шарнире. Под ней я держал одну из своих маленьких транзиционных пилюль; экстренную дозу септуса на случай, если я когда-нибудь ошибусь в расчетах, или у меня украдут коробочку ормолу, или та не сможет совершить переход вместе со мной. Или я окажусь в ситуации, подобной этой.
Ладно, довольно с этим.
Я поднимаю голову.
- Хорощо. Итак, что вы хотите знать?
***
Я бывал здесь прежде, в минорных тонах. Меня не привязывали к стулу проводами, и свет не слепил в лицо, но был и стул, и человек, который задавал мне вопросы, и что-то определенно пошло не так, и была как минимум одна смерть.
- Разве вы не подозревали?
- Подозревал что? Что она может быть одной из нас?
- Да.
- Эта мысль приходила мне в голову. Я думал…
- Что вы думали?
- Когда мы стояли перед картой мира во дворце дожей. Она сказала что-то о том, что это всего лишь один мир, и это ограничивает.
- И что вы подумали тогда?
- Я думал, что она была одной из приглашенных, кем-нибудь из Концерна, и мы просто случайно не столкнулись раньше; может, я поздно прибыл. - Мы снова вернулись в палаццо Кирецциа, черно-белый дворец с видом на Гранд-канал.
- Вы не думали спросить ее об этом напрямик?
- Я мог заблуждаться. Возможно, я неправильно расслышал или не так понял. Просто спросить ее о том, была ли она Сознающей, было бы слишком рискованно, вам так не кажется?
- Вы не были заинтригованы?
- Я был серьезно заинтригован. Бал-маскарад, загадочная женщина, венецианские закоулки. Не думаю, что может оказаться что-нибудь более интригующее.
- Почему вы с ней покинули бал?
Я рассмеялся.
- Разумеется, потому, что я решил, что ей захочется меня трахнуть.
- Нет нужды в грубых словах, мистер… Каван.
Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза рукой.
- Ну заебись, - выдохнул я.
Я говорил с человеком, который застрелил мою маленькую пиратскую капитаншу. Звали его Ингрез, и он, похоже, не простил мне того, что я одолел его в баре час или больше тому назад. На правом его запястье, в том месте, куда я вонзил пиратскую саблю, теперь была аккуратная повязка. На нем больше не было рабочей одежды. Он переоделся в черный костюм с серой водолазкой. Сейчас он определенно не вел себя как рабочий. Он выглядел так, словно привык отдавать, а не принимать приказы. Кроме того, он должен был быть кем-то вроде специалиста по транзиционированию, настоящим экспертом, если сумел пронести с собой между мирами такой вещественный предмет, как пистолет; немногие из нас на такое способны. Я мог бы, просто это отняло бы у меня очень много усилий. Именно это, его усилие, привело к ощущению ускользания, испытанному мною за несколько мгновений до того, как он выстрелил в девушку. У него было широкое, загорелое, открытое лицо, изборожденное множеством мелких смеющихся морщинок, которое выглядело одержимым, преследуемым чем-то более темным и лишенным юмора.
После того, как я извлек лезвие из его запястья и помог встать, времени на объяснения не хватило - в двери бара ворвались двое из наиболее габаритных слуг профессоре Лоссельса, демонстративно скрыв правые руки за полами курток. Выглядело это так, словно им не терпелось вступить в бой, и потому, похоже, они были разочарованы тем, что все уже закончилось, а им придется поработать медсестрами для двоих раненых членов команды. Ингрез взял одного сопроводить нас до канала, где дожидался катер, на котором они прибыли; двигатель его, работавший на холостом ходу, гудел, отдаваясь эхом в узком пространстве между погруженными во мрак домами. Огни на катере были потушены, на голове у водителя было закреплено нечто, напоминавшее бинокль. Он доставил нас с Ингрезом обратно в палаццо Кирецциа, а потом снова умчался. Пока он двигался по Гранд-каналу, его огни горели.
Мне сказали подождать в спальне на втором этаже. Окно было закрыто крепкой черной решеткой, а дверь заперта. Телефона не было. Когда меня проводили в кабинет профессоре, на мне по-прежнему был мой маскарадный костюм священника.
Ингрез прочистил горло.
- Имелись ли другие детали, по которым вы могли бы предположить, что она является Сознающей? - спросил он.
- Незадолго до вашего появления, - сказал я, - когда она сказала что-то о том, что я не путешествую, не нахожусь здесь по долгу службы.
- Что-нибудь еще?
- Нет, - ответил я. - Она упомянула слово «подвиг». Сказала, что это значит «опасное предприятие». Вы понимаете, что она хотела этим сказать?
- Мне знакомо это слово, - после секундного колебания ответил Ингрез. - Но что оно значит для вас?
- Я никогда не слышал его прежде. И не совсем понимаю сейчас, какой смысл в него вкладывается. Оно имеет значение?
- Не могу этого сказать. Не пыталась ли она вас завербовать?
- Куда? - озадаченно спросил я.
- Она не делала вам никаких предложений?
- Никаких, даже тех, на которые я надеялся, мистер Ингрез, - я попытался выдавить из себя печальную улыбку. Мог бы и не стараться.
- И на какие вы надеялись?
Я вздохнул.
- Такие, в которых мы с ней занимаемся сексом, - тихо, точно объясняя нечто очевидное умственно отсталому, сказал я и сделал паузу. - Ради блуда, - добавил я. Ингрез просто сидел и бесстрастно смотрел на меня. - Как вы узнали обо всем этом? - спросил его я. - Кем она была? Чем занималась? Почему вообще захотела выйти со мной на контакт? Почему вы пытались остановить ее, или задержать, или… что?
Некоторое время он смотрел на меня.
- На данный момент я не могу ответить ни на один из этих вопросов, - сказал он. Он даже не пытался скрыть удовлетворения, звучавшего в голосе.
Мы с мадам д’Ортолан прогуливались среди гробниц и высоких кипарисов, собравшихся на обнесенном стеной острове-кладбище Сан-Микеле в Венецианской лагуне. По ясному синему небу рассыпались рваные облака, которые на юго-западе уже окрасились бледно-красным в вечернем закате.
- Ее зовут миссис Малверхилл, - сказала она мне.
Не спуская глаз с тропы впереди, проходившей между рядами мраморных гробниц и темных металлических решеток, я уловил, как она повернула голову, чтобы посмотреть на меня.
- Она была одним из моих преподавателей, - сказал я, попытавшись сделать так, чтобы это прозвучало как можно более нейтрально. Но про себя я думал: это была она! Что-то внутри меня пело.
- Действительно, - произнесла мадам д’Ортолан, остановившись, чтобы взять лилию из небольшой вазы, прикрепленной к стене одной из гробниц. Она вручила цветок мне. Я собрался было выразить ей признательность в ответ, однако она сказала:
- Поумерьте пыл .
Я озадаченно посмотрел на нее. Она указала в сердцевину цветка:
- Тычинки. Эти комочки с оранжевой пыльцой. Вы не могли бы выдернуть их для меня? Пожалуйста? Я бы сделала это сама, но пальцы этого тела такие… пухлые.
Мадам д’Ортолан находилась в теле крепко сложенной высокой женщины средних лет с ярко-каштановыми волосами. На ней был розовый костюм-двойка с пурпурной окантовкой и белая шелковая блузка. Ее пальцы действительно казались великоватыми. Я потянулся к чашечке цветка, стараясь избегать кончиков, покрытых пыльцой. Мадам д’Ортолан склонилась, внимательно наблюдая за этим.
- Осторожно, - сказала она почти шепотом.
Я извлек тычинки. В результате операции кончики моих пальцев окрасились в оранжевый цвет. Я одарил ее цветком. Откусив двумя длинными ногтями стебель, она вставила лилию в петлицу на костюме.
- Миссис Малверхилл неоднократно участвовала в работе Концерна, - сказала она. - На правах пособника неСознающего, офицера расстановки, супервайзера сценической логистики, транзиционарного, лектора - как вы успели заметить, - теоретика транзиционирования Экспедиционного факультета, а теперь, внезапно - предателя.
Нет, подумал я, она предавала вас всегда.
- Чем, по-твоему, мы занимаемся, Тэмуджин? - тихо спросила она, медленно и нежно поглаживая мой живот.
- Господи, - выдохнул я, - это что, хитро замаскированная учебная консультация?
Она потянула за один из светло-каштановых волос, которые вились у меня под пупком. Я втянул воздух и шлепнул ее по руке.
- Да, - ответила она, приподняв одну темную бровь. - Отвечай.
- Хорошо, тогда, - сказал я и приласкал ласкавшую меня руку, - мы наладчики. - Я говорил очень тихо. Комната была залита тенями, и освещалась одними угольками, оставшимися от практически потухшего огня, да единственной свечой, которая пока горела. Тишину нарушали лишь наши голоса и мягкий шелест дождя за наклонным окном под потолком. - Мы налаживаем то, что сломано, - сказал я, пытаясь перефразировать, не повторяясь, то, что она говорила мне, говорила нам, говорила всем своим студентам. - Или, прежде всего, предотвратить поломку.
- Но почему? - Она попыталась разгладить волоски у меня на животе.
- А почему нет?
- Да, но почему? Зачем это делать? - Она намочила ладонь слюной и снова попыталась их пригладить, чтобы те не распрямлялись.
- Потому что это того стоит, - сказал я. - Потому что мы чувствуем, что это того стоит, и можем поступать в согласии со своими чувствами.
- Но, если отставить все прочее в сторону, то зачем это стоит делать, когда нас так много, а миров - бесконечное множество? - Она потрепала мой живот, как если бы это был щенок, а затем нежно шлепнула его.
- Потому что может быть бесконечное множество людей, подобных нам, и бесконечное множество Концернов; просто мы с ними еще не встречались.
- Однако чем дальше мы расширяемся, не встречая у себя на пути никого, подобного нам, тем меньше вероятность того, что это произойдет.
- Ну, такова для тебя бесконечность.
- Хорошо, - сухо сказала она и обвела пальцем окружность вокруг моего пупка. - Хотя ты кое-что упустил. Вначале ты должен был сказать, что все же стоит делать что-то хорошее, а не отказываться от этого просто потому, что оно кажется таким незначительным.
- «Тщетность навязана самой себе».
- Так, значит, ты все-таки не спал. - Она обхватила мои яйца. Очень мягко она начала массировать их, совершая плавные, непрерывные круговые движения.
- Я всегда уделял вам внимание, мэм. - То были приятные, хоть и утомительные часы здесь, у нее на даче. Я думал, что на этот вечер мы закончили, и полагал, что она тоже, но, возможно, ошибался; под лаской ее руки я снова начал чувствовать возбуждение.
- В ткани пространства-времени есть зерно, - сказала она. - Масштаб, при котором больше нет делимой гладкости, есть только индивидуальные, неразложимые кванты, а реальность кипит непрерывным вспениванием субмикроскопического созидания и разрушения. Я верю, что существует такая же неразложимая текстура морали, масштаб, выходить за пределы которого бессмысленно. Бесконечность движется лишь в одном направлении; вовне, в более населенные миры, в более совместные реальности. Если же следовать в обратном направлении, по шкале уменьшения, то, как только мы достигнем уровня индивидуального сознания - для любых практических целей всякого человеческого существования, - полезность дальнейшего уменьшения исчерпает себя. Именно этот уровень и имеет значение. Если мы делаем что-то для блага человека, то это абсолютная выгода, и ее относительная ничтожность в системе более широких масштабов не имеет значения. Если мы окажем благо двум людям без сопутствующего ущерба для остальных - или деревне, племени, городу, классу общества, нации, обществу или цивилизации, - то блага возрастут арифметически. Не считая фаталистического самоудовлетворения и исключительной лени, бездействию нет оправданий.
- Абсолютно. Позвольте мне заняться делом. - Я дотянулся до золоченого изгиба ее спины и проскользнул рукой между ее ног. Она придвинулась чуть ближе, чтобы мне не пришлось тянуться далеко, и слегка раздвинула ноги, поводя ими, будто ножницами, по смятому постельному белью. Мой большой палец легко прижался к крошечному сжатому цветку ее ануса, в то время как остальные ласкали ее средоточие, уже наполовину утонувшее во влажности и тепле.
- Вот, значит, как, - довольно сказала она. - Я уже ощущаю на себе преимущества некоторых благ. - На какое-то время она затихла, ритмично двигая ягодицами вверх и вниз, и прижимаясь к моей исследующей руке. Она смахнула с лица волосы и передвинулась вверх, чтобы поцеловать меня, страстно, пылко, обняла рукой за шею, затем опять откинулась назад, пока я продолжал погружать в нее пальцы. Другая ее рука сомкнулась на моем члене, поглаживая большим пальцем головку.
- Вопрос, - сказала она, немного задыхаясь, - состоит в том, кто определяет, что делается, для кого, от чьего имени и, все-таки, почему; с какой целью?
- Вероятно, - предположил я, - в настоящий момент мы работаем над своего рода кульминацией, завершением.
Ее тело затряслось, словно она беззвучно смеялась. А может, и нет.
- Вероятно, да, - сказала она. У нее перехватило дыхание. - Да, продолжай делать так.
- Этого я и добивался.
- Кому это выгодно? - промурлыкала она.
- Вероятно, больше, чем одной группе, - сказал я. - Возможно, выиграют и те, кто производит блага для потребителей. Почему это не должно быть взаимным?
- Это одна точка зрения, - сказала она. Она поднесла ту руку, на которую не опиралась, ту, что ласкала меня, сложенной ладонью к моему рту. - Плюнь, - велела она из-под темной пряди волос. Я набрал побольше слюны в рот, поднял голову и дал ей стечь в подставленную ладонь. Она бережно поднесла руку ко рту и проделала то же самое, а потом погрузила пальцы в блестящую жидкость на коже, - одно зрелище этого заставило меня затвердеть еще больше, хотя я думал, что нахожусь уже за пределами своих возможностей, - и снова обхватила мой член, сжав его крепче и двигая рукой с большей силой. Я сделал то же, наблюдая, как сладкие холмики ее ягодиц подрагивают под моими пальцами, входящими и выходящими из нее.
- Есть и другая точка? - спросил я.
- Возможно, - сказала она, тяжело дыша. Я был впечатлен тем, что она вообще могла сосредоточиться на разговоре. - При наличии достаточных знаний, если бы мы могли проникнуть глубже в суть дела.
- Надо, - сказал я, сглатывая слюну, - всегда проводить исследования как можно тщательнее. - Я прочистил горло. - Ты всегда учила меня этому.
- Да, - согласилась она. Сквозь свисавшие пряди ее волос я мог разглядеть, что глаза ее были плотно закрыты. - Мы делаем что-то хорошее, - сказала она, голос ее теперь был гортанным, слова - сжатыми, грубыми, - но делаем ли мы все, что можем? Разве часть благ, которые мы производим, не просто… побочная выгода, создаваемая по мере того, как мы следуем, - на нашем уровне непреднамеренно, возможно… возможно, вполне осознанно теми, кто обладает большими знаниями и влиянием, - какой-то другой более… более… масштабной программе?
- Например?
- Кто знает? - сказала она. - Дело в том, что… до настоящего времени мы могли не замечать подобных ухищрений. Мы настолько доверяем нашим техникам прогнозирования, что те, кто выполняет эту… эту грязную работу… слепо, без раздумий, подчиняются приказам, даже если не наблюдается очевидной немедленной или среднесрочной выгоды, потому что они пришли к убеждению, что истинные блага со временем будут всегда прирастать; это - то, что происходило всегда, и то, чего их учили ожидать, то есть, то, что они принимают и во что верят. Следовательно, они делают меньше, чем думают, но больше, чем знают. Это, если я не ошибаюсь, впечатляющий трюк; вызвать симптомы фанатизма у тех, кто верит, что они всего лишь прагматичны, даже утилитарны.
(Когда я впервые увидел ее, она наполовину сидела на каменном парапете, вытянув перед собой одну худую ногу в брюках, а другую подвернув под себя, и, повернувшись, разговаривала с кем-то из группы окружавших ее мужчин. В одной руке она держала стакан и, смеясь, поднесла вторую ладонь к груди высокого мужчины, который стоял рядом и тоже смеялся. Она была стройна, лаконична и, - даже сидя и будучи, казалось, загнанной в угол, спиной к обрыву за краем террасы, - выглядела так, словно с уверенной легкостью господствовала над всей компанией.
Дело происходило на широком балконе главного здания Экспедиционного факультета в предместьях центрального Асферхе. Открывавшийся отсюда вид увлекал взгляд через изысканно террасированную долину внизу к лесистым холмам Великого парка на дальней стороне, а оттуда, через границы города - смутно нечеткие в лучах низкого вечернего солнца, - к туманным предгорьям, стоявшим на страже все еще снежно-ярких вершин далекого горного массива. Оказалось, что с ее дачи на холмах в ясный день можно было увидеть университетский Купол Туманов, правда, для этого приходилось забираться на крышу домика, чтобы заглянуть за деревья.
Конечно, я не знал этого в тот вечер, когда мы впервые встретились. Близился закат, позолоченный Купол сиял, точно второе солнце, и светлые камни здания, и всевозможные оттенки кожи преподавателей, студентов старших курсов и младшекурсников были залиты этим шелковистым светом. На ней был длинный жакет и топ с высоким вырезом, кружевной, но туго облегавший груди.
- …подобно бесконечному набору оболочек электронов, - говорила она одному из окружавших ее ученых. - Этот набор по-прежнему бесконечен, однако имеются измеримые, вообразимые и неисчисляемые промежутки между ними, которые невозможно занять.
Когда нас представили, она схватила меня за руку.
- Мистер… Ох? - переспросила она, приподняв бровь. На ней была маленькая белая шляпка-таблетка с прикрепленной к ней вуалью, что выглядело абсурдной манерностью, хотя ткань ее была белой, легкой, как газ, и открывала лицо внутри. То было лицо непонятной красоты; заметно треугольной формы, с большими глазами, скрытыми вуалью, горделивым носом, разительно широкими ноздрями и маленьким полногубым ртом. Его выражение было трудно прочесть. Это могла быть очаровательно невольная жестокость, или просто забавляющееся безразличие. Она была, наверное, вдвое старше меня.
- Да, - сказал я. - Тэмуджин Ох. - и почувствовал, как краснею. Я давно привык к факту, что моя фамилия монгольского происхождения может вызывать смешки среди англоговорящих, полных решимости вогнать в замешательство любого, чье имя не было столь же банальным или уродливым, как их. Однако, в том, как она это произнесла, было нечто, заставившее меня покраснеть. Я понадеялся, что закат скроет мое смущение.
Я не был невинен, знал, несмотря на нехватку лет, многих женщин, и чувствовал себя совершенно комфортно в присутствии предполагаемого начальства, но все это, казалось, не имело значения. Было неприятно вновь ощущать себя униженным, и так запросто.
Рукопожатие было кратким и твердым, практически сдавившим мне руку.
- Вы должны заставить ревновать многих партнеров, - сказала она мне.
- Я… да, - сказал я, не совсем понимая, о чем она говорила.
Я хотел ее немедленно. И, конечно, осуществил свою мечту. Я безудержно фантазировал о ней в течение всего следующего года, и уверен, что сдал выпускные значительно хуже просто потому, что провел много лекций, отвлекаясь на воображаемые картины того, что хотел с ней сделать - там, на той кафедре, напротив той доски, на том столе, - вместо того, чтобы слушать, о чем она нам рассказывала. С другой стороны, я особенно старался произвести на нее впечатление в пособиях с безупречно выполненными и потрясающе точно аргументированными исследованиями. И это, возможно, выровняло чаши весов.)
- Ты об этом думала? - спросил я ее. Невыносимое блаженство начало притупляться, рука ее, скользившая вверх и вниз по моему члену, становилась все более горячей и сухой. - Пришла к какому-нибудь заключению?
Она отпустила его, подняла голову, сдула волосы с лица и, тяжело дыша, сказала:
- Я думаю, ты должен меня трахнуть. Сейчас.
Позднее мы сидели за столом, она в простыне, я в рубашке, и делили друг с другом еду, воду и вино.
- Я все не спрашивал. Есть ли мистер Малверхилл?
Она пожала плечами.
- Уверена, что где-то есть, - сказала она, отрывая кусок от буханки хлеба.
- Позволь выразиться иначе. Ты замужем?
- Нет. - Она посмотрела на меня снизу вверх. - А ты?
- Нет. Значит… вы были женаты.
- Нет, - улыбнувшись, ответила она и с наслаждением потянулась. - Мне просто нравится, как звучит это имя.
Я налил ей еще вина.
Она провела рукой - растопыренными пальцами - по пламени свечи.
Мадам д’Ортолан поправила цветок лилии у себя на розовой груди. Мы шагали по неровным плитам среди гробниц и источавших болезненное сияние мавзолеев. Сморщенные, увядшие цветы, любовно оставленные перед иными склепами в вазах, контрастировали с ярко-зелеными сорняками, пробивавшимися среди камней.
- Миссис Малверхилл стала отступницей, - сказала мадам д’Ортолан. - Она потеряла рассудок и, похоже, нашла повод для того, чтобы попытаться расстроить наши планы. Свой знаменитый творческий ум она использовала для того, чтобы состряпать сумасшедшую теорию, настолько невозможную, что мы даже не можем в точности ее постичь. Но, во всяком случае, она считает, будто мы пошли по неверному пути, и прочий бред в таком же духе, и потому выступает против нас. Это раздражает и ограничивает наши ресурсы, которые можно было бы применять с более эффективным результатом где-нибудь еще, хотя реального ущерба она пока нанесла нам немного. - Она взглянула на меня. - Очевидно, дела могут измениться, если она станет более агрессивной из-за неудач, или наберет себе новых союзников.
- Вы считаете, что она пыталась проделать это со мной?
- Может быть. - Мадам д’Ортолан остановилась, и мы встретились лицом к лицу. - Как вы думаете, почему она подошла именно к вам? - Она улыбнулась. Отчасти убедительно.
- А что, она выбрала именно меня? - спросил я. Она лишь посмотрела на меня и вскинула брови. - Она пыталась установить контакты с другими людьми? Если да, то все ли они были транзиционерами?
Мадам д’Ортолан посмотрела в небо, заложив руки за спину. Я представил себе, как ее пухлые пальцы неуклюже и крепко сжаты.
- Возможно, не в ваших интересах знать ответы на эти вопросы, - мягко сказала она. - Мы просто хотели бы знать, есть ли какая-нибудь особая причина, по которой она могла бы установить контакт с вами.
- Возможно, она находит меня привлекательным, - улыбнувшись, предположил я. По крайней мере, такая улыбка была более искренней, чем у мадам д’Ортолан.
Она наклонилась ближе. Ветер донес до меня аромат ее духов; что-то цветочное, но приторное.
- Вы имеете в виду, - сказала она, - в сексуальном плане?
- Или ее просто привлекает мой жизнерадостный характер в целом.
- Или она считала, что вы с большой вероятностью перейдете на ее сторону, - сказала мадам д’Ортолан. Теперь улыбка ее исчезла, голова оценивающе склонилась набок. Выражение ее лица не было недобрым, но выглядело напряженным.
- Не могу представить, почему она могла так думать, - сказал я, собираясь с силами. С учетом каблуков мадам д’О. была такого же роста, как и я. - Я бы не ожидал и не хотел оказаться под подозрением только из-за того, что эта дама решила обратиться ко мне.
- Вы не можете понять, почему она так сделала?
- Нет. Все, что я знаю, так это то, что она идет напролом, что бы ни выбрала.
Казалось, мадам д’Ортолан хотела что-то сказать, но промолчала. Она фыркнула и повернулась. Мы продолжили идти. Некоторое время оба молчали. Реактивный самолет, вспахивая небеса, прочертил над нами двойную белую нить.
- Вы были одним из первых, - сказала она мне, когда мы подходили к причалу, где нас дожидалась лодка до палаццо Кирецциа. - Мы думаем, что она выбирает только транзиционеров. У нас есть люди и техники, которые способны предупредить ее перемещения, и мы полагаем, что до сих пор не допускали ущерба от ее действий. Потребуется полное сотрудничество всех заинтересованных сторон, чтобы распространить этот благоприятный тренд в будущее, и я уверена, что вы, несомненно, это понимаете.
- Конечно, - сказал я. Я помедлил немного, а потом добавил. - Если случай этой леди настолько таинственен, а угроза ее так незначительна, почему необходимо противостоять ей с такой силой?
Он резко остановилась, и мы снова оказались лицом к лицу. Наши глаза, безусловно, никогда по-настоящему не загораются; мы не гротескные светящиеся обитатели морских глубин (по крайней мере, в отношении себя я уверен. За мадам д’Ортолан я бы не ручался). Однако эволюция оставила нам возможность замечать, когда чьи-то глаза внезапно широко раскрываются, белея от удивления, страха или гнева. Глаза мадам д’Ортолан вспыхнули.
- Мистер Ох, она против нас. Следовательно, мы должны быть против нее. Мы не можем оставить без ответа такое инакомыслие. Это выглядело бы проявлением слабости.
- Вы могли бы попробовать игнорировать ее, - предложил я. - Это было бы проявлением уверенности. Даже силы.
На ее лице отразилось нечто, что можно было принять за раздражение, однако, когда мы продолжили идти, она лишь сжато улыбнулась и похлопала меня по руке.
- Осмелюсь заметить, что я могла бы поведать вам больше об испорченных теориях этой женщины, так, что вы и ужаснулись бы, и лучше поняли нашу позицию, - с наигранным весельем сказала она. - Ее обвинения более тревожны и разрушительны, чем вам необходимо знать, но сосредоточены они, насколько мы можем судить, на направлении и цели деятельности Концерна в целом. Во всем, что мы делаем, она воображает какие-то неясные мотивы и потому не соглашается с нами на сугубо экзистенциальном уровне. Такое безумие несомненно требует лечения. Мы не можем позволять ему продолжаться. Ее издержки в наш адрес должны быть оправданы, ее аргументы - опровергнуты. - Она снова сверкнула, на этот раз улыбкой. - Вы должны доверять нам, как своему начальству - людям с более обширным, осведомленным и всеобъемлющим взглядом, - в вопросе того, как следует поступать в этом деле.
Пока мы шли, она наблюдала за мной. Я улыбнулся ей.
- Где бы мы были, - сказал я, - если бы не доверяли начальству?
Возможно, глаза ее ненадолго сощурились, а потом она одарила меня ответной улыбкой и отвернулась.
- Очень хорошо, - сказала она, словно один из нас только что принял некое решение. - Возможно, мы проведем еще один опрос. - (Этого так и не случилось.) - Вы можете находиться под умеренно усиленным наблюдением в течение недолгого времени. - (Подчас это было весьма назойливое усиленное наблюдение, которое длилось долго; как минимум, несколько лет.) - Ваша карьера, которая, как мы с радостью отмечаем, уже увенчалась некоторым успехом - преждевременным в глазах некоторых моих более консервативных коллег, хотя я надеюсь, что мы можем не принимать в расчет их мнение, - все еще находится в начале пути. Я надеюсь и ожидаю, что этот инцидент нисколько не навредил ей. Если бы это случилось, это стало бы большой трагедией. - (Ей навредили. Это сделал я. И все же я оказался лучшим и наиболее востребованным из сверстников.)
Мы достигли причала, выйдя из теней окружавших остров стен. Мадам д’Ортолан приняла руку лодочника, который помог ей взойти на борт. Мы уселись назад.
- Мы надеемся, что наше доверие к вам является обоснованным и взаимным, - улыбнувшись, сказала она.
- Всецело, мэм, - ответил я. (Это была ложь.)
Когда лодка с шумом отчалила от острова мертвых, мадам д’Ортолан отцепила лилию с лацкана.
- Говорят, за пределами кладбища эти вещи приносят несчастье, - сказала она и позволила кастрированному цветку упасть в беспокойные воды лагуны.
Прим.:
* Долгосрочная позиция в трейдинге - покупка ценных бумаг, которая принесет доход в долгосрочной перспективе с ростом стоимости бумаг.
* "Данстли... Данстабли". «D’unstable» - от «unstable» - нестабильный, нетвердый.
* Дорожный Бегун - персонаж мультсериала «Looney Tunes», птица, за которой гоняется другой герой, Хитрый Койот, и регулярно остается при этом в дураках.
* Метафора «невидимая рука», «невидимая рука рынка», была использована Адамом Смитом для описания положительного влияния индивидуальных интересов на общественные, при том, что индивидуум вовсе не ставит своей целью улучшение блага общества.
* «Lloyd’s», «Lloyd's of London» - лондонский рынок страхования.
* "Хандакс" - византийское название Ираклиона. "Гирит" - название Крита во времена Османской Империи.
(c) Перевод Реоту (Rheo-TU), 2021
(продолжение будет)