Дик Салливан: почему читатели любят поэзию А.Э. Хаусмана
Эта статья показалась мне любопытной как по затронутой теме, так и по забавной аналогии английских литературных битв прошлого столетия с некоторыми нынешними родноязычными. Лексика, впрочем, заметно отличается. Перевод мой.
http://www.victorianweb.org/authors/housman/sullivan3.html
Сирилл Коннолли и проблема читательской любви к поэзии А.Э. Хаусмана
В чем состояла - и состоит - привлекательность Хаусмана? В течение более чем столетия его поносят интеллектуалы и читают все остальные. Я уже касался этого ранее на Victorian Web, но снова возвращаюсь к теме после того как перечитал статью, которую Сирилл Коннолли написал в 1936-ом, в год смерти Хаусмана, и затем опубликовал в своей книге «Обреченная игровая площадка». Поначалу статья кажется просто ворчливой и грубой, возможно - в виду особенностей характера самого автора - но в конце концов начинаешь понимать, что она - выражение искреннего изумления. Как может этот переоцененный поэт быть столь знаменитым? Коннолли был одержим темой славы и провала. В 1938-ом он опубликовал книгу «Враги надежд» с разбором причин того, почему столь многие обещающие молодые литераторы надежд не оправдывают. К тому времени он уже написал роман «Скалистая заводь», но создать следующего ему не удалось (умер он в 1974-ом). Жизнь свою Коннолли провел в качестве журналиста и критика, хотя в годы войны он редактировал культурно значительный литературный журнал «Горизонт». В 1936-ом Коннолли было 33 года - почти тот же возраст, в котором был Хаусман, когда «Шропширский парень» в одну ночь сделал его знаменитым.
Возможно, Коннолли умерил бы свой критицизм, если бы он знал то, что мы знаем сейчас о разрушенной эмоциональной жизни Хаусмана: его безнадежной любви к мужчине-гетеросексуалу, Мозесу Джексону, о страшной смерти Джексона в Канаде от рака и о том, что Хаусман в спешке выпустил свои «Последние стихотворения», чтобы его друг смог прочесть их еще до своей кончины. Не столь простительно то, что Коннолли печатает худшие из строк Хаусмана - и издевается над ними, сравнивая их со строками тех, кто уже и тогда был жупелом для всех интеллектуалов: георгианцев, Ньюболта, Беллока и Киплинга. Но даже и здесь видится больше желчи, чем прозрения. Он сопоставляет следующие строки Хаусмана с киплинговскими «Казарменными балладами»:
I will go where I am wanted, for the sergeant does not mind;
He may be sick to see me but he treats me very kind.
(Я пойду туда, где нужен, где сержант царит, горласт,
Если я ему противен - он и виду не подаст.
[перевод мой - Р.Ш.])
Да, эти строки плохи - даже очень плохи - но они никак не киплинговские. Ни один солдат ни одной армии в мире, я думаю, не скажет о себе словами Хаусмана, разве что в виде шутки. Ведь Киплинг, как бы вам это ни не нравилось, говорил от имени обыкновенного солдата, о чем обыкновенные солдаты знали и что ценили. «Одинокие мужчины», говорил Киплинг гражданским, «не вырастают в гипсовых святых.»
Но большая часть статьи посвящена тому, писал ли Хаусман в классической традиции, как утверждали его поклонники. Классическая поэзия, утверждает Коннолли, была необходимым образом аристократической; поэты вроде Горация обращались только к своим друзьям - а не к рабочим парням по имени Морис или Теренс (хотя Хаусман, видимо, думал о римской драматургии, выбирая эти имена). «Золотые друзья» - сочетание слов, которое не употребил бы ни один греческий или латинский поэт древности. (Еще как употребил бы, сухо возразил ему кембриджский исследователь. Коннолли признался затем в своей ошибке.) Он также сравнивает «Последние стихотворения» с элиотовской «Пустынной землей», опубликовано в том же самом году. Эпизод с Флебасом, утверждает Коннолли, вот истинная классика. Но даже тогда это утверждение не имело отношения к делу - скорее всего, это был первый попавшийся под руку камень, чтобы бросить его в Хаусмана.
Статья была напечатана в социалистическом еженедельнике «The New Statesman». Четыре письма, критиковавших Коннолли, также были опубликованы. (Одно из них принадлежало перу Джона Спэрроу, адвокату, позднее ставшему ректором колледжа Всех Душ в Оксфорде. Он также написал введение к Пингвиновскому изданию «Собрания стихотворений» Хаусмана.) Журнал предоставил Конноли, своему постоянному автору, право заключительного слова - и тот воспользовался этим преимуществом, чтобы заново обдумать и укрепить свои тезисы. Он закончил следующим:
«Всякому, кто задумает написать еще письмо по этому поводу, прежде всего следует задуматься, сколько времени прошло с тех пор, как он читал Хаусмана, и в каком возрасте он тогда находился, ибо Хаусман - поэт, привлекательный прежде всего для юных, а юность - пора, когда наше отношение к писателю часто диктуется не тем, что в нем есть, а тем, что мы ищем. Я думаю, что Хаусман написал определенное число восхитительных риторических стихотворений, некоторое количество прекрасной лирики и сколько-то удачных отдельных строк и строф, но я все же думаю, что в нем кроется нечто эмоционально вульгарное и неглубокое, отразившееся в монотонности его версификации и бедности его стиля. Я думаю, что благодаря своим достижениям он всегда будет занимать определенное место в поздневикторианской поэзии, но мне всегда будет казаться, что это место заметно переоценено.»
Выражено это так, что, вроде бы, трудно не согласиться, разве что в частностях. Но с тех пор прошло более семидесяти лет, и Коннолли едва ли не забыт, а Хаусмана все еще хорошо помнят. Почему? Чем он притягивает? У японцев есть слово «ёдзё», которое, если я правильно его понимаю, передает идею о том, что над-смысл, непостижимый разумом и пониманием, может проводиться обертонами, окружающими прозаические, обыденные значения, заключенные в словах. Над-смысл пребывает в подсознании, где он действует неслышно, неуловимо, изменяя способы, которыми мы чувствуем и видим мир. Хаусман неумышленно создал параллельный мир, вездесущий, сотворенный из этого над-смысла. (Другим примером из 1890-х, десятилетия «Шропширского парня», могли бы стать рассказы о Шерлоке Холмсе, многие сюжеты которых не выдержали сколько-нибудь тщательного разбора.) Возможно, надо быть подростком, чтобы это случилось с Хаусманом (точь-в-точь как надо быть ребенком, чтобы пережить это с «Алисой в стране чудес» или «Винни-Пухом»). Шропшир Хаусмана - это не английское сельское графство с рекой, называемой Клан и деревеньками Клантон и Кланбери (ступал ли Хаусман когда-либо на ту землю?) - это небывалая земля, находящаяся нигде кроме как в сознании людей, увидевших когда-то внутренними своими очами подлесок, гнущийся под ветром на Венлокском обрыве, где Римлянин вместе со своими заботами лежит в прахе под развалинами Урикона.
Дик Салливан, 2007
Оказывается, большинство упоминаемых Салливаном стихотворений Хаусмана я уже переводил:
«Я пойду туда, где нужен» - «Ш.П.» XXXIV - http://raf-sh.livejournal.com/518854.html
«Золотые друзья» - «Ш.П.» LIV - http://raf-sh.livejournal.com/520399.html
«Клантон и Кланбери» - «Ш.П.» L - http://raf-sh.livejournal.com/694394.html
«Кряж Венлок у стихий во власти» - «Ш.П.» XXXI - http://raf-sh.livejournal.com/694394.html
This entry was originally posted at http://raf-sh.dreamwidth.org/733836.html.